Вадим Седов 


    * * *
    Есть билеты на самый последний сеанс.
    Прописавшись поэтами пар экселанс,
    не повысить ли в темной долине
    компетенции в парейдолии?
    
    Там сердца цепенит и смущает умы
    на экране смешение света и тьмы,
    подбирая ответ к сверхзадаче –
    просочиться в зазор меж сумы и тюрьмы,
    наскребая на гибель без сдачи.
    
    Так придешь? – Не вопрос, безусловно приду.
    Там еще поцелуи в последнем ряду.
    Грех не выбрать сладчайшую участь,
    не имея иных преимуществ.
    
    
    ПОЭТ-ЛАУРЕАТ
    
    И я от страха весь обмяк. Я думал, я погиб.
    Палладианский особняк под сенью тучных лип.
    Ночное небо, побледнев, подсвечивало даль:
    Стволы в аллее – словно неф, а портик – вход в алтарь.
    
    Яхин, сверкая, и Боаз держали свод небес.
    Угольник, Циркуль, Ватерпас, и Дельта, и Отвес.
    Вилась таинственная вязь под певчею луной.
    Великий Мастер, Светлый Князь стоял передо мной.
    
    Был взгляд, на Братьев устремлен, пронзителен и тверд
    (а фартук кожаный на нем весь выцвел и потерт).
    На встречу с ним меня ввели в прямоугольный зал.
    И Братья факелы зажгли. И Мастер так сказал:
    
    «Прими, поэт-лауреат, закон Большой Игры:
    среди несчётных мириад метателей икры
    словесной, станешь ты один до пепельных седин
    любому звуку господин, и мысли господин.
    
    Там, где профаны видят гад морских подводный ход,
    ты прочитаешь без преград енохианский код,
    и сей же час определишь, каким словам мерцать:
    писать в сердцах способен лишь читающий в сердцах.
    
    Неизъясним поток дождя сквозь черную дыру,
    в отчаяние приводя собратьев по перу, –
    в сплетенье рук, в сплетенье строк отыщет вариант
    не псалмопевец, не пророк – поэт-лауреат.
    
    Но будешь ты всегда один на людных площадях,
    и те, кого ты пощадил, тебя не пощадят,
    нелеп ты будешь в их строю, как бледный конь в пальто,
    и книгу бедную твою не развернет никто,
    
    не призовет тебя Престол предстать перед Вождем, –
    Большим Редакторским Крестом ты будешь награжден,
    и ты устанешь от трудов, но не вкусишь плодов.
    Итак, – спросил он, – ты готов?» – и я сказал: «Готов!»
    
    И он склонил меня к земле блестящим мастерком.
    ........................................................................
    И я очнулся на скамье осенним стариком.
    Бульвар чахоточным огнем необратимо рдел.
    Прогуливались пары в нем,
    прогуливая пары днем,
    вдали от скучных дел.
    
    Но странно: мир как будто стих. Он жил, но вместе с тем
    привычных звуков городских в нем не было совсем:
    гудки, девичья болтовня, людской переполох –
    не доносились до меня – так, словно я оглох.
    
    Взамен всего я слышал гад морских подводный хор.
    Шел суд, где дьявол – адвокат, и ангел – прокурор.
    И я, восславив Судию, шагнул в небытие,
    и книгу бедную мою 
    оставил 
    на скамье.
    
    
    ПЛЯЖ. ФОТО
    
    Там, где дымится и плавится мозг в жаре невозможной,
    висит над водой охраняемый мост железнодорожный,
    где сонная одурь, где поезд битком в положенный отдых,
    и дремлет поодаль, застыв поплавком, спасатель на водах,
    
    где в верхних садах поселянам видны с высоких стремянок
    все лики округи – от лодок цветных до трав безымянных,
    где дым от мангалов ползет на холмы седеющим зверем,
    где времени шаг от волны до волны небрежно отмерен,
    
    где музыка водит, считая до ста каникулам школьным,
    где солнце зависло над фермой моста мячом волейбольным,
    и кожа под солнцем вспухает рубцом, полоской багровой –
    не бойся, пожалуйста, это не сон – попробуй, потрогай.
    
    От солнца укрыв, объектив протереть, чтоб в кадре осталось:
    загривки отцов, животы матерей, вся нежность и слабость,
    и мир в ожидании новой войны так долог и краток
    от звезд до крестов, 
    от волны до волны,
    от лодок до радуг.
    
    
    * * *
    Да сам ты беженец. Кругом одни враги.
    От верной гибели беги, беги, беги.
    
    Нет никакой страны твоей, чудак.
    Ты здесь никто и звать тебя никак.
    
    Ни в долах места нет, ни на холмах
    в из пепла первенцев построенных домах.
    
    В посмертье скажется бессмысленность пути.
    Подснежным саженцам цветами не взойти.
    
    И сам ты беженец, дрожащий человек.
    Тем цель отверженней, чем бешеней твой бег.
    
    
    * * *
    Так, запоздалою весной
    дожить до пятницы Страстной.
    Идти, прихлёбывая кофе.
    В домах порядок и уют.
    И птицы вешнее поют,
    не зная, что там на Голгофе.
    
    Вдали от крестного столпа
    проходит пестрая толпа,
    плывут бояре в экипажах.
    И равнодушен птичий глаз,
    не замечая кровь на нас
    и детях наших.