Валерий Черешня 


    * * *
    Стена, знакомая до трещин,
    больничный двор, и две фигуры
    прижавшихся к ограде женщин, – 
    невзрачная клавиатура
    душе для ежедневной гаммы,
    чтоб пальцы чувств не забывали
    партиту сдержанной печали:
    пустынный двор, листа дрожанье
    на выступе оконной рамы...
    
    
    ДЕРЕВО
    
                Вере Дановской
    
    Послушай, невозможно написать,
    как дерево… послушай, невозможно,
    оглянешься, вздохнешь неосторожно,
    и можешь вновь и вновь припоминать
    тот город маленький от дома до вокзала,
    сухую пыль, песчаную дорожку
    и дом пятиэтажный, где стояла
    такая тишь, как у лесной сторожки,
    где в полутемной комнате жужжала
    большая муха, тыкаясь в подушку,
    где мы с тобой раздетые лежали
    не только потому, что было душно.
    А ближе к вечеру, на узеньком балконе,
    ты пробавлялась болтовней ненужной,
    и был вдали пейзаж, как у Джорджоне,
    окутан синей дымкою воздушной.
    Я понимал и чувствовал вполсилы,
    и нас оставил ангел наш, хранитель, –
    собрались тучи и заморосило…
    
    И вот тогда я дерево увидел.
    
    
    ЕЩЕ ОДНО ДЕРЕВО
    
    А может, это было в том, другом,
    где набережной выгиб за углом
    пятнает воду полузыбкой тенью,
    не тронув светлую проплешину теченья,
    где воздух разрежённей и пустей,
    и с чем-то белым – утрами, ночами ли,
    омытый еженощными печалями
    едва-едва проснувшихся людей.
    
    И, как у плачущих, слегка просветлено
    его неповторимое лицо:
    оград железных слипшиеся веки,
    тугой асфальт разглаженного лба,
    улыбкой губ бесстрастная Нева
    умело окаймляет острова,
    вбирает непрославленные реки
    и медленно течет в полукольцо
    мостов его, надбровных дуг его.
    
    И только даль везде и несравнима,
    та даль, что бережно творит из ничего
    до суеверия любимое лицо,
    та даль, что создана для вечных расставаний
    или возвратов вечных к ней одной,
    где улица теряется на грани
    существования меж небом и землей,
    где ты была, когда сжимала руки
    и говорила: «горе мне с тобой!»,
    и дерево, принявшее все муки
    большого города, касалось нас листвой.
    
    Оно росло затравлено и криво...
    Послушай, невозможно написать,
    как были мы небрежно суетливы,
    как примелькалось чахлое созданье...
    И только в жестком свете расставанья
    смогли его увидеть и узнать.
    
    
    ГИЛЬГАМЕШ
    тема и вариации
    
    1.
    Ночью, пока смотреть
    рано еще глазам,
    он примеряет смерть
    к жизни своей пазам.
    
    Тесно, не втиснуть в паз,
    слишком она из другой
    оперы, той, что нас
    музыкой манит немой:
    
    там ни пауз, ни нот
    не прозвучит нигде, –
    лишь запеканка забот 
    о посмертной еде:
    
    грудой в гробнице лежит
    с привкусом сытого сна 
    пища, – прекрасна на вид,
    жаль, что из глины она,
    
    а в спелёнутый рот, – 
    страшен голодный мертвец, – 
    ветер пылью плюет,
    плоской пустыни певец,
    
    сколько б ее ни ел
    сытости нет как нет...
    
    в жуть Гильгамеш смотрел,
    в смерти своей беспросвет.
    
    2.
    Я превращу тебя в труп, – 
    будет родным твоим больно,
    в горе терпение губ
    дрогнет движеньем невольным...
    
    Это – потом, а сперва
    станешь ты злым, всё видавшим,
    неба сухая стерня
    разум исколет.
             Пропавшим
    даром: не ведая жить,
    длить день за днем в упоенье
    больше тебе не скрепить 
    душу.
    А смерть в отдаленье
    жадностью тысячи ртов,
    ждущих желанной поживы,
    подстерегает твой рёв,
    рёв, оглашающий нивы.
    
    3.
    Нужно себя учить быть землей, быть прахом, –
    ведь это тебе предстоит.
    Без страха,
    вслушиваясь в свои бессловесные недра,
    учишься легкому языку трав и ветра, 
    
    легкому, потому что родному. 
    Потому что
    звуки его, летящие мимо, но кучно,
    словно стреляет великий безумный мастер,
    вдруг озаряют коротким игольчатым счастьем,
    
    им и живешь.
    Но втискиваясь в страницу,
    держишься всем существом за пойманную синицу,
    и лишь отпустив, опустев, благословя,
    обретаешь летящего косо и вдаль журавля.
    
    ​​​​​​​                                                       Санкт-Петербург
    
    
    Поздравляем Валерия Самуиловича с юбилеем! 
    Новых книг, старых друзей!
                                                         «Новый Журнал»