Валерий Черешня

* * *

Все стихи рождены влюбленьем,
не любовью,
заблужденьем, блужданьем, теченьем,
пустословьем,

легкой вязью теней от ветки
заоконной
на стене твоей комнатной клетки
в час бессонный,

гулким паводком памяти взбухшей,
вкось несущим
сор событий былого протухший
вместе с сущим.

Как случилось двух сред столкновенье,
преломленье
темной тяжести дня - в просветленье,
в пенье?

Эта улица, сгрýдив дома,
вдруг очнулась,
это облако бликом ума
лба коснулось,

это патокой света залив
гладь залива
луч под тучей блеснул, озарив
выгиб ивы,

это фокусник-ум лёгким взмахом
сделал близким
всё, что брату ослу нашептал и наахал
брат Ассизский.

* * *
Живешь, живешь, и обжигаешься
вдруг ужасом, что не живешь,
а потихоньку умираешься
и полегоньку исчезаешься, -
не человек уже, а дрожь.

Выходишь в парк и утешаешься,
что вроде бы еще живешь,
пока глазами упираешься
и уткой с лёту погружаешься
в пруда сверкающую брошь.

Пока наощупь разбираешься
между "живешь" и "не живешь",
скукоживаешься, смеркаешься,
закатным отсветом теряешься,
дня позолоченного грош.

СВЕТ

                 Памяти А. Рихтера
Эта голая графика:
светотени наброшенный плед,
на столе фотография
человека, которого нет.

Свет полощется, плачется,
бликов льет дребедень,
утыкается в рамочку,
превращается в тень.

Тонким лучиком трогает
книги, вещи, пальто,
всё на подлинность пробует,
всё - не то.

И уходит из комнаты,
на прощанье, в углу,
узкой красною кромкою
резанув по столу.

А в ночном ее опыте
непонятней всего,
как ей быть, этой комнате,
как ей быть без него.

ОДЕССА, БУЛЬВАР, 60-е

Весной по паре каждой твари
витают в пухлых облаках,
цветут каштаны на бульваре
и осыпают сладкий прах,
в окне - страданье Страдивари
у Яши Хейфеца в руках.

Скамейки вытерты до лоска.
Отрада местным острякам -
незагорелая полоска
мелькает у сидящих дам,
и сразу - сотрясенье мозга
гуляющим холостякам.

Какой-то яд кишенья жизни
подмешан в воздуха отвар,
весенний парикмахер спрыснет
пульверизатором бульвар:
вдохнешь поглубже - сердце стиснет
и в голове веселый жар.

У знаменитейшего спуска
(коляска катит малыша),
застыв во мне, цепочкой узкой
проходят люди не спеша,
их, словно вымерших этрусков,
лишь словом можно воскрешать.

И вот, ты слышишь дрожь мотора
кабинки на шестнадцать мест,
и плавный ход фуникулера,
когда он трос змеиный ест,
и голос лиственного хора,
раскинувшегося окрест.

И вот, ты бродишь деловито
от Пушкина до Ришелье
аллеей, тенью перевитой
каштанов в свадебном белье,
пока над морем Афродита
рядится в звездное колье.

А ночь накроет черной крышкой
деревья с выкриком ветвей,
прожектора косые вспышки...
В той скороварке детских дней
душа перекипит с излишком,
чтобы на жизнь хватило ей.

ЧЕРНО-БЕЛАЯ ФОТОГРАФИЯ

Личинки света отложил
мгновенья светозарный рой,
и ветер кроны превратил
в танцовщиц с солнечной искрой.

Брусчатки кукурузный срез
уводит вдаль зернистый хлам,
и тень от дома, как порез,
грудь улиц режет пополам.

Вот человек бежит в бистро
в плаще, застывшем на весу,
ему на плечи так пестрó
свет сыплет перхоть сквозь листву.

Какое счастье этот день,
он так заладился с утра:
от крыш немного набекрень
до черно-белого нутра.

И вспоминается седой
Париж в прозрачном неглиже,
умытый светом, как водой,
на фотографиях Атже.

ОТТИСК

Две дамы переходят мостик,
два чемодана резво катят,
их отраженья нежно мокнут
в полупрозрачных платьях,

их речь дробится в переулках,
осколки - колки.
Венецианские прогулки,
пустые толки.

Венецианское плутанье,
куда ни ткнись - уткнешься в воду,
в ее зеленое дыханье,
в ее свободу,

в ее податливое лоно,
изрезанное дном гондолы,
качающее блики сонно
у стен скуолы.

На что ленивый день потрачен?
На ветерка седую прядку,
на взгляды гондольера-мачо
в десятку.

Вот он, легко играя тростью
весла, проскальзывает мостик,
чью арку переходят дамы...

В твоем зрачке застынет оттиск
в венецианской раме.

* * *
В холодный, ветреный, весенний день
вода Фонтанки пахнет смертью,
тленом,
на катышках волны колышет тень
моста и обрастает шерстью -
пеной.
Водоворотов гнутое литьё
и чаек обнаглевших свора
с ором
летит в закатное кровавое питьё
над Троицким собором -
хором.

Взгляд упирается в гранит береговой,
шалея от его изгиба,
либо
ты сам становишься играющей водой,
с причудами прилива
и отлива.

И всё надеешься, что в этом жизнесне
подарят страсть слепую,
строчку,
с которыми не страшно будет мне
донашивать земную
оболочку.

                 Cанкт-Петербург