Урия Шавит

И это культура?

 

После 12 лет в Израиле Александр Гольдштейн, признанный в России писатель, а также журналист газеты «Вести», не только не говорит на иврите, но и принадлежит к сливкам литературного сообщества, презирающего израильскую культуру. Герою его книги неприятен звук костей шеш-беша, гвалт базара или футбольного матча, вкус питы, средиземноморская музыка – короче, любая форма соглашательства ашкеназов с сефардами.

Герой второй книги писателя и журналиста, «Аспекты духовного брака», вышедшей в свет в России полгода назад, – оле хадаш¹, испытывающий отчуждение от своей среды и проживающий в Тель-Авиве, неподалеку от моря, в одиночестве, хотя отнюдь и не гордом. Его путешествия по исходящей пóтом стране пышат великим отвращением. Ему омерзительны иностранные рабочие, мизрахим², перенявшие левантийские привычки ашкеназы, а также скупые хозяева съемных квартир. В его словах звучит угроза: «Восток пеленает нас, точно саван. Тают последние европейские огоньки ашкенaзской души». 

Гольдштейн – литературовед и журналист, освещающий культурные события в «Вестях». Он репатриировался в Израиль из Азербайджана 12 лет назад. В 1998 году его первая книга «Расставание с Нарциссом» получила российский Букер в категории «литературные очерки»³. Он оказался первым проживающим за пределами России писателем, который был удостоен этой престижной премии. Вознаграждение составляет около 12000 шекелей, но важнее денег признание московского литературного сообщества.

В Израиле Гольдштейн принадлежит к тем, кто возглавляет литературную группу, выпускающую дважды в год журнал под названием «Зеркало». «Зеркало» является разительным примером русской языковой и культурной автономии, расцветшей здесь за последнее десятилетие. В этом месяце выходит в свет собрание переведенных на иврит очерков, стихотворений и отрывков из произведений, написанных членами редколлегии журнала (издательство «Ха-кибуц ха-миухад»). Цель издания – представить ивритоязычному читателю их культурный мир. Отчужденный герой Александра Гольдштейна открывает этот сборник.

«Еврейский характер страны, кажущийся за ее пределами аксиомой, изнутри предстает едва ли уже доказуемой теоремой, – подчеркивает герой, – ибо, говоря о еврействе, разумею, естественно, ашкеназов. В далеких истоках восточный, впоследствии же две тысячи лет как устойчиво западный, европейский характер (до европейцев еще европейский), он вернулся в Израиле в ханаанское лоно и был подор-ван галдящим базаром, левантийской ленью, жарой. Начало еврейское тут сдается на милость, пресмыкательски отрешается в пользу того, чему должно быть пугалом и что, к несчастию, стало манком. Кисло-сладкому мясу, фаршированной щуке, рубленой, с яйцом и луком, селедке, коржикам на меду соглашатели (большинство уродившихся здесь ашкеназов) предпочли магрибское тесто лепешки, от гороховой начинки которой пучит живот; коллаборационисты обожают футбол и толпою ходят за пивом, горланят песни торговцев из Адена и Рабата, без разбора любят женскую плоть. <...> обсмеяна философия, п(р)отухла поэзия, никто, кроме избранных русских да грамотных иноземцев-приблуд, не читает в автобусах или у моря».

Две трети зарплаты героя уходят на оплату квартиры, владельцы которой – зловредные скупердяи. Он живет в скудно меблированной конуре. Все его пожитки состоят из компьютера, крошечного телевизора, продырявленного электрического чайника и многочисленных книг, вывезенных им из СССР. Со всех сторон его теснят чужаки.

«С неграми дело неладно, так много их быть не должно», – утверждает герой. «Какой вывод из вышеизложенного?» – задается он вопросом и сам отвечает: «Вывод понятен: всем оставаться на своих местах. Румынам – в Румынии, филиппинцам – на Филиппинах, тайцам – в Тайланде, малайцам – в Малайзии, китайцам – в Китае. Пусть едут куда им заблагорассудится, пусть где угодно строят курятники, жрут стариков и выносят собачьи горшки – лишь бы избавили нас от себя. Их присутствие – род злокачественной опухоли. Смешение рас, кое-как допустимое в больших государствах, несет Израилю гибель в дополнение к той, что традиционно и неотменимо грозит ему с берегов Иордана, из аравийских пустынь, из каждого дюйма начертанной нам географии».  

 

ДРУГОГО ИЗРАИЛЯ НЕ ДАНО

 

Гольдштейн утверждает, что хорошая литература затрагивает подлинные чувства и не обращает внимания на требования политкорректности. Если израильтяне содрогнутся от его резкого текста, то это профессиональный риск, на который он готов пойти, но единственный фронт, на котором он будет сражаться, – это фронт литературный. По натуре замкнутый, он не считает, что сам по себе представляет подходящую тему для разговора. После 12 лет в стране он не говорит на иврите и понимает язык с огромным трудом. Он родился в Таллине, столице Эстонии, в 1957 году. Его отец – журналист, мать – переводчица с французского и испанского. Как и во многих советских семьях, еврейство понималось как национальная, а не религиозная или культурная, идентичность. Гольдштейн не прошел брис и не отмечал бар-мицву. Дед и бабушка по отцовской линии жили в Баку, и семья переехала в Азербайджан, когда он был совсем маленьким. Уже ребенком он любил читать и мечтал стать исследователем литературы. Закончив среднюю школу, он поступил на филологический факультет Бакинского университета и в 1988 году написал кандидатскую диссертацию о связях между европейской и мусульманской литературой в XVIII веке⁴.

После распада СССР он оказался перед сложным выбором: эмигрировать в Израиль, чья культура ему чужда, а язык не позволит ему продолжить профессиональные занятия, или же остаться в стране нескончаемых войн. «Всё развалилось в 1990-м, – говорит он. – Началась война с Арменией. На улицах проходили массовые демонстрации. Устраивались армянские погромы. Евреи не пострадали, но у меня были армянские друзья, и это был унизительный опыт – жить в стране, где тебя, может, и пощадят, а соседа убьют.»

Опасения, вызванные битвами в Азербайджане, пересилили страх перед культурной изоляцией в Израиле, и в 1990 году Гольдштейн с родителями репатриировался, снял квартиру в Тель-Авиве и начал работать в еженедельнике «Спутник». Он не записался в ульпан, и его контакт с израильтянами был ограничен. Израиль, который он здесь нашел, удивил его: он был уверен, что прибыл в западное общество, но обнаружил, что это не так.

В четвертый год своего пребывания здесь, всё еще холостой и с трудом сводящий концы с концами, он оказался в кризисе. «У меня появилось тяжелое предчувствие, – говорит он. – Не могу объяснить, что случилось. Возможно, потребовалось четыре года, чтобы понять: Израиль, в котором я очутился, – это и есть Израиль, и другого Израиля не дано.» В тот период зародились некоторые чувства и впечатления, которыми впоследствии был наделен герой «Аспектов духовного брака».

 

У.Ш. [Урия Шавит]: В чем причина Вашего отношения к тому, что Вы определяете как «восточность» израильской жизни?

А.Г. [Александр Гольдштейн]: Приехав в страну, я был разочарован восточным обликом Израиля. Я думал, что еврейство, которое я найду в Израиле, будет еврейской цивилизацией вроде той, что я знал с детства. Еврейская жизнь, с которой я был знаком, была основана на произведениях Кафки и Бруно Шульца. Я представлял себе, что Израиль – это страна, в которой кипит литературная жизнь. Думал, что это западная страна, западный Эдем. Я также полагал, что это рациональное общество. Когда я говорю «рациональное», я имею в виду следующее: я знал, что жизнь здесь будет трудной, что моя профессия не подходит к новой ситуации. Но я был уверен, что это общество, в котором люди зарабатывают в соответствии со своим трудом. А это не так. Сегодня я знаю, что рациональных обществ не существует. Везде люди тяжело и много работают, везде можно встретить грустные лица и усталые глаза.

У.Ш.: Если так, то откуда враждебность по отношению к иностранным рабочим?

А.Г.: Психологически я ощущал себя одним из них, как будто и сам я иностранный рабочий. Мое отношение к гастарбайтерам было оборотной стороной моего отношения к самому себе. Возможно, когда я писал, что все должны оставаться на своих местах, я имел в виду себя.

У.Ш.: А откуда у вас негативно-ироническое отношение к футболу и нардам?

А.Г.: Меня очень раздражает то внимание, которое уделяют спортивным событиям. У меня нет этому объяснения, но у меня есть право сопротивляться такому образу жизни и без всяких объяснений. Что касается нардов, то для меня сакральной игрой являются шахматы. Нет никакого сравнения между шахматами и нардами. Я рос в Баку под непрерывный стук костяшек, и эти звуки мне не нравились. Шахматы – вот еврейская игра, требующая глубокой мысли. Когда я репатриировался в Израиль, то представлял себе, что здесь играют в шахматы, а не в нарды.

У.Ш.: Как вы преодолели разочарование в Израиле?

А.Г.: Я трансформировал его в литературу. Я привык к израильской жизни и решил принимать ее как есть, фатально. Я обнаружил, что есть преимущества в моем положении иммигранта, в свободе от продвижения академической карьеры и от обязательств, которые были возложены на меня до репатриации. Вдруг я остался наедине с литературным материалом. Сегодня я далек от тех ощущений, которые были у меня восемь лет назад, и я могу писать о них с иронией. В «Аспектах духовного брака» нет ненависти. В книге есть гротеск, привлечение экзотического материала. Нереализованная энергия главного героя, использование языка, который не является политкорректным, а состоит из частных слов, способных потрясти читателя и мир.

У.Ш.: Почему вы не выучили иврит?

А.Г.: Разумеется, я должен был выучить иврит. Но не выучил, потому что я лентяй и потому, что я слишком вовлечен в русскую жизнь Израиля.

У.Ш.: У вас есть контакты с израильтянами, говорящими на иврите?

А.Г.: Не особенно. У меня нет друзей, для которых иврит являлся бы родным языком. Иврит я слышу только на улице и немного в редакции «Вестей».

У.Ш.: Как вы себя идентифицируете?

А.Г.: Я определяю себя как еврейского писателя, пишущего на русском и живущего в Израиле. Я лояльный гражданин Израиля. У моего творчества есть два полюса: оно предназначено для русского меньшинства в Израиле, а также для российских литературных кругов, которым интересно это меньшинство и его творчество. Я – часть международной русскоязычной литературы, которая существует также в Нью-Йорке и в Праге, хотя и не принципиально, в каком месте она создается.

У.Ш.: Вы – пророк трехъязычного и трехкультурного израильского общества, в котором русский займет свое место рядом с ивритом и арабским?

А.Г.: Я буду писать по-русски в любом случае. Но у меня нет амбиций писать по-русски, чтобы создать третье этническое сообщество. Я знаю, что мои дети или же внуки уже не будут читать и писать по-русски. Важные произведения, написанные моим поколением по-русски, переведут, и они останутся после нас. А проходные вещи исчезнут.

У.Ш.: Что вы ожидаете от перевода на иврит отрывков из «Аспектов духовного брака»?

А.Г.: Я вообще любопытен. Мне интересно знать, сочтут ли, что это хорошо. Но я реалист, у меня нет особых чаяний. Я буду доволен, если это прочитает три или четыре человека, или, в крайнем случае, двадцать, и скажут: «Что ж, не так плохо».

У.Ш.: Нет ли разочарования от того, что вы никогда не получите признания у большинства в стране, где вы живете?

А.Г.: Нет, нет. Совсем нет. Я не такой человек, который будет испытывать разочарование, и уж, конечно, не на пятом десятке лет.

У.Ш.: Ваше участие в «Зеркале» вызвано желанием преодолеть духовное одиночество?

А.Г.: Нет. Страх одиночества – детский страх, а не взгляд на мир взрослого человека. Мое соучастие в группе позволяет мне разобраться в некоторых литературных вопросах. Благодаря «Зеркалу» у меня была возможность обсудить то, что пишу я, и то, что пишут другие. Все эти люди – мои дорогие друзья.

 

ЭТО НЕ ЛИТЕРАТУРА, ЭТО ПОЗА

 

«Зеркало» – это журнал, чье влияние превосходит его тираж. Из 2000 экземпляров часть предназначена для продажи в России, и в то же время журнал играет активную роль в определении иерархий культурной жизни выходцев из СНГ. Каждую неделю в редакцию по обычной и электронной почте поступают десятки рукописей новых репатриантов, которые просят открыть им путь в мир русскоязычной литературы. Члены расширенной редакции, в которую входят приблизительно двадцать человек, – это и есть та самая литературная элита, верящая в то, что культура заключается, прежде всего, в разграничении между важным и неважным, достойным и недостойным.

Главный редактор «Зеркала», Ирина Врубель-Голубкина, без колебаний высказывает свое мнение о литературе на иврите: «Литература занимает важное место у русских, вроде того, какое в Израиле занимают политики и топ-модели. Со времени алии семидесятых годов у русской публики была возможность познакомиться с израильской литературой, а ивритоязычных авторов переводили на русский. Этой возможностью русские воспользовались в одностороннем порядке. То, что они обнаружили, вызвало определенное разочарование и не вдохновило их на то, чтобы писать на иврите. За исключением Агнона, чье творчество связано с немецким экспрессионизмом, они не нашли в израильской литературе ничего значительного или великого. Уровень русской поэзии очень высок. Мы не обнаружили ничего подобного здесь».

 

У.Ш.: Вы не нашли ничего ценного у известных израильских писателей?

А.Г.: У А.-Б. Иехошуа и Амоса Оза, разумеется, нет. Это ментальная проза, психологическое письмо. Скорее нарратив, чем литература. Не столько литература, сколько поза. Попытка писателя проверить определенные вещи. Произведения Давида Гроссмана тоже ничего, вполне нормальные, но они не затрагивают ничего из того, что мне интересно. В Гроссмане я не вижу ничего уникального. Нет никакого повода его читать. Меня очень раздражает, что вся израильская литература только и делает, что ищет корни. Пускается на поиски отца и на поиски матери. Кому это интересно? Литература – это вымысел, литература – это не реальность.

У.Ш.: В таком случае зачем пытаться налаживать культурный диалог с ивритом?

А.Г.: Потому что мы здесь живем, мы часть этой страны, и то, что мы здесь испытываем, – это не русская культура. Мы создаем израильскую литературу на русском языке. Нам очень интересно было бы познакомить израильское общество с «Зеркалом» и посмотреть, как журнал будет воспринят.

 

Дополнительная причина состоит в убеждении редакции «Зеркала» в том, что ивритоязычные читатели и писатели лет на сто запоздали в своем открытии русской культуры. «Один из прискорбных парадоксов израильской культуры состоит в том, что как искусство, так и литература на иврите всегда были оторваны от культуры русского авангарда XX века», – пишут члены редколлегии во вступлении к сборнику. «Израильской литературе, включая многочисленных ‘русских’ ее представителей, не удалось выйти за пределы русской классики XIX века, и она остановилась, самое позднее, на русском символизме начала XX века. Она проигнорировала все достижения русского авангарда в области литературы и искусства, а может, просто понятия о них не имела. <…> Издание ‘Зеркала’ на иврите призвано преодолеть эти культурные разрывы. Наша задача состоит в том, чтобы начать диалог, запоздавший на столетие, позволить израильтянам познакомиться еще с одним из их больших и важных племен, живущим бок о бок с другими племенами, но чье культурное сознание до сих пор окружено тайной.»

 

РУССКИЙ РОМАН

 

Возможность литературного круга, вроде «Зеркала», и таких писателей, как Александр Гольдштейн, существовать в Израиле в русском языке и в русской среде обеспечена количественно не в меньшей степени, чем идеологически. Критическая масса алии создала большой спрос на популярные русскоязычные газеты и на магазины русской книги, а те, в свою очередь, способствовали формированию культурной элиты, которая в состоянии зарабатывать на жизнь русскоязычным творчеством и не нуждается в признании израильским литературным мейнстримом, даже если она и жаждет этого признания. 

Четыре года назад Гольдштейн женился на журналистке из «Вестей». «Мы живем в районе Ганей Авив, рядом с Лодом. Это очень приятное место, хотя садов там нет⁵. 60% жителей – выходцы из СНГ, и это удобно. В магазине есть русские товары и русскоязычные газеты. Жизнь весьма комична. У меня естъ приятель, который подметает улицы. Он мне рассказывает, что вокруг он слышит одно лишь слово: ‘деньги’. Его произносят с разными акцентами и на разных языках, но это слово звучит постоянно».

 

У.Ш.: Как Вы относитесь к литературе на иврите? Например, к Бялику?

А.Г.: У каждой нации есть свой национальный поэт. Как можно относится к национальным поэтам, вроде Бялика или Пушкина? Это мертвая классика. У меня нет к ней никаких чувств. Это существование в пантеоне, только и всего.

У.Ш.: Альтерман?

А.Г.: Мне еще не попался хороший перевод его стихов, поэтому не могу ничего утверждать.

У.Ш.: Амос Оз?

А.Г.: Я читал «Мой Михаэль» в русском переводе, а также несколько публицистических статей. Есть литература, которая отказывается от литературной экспериментальности. Это литература, соответствующая вкусу читающей интеллигенции. Я не придаю такой литературе особого значения. Это не та литература, которая способствует продвижению вперед. Мне она неинтересна.

У.Ш.: А.-Б. Иехошуа?

А.Г.: Я читал его старые вещи, «Мар Мани». У этого писателя есть значительный колорит, а на этикетке написано: «Без холестерина». Как говорится, это литература мейнстрима, без какого-либо радикального жеста, без сильного аромата, без чего-либо, способного вызвать дискомфорт.

У.Ш.: Меир Шалев?

А.Г.: Я прочитал часть «Эсава» по-английски. Видно, что писатель хорошо освоил модернизм. Теоретик и писатель Виктор Шкловский говорил, что приходит время, когда все очень хорошо умеют писать, но никому это не нужно. Не только читатель не помнит, что он прочитал, но и писатель, что он написал. Это характеризует всю литературу реализма с чертами модернизма.

У.Ш.: Есть ли израильский писатель, который произвел на вас впечатление?

А.Г.: Ури Цви Гринберг, которого я читал по-русски. Это произвело на меня большое впечатление. У него энергичное письмо. В нем есть смесь политического и литературного радикализма.

У.Ш.: Еще кто-нибудь?

А.Г.: Йоэль Хофман. Это художественная проза, в которой есть сильные пронзительные чувства и интересное сочетание тематики и слов. Также Давид Авидан, Йона Валлах и Дан Пагис произвели на меня впечатление. И каждый по-своему. У Авидана авангардистская постмодернистская поэзия европейского, а скорее, американского типа. У Пагиса более локальное письмо, более органичное своим израильским истокам. У Валлах – это отчаянный крик женской души, но в этом крике есть и ирония.

У.Ш.: Каковы ваши политические воззрения? Вы считаете, что у писателя есть политическая функция?

А.Г.: Я не хочу высказывать свое мнение о политике. Я не занимаюсь политикой. Думаю, у писателя есть политические и социальные обязательства, но будет неправильно, если человек, не говорящий на иврите и находящийся в стране 12 лет, будет делать какие-либо заявления. Я не из тех, кто любит бороться. Единственные битвы, в которых я участвую, – литературные. Я готов сражаться на фронте эстетики. Я думаю, что это та война, которая касается самых глубинных пластов человеческой жизни. Каким образом? Это мое ощущение. Я не могу его объяснить, но мне это абсолютно ясно, я это чувствую интуитивно. Я думаю, что литература затрагивает человеческое существование. Она не предназначена для башни из слоновой кости.   

У.Ш.: Почему вы остаетесь в этой стране?

А.Г.: Возвращение в прошлое – это не моя стезя. Там я уже был и прежний опыт исчерпал. С психологической точки зрения, для меня там места нет. Русский – мой родной язык, но Россия – не моя страна. Моя страна – это Израиль. То, что держит меня здесь, – это вещи, которые трудно определить: еврейский образ жизни, обстановка. Это пафосно, но это правда.

У.Ш.: Вам что-нибудь нравится в Израиле?

А.Г.: Мне нравится атмосфера повседневной жизни. Ее непринужденность. Ощущение, что это страна, где нет стен, которые разделяли бы людей. Ты кому-нибудь протягиваешь руку, а он тебе в ответ протягивает свою, и это совершенно искренне. Мне нравится ощущение не то чтобы братства, а неформальности на улице. Например, в автобусе водитель может дать тебе билет и сказать: «Удачи!». В этом я вижу культурное достижение.

 

Перевод с иврита Марии Рубинс

________________________

1. Новый репатриант (Здесь и все последующие сноски – прим. пер.)

2. Мизрахим (букв. «восточные») – евреи-выходцы из арабских и мусульманских стран.

3. Книга «Прощание с Нарциссом» была удостоена в 1997 году двух премий – «Малого Букера» и «Анти-Букера».

4. На самом деле Гольдштейн написал кандидатскую диссертацию об азербайджанском писателе XIX века М. Ф. Ахундове.

5. Название «Ганей Авив» буквально означает «Весенние сады».