Валерий Брайнин-Пассек

* * *
Запах свежего белья
чистый, жесткий, ломкий -
из постылого жилья
на вчерашний тротуар
выбегает обормот,
и чужой души потемки
на мгновенье потрясет
солнечный удар.

Всё, что он придумать смог, -
розовая скука.
Обормотов любит Бог,
хоть и порет иногда.
Пользы много, спору нет,
но несладкая наука -
нежной розги алый след,
в супе лебеда.

Тяжек жернов на плечах,
горек хлеб полынный,
кто другой уже зачах
или скурвился давно,
лишь блаженный фаворит
жив слабейшей половиной,
и в ночи его горит
вечное окно.

Фантастически вкусна
жизнь на переломе,
заикается весна,
как на первом рандеву,
безболезнен переход
к долгожданной смерти, кроме
лихорадки, что трясет
юную траву.

* * *
Погоды тихой баловень и дамб
угодник, чуден пятистопный ямб.
И верно - редкой рыбе подфартило
доплыть до середины без цезур,
когда для развлеченья местных дур
рыбак подъемлет вялое ветрило.

Мы предаем, когда хотим любить,
и вместо ямба к нам готов прибыть
кривой уродец, колченогий дактиль.
Он имитатор страсти, он пошляк,
он грубый фельетонщик, но никак
не разобраться, кто же здесь предатель.

Любви-злодейке, дальнему пути,
казенным нарам вышел срок почти,
но боязно увидеть там, за вышкой
широкую страну лесов, полей
и рек. Неволя может быть милей,
чем комсомолка с книжкою под мышкой.

О, кто так безутешно одинок,
что, даже видя, заглотнул крючок,
себя позволил вышвырнуть на берег?
Почто лежит покорно на траве?
Почто в его безмозглой голове
туман канад, австралий и америк?

Еще не запаршивел старый пруд -
здесь дохнут караси, сазаны мрут,
однако не спешат на сковородки.
Сюда не проникает грязный дождь,
а грозный тамада и красный вождь
здесь ни усов не кажут, ни бородки.

Плюнь мне в глаза, и я плевок утру.
Я промотался на чужом пиру,
прокуковал, пробегался по шлюхам,
себя прошляпил. Нынче на току
тетёрку за собой не увлеку,
глухарь-бетховен с абсолютным слухом.

Мы любим тех, кого хотим предать.
Ты, нежность, в темноте, как вечный тать,
приходишь. Ты - находка осязанья,
фосфоресцирующий след лица,
честнейшая улыбка подлеца,
ленивая, зеленая, сазанья.

Здесь у тебя уловок - пруд пруди:
Вот розовый живот, а вот груди
серебряное вздутие, вот кроткий
золотошвейный глаз. И невдомек
глядящему, на что дерзнет крючок,
губу минуя и дойдя до глотки.

* * *
Из детства, из дешевых литографий,
из школьных биографий, эпитафий,
из глупых анекдотов, умных книг
у нас у всех, прошедших через это,
похожий образ первого поэта
и времени поэтова возник.

Но, заглянув в себя, в волшебный ящик
воображения - ненастоящий
за кадром обнаружим реквизит:
там тишина музейная, густая,
там по стене, минувшее листая,
киношный лучик весело скользит.

Там скрипки онемевшие резвятся,
там баритон безмолвно держит ля,
там с люстры от неслышимых оваций
грозят сорваться гроздья хрусталя,
беззвучно ветер вымпелы полощет,
бесшумно волны бьются о гранит,
войска в молчанье занимают площадь,
на Черной речке выстрел не гремит.

В полярной тишине музейных комнат
одни стихи, что учены давно,
о жизни непридуманной напомнят,
озвучат безголосое кино.

* * *
Карточный домик на тонких бумажных опорах,
плачущий комик, тряпиц окровавленных ворох,
что-то еще? - да, вчера лишь рожденное слово,
через плечо озираясь, исчезнуть готово.

Минули сроки, глупцу отведенные снова:
жест недалекий, небрежность движенья слепого -
и полегли в пограничье тузы и шестерки,
выпали дни - о, как нынче романсы жестоки!

Если б не эта, не эта, не эта попытка,
если б не лето, не глупое счастье избытка,
мне б никогда не дойти до такого паденья,
где и следа не найти от былого паренья.

* * *
Слова, улетающие в пустоту,
в разрежённый воздух зимнего дня,
за протоптанную секундантом черту -
возьмите с собой меня.

Бесконечна дуэль с двойником моим -
бильярд без шаров такая стрельба,
из стволов безопасный тянется дым
и подмигивает судьба.

Юный автор роняет на снег лепаж,
тихонько руку на грудь кладет,
и время, затеявшее ералаш,
устремляется наоборот.

Если выигрыш выпал - из молока
возвращаются пули в горячий ствол,
чтоб затем разлететься наверняка
и веером лечь на стол.

И приходит флеш, но делаешь вид,
что по меньшей мере каре пришло,
над трубой морозный дымок стоит
и уже почти рассвело.

Юный автор дописывает листок
и к мазурке спешит, и велит запрягать,
время движется вспять, и его исток -
время, идущее вспять.

Не поставить точки, не вызвать врача,
не ответить тому, кто плевал и пинал,
многоточие - вот начало начал,
кульминация и финал.

* * *
Фальшивый сваровски лежит на витрине,
а подлинный к луже примерз.
Кровянка на ранке казалась доныне
нестрашной - что клюквенный морс.
И в каждом ребенке тот утренник звонкий,
на барышне юбка в просвет,
и ломкий сваровски, негромкий, неброский,
и гаги серебряный след*.

Вот так и бывает, что жизнь убывает -
вот так, и вот так, и вот так.
Нас тут настигают, нас тут убивают,
а там не спасемся никак.
Мы видим всё ту же хрустальную лужу
и льдинки-пластинки, и свет -
его мы в туннеле едва разглядели,
в туннеле, которого нет.
___________________________
* Гаги - беговые коньки. Гага - конёк.

                 Ганновер