Владимир Торчилин

Тропинка на берегу

Соседи решили засыпать бассейн и сделать за домом лужайку. И то – сами уже сильно в годах, так что бассейн и ни к чему, дети по всей стране разъехались, и внуки выросли и на летние каникулы больше не приезжают. Для кого держать-то? А лужайка будет глаз радовать. Даже зимой – ведь не каждый год снег, а на зимнюю траву всё приятней смотреть, чем на грязно-синий брезент поверх закрытой на восемь месяцев в году воды. Про летний вид и говорить не приходится... Ну и засыпали; потом пришли какие-то то ли садовники, то ли ландшафтных дел мастера и долго что-то с хозяевами обсуждали, поводя руками во все стороны – им из окон хорошо видно. «Что они там такое затеяли?» – любопытствовала жена – «Лес что ли сажать собираются?» Но до леса дело не дошло. Посеяли что-то по осени. Первым летом ничего особенного не взошло – так, травка какая-то пробилась, да и всё. А вот следующим летом ровный серебристый ковер покрыл всю соседскую лужайку. А когда ветер подул и по лужайке настоящие серебряные волны пошли, он просто ахнул – неужели ковыль? Откуда тут? Или просто что-то очень похожее? Да и как им в голову пришло? Но смотрел, смотрел, смотрел... Оторваться не мог. Как завороженный. И уплывал по этим волнам в другое время и в другую страну... И вспоминал...

 

* * *

В Крым он в том году не собирался. Да и вообще никуда не собирался. Сидел дома, даже телевизор не включая, и каждый вечер прилично напивался, мучая себя всё теми же, теперь уже абсолютно бессмысленными, вопросами: почему всё так закончилось? почему она меня бросила? что было не так? – Даже ничего толком не объяснила, а просто спокойным голосом объявила, что их отношения прекращаются, собрала вещи, вызвала такси и отбыла из его однокомнатной навсегда. То есть это он теперь знал, что навсегда, а тогда еще пытался понять, что же произошло, и через сколько дней, недель, месяцев  она перестанет неизвестно на что злиться, позвонит, а потом и приедет, чтобы занять свое привычное для них обоих место в его доме. Постепенно, однако, несмотря даже на состояние хронического подпития, в его голове начало проясняться, что, во-первых, ждать ее возвращения больше не приходится, а во-вторых, не таким уж и неожиданным было ее исчезновение. Если стать, наконец, честным с самим собой, то нужно признать, что к тому всё и шло: она совершенно перестала ходить с ним в гости, когда их приглашали его приятели, и даже не давала себе труда придумать какое бы то ни было оправдание, хватало простого «Не хочу!»; у них почти прекратились вечерние разговоры на диване – всё чаще после ужина она оставлась на кухне и просто сидела у пустого стола, глядя в окно и не глядя на него; да и просто любовью они занимались всё реже – и не то, что она что-то такое говорила, а просто ее движения, ее позы – как она выходила из ванной и ложилась в постель без всяких слов – исключали даже намек на желание близости с ее стороны, а он, человек деликатный, только тяжело вздыхал, надеясь, что она обратит на его вздохи внимание. Его нежелание признавать очевидное, то, что он гнал от себя даже зарождавшиеся мысли о возможном разрыве, и привело к тому, что случившийся, в конце концов, этот самый разрыв показался ему таким неожиданным. Да, в общем-то, это теперь уже не имело никакого значения... Как и то, почему она ушла, – встретила ли кого другого или просто поняла, что он «не ее случай»... Просто тоска, от которой и водка не помогала, но, правда, и хуже не делала...

Так он и пребывал, забив на работу, да, похоже, и на себя самого, до той поры, пока, выйдя в магазин за пополнением запасов выпивки, случайно не столкнулся со своим хорошим знакомым Колей Сенцовым, которого, как и других, он уже век не видел. Коля был, по-видимому, осведомлен о его бедах и, воздержавшись от обычных в таких случах восклицаний: «Что тебя не видно? Где ты пропадаешь? Всё ли в порядке?», – сразу взял быка за рога:

– Привет, дружище! Ну нельзя же так! Со всеми случается, но это еще не повод доводить себя до такого состояния! Ты сам на себя давно в зеркало смотрел? Еще неделя такой жизни, – и Коля выразительно указал на подрагивающий пластиковый пакет, в котором тихо звякали бутылки, – и у тебя менты начнут документы проверять! – и, не давая ему даже слова вставить, продолжил: – Тебе надо хоть на пару недель обстановку сменить. Слушай, в Крым не хочешь смотаться? У меня там родня в маленьком поселочке на южном берегу живет. Они сейчас в какой-то круиз отправляются, вот и звали меня у них в доме пожить. Я было собрался, но тут дела серьезные по работе закрутились – никак не получается. А домик-то стоит. И море рядом. Поедешь? В конце концов, пить и там можно, но зато воздух и вода. Хоть как-то скомпенсируют. Я тебе объясню, как добраться, а ключ у соседа будет. А?

И совершенно неожиданно для себя он вдруг согласился. А на следующий день, в абсолютном неудомении, зачем, собственно, он это делает, уже укладывал в дорожную сумку плавки и зубную щетку, заказывал билеты на самолет, такси до аэропорта и, так и не успев толком очухаться, с некоторым непроходящим удивлением осознал себя у выхода из симферопольского аэропорта.

В Симферополе с такси оказалось труднее, чем в Москве, – местные лихие водилы старались набрать полные машины попутчиков, чтобы получить по полной, а в сторону его поселка никто не ехал, и ему показалось, что даже таксисты не очень хорошо себе представляют, где, собственно, находится место его назначения. Постепенно всех вышедших с его рейса пассажиров разобрали, так что очередному подъехавшему водителю ничего не оставалось, как спросить его: «А вам куда?» Он объяснил. Водитель недовольно поморщился и громко крикнул в никуда: «Есть еще кто-то до...» – и он произнес незнакомое название, по-видимому, более крупного населенного пункта, в направлении которого находилось и его местечко. Совершенно неожиданно женский голос из-за его спины произнес: «Мне туда. Захватите?»

Он обернулся. К ним подходила странного вида девица. То есть, странного для него, а вообще, таких вокруг становилось всё больше – то ли хиппи, то ли металлистка, то ли байкерша – он в этой классификации разбирался не слишком: в черных кожаных лосинах, тяжелых черных ботинках со шнуровкой, в черной же кожаной куртке с какими-то непонятными изображениями спереди, с черно-фиолетовыми пучками волос, торчащими на голове в разные стороны, и, в довершение всего, – с пулей, вставленной в мочку одного уха, и с большим крестом в другом. Такой вот экземпляр.

В самолете он ее не заметил, разве что вошла в салон до него и сидела где-то в самом конце. Водитель явно обрадовался, что есть возможность получить с двоих, объявил свою достаточно высокую, но не запредельную цену, спорить с которой всё равно смысла не было, бросил сумки в багажник, усадил обоих на заднее сиденье и тронулся.

– И чего это вас в такое некурортное место несет? – поитересовался таксист. – Да еще сразу двоих!

Они промолчали. Водителя это не смутило, и он принялся объяснять, в какую дыру их занесло. Из его рассказа, пересыпанного легким матерком, каждый раз смягчаемым «пардон», стало понятно, что едут они действительно в никуда. Название, которое водитель выкликнул, завлекая пссажиров, относилось к населенному пункту домов на тридцать-сорок, а метрах в пятистах за ними под отдельным названием стояло еще с десяток домов. Конечно, оба поселения находились на самом берегу моря – только этот берег преставлял собой высоченную скалу, с которой до воды было спускаться и спускаться, а потом и подниматься обратно по той же крутой тропе, да и сам пляжик – крошечный и каменистый, почему семейные отдыхающие тут вообще не появлялись, и молодежи много не бывает – никаких развлечений, баров или танцплощадок нет. Разве изредка каких-то взбалмошных туристов сюда заносит, но и те долго не задерживаюся. Правда, магазинчик в большем поселке есть, так что с голоду не помрут, если решат задержаться. Да, а еще дальше, за меньшим поселком, несколько отдельных домов разбросано, но шофер даже не уверен был, живет ли в них кто или стоят заброшенными. Говорят, что в одном из них какие-то чудики время от времени появляются, но про них уж точно никто ничего не знает и даже почему их чудиками считают, не слишком понятно...

Полтора часа дороги под разговор, точнее, под монолог таксиста прошли незаметно. По разбитой дороге они въехали в довольно убогий поселок, состоявший практически из одной улицы. Его попутчица вышла из машины, сунув свой взнос водителю, и они проехали еще немного по совершенным уже колдобинам до нужного дома.

– Ну, ладно, – с сомнением сказал, отъезжая, водитель. – Отдыхайте!

Он помахал вслед машине, потом посмотрел на небольшой аккуратный домик возле дороги и пошел к соседнему за ключами. На стук открыл крупный загорелый мужчина в тельняшке и с костылем.

– Здравствуйте! Мне бы Алексея Макаровича повидать.

– Здорово! А я и есть он самый. Или Макарыч, или дядя Леша – как захочешь. А ты кто?

– Да я вот к Сенцовым приехал пожить. За ключами к вам.

– Коля? Они мне говорили, чтобы тебя ждал.

– Да не совсем Коля. Я друг его. Он по работе замотался, приехать не смог. Вот, меня прислал.

– А по мне так всё равно – раз от своих, то всё в порядке. Пойдем в дом, я тебе ключ отдам.

Над ними пролетела, громко крича, чайка.

– Во какой мартын голосистый, – сказал мужик с костылем, как будто он эту чайку вырастил и голос ей поставил.

Они вошли в дом и оказались в большой комнате с высоким потолком и потолочным брусом.

– Ты табуретку-то подставь и с нее вон там за матицу залезь, – хозяин показал на потолочный брус, – ключ-то у меня там лежит, а мне с костылем неудобно. Когда прятал – без костыля был, а тут вот ногу подвернул, ковыляю. Еще пару недель, говорят. Так что сам доставай.

Он залез на табуретку и в узкой щели между матицей и потолком нащупал ключи. Спрыгнул, поблагодарил Макарыча и направился на выход.

– Погодь, – сказал Макарыч, – дай я тебе что к чему растолкую. Особенно, если ты не на один день приехал.

Он послушно остановился и повернулся лицом к хозяину.

– Значит, так, – про печь ничего тебе не объясняю. Сейчас лето, так что топить не надо. Ну, а если сдуру захочешь, сам разберешься или ко мне за наукой загляни. Вода в колодце за Стефаном. То есть за домом Стефана через один влево от Сенцовых. Пожрать и выпить купишь в магазинчике в большом поселке у Ирки. Она там одна управляется, когда хочет – тогда и открывает. Так что ты с утра не ходи. А вот часа в три-четыре всегда открыта. С купанием у нас не ахти. Тропки вниз или из большого поселка, или сразу за моим домом, – правда, по ним ходить – только ноги ломать, вот, хоть на меня посмотри. Да и пляжик так себе. Только что народу никого. Да сюда купаться и не приезжают. Так, от людей отдохнуть... Ну а вдруг заскучаешь – ко мне стучи. У меня еще и квартирант есть. Женька. Евгений то есть. Из Сибири откуда-то. Вроде, нефтяник. Дрыхнет сейчас. Да он почти всё время дрыхнет. Та еще лында. Или только на отдыхе такой. Но если с бутылкой заглянешь – встанет! Вот теперь бывай...

Он поблагодарил за науку и пошел обустраиваться. У Сенцовых всё было незатейливо, но чистенько и уютно. Он бросил на пол сумку и посмотрел на часы. Как раз четыре. Он пошел в магазин, познакомился со слегка заторможенной Иркой, затарился, чем можно, – для деревенской лавки было не так уж и плохо – и хлеб, и сало, и консервы, и даже не совсем еще погибшие пельмени, а уж с выпивкой вообще полный ажур, – и отправился проводить свой первый вечер на новом месте. Плита с газовым баллоном была в порядке, так что с готовкой проблем не возникло. Пораздумывал, выпить или нет, решил, что это не повредит, усидел с полбутылки хлебного вина под пельмени, разобрал явно приготовленную специально для гостя постель и быстро заснул, успев только подумать, что, похоже, суета этой неожиданной и быстрой поездки уже подействовала на него хорошо, поскольку еще прошлым вечером в Москве он добрый час тоскливо крутил головой на подушке, прежде чем смог как-то отделаться от дурных мыслей и уснуть.

На следующее утро, попив чайку и слегка перекусив, он решил пройтись – так, чтобы оставить оба поселка за спиной. Дорога, по которой его вчера привезла машина, за последним домом практичес-ки исчезала – так, две неявные колеи в траве, и не дорога уже, а дорожка, почти тропинка, – вот по ней он и пошел.

Тропинка эта шла по краю обрыва, но не у самой кромки, а немного до нее, так что самого обрыва и пляжа внизу видно не было и казалось, что темные волны катятся под ноги. Слева вдоль дороги стояла высокая трава и кусты, немного дальше впереди темнела полоска кипарисов, идущая от дороги влево, к видневшимся вдали горам, а еще дальше берег, а вместе с ним и дорожка, похоже, делали крутой поворот влево, так что от поворота казалось, что он идет прямо в море. Вспомнив свою детскую любовь к ботанике и все собранные им когда-то гербарии, он начал узнавать травы: вот пустырник, вот чабрец с еще видными фиолетовыми столбиками мелких цветков, вот татар-чай, вот «Венерин башмачок», а еще – полный луговой набор: медвежьи ушки, шалфей, душица, наперстянка, пастушья сумка, зверобой... ух ты – да ведь это, вроде, астрагал, а еще говорят, что он редко встречается!

Вот так он дошел до кипарисов и до поворота, и сначала заметил вдали очертания какого-то дома – похоже, одного из тех заброшенных, о которых говорил таксист, а потом, глядя уже в направлении дымчатых гор вдали, увидел, что всё пространство между ним и горами представляет собой огромный, почти бесконечный серебряный ковер, по которому катятся под ветром плавные серебряные же волны, и кажется, что это темные волны из раскинувшегося справа моря взлетели, вспрыгнули, взобрались, поднялись неведомой силой на обрыв и покатились дальше к горам, только поменяв свой цвет с темного на серебряный. Это было так красиво, что он застыл в изумлении... Ковыль... Ах, какой ковыль!..

Ему вспомнилось, как много лет назад, еще мальчишкой, он был летом в Крыму с мамой – не в этих местах, а в каких-то более курортных, но там тоже рос ковыль. И его так зачаровала тогда эта серебряная трава, что он нарвал целую охапку и потащил показать маме в комнату, которую они снимали у местной учительницы. Но еще до того, как он добрался до мамы, его увидала эта самая хозяйка-учительница и страшно раскричалась, чтобы он траву эту немедленно выбросил и никогда не смел даже думать в дом вносить. На крик выскочила мама, но учительница уже несколько успокоилась и, понимая, что они просто могут этого не знать, объяснила, что ковыль – трава мертвых и ее нельзя рвать для букетов и нести домой, чтобы не навести на дом несчастье. В ответ на их удивление, хозяйка – не зря ведь учительница – объяснила, что это поверье идет с очень старых времен, когда на местные мирные селенья нападали кочевники, их набеги всегда происходили в конце весны или летом – как раз когда ковыль цветет, почему люди и считали, что ковыль растет и цветет на костях убитых родственников. Как же такую траву в доме держать... Так и повелось...

Но сейчас ему не хотелось думать о плохом, а только смотреть и смотреть. И непроизвольно он стал повторять сначала про себя, а потом и вслух, хлебниковские строчки: «Тогда серебристое племя бродило на этих лугах...» И одновременно с какой-то детской радостью он думал: «А вот и сейчас еще бродит, и я на него смотрю».

Вечером, после позднего ужина он сидел на ступеньках крыльца, и перед глазами его снова стояла увиденная днем ковыльная степь. Ни одно окошко в поселке не горело. Только звезды. И нежно звенело в ушах – то ли тишина так звучала, то ли цикады, не понять...

– Удивительно, – думал он – два дня всего прошло, а я уже живу какой-то не своей жизнью. Ни города, ни тоски, как будто это всё не со мной было. А может, это та жизнь была не моей, а мне положено днем на ковыль смотреть, а вечером на звезды...

Следующие пару дней он так и бродил по берегу вдоль ковыльного поля, издалека приветственно помахивал рукой Макарычу и стоявшему рядом с ним здоровенному лбу – наверное, тот самый Женя из Сибири, – завтракал чаем с хлебом и яблоками, ужинал пельменями с водкой и благодарно поминал Колю Сенцова, который казался теперь далеким-далеким, из другой его жизни. Потом настала пора возобновлять запасы, и он направился знакомой дорогой в большой поселок. Ира была на месте, и у нее отоваривалась та самая странноватая девушка, с которой он делил такси по дороге сюда. Она была всё в том же черном наряде, разве что по жаре сменила кожаную куртку на черную футболку с теми же непонятными символами на ней. Он вежливо поздоровался:

– Здравствуйте, попутчица. Ну и как вам живется в этом Богом забытом уголке? Есть чем заняться? Или, рискуя жизнью, ходите на местный пляж? Ну и как там? А то я никак не рискну попробовать.

Девица изучающе посмотрела на него и решила, по-видимому, что, заговорив с ним, она себя не уронит.

– Здравствуйте. И хорошо, что Богом забытый, – зато спокойно и никакой толпы. А на пляже я не была. Совсем за другим сюда приехала.

Он озадачено спросил:

– А зачем, если не секрет? Просто от толпы отдохнуть или что-то более интересное?

Она опять задумалась – стоит ли он дальнейшего разговора, но все-таки ответила.

– Я тоже к гуру приехала. Но у него в доме больше места нет, вот и пришлось здесь комнату подыскать.

– К кому, к кому?

– Я же сказала – к гуру! А вы разве не к нему?   

– Я-то как раз от толпы отдохнуть. А что за гуру?

Она поняла, что он совсем из другой компании, но, по-видимому, резко прекратить разговор ей было неудобно. Так что, немного помолчав и соображая, как бы ответить покороче, она до какого-никакого объяснения снизошла.

– Тут в доме подальше, за вашим поселком, один человек живет. Разным умным вещам учит. Точнее, просто рассказывает. Мыслями делится. Как наставник. На то он и есть гуру. А к нему в дом разные люди приходят, кому интересно. Слушают. Можно даже вопросы разные по жизни задавать. Вот и всё.

Он всерьез заинтересовался.

– А как вы про него узнали? Вы ведь тоже из Москвы, да? А к нему можно просто так со стороны прийти или нужно, чтобы кто-то привел или порекомендовал?

– Насчет рекомендаций не знаю, но, вроде, никого не выгоняют, – приходи и слушай. Некоторые даже на какое-то время у него останавливаются. Ну, и приносят кто что может. Еду там... еще разное... Ну, вы понимаете... В Москве мне ребята из нашей тусовки рассказали – они у него весной были. Вот я и приехала.

– А вы уже у него были?

– Конечно. Завтра опять пойду. Вот зашла купить кое-что с собой.

– Послушайте, а если я вас своим присутствием не стесню, вы меня с собой захватите? Мне тоже что-нибудь умное про жизнь послушать хочется.

Она недоверчиво посмотрела на него, но поскольку он говорил тоном серьезным и заинтересованным, то повода отказать не было.

– Хорошо, я завтра туда часам к двенадцати собираюсь. Он ранних визитов не любит.

– Вот и отлично! Вы ведь всё равно по этой дороге через поселок пойдете? Так что я вас в половину двенадцатого на улице у своего дома ждать буду. За полчаса дойдем?

– Хорошо. Дойдем.

Она вышла из магазина. Он купил, что было надо. Потом подумал и добавил еще поесть и выпить – для этого загадочного гуру. А вечером опять сидел на крыльце, смотрел на звезды и слушал, как звенит тишина.

Вот так и случилось, что на следущий день они молча шли по тропинке как раз к тому дому, который он в первую свою прогулку посчитал заброшенным. Точнее – молчали до того момента, когда поравнялись с ковыльным полем. Тут он не выдержал и, махнув рукой в сторону серебряных волн, сказал:

– Красота-то какая! Вот тут жизнь нас и учит, на что любоваться. Прямо по Хлебникову, хотя мы и не на заре тут идем – «Чтоб злаком лугов молодиться, пришла на заре молодица...» Ведь верно?

Она удивленно посмотрела на него.

– А зачем молодице еще и молодиться? И так ведь молодая... И мне ни к чему...

Он замолчал и теперь уже молчал всю дорогу, пока они не подошли к дому, где обитал гуру. Дом был, мягко говоря, странноватый. По-видимому, когда-то давно построенный подобием то ли венецианских, то ли генуэзских башен – он в исторической архитектуре не слишком разбирался, – дом с годами обветшал и даже частично подразрушился, так что со всех сторон – по крайней мере, с тех, что были доступны его взгляду, – заметны были какие-то подпорки, заплаты на стенах и уже потемневшие фанерки вместо окон. Неудивительно, что таксист, давший им первую ориентировку на местности, и, похоже, никогда близко к этому дому не подходивший, считал его необитаемым. На самом деле таксист сильно ошибался. Дом был обитаем, да еще как! Слева от входа стоял большой, кое-как сколоченный из неструганых досок деревянный стол, на котором лежала всякая снедь и стояло несколько разнокалиберных бутылок. Когда его спутница поставила принесенный с собой пакет на стол и стала его разгружать, он понял, что это для визитерских приношений, и тоже выложил свой взнос, купленный давеча в поселковом магазине. Из прихожей открытая дверь вела в коридор, по которому сомнамбулически передвигались какие-то молодые люди; коридор заканчивался довольно большой полутемной, несмотря на солнечный день, залой с ведущей на верхние этажи винтовой лестницей в углу. На стенах висели какие-то до белесой основы вытертые ковры с прикрепленными к ним пучками сухой травы и какими-то металлическими безделушками. В зале в самых разных позах сидело или лежало человек пятнадцать, лица которых были обращены к восседавшему на стуле человеку. Человек этот был в густой бороде и в беспорядочной копне волос, трудно определимого возраста, где-то от тридцати до сорока. Одет он был в непонятный хитон, на лбу – широкая красная повязка.

Окружавший народ был сильно моложе. Он заметил пару персонажей, похоже, из компании своей спутницы – в черной коже и со всякими причиндалами в ушах и на шее. Люди свободно перемещались между коридором и комнатой – входили и выходили, но всё как-то молча – по-видимому, чтобы не мешать поучениям гуру. Вся обстановка что-то напоминала ему...

– Господи! Да он же в волошинскую башню играет! А эта бедная молодежь, разумеется, ни о Волошине, ни о его Башне и понятия не имеет. И в Коктебеле, небось, не были...

Сразу стало как-то неинтересно. Только фальшивых гуру ему не хватало! – А какой еще гуру мог оказаться в имитации волошинского дома?! И еще этот вязкий горелый запах... Он вспомнил: «Чего вы тут делаете? – Да вот, тряпки жжем, смеемся»... Нет, точно надо обратно в луга.

Он все-таки решил хоть немного послушать гуру и примостился в углу на свободном пятачке. Спутница его, похоже, осталась при входе или побрела куда-то на запах горелого... Гуру вещал на предмет коммуникабельности.

– Какой раньше маленький был мир – ну вот, кто из нас, например, может сказать, что он разом знаком и со всеми лучшими писателями, и с музыкантами, и с художниками, и с учеными, и с политиками, и еще Бог знает с кем? Ведь никто! Мы всё время крутимся в кругу друзей детства и юности – как правило, таких же раздолбаев, как и мы сами, или же среди коллег и всяких нужных людей. Писатели – среди писателей, дипломаты – среди дипломатов, даже ученые себе отдельные пансионаты организуют. И в результате плоскости наших жизней пересекаются, только когда мы смотрим по ящику какую-нибудь идиотскую передачу вроде «Новостей науки» или «Музыкального салона», или на чьей-нибудь большой свадьбе, куда случайно забрел в качестве двоюродного дяди или старого соседа по квартире завалящий актеришко, на которого все потихоньку пальцами показывают, – смотрите, кто пришел! Все сами по себе. Миллионы разнообразных голливудов и академгородков. А раньше? Возьмите любой мемуар мало-мальски приличного человека всего столетней давности. С чего они всегда начинают? – С перечисления родных, знакомых и соседей. И что вы видите? – У какого-нибудь художника дядя – дипломат, и через него он со всем тогдашним МИДом на «ты». Сосед по дому или по улице – какой-нибудь средней руки писатель, и у него они все запросто бывают, чтобы за стаканом клюквенной поболтать о значении великой русской литературы, и почти наверняка встречают там и других литераторов, и даже покрупнее, которые то и дело забегают навестить товарища по цеху. На водах обязательно оказываешься вместе с каким-нибудь медицинским светилом, который только что самого Государя не пользует, а уж занимательными рассказами из великосветской практики набит по завязку. А нам если что наш знакомый доктор и рассказывает, так это как он казенный спирт глушит. А мемуарист еще и женится на дочери, скажем, сенатора, потому как у них имения рядом, и при дворе теперь... Ну и кому, как ни нам, точнее, ни вам, положить начало новому миру, где каждый будет всем: поэт – доктором, художник –  дипломатом, писатель – лицедем, – так что все будут едины во всем, и не будет этого обездушивающего разделения по профессиональным сообществам...

Молодежь внимала.

– Бедняги, – подумал он, – даже травку нельзя им спокойно покурить, чтобы без этих трюизмов под видом просветляющих бесед....

И его буквально пронзило несоответствие между серебряным лугом, на который он смотрел только что, и унылой дурью этого случайно встретившегося на его пути дома. Он осторожно вышел и пошел назад к себе, – сразу забыв и про спутницу, и про гуру – лишь вышел на свет Божий, на уже так хорошо знакомую тропинку. Как будто и не уходил с нее. Только что стороны поменялись: темное море было слева, а серебряное – справа.

 

* * *

Сколько лет прошло... Девушку ту, что его к гуру привела, с трудом припоминает – в основном, обмундирование ее черное. Так, абрис. И от той, из-за которой он тогда в Крыму оказался, тоже только имя осталось. Даже какого цвета у нее глаза были – не помнит. И дом тот вычурный хоть, вроде, помнится, но за столько лет его изображение слилось со многими другими похожими, вроде как из фильмов про Дракулу или даже со входом в Диснейленд. Но вот тропинка та... Как не сходил с нее... Стоит только прикрыть глаза – вот она, по скалистому берегу над самой водой – и с одной стороны волны темные с белыми барашками пены, а с другой – мягко переливающиеся серебряные... и кажется, что так всегда и будет...

 

Бостон