Евгений Брейдо. Театр Аустерлица / М.: «Русский Гулливер», 2021, 236 с.

Новая книга Евгения Брейдо «Театр Аустерлица» – это сборник рассказов и повестей, посвященный знаковым фигурам XVIII–XIX вв. на исторической сцене Европы и России; часть из них публиковалась ранее в «Новом Журнале» и других изданиях. В некотором смысле книга – продолжение внутреннего диалога автора, начатого в его первом романе «Эмигрант». В нем герой придумывает себе предка – бывшего французского генерала, участника наполеоновских походов, эмигрировавшего в Америку. В поисках самоидентификации в чужой стране герой обращается к эпохе и событиям, когда человек сильный, целеустремленный и отважный мог изменить не только свою судьбу, но и судьбу целого государства. Тема получает развитие в представляемом сборнике.

Открывается книга наполеоновским циклом, выхватывающим поворотные моменты биографии прославленного полководца. Однако речь в них не столько о военных кампаниях, сколько о свойствах личности, формирующих человека-лидера. Повесть «Любовь государыни» переносит читателя в Золотой век Государства Российского и рассказывает об отношениях между императрицей Екатериной Второй и Григорием Потемкиным. Это песнь созидательной силе любви, многократно умноженной единомыслием партнеров. Небольшая повесть «Любовь в городе» и рассказ «Бог» формально выбиваются из общего исторического хронотопа, но, по существу, и они являются отражением связи времен и судеб. Завершается книга двумя рассказами о Петре Первом.

Никакое другое событие в истории XIX века не оставило такой глубокой психологической травмы и не оказало такого влияния на просвещенные умы, как триумфальное шествие Наполеона по Европе. В его победах – мятежный дух французской революции, гениальная интуиция, корсиканская дерзость, отчаянная смелость и невероятная харизма. В его поражениях – личная ответственность за принятые решения. Однако в силу исторических причин, русская классическая литература, на которой мы все выросли, составила, в основном, негативный образ Наполеона: здесь и демонизация Наполеона Достоевским, и «холопский император» с жирными ляжками в изображении Толстого, и пушкинское «презревший правды глас, и веру, и закон»... Не больше повезло и нашим двум Великим – Екатерине и Петру, при упоминании которых у любого человека в голове всплывает ряд советских стереотипных ассоциаций: нелегитимность власти, коррупция, фаворитизм, «бороды боярам рубить», «антихрист», «немчура»…

Между тем, негативизм в оценке выдающихся исторических фигур отнюдь не способствует акцентуации на реформаторско-созидательных аспектах их деятельности, тогда как именно эта деятельность и является главным наследием правителей с большой буквы. Евгений Брейдо ломает вшитый в общественное подсознание культурный код и создает пантеон героев – противоречивых, ошибающихся, – но все-таки героев, обозначая при этом ключевые маркеры, делающие человека предводителем эпохи и проводником идей. Умение ставить задачи, оценивать ситуацию, принимать решения, обеспечивать эффективность команды, мотивировать, определять потребности своих людей и способствовать их личностному росту – вот призма, через которую автор предлагает рассматривать исторические фигуры своих героев. Вся драматургия повестей и рассказов подчинена этой цели.

Виртуозно перемещаясь во времени и пространстве, Евгений Брейдо позволяет своему читателю стать одновременно участником и обозревателем исторического процесса. При этом автор столь искусно погружает нас в гипнотическое облако очарования, окутывающее персонажей, что не сопереживать им искренне не представляется возможным. Вот Наполеон читает солдатам перед боем поэмы Оссиана (какой контраст с необходимостью печатать шаг, не сгибая ног, по моравским дорогам в русской армии!), вот он же – в горьких раздумьях о причинах предательства бывших соратников. А вот Екатерина растапливает камин на рассвете – держава великая, не до праздности, да и на троне она не по наследному праву, приходится служить на совесть. Вот Потемкин в муках любовного разлада, выписанного автором с поразительной психологической точностью; за ним Петр в попытках справиться со страхом своим и гневом, пытает себя и молится попеременно.

Текст каждого произведения, сотканный из множества исторических фактов, аллюзий и реминисценций, представляет собой своего рода головоломку, с потенциальной возможностью ветвления практически из любой точки. Его темп то замедляется, то ускоряется в соответствии с конкретной задачей автора. Там, где речь идет о необходимости принять правильное решение в сложной ситуации (рассказы «Долг», «Жатто»), автор делает паузу, обращаясь к истории жизни главного героя, давая возможность ему, а вместе с ним и читателю, принять единственно верную логику поступка. В повести «Любовь государыни» мы, напротив, имеем дело с нарративом почти конспективным, его выразительность, впрочем, от этого ничуть не страдает. Крупными мазками, как бы подчеркивая масштаб задач, за которые бралась императрица, автор представляет историю взаимоотношений Екатерины с одним из самых известных ее фаворитов как пример невероятной продуктивности любовного и творческого союза двух неординарных личностей. Порой повествование принимает форму сновидений, с помощью которых автор предлагает собственную оценку событий и явлений. Особый символизм этот художественный прием приобретает в рассказе «Город», где сон позволяет Петру увидеть на расстоянии веков то главное, абсолютно бесспорное и осязаемое, что, на взгляд Евгения Брейдо, останется от «первого русского реформатора».

Драматический накал повести «Театр Аустерлица» основан на многоуровневом столкновении героев-антагонистов. Авторское мифотворчество (в хорошем смысле этого слова, в контексте создания образов, отвечающих задумке автора) обретает здесь наиболее яркое воплощение. Поляризация затрагивает личностные характеристики, принципы управления, природу власти и целеполагание военных кампаний. Здесь «жалкий аустерлицкий беглец» и «властелин необъятной самоедской империи» противопоставляется «мозгу, созданному для решения головоломок», и желанию «сделать французов счастливыми». В борьбе двух императоров – конфликт престолонаследия и республики, строгой субординации и товарищества, молодости и опыта. Финал истории столь эффектен, что будь это пьеса, аплодисменты были бы громкими и продолжительными.

Работая со словом на множестве подуровней, автор наполняет текст разнообразными смыслами и оттенками. Так, например, введение вышедших из употребления двух календарных стилей, помимо очевидной апелляции к временному контексту описываемых событий, говорит и о противостоянии революционной природы Французской Республики старому укладу Священ-ной Римской Империи, и о временном характере Республики. А сколько нежности в одних лишь интимных уменьшительно-ласкательных обращениях императрицы к возлюбленному, как много в них одновременно восхищения и признания силы равного по пассионарности партнера! Полисемичность проявляется и на уровне дизайна обложки, где говорящий образ пчелы апеллирует не только и не столько к традиционному толстовскому изображению наполеоновской армии как пчелиного роя, но, скорее, символизирует трудолюбие, усердие и служение общей цели.

В свое время Л. Н. Гумилев, размышляя о субъективизме автора при создании художественных произведений на историческую тему высказал мнение, что «каждое великое и даже малое произведение литературы может быть историческим источником, но не в смысле буквального восприятия его фабулы, а само по себе, как факт, знаменующий идеи и мотивы эпохи». Мне кажется, именно этот подход ярко воплощен в книге Брейдо. Поэтому в заключение хотелось бы отметить, что несмотря на декорации ушедших столетий, отнести сборник к жанру исторической литературы означало бы ограничить замысел автора и его читательскую аудиторию слишком узкими рамкам. В значительной степени эта книга о дне сегодняшнем, книга-размышление о лидерских качествах, книга-протест против прошитых в подсознании стереотипов, книга-раздумье о корнях и принадлежности к определенной культуре.

Юлия Баландина