Владимир Гандельсман

Владимир Гандельсман

 

Дифирамб

 

                                                            Вадиму Жуку

 

Мало у кого так много:

концентрации жизни на единицу объема;

выхвата ее светового на каждом повороте;

свободной точности;

прицельной свободы;

трезвости под хмельком благодатной;

            («У кружки, прикованной к баку,

            Помятый продавленный бок»)

вагона, взятого словом с первой попытки;

погромыхиваний тамбурных;

шатких протискиваний;

в окне перебивов под лязг сцеплений;

пролётов в недосягаемой близости внешнего мира.

            («Я вместе – внутри и снаружи,

            Я жизни чужие живу»)

 

Мало у кого так много:

беглых вылазок зрения;

зимних пейзажей, неотвязных в своем равнодушии;

укола мимобежной боли,

столь секундной, точно не было ни ее,

ни пейзажа проезжего;

            («На сарае замок. Над котельной дымок»)

Петроградской моей стороны,

ее века посеребрённого

и Серебряного ее века;

блоковской музыки по пути к островам,

к Елагину мосту и заснежённым колоннам.

            («И каждый вечер в час губительный

            На Петроградской стороне»)

 

Сколько

не случившихся встреч:

в детском драмкружке в «Промке»[1],

где ты – Чиполлино, где Рогозина – Редиска,

где я тоже кто-то, но годом позже;

в трамвае № 17, скрипящем у больницы Эрисмана;

в Учебном театре и в Рюмочной на Моховой;

в цирке Чинизелли в снежную крапинку снаружи,

с раздачей подарков внутри, со счастливой

клоунадой, так преображенной в твоих стихах;

в цирке... с Бимом и Бомом,

поющими до нашего рождения:

«По-французски – лё савон,

 а по-русски – мыло.

У французов – миль пардон,

а у русских – в рыло»...

с воздушным шариком,

препарированным тобой.

            («И в самый полушарик вверчен

            Язык сторожевых собак»)

 

Сколько наших невстреч

где-нибудь по пути в Бологое;

бегств от себя, за собой, от себя,

я настаиваю: не бéга, но бегств за собой-от себя,

с высадкой в черную зиму, в сугробы

проселочных и разбитых дорог;

позора вины

в жажде быть любимым

(«в отельчике недорогом»

или на «нетопленой январской даче»),

отложенного горя, разрозненных,

спешных, погубленных бегством

спасительных никуда возвращений;

наших разминовений, восполненных через годы

дружеством, начиная с первой встречи,

совсем недавней,

в Ви́ленском переулке, 4.

            («И песенка спета, и темным снежком

            Присыпано желтое зданье вокзала.

            – Ты что-то сказал?

            – Ты что-то сказала?

            Никто никогда не бывал в Бологом.»)

 

Редко у кого так часто:

рождение трагедии из смеховой культуры

сегодняшнего средневековья –

о этот юнг, о эта ницше! –

какая мощь перевоплощения –

(клоун никулин в «двадцати днях без войны»,

джентельмен удачи леонов в «белорусском вокзале»,

фигаро миронов в «фантазиях фарятьева») –

 

какая мощь, повторю, перевоплощения

Вадима Жука,

потешника и сочинителя скетчей

театра «Четвертая стена»,

в стихах,

в «цирковом» номере с летальным исходом,

«когда задвигалось и загремело»![2] –

 

(и в других, в других «репризах»  –

это ли не обратный фокус от сеанса черной магии:

заснуть в Москве 23 февраля 2022 года,

а проснуться в Берлине 1 сентября 1939-го?) –

 

Редко у кого так часто:

драматургия и театр стихотворения,

когда отмашку дает Ленин,

когда «печальный Ленин в мягком мавзолее

нешумно, по-египетски чихнул»

и на его чих вышел на сцену Иоанн Васильич Грозный

и явились в боевом порядке и в историческом

сумбуре вместо музыки

Шостакович,

Оруэлл,

Кафка,

Чапай,

Железный Феликс,

Босх,

Дали,

ГУЛАГ,

Шаламов,

Гойя,

и всё это –

диалог Гамлета и могильщика

в присутствии черепа,

Гамлета и Горацио –

«Бедный Йорик! – Я знал его, Горацио» –

            («Скелет в шкафу! Никто не засмеется.

            Достанут этот маленький скелет,

            Вцепившийся в бесцветную собаку

            И вынесут на страшный белый свет»)

 

Мало у кого так много:

войны,

неизвестного солдата,

рожденного еще в 37-ом,

раскалившихся от ненависти жадных людей,

финала «Леса» Островского –

«Люди, люди! Порождение крокодилов! <…>

О, если б я мог остервенить против этого адского

поколения всех кровожадных обитателей лесов!»

 

Мало у кого так много:

страшного, абсурдного, зверского,

непостижимого, ставшего такой реальностью,

что и поверить невозможно –

может быть, всё-таки театр сие

и паяц истекает клюквенным соком? –

и тогда: «Всё выдумки! Про горе, про любовь,

Про смерть, про боль. Всё только хитрость грима»? –

Нет, другой Гамлет подсказывает:

«Сейчас идет другая драма».

            («Не написать ли вам пока не поздно

            Воспоминанья обо мне?»)

 

Лучший из рыцарей письменного стола,

из начавших граалить

не в бесплодных поисках метафорической чаши,

но являя ее, найденную, в форме стихотворения,

являя ее

трудом ежедневным

пророческим трудом памяти будущего

и скорбным – памяти прошлого;

ты мальчик, ты в роли своего папы

идешь по Киеву в дореволюционном году,

да ведь и я там иду – еще одна невстреча,

обернувшаяся встречей сейчас –

и вот она, память прошлого и будущего…

            («Мы прошлый раз ходили в Бабий Яр,

            Ну яр себе и яр, смешно, что Бабий»)

 

А вот ты в роли Хаима в «Тяжелом песке»,

ты стоишь на декоративном крыльце,

а я – на том же месте, но на крыльце

еще настоящем,

в самом детстве, в Украине,

в Черниговской области,

где так много братских могил,

где я ничего этого не понимаю,

где я счастлив насквозь, до мозга костей.

            («Мелькают кузнечиков худеньких спины,

            На мове их ‘коник’ зовут.

            Мы в городе Щорсе, мы в городе Сновске»)

 

Мало у кого так много

всего, что я люблю.

Как жаль, что это убивают,

и как хорошо, что ты состоишь из своих стихов.

            («Из сдавивших мне горло цветаевских строк,

            Из пробитых ладоней Христа,

            Из того, наконец, что со мною сурок,

            А дорога, как Оля, чиста»)

 

Октябрь 2023 года

 

___________________________________

1. Дворец культуры им. Ленсовета↩

2. Когда задвигалось и загремело,

И на столе запрыгал суп в кастрюле,

Попрыгал, а потом упал.

Игрушки сразу лица отвернули –

Не их это игрушечное дело.

Тогда он в шкаф залез. Он в нем лежал и спал.

Потом проснулся, покричал, поплакал,

Поел размякшую картошку с пола,

И взяв с собою синюю собаку,

Вернулся в шкаф. Теперь его на свете нет.

Среди истлевших пиджаков, подолов,

Когда-нибудь найдут его скелет.

Нашедшие могли бы засмеяться –

Скелет в шкафу! Никто не засмеется.

Достанут этот маленький скелет,

Вцепившийся в бесцветную собаку

И вынесут на страшный белый свет.↩