Вадим Гройсман МЕТАТРОН С кругом времени в ладу, Звезды крупные набухли. Громко вспыхнули в саду Можжевеловые угли. Это ангел Метатрон Ходит по окрестным селам И огонь со всех сторон Приближается к Престолам. На престоле старый Бог С ролью мальчика в тетради Смотрит, кто еще не лег, Кто участвует в параде. Много в небе черных троп, По любой из них тяните Этот поздний метатрёп, Перепутанные нити. Ведь привычные слова Тоже требуют повтора, Как живые острова На стремнине разговора. Светит ясное окно В дальнем уголке Вселенной, Где заветное дано Всем сказать одновременно. Ангел, бережно неси От заката до восхода Заведенный, как часы, Механизм ночного свода. Мерно двигаться позволь Водолею и Плеядам. Видишь, седина и смоль Блещут и зияют рядом. * * * Вобрали лунный свет скупой Фигуры облачных горгулий, Деревья двинулись толпой И ветки черные сомкнули. Я с этими и с теми шел К ночному шумному шеолу, И волчьим пламенем шеол Дышал в лицо всему живому. Жизнь кончилась, и боль прошла. Не ранят ровные дороги. И не осталось даже шва, И затянулись все ожоги. Теперь гуляю только днем, Вдоль одинаковых оградок. К обеду возвращаюсь в дом. Смерть любит четкий распорядок. * * * Не случайно уверял, что всё вода, Зачинатель философии Фалес. Волны моря поглотили навсегда К чертежам благословенный интерес. Треугольники скрывают свой закон, И табличка навощенная пуста. Прометей теперь обратно взял огонь – Греется в Колхиде у костра. Умираем и живем, одни в стране, По движению искусственной руки, И сжимаются на адской глубине Архимедовы круги. * * * Испытай свой дар на этих малых, Вырви волосок из бороды! Люди, заточенные в подвалах, Высохли без пищи и воды. Поднимись, уснувшая Тавифа, Посмотри на свет и облака, Потому что смерть непредставима, Гул ее за гранью языка. Но спрошу немого Бога: Ты ли Мне бросаешь мерзлой жизни ком? У меня давно глаза пустые, Черный рот с распухшим языком. * * * Никак тебе не избыть городской беды, Что черным облаком тянется над головой. Попей сначала воды и поешь воды, Водой из ржавого крана лицо умой. Проснешься, ищешь стакан, в небесах темно, Похожи друг на друга мертвые города: Кривые ребра деревьев лезут в окно И слабой кровью простенков шумит вода. ЧУДО После взрывов и ударов Никого не удивит, Что пропал со всех радаров Незнакомый индивид. Обделен живой монетой, Непристроен, одинок, И земля пустой планетой Уплывает из-под ног. На краю песчаной суши Эта впадина видна, Где измученные души Поднимаются со дна. Ни другой души не знает, Ни самой себя душа, Только случай их пронзает Острием карандаша. А потом чужие слуги Забирают в оборот: Ходят строем дни разлуки, Суета целует в рот. И печаль, и совесть гложет, Ревность ранит ни за что. Значит, чуда быть не может, Чуда не произошло. Но один, один в квадрате, Я по комнате хожу И в потрепанной тетради Неразборчиво пишу, Что вдали на крышу чью-то Снег ложится не спеша. – Это чудо! Чудо! Чудо! – Надрывается душа. Rishon le-Ziyon, Израиль