Янислав Вольфсон

ПРЕБЫВАНИЕ

там говорят такое было
он шел доскою неширокой
как будто улицей мощеной
как будто всадник
                    лошадь пала
как будто школьник
                    вон с урока
вопрос решенный
паря на локоть над дорогой
бескровный и раскрепощенный
уже забыв про осторожность
и сдавленное не сдаваться
в уме еще качалось желтым
и гаснущим протуберанцем
и было большим чем казалось
и о потеряной сандалии
задумывался наблюдатель
среди проклятий
он шел не спорить а признаться
что он есть писарь а писатель
давно непойманный летает
в немногословных небесах
что он есть чтец а постановщик
невидим ибо это проще
чем притчей шляться на устах
шел говорят и так шатался
похоже груз был непосилен
и улыбался как дитя
наверно просто помешался
а может чем-то опоили
людей повеселить хотят
когда доска зашевелилась
и он бесшумно начал падать
толпа опять заволновалась
помиловать рвалась но милость
теперь уже не получалась
теперь уже не получилась

СИРТАКИ

В греческую карту смотришь прямо.
Круто же придумали они:
в номе Драма есть равнина Драма,
на километровке, для войны.

Интересно, как им там живется?
Так же, как и всем...
Лучше пусть метафора свернется,
как белок в тепле.

Видите, я не хочу учиться
на живых теперь –
женские выглядывают лица
в очагах потерь.

Чтоб нарисовать гречанку толком,
черный карандаш, а не простой,
нужно послюнить и втихомолку
надавить рукой.

Так известкой выбелено небо,
что его дощатый потолок
просит сыра и вина, и хлеба,
и холодный уголек.

Чтоб придумать танец, нужно только
задержать в ладонях звук,
как лимона маленькую дольку,
кислый полукруг.

Что жалеть, пока еще есть прежний
голос, пусть он ссохся и огруб,
лишь бы был, когда на побережье
все выходят в круг

и становятся, сплетясь руками,
упираясь тайною дневной
в камни друг у друга под ногами
в тишине двойной.

Только ветер рвет края рубашки.
И на берегу морском
молодые косточки барашка
молодым запьем вином.

Если нас забудут, поделом нам.
И молва, что сор
понесет, что зáстились ладонью,
поздно слились в хор,

и забыли, что в открытом море
дорог каждый час.
Но ведущий голос в этом хоре
вступится за нас.

ОПОЗДАНЬЕ

старый мистер сизиф получает за труд
узнаёте его неопознанный труп
смахивает на страшный суд
так что грудь заложило

ночь там похожа на скисший суп
впрочем точно такая же ночь и тут
и они сочетаются так как трут
и огниво

вот еще заявился один болван
получать что-то там по своим словам
его взгляд словно в вакууме вольфрам
накалился

на ладонях потрескалась вся кора
и рисунок похож говорю всякий раз
то на корень квадратный из зла и добра
то на мордочку лиса

запевает случайный ансамбль цыган
и в стакан наливается калий циан
по краям закипает шестой океан
заполняется зданье

все пришли посмотреть как сгущается мрак
зажимаемый рабски в последний кулак
различить отпущаещи поданный знак
но увы с опозданьем

ИСПАРЕНИЕ

Такое предстоит, что даже Иов задумается, и раздастся шов на черепе его. И отшатнется.

А вместо отражения в колодце раздастся звук ура-новой трубы, и пыль покроет внешние труды. Начнет из моря испаряться йод тихонько. В силу слабости и от плохого освещения, вертикальный забрезжит пляж и голые нахально два лежака, сгоревшие стоймя, как молодость сама.

Реминисценция. Два лежака, как два отставших от оркестра лажака, есть памятник из зольного субстрата, привычно именуемый утрата. Он восстановлен просто, чтоб воспеть чему не состоялось уцелеть.

Ил люзиям каким-то заполняет язык и дно, всё вязнет и воняет, и тлеет. Пауза. Микроба ill, нездешние координаты сил используя, умеет размножаться, как будто человек, и разлагаться, как он, не оставляя ни следа ни в атмосфере, ни в Кориолане, ни в ране, ни в нирване, ни в Нирване, ни в здании среди золоотвала.

Забыл, откуда начал. Ты рыдала, а я не знал, чем утолить слезу? И чтоб развеселить, теперь лежу вдоль линии прибоя, чтобы к туркам меня желто-коричневым окурком он медленно отнёс, назло. Закон, чтоб к берегу прибить, нарушив.

Он знает, но пойди переупрямь теперь уже коричневое тело, желтеющее вдалеке, где брань угасла, точно вовсе не звенела. Ну, он меня покачивать слегка начнет сродни движенью челнока по морю, где отсутствует основа.

Охота пуще, чем неволя слова.

А воля коротка и нелегка.

ПЕРЕВАЛ

сквозь мутное стекло пейзаж куда серьезней
молчание мрачней
отброшенных теней на фоне страсти поздней
портрет всегда ничей
пусть учат радость есть в растеньях однодольных
в обратных словарях
но там есть только сеть для ангелов подпольных
что для себя творят

когда голосовал то взят был в пыль кабины
и шел молоковоз
как будто снова нес известие долинам
и вызов на допрос

и в пыльном лобовом стекле всё попадались
то в бурых пятнах склон
то черные как кровь рубины стоп-сигналов
то близкий горизонт

в разрушенных садах заложена петарда
чтобы сорвать урок
пропущенный давно она взорвется рядом
что твой испанский дрок

и высадят тогда гори моя бумага
но я не возвращу
ни взятого взаймы ни данного в награду
ни то что сам тащу