Светлана Шелухина

Светлана Шелухина 

 

«Ты единственный, с кем я могу быть, как с самим собой»

Переписка Г.П. Федотова и М.А. Зенкевича. 1912–1927

 

К ПОСТАНОВКЕ ВОПРОСА

 

Впервые публикуется переписка философа, историка и публициста Георгия Петровича Федотова (1886–1951) и поэта-акмеиста, прозаика, переводчика и литературного критика Михаила Александровича Зенкевича (1886–1973). Оригиналы девяти писем Г.П. Федотова 1912–1918 годов хранятся в Государственном музее истории российской литературы им. В.И. Даля (Москва)1, трех писем М.А. Зенкевича 1926–1927 годов – в Бахметевском архиве русской и восточноевропейской истории и культуры Колумбийского университета (Нью-Йорк)2.

Между публикуемыми письмами Федотова3 и Зенкевича – временной промежуток восемь лет, они тематически и событийно между собой не связаны. Письма Федотова4 более емкие по объему и содержанию, чем письма Зенкевича, полнее раскрывают внутреннее состояние автора и отражают его философские взгляды и интерпретацию исторических, политических и религиозных процессов в России в тот период. В них определены некоторые главные темы его будущих работ, отражен процесс осмысления различных философско-религиозных учений и, в свете учения Вл. Соловьева, прослеживается неприятие теософии и понимание необходимости укрепления общественной роли исконно русского православия. Делясь с Зенкевичем своими размышлениями, Федотов акцентирует его значительную роль в развитии своих взглядов. Более того, он выступает и как литературно-философский критик, высоко оценивая поэзию своего друга и, в частности, выдвигая на первый план исторически и политически значимые ее составляющие.

Письма Зенкевича отображают новую действительность, повествуя о делах более практических. Как редактор издательства «Земля и Фабрика» («ЗиФ»), он пишет Федотову из Москвы в Париж с предложением сделать переводы книг иностранных авторов для издания в России. Отсутствие ответов корреспондентов друг другу или каких-либо других известных письменных свидетельств более позднего личного и эпистолярного общения не дает возможности проследить развитие этого диалога.

Значение представляемых здесь писем бесспорно как для исследования темы «Федотов и Зенкевич», так и для понимания процессов формирования мировоззрения и развития творчества этих выдающихся деятелей русской культуры.

Все письма представлены в хронологическом порядке. Авторская датировка дается в начале каждого письма и указывается в конце, если так в оригинале. Новая, уточненная, датировка и места отправки некоторых писем Федотова приводятся в квадратных скобках в начале писем. Количество страниц, датировка ГМИРЛИ и архивный шифр даются в примечаниях под письмами. В письмах до 1918 года датировка приводится по старому стилю; в двух письмах 1918 года публикуется двойная авторская датировка. Не принадлежащая автору и не соответствующая порядку размещения писем в статье более поздняя нумерация страниц в письмах Федотова не указывается. Орфография приведена в соответствии с современными нормами, но в отдельных случаях с сохранением некоторых значимых авторских особенностей. Сокращения развернуты в квадратных скобках.

Выражаю благодарность сотрудникам Государственного музея истории российской литературы им. В.И. Даля (Москва), The Bakhmeteff Archive of Russian and East European History & Culture (Columbia University, New York), архивов библиотек Humboldt-Universität zu Berlin (Claudia Hilse)5 и Friedrich-Schiller-Universität, Jena, Deutschland (Margit Hartleb)6, ULiège Library, Belgique (Delphine Paulissen и Léa Lentzen)7, Государственного архива Саратовской области8, Государственного архива Одесской области (Державний архів Одеської області, Україна)9, Рукописного отдела Института русской литературы (Пушкинского Дома) Российской Академии наук (Санкт-Петербург)10, Центрального государственного исторического архива (Санкт-Петербург)11, Российского государственного архива литературы и искусства (Москва)12, а также В.В. Смеянову (Северо-Кавказская Государственная академия) за содействие в подготовке публикации.

___________________________________

1. ГМИРЛИ. Ф. 247 [Зенкевич Михаил Александрович].

2. Zenkevich, Mikhail Aleskandrovich (sic!). Georgii Petrovich Fedotov Papers. Moscow, 1926-27. To Georgii Petrovich Fedotov. 3 a. l. s. The Bakhmeteff Archive of Russian and East European History & Culture, Butler Library, Rare Book & Manuscript Library, Columbia University, New York, USA.

3. О других публикациях эпистолярного наследия Федотова см. Антощенко, 2008а. С. 240. Автор указывает на две публикации в «Новом Журнале»: Письма С.Л. Франка к Г.П. Федотову / «Новый Журнал». 1952. № 8. С. 288-289; Письма М.И. Цветаевой к Г.П. Федотову / «Новый Журнал». 1961. № 63. С. 162-172.

4. По информации С.Е. Зенкевича, еще одно (предполагаемое) письмо Федотова Зенкевичу находится в частном собрании (здесь не публикуется). В нем Федотов высказывается по поводу недостаточно высокой, по его мнению, оценки Валерием Брюсовым первой книги Зенкевича «Дикая порфира» (Брюсов, 1912). Моя датировка этого письма – после июля 1912 года.

5. Universitaetsarchiv, Humboldt-Universität zu Berlin (UAB), Eichborndamm 113, D-13403 Berlin.

6. Universitätsarchiv Jena (UAJ), Postfach, 07737 Jena. Bestand BA. Nr. 882; Nr. 883, Bl. 113, 114, 116r; Nr. 1665 k, Nr. 122, 123.

7. «Zenkevitch Boris, Saratov, R.» Archives de l’Université de Liège, Fonds du Secrétariat Central. Registres des inscriptions des étudiants 1908–1913. Université de Liège, Belgique. [Коллекция центрального секретариата. Регистрационные записи студентов 1908–1933 гг. Льежский университет, Бельгия. Записи: №1290 за 1908–1909 г., б/д; № 1384, 16 октября 1909 г.; № 1104, 2 сентября 1911 г.; № 2776.] Варианты написания фамилии «Зенкевич» в разных документах архива «Zenkovitch» или «Zenkevitz», при совпадении имени, даты и места рождения.

8. ОГУ ГАСО. Ф. 248 I-ой Саратовской мужской гимназии. Ф. 637. Оп. 2. Д.643. Л. 17 об.-18. [Метрические книги Николаевской церкви Мариинской колонии Саратовского уезда].

9. Державний архів Одеської області. Ф. 45. Оп. 5. Вязка 5028. [Дело студента Михаила Александровича Зенкевича. № 132. Лит. 3. Императорский Новороссийский университет]. Количество листов в Деле – 15 (на 11.02.2021). Нумерация листов отсутствует.

10. РО ИРЛИ РАН. Ф. 773. Оп. 1, 2. [Зенкевич Михаил Александрович (1886–1973), поэт, переводчик].

11. ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 3. Д. 53466.

12. РГАЛИ. Ф. 613. Оп. 1. Ед. хр. 57 [Зенкевич Михаил Александрович]. Ф.2943. Оп. 4. Ед. хр. 253 [Личное дело члена Московского отделения Союза художников РСФСР Зенкевича Б.А.].

 

 

САРАТОВ, 1904–1905, 1915 ГОДЫ

 

Федотов и Зенкевич были земляками, почти ровесниками. Зенкевич родился 9 (21 нового стиля) мая в селе Николаевский городок Саратовской губернии, Федотов – 1/13 октября 1886 года в Саратове. Их дружба продолжалась более двух десятилетий (судя по датам переписки, но, возможно, и дольше).

Детали биографии Федотова хорошо известны, но подробностей о жизни Зенкевича того времени пока опубликовано мало. В 1904 году, после окончания Федотовым с отличием Воронежской классической гимназии, его семья вернулась в Саратов. Он поступил в Петербургский технологический институт, который закрылся во время революции 1905 года, и вскоре вынужден был вернуться в Саратов. С мая 1905 года был чрезвычайно активен в среде социал-демократов, начиная с участия в своей первой маевке и посещения собраний кружка рабочих, в связи с чем попал под надзор полиции.

В 1904–1905 году Зенкевич учился в последнем – восьмом – классе 1-й Саратовской мужской гимназии, которую окончил девятнадцатилетним в мае 1905 года, на год позже Федотова. Его поведение в старших классах было далеко не безупречным с точки зрения подчинения школьным правилам и лояльности режиму. С 1902 года он и его младший брат Борис были замечены охранкой в связях с социал-демократами и эсерами и распространении нелегальной литературы, за что попали под негласный надзор (Гусакова, 2017. С. 46). Зенкевич также был знаком со Степаном Балмашевым, который учился с братьями Зенкевичами в одной гимназии1 (Шелухина, 2021. С. 60-61. Сергеев, 1997. С. 372-373). 15 января 1905 года, во время всеобщей пятидневной политической стачки в Саратове, гимназисты прекратили занятия и присоединились к протестам, во время которых подверглись избиениям полицией. Хотя неизвестно, был ли Зенкевич среди манифестантов, он открыто поддержал их требования перед учителями, что и было прописано в выданном ему по окончании гимназии Кондуите:

 

15 января 1905 г. в день школьных беспорядков не был в классе и не принимал в них участия: после объявления ученикам резолюции Г. Попечителя учебного округа о взысканиях за участие в школьных беспорядках заявил Г. Директору о своей полной солидарности с учениками, принимавшими участие в беспорядках. Понижен балл поведения за четверть2.

 

Таким образом, к приезду Федотова в Саратов в 1905 году Зенкевич уже имел достаточно широкие связи с местными революционерами. Точная дата знакомства Федотова и Зенкевича пока документально не установлена. Многочисленные упоминания Зенкевича как «Миша» или «Миша Зенкевич» отмечены в письмах Федотова к Т.Ю. Дмитриевой3, с которой Федотов вел длительную переписку, включая годы одновременного эпистолярного общения с Зенкевичем. Так, в письме от 10 июля 1905 года есть строки о некоем Мише, который в примечаниях к письмам идентифицируется как «неустановленное лицо» (Федотов, 2008a. С. 10-11):

 

Всякий раз, как я бываю в городе, я вижусь с Сергеевым (мы с ним занимаемся), и я от него узнаю о наших знакомых. Миша их покинул: он слишком занят. Вместо себя он прислал одного юношу, недавно приехавшего из Баку. <…> Вместе с ними я раз ездил на Увек. Пили там чай, «занимались революцией», а на возвратном пути на пароходе пели песни возмутительного содержания.

 

Поскольку никакой другой «Миша» в письмах к Дмитриевой не фигурирует, с определенной долей вероятности можно предположить, что это был Миша Зенкевич и что летом 1905 года Федотов и Зенкевич вместе «занимались революцией».

Чем был занят настоящий Миша Зенкевич в июле 1905 года, становится известно из документов его студенческих дел, сохранившихся в архивах Новороссийского, Берлинского, Йенского и Санкт-Петербургского университетов. Он готовился к поступлению на юридический факультет Императорского Новороссийского университета в Одессе, куда 21 июля 1905 написал прошение о приеме и 25 июля подал его в университетскую канцелярию4. Своим домашним адресом Зенкевич указал адрес отца, Александра Осиповича Зенкевича (1853–1906), – г. Горки Могилевской губернии, Земледельческое училище5. Таким образом, к 21 июля Зенкевич, скорее всего, уехал из Саратова в Горки, к отцу, и затем, к 25 июля, – в Одессу для подачи заявления в университет (или же мог послать его из Горок по почте). Он был принят, занятия начались 2 сентября, как видно по университетской печати на его прошении. Если упомянутым Федотовым «Мишей» был Зенкевич, то именно эти события автор письма и имел в виду, говоря о большой занятости последнего. Выход из кружка и вероятный отъезд из Саратова в Горки позволил Зенкевичу избежать очередного попадания под надзор полиции и возможного полицейского преследования. Федотов был впервые арестован через месяц с небольшим, 24 августа 1905 года (Антощенко, 2008b. C. 158).

Федотов и Зенкевич знали и младших братьев друг друга, Бориса (1888–1972) и Сергея (1891–1915) Зенкевичей и Бориса (1889–1947) и Николая (1891–?)6 Федотовых, которые тоже были почти ровесниками. После отъезда Михаила в Новороссийский университет Борис Зенкевич продолжал бороться с царизмом вместе с саратовскими социал-демократами и эсерами (Шелухина, 2021. С. 61)7. В 1907 году он как член боевой организации социал-демократов участвовал в вооруженном нападении на кондуктора конно-железной дороги с попыткой изъятия сумки с деньгами (Гусакова, 2017. С. 47)8. После ареста и тюрьмы был отпущен на поруки, но бежал за границу. Учился и работал в Париже, Женеве и Льеже; летом 1914 г. нелегально въехал в Россию, был арестован, снова сидел в тюрьме и опять был отпущен на поруки, «оправдан судом и мобилизован на военную службу»9.

Из письма Федотова от 16 июля 1915 года узнаем, что он был осведомлен об этом предстоящем 28 июля 1915 года суде в Саратове над Борисом и желал встретиться с Михаилом, если тот приедет на суд из Петрограда. На заседании суда присутствовали друзья из ближайшего окружении братьев Зенкевичей и Федотовых. Список присутствовавших известен из другого эпистолярного источника – последнего сохранившегося письма Михаила Зенкевича младшему брату Сергею от 13 августа 1915 года, в котором он описывает свою поездку в Саратов на заседание суда:

 

Дорогой Сережа,

В понедельник вернулся из Саратова. Дело Бори кончилось благополучно, его оправдали. Обстановку суда долго описывать в письме – была она, конечно, несколько страшна; утром все мы пошли вместе в суд, точно на экзамен, в коридоре встретили знакомых, больше молодежи: Коля Березов, Барцев, Федотовы <...>10.

 

Первый в списке тех, кто пришел поддержать друга, – Н.Ф. Березов (1891–1953), эсер с 1906 года, видный деятель ПСР11. Следую-щий – один из двух братьев Барцевых из известной своими прогрессивными взглядами саратовской семьи12. Далее идут Федотовы (кто именно из трех братьев, Зенкевич не уточняет), но, поскольку Георгий Федотов знал о заседании суда и собирался встретиться с Михаилом Зенкевичем, одним из них, скорее всего, был он сам. Как видим, личные контакты и Федотова, и Зенкевича с эсерами и социал-демократами Саратова, сформировавшиеся более десяти лет назад, к 1915 году сохранялись. У Зенкевича, как установлено по одному из архивных источников (Шелухина, 2021. С. 59-61), письменный контакт с бывшим эсером Константином Константиновичем Кураевым (1893–1942?), который в свое время работал механиком у Вильбура Райта во Франции, состоялся еще и в августе 1933 года, во время написания Зенкевичем книги «Братья Райт» (Зенкевич, 1933).

 

ЗЕНКЕВИЧ, ОДЕССА, 1905–1906 ГОДЫ

 

В годы первой русской революции ситуация в Одессе была не менее взрывоопасной, чем в Саратове, – погромы, волнения, демонстрации и забастовки не прекращались. Проучившись в Новороссийском университете осенний семестр 1905 года, в весеннем семестре 1906 года Зенкевич занятия уже не посещал, за учебу не платил (что отмечено в студенческом деле) и, скорее всего, вернулся домой в Саратов. Дата его отъезда из Одессы и причины прекращения учебы в студенческом деле не отмечены. В Саратове он, возможно, снова воссоединился с Федотовым, который продолжал революционную борьбу, был, в частности, особенно активен в дебатах с кадетами зимой 1905–1906 года, и весной 1906 года вынужден был скрываться от полиции в Вольске под чужим именем.

Свидетельством продолжающейся борьбы и революционного настроения молодого поэта Зенкевича были его стихи, опубликованные в саратовской прессе. Он откликнулся на революцию 1905 года и на расстрел лейтенанта Шмидта13 на острове Березань, недалеко от Одессы, менее чем через два месяца после казни. В первом номере саратовского еженедельника «Жизнь и школа» от 22 марта 1906 года появились его стихотворения «Башня Вавилона» и «Железный спрут», а в третьем номере от 14 апреля – «Казнь» за подписью «Мих. З-ичъ» (Зенкевич, 1994. С. 37-38, 627-628, 675). «Башня Вавилона» изобилует призывами к борьбе рабов под красным знаменем с владыками мира: «То идет на бой железными рядами / Смело и сурово армия труда <…>». В «Железном спруте» капитал – это «всемогущий тиран, / Как железный, извилистый спрут / <…> ожиревший от крови», опутавший своими щупальцами Землю, которому автор предсказывает скорый «красный пожар». В «Казни» лейтенант Шмидт изображается героем, и вина за его гибель возлагается на самого царя («Расстрелом за алое знамя мстит царь»).

Эти публикации были уже открытым заявлением автора, однозначно указывающим на его политическую позицию. Можно было бы предположить, что именно из-за своих крамольных стихов Зенкевич подвергся полицейскому преследованию и уехал за границу весной 1906 года. Однако в архиве Йенского университета сохранилось «Свидетельство о неподсудности» Зенкевича, выданное Саратов-ской полицией 17 мая 1906 года его матери, Евдокии Семеновне Зенкевич (1861–1938), для сына. Этот документ сам по себе исключал факт полицейского преследования, и Зенкевич наверняка также представлял его в Берлинский университет14. Он к этому времени уже находился в Берлине, что подтверждается письмами родителей, хранящимися в РО ИРЛИ, и документами из Новороссийского и Берлинского университетов. Из Новороссийского университета Зенкевич был официально отчислен в августе 1906 года, причина отчисления в документах не указана.

 

БЕРЛИН И ЙЕНА (ГЕРМАНИЯ), 1906–1908 ГОДЫ

 

5 ноября 1906 года Зенкевич подал заявление в Берлинский университет Фридриха Вильгельма (Friedrich-Wilhelms-Universität), в то время Берлинский университет им. Гумбольдта (Humboldt-Universität zu Berlin, 1828–1945), и 19 ноября начал учебу на факультете экономики, философии и управления (камералистики). Федотову после заключения в саратовской тюрьме летом 1906 года вместо назначенной ссылки в Архангельскую губернию было разрешено выехать в Германию. Там он поступил на философский факультет Берлинского университета, где учился уже в октябре. До октября следующего, 1907 года, они оба продолжали учиться в Берлине, но документального подтверждения их общения в архиве Берлинского университета пока не обнаружено. Поскольку друзья могли знать друг друга по Саратову, и, как видно из писем Федотова Дмитриевой, в Берлине он активно общался с соотечественниками, то вероятность их встреч там велика.

В Йенский университет Федотов, как известно, попал неожиданно и вынужденно, в результате высылки из Берлина в конце октября 1907 года за участие в нелегальном собрании, квалифицированном полицией как «тайное заседание» (Федотов, 2008a. С. 88). Переезд Зенкевича в Йену состоялся только через полгода, в апреле 1908 года, по окончании им весеннего семестра в Берлинском университете. Это служит доказательством того, что Зенкевич не присутствовал на том нелегальном собрании 1907 года – причине высылки его участников из Берлина, но и не гарантирует, что подобного рода деятельность перестала его интересовать. В архивах Берлинского и Йенского университетов также нет документов, в которых бы указывалась причина его отъезда из Берлина и поступления в университет в Йене. Похоже, это было желание продолжить учебу вместе с Федотовым в уютном и более приятном, по мнению Федотова, чем Берлин, провинциальном городке.

В Йене дружба Зенкевича и Федотова окрепла. Об их близком общении в этом городе и после возвращения в Россию Федотов многократно упоминает в письмах к Дмитриевой из Йены (Федотов, 2008a. С. 104, 10515, 107, 108, 109), возможно, из Саратова (Федотов, 2008a. С. 10) и Петербурга (Федотов, 2008a. С. 12016, 145, 17217, 179, 182, 190-191, 215, 22218, 22919, 234). Например, друзья вместе проводили время, путешествуя за город в дамском обществе:

 

После тебя у нас здесь образовался триумвират: я, Зенкевич и – Волкова (чисто славянский). 2 воскресенья <…> ходили в далекие прогулки вверх по Зале, были раз в Kahla. <…> За этой Волковой едва угонишься. Особенно поплатился Зенкевич, который что-то всё хворает. <…> Мы были втроем в замке «Leuchtenburg» (Федотов, 2008a. С. 104).

 

Федотов был хорошо осведомлен о деталях жизни Зенкевича, включая его болезнь, из-за которой беспокоилась и мать Зенкевича в письме к нему20.

В одном из документов из Йенского университета имена Зенкевича и Федотова также стоят рядом. 1 декабря 1908 года офис канцлера университета направил запрос в отдел учета прибытий и убытий городской регистратуры мэрии Йены о дате и конечном пункте отъезда студентов из России Михаила Зенкевича (Michael Senkiewicz) и Жоржа фон Федотова (George von Fedotoff). В ответе (штампе с приписками на запросе) из мэрии от 4 декабря 1908 года сообщалось, что Зенкевич выехал в Россию 25 июля, а Федотов – в Саратов 25 августа 1908 года21.

По пути на родину Зенкевич заехал к брату Борису в Женеву, спасавшемуся за границей от суда. В Женеве Борис учился в Лаборатории аналитической химии Женевского университета у профессора Л.-К. Дюпарка (Louis-Claude Duparc)22. По документам из архива Льежского университета, с сентября 1908 года он был зачислен в Специальную художественно-промышленную и горную школу в Льеже (Ecole spéciale des Arts et Manufactures et des Mines), где проучился до 1910 года23. Повидав брата, Михаил поехал в Саратов, к матери, откуда 16 августа 1908 года направил прошение в канцелярию Новороссийского университета о высылке его аттестата в Петербургский университет для поступления. После отъезда Зенкевича из Йены Федотов еще месяц оставался там в ожидании каких-то важных известий от него, от которых зависел его собственный отъезд, сетуя об этом в письме Дмитриевой («Зенкевич не пишет о деле. <…> От Зенкевича ни слуху ни духу. Обманул меня.» (Федотов, 2008a. С. 107, 109).

 

ПЕТЕРБУРГ-ПЕТРОГРАД, 1908–1918 ГОДЫ

 

Дружба Федотова и Зенкевича продолжалась как во время учебы в Санкт-Петербургском университете, так и после его окончания. По прибытии из Йены Федотов восстановился на историко-филологический факультет, куда был принят еще до отъезда в Германию, и начал занятия в октябре. Зенкевича зачислили на юридический факультет не сразу, а только после подачи повторного прошения о зачислении и уплаты первоначального взноса в 25 рублей – несмотря на то, что первый раз он подавал такое прошение, еще находясь в Йене (но не заплатил тогда взнос). Он смог начать учебу только в ноябре 1908 года, после проволочек, связанных с зачетом курсов, прослушанных им в Берлинском университете. 14 октября 1908 года Федотов писал Дмитриевой:

 

В университете вижусь с Зенкевичем, и, пошутив с ним, чувствую себя веселее. Но ему не до шуток. В унив[ерситете] ему не хотят зачесть заграничные семестры, и он не знает, оставаться ли или уезжать в Германию (Федотов, 2008а. С. 12024).

 

Курсы Зенкевичу, в конце концов, зачли. Согласно «Записи студента Императорского С.-Петербургского университета юридического факультета Зенкевича Михаила Александровича, поступившего в Университет в 1908 году», он проучился в Петербургском университете шесть семестров, включая весенний 1911 года25. В начале учебы, осенью 1908 года, друзья жили в получасе ходьбы друг от друга: Федотов – на Петербургской стороне, по ул. Большая Гребецкая 17, кв.7, Зенкевич – на Васильевском острове, 7-я линия, д. 60, кв. 18 и 24.

Вскоре после своего приезда Федотов возобновил связь с социал-демократами в Петербурге и Саратове, включился в революционную деятельность, за что и был в очередной раз арестован на две недели в апреле 1909 года и заключен в Саратовскую тюрьму. Лето он провел в Саратове и осенью возобновил учебу в университете. С Зенкевичем они продолжали общаться; например, втроем, вместе с Тосей Вяльцевой26, подругой Дмитриевой, посещали выставку в Академии художеств в декабре 1909 года. Но постепенно друзья пришли к разочарованию революцией, их духовный кризис обострился (Федотов, 2008a. С. 179). Весной 1910 года, отказавшись от сдачи государственных экзаменов из-за угрозы нового ареста, Федотов вынужден был провести два года на нелегальном положении.

Отношения братьев Федотовых с братьями Зенкевичами были настолько доверительными, что Сергей Зенкевич дал свой паспорт Фе-дотову для нелегального путешествия в Италию летом 1911 года, куда вместе с ним отправилась Дмитриева на более короткий срок (Федотова, 1967. С. VIII). По возвращении в Петербург осенью Федотов по документам Сергея продолжал жить на Петербургской стороне, неподалеку от первой квартиры, о чем он сообщал в письме Дмитриевой:

 

Вот я и дома, устроился, кажется окончательно, теперь пора за работу приниматься. Пет[ербург] встречает жестоко <…> Мой адрес: Пет[ербургская] ст[орона], Зверинская ул[ица], № 172, квартира 34. Серг[ей] Александр[ович] Зенкевич (Федотов, 2008а. С. 172-173).

 

Весной 1912 года Федотов подал прошение о помиловании, явившись с повинной. Под своим настоящим именем он снял новую квартиру по ул. Ропшинской № 20, квартира № 7, в доме, прилегающем к дому № 22, где в квартире № 2 жил тогда Зенкевич. Федотов был помилован, но получил в наказание шестимесячную ссылку в Ассерн27 до декабря 1912 года.

Бывшие юношеские интересы Зенкевича во время учебы в Германии и по возвращении на родину изменились. Любовь к поэзии возобладала, и он всё больше увлекается новыми связями со столичными литературными кругами, а не «революцией» и камеральными науками. Он начинает посещать Башню Иванова, публиковать свои стихи в разных журналах, в 1909 году знакомится с Николаем Гумилевым. В 1910 году печатается в «Аполлоне», становится участником Цеха поэтов и затем одним из акмеистов. 1912 год был особенно важным как для Федотова, так и для Зенкевича. В марте этого года, после выхода первой книги стихов «Дикая порфира», к Зенкевичу пришла известность. Эта весна для него стала счастливой. Он также занят подготовкой и сдачей выпускных экзаменов, и после сдачи отправляется в путешествие по Кавказу (Зенкевич, 1994. С. 636).

Однако осенью того же года, как узнаем из письма Федотова из Ассерна от 15 сентября 1912 года (письмо 1 данной публикации), Зенкевич был «признан неблагонадежным». Действие «Удостоверения для свободного проживания в СПУ и его окрестностях, сроком по двадцатое авг[уста] 1912 г.», выданного ему 24 сентября 1911 года28, закончилось. По причине всеобщего кризиса высшей школы и студенческих забастовок зимой-весной 1911 года во многих университетах, включая Петербургский, сдача выпускных экзаменов весной 1911 года для большинства студентов была невозможна, и была отложена Зенкевичем до весны 1912 года. По той же причине Федотов также перенес экзамены и сдавал их почти одновременно с Зенкевичем, в мае 1912 года. После сдачи экзаменов Зенкевич получил не диплом, а Свидетельство об окончании университета № 1577 от 17 марта 1912 года, которое не давало права на вид на жительство29. Оказавшись на нелегальном положении, он не был призван в армию после окончания университета, как и после прекращения отсрочки от военной службы, данной ему на время учебы до 1913 года или до достижения им 27-летнего возраста30. Вероятно, именно в силу этих причин Зенкевич мог, по словам Федотова, «отделаться от солдатчины».

Литературные заработки прокормить молодого поэта не могли, и по возвращении в Петербург в сентябре 1912 года после летнего отдыха Зенкевич начал поиски работы в банке, что также осложнялось из-за его неблагонадежности. Документального подтверждения о том, нашел ли он тогда работу, нет. Поэзия и активное участие в кружке акмеистов оставались его главными занятиями. Одно из его последних публичных выступлений до временного отъезда из Петербурга состоялось 15 февраля 1913 года, где он вместе с другими акмеистами читал стихи на заседании Всероссийского литературного общества. В апреле 1913 года его уже не было в столице, поскольку тогда он уже вел переписку о публикации своих стихов с Владимиром Нарбутом (первое известное письмо Нарбута Зенкевичу датировано 26 апреля 1913 года. Нарбут, 2008. С. 238). Нарбут вернулся из Эфиопии в столицу в марте и стал редактором популярного «Нового журнала для всех». Из его второго письма Зенкевичу от 7 июля 1913 года из Петербурга следует, что того всё еще не было в столице и что он находился в Двинске31.

 

Прочел твое поразившее меня письмо и, признаться откровенно, обрадовался <...> скорой встрече с тобой. Являйся, милый Мишук, в Питер: я куда-либо, быть может, устрою тебя. Говорю, конечно, – о редакциях и др[угих] учреждениях, касающихся литературы. Чего ради попал ты в Двинск? Родичи есть? Знакомые? (Нарбут, 2008. С. 239).

 

Ответ Зенкевича Нарбуту не сохранился, и причина, по которой Зенкевич ездил в Двинск, неизвестна.

К осени 1913 года Зенкевич вновь возвратился в Петербург. Тогда же наметился несостоявшийся союз левых акмеистов, Зенкевича и Нарбута, а также Мандельштама, с кубофутуристами. Из очередного письма Федотова Дмитриевой достоверно известно, что Зенкевич возобновил поиски работы: «Мой сосед (Зенкевич. – С.Ш.) ходит по утрам ‘определяться’ по разным учреждениям, с полной безнадежностью». (Федотов, 2008а. С. 190-191) Нарбут уже ничем не мог ему помочь после неудачи с «Новым журналом для всех». Возможно, только к весне 1914 года эти поиски, наконец, увенчались успехом, когда Зенкевич устроился в Управление по сооружению казенных железных дорог в Петербурге по адресу ул. Фонтанка 117. Так, в 1916–1917 годах он занимал там должность старшего бухгалтера с окладом 1800 рублей32. Служащие железнодорожных компаний, как и неблагонадежные, освобождались от призыва, и, возможно, по одной из этих причин Зенкевич не был мобилизован на фронт.

В 1913–1916 годах Федотов продолжал учиться на магистерской программе. В армию он не попал и на войну мобилизован также не был благодаря учебе в университете. После защиты диссертации в ноябре 1916 года его оставили приват-доцентом на кафедре всеобщей истории, но возможности преподавать он так и не получил. В декабре 1916 года он начал работать вольнотрудящимся в Публичной библиотеке, где возобновил знакомство со своей будущей женой Е.П. Нечаевой33.

Обе революции 1917 года Федотов и Зенкевич встретили в столице. После октябрьского переворота, с ухудшением ситуации и условий жизни в столице, Зенкевич уехал в Саратов, по его словам, «в конце декабря 1917 года» (Зенкевич, 2004. С. 283). Однако из газетного анонса известно, что 26 января 1918 года он должен был выступать на «Вечере поэтов» в «Привале комедиантов»34. Федотов, который после 20 ноября 1917 также отправился в Саратов с надеждой найти там работу, к 20 января 1918 года вернулся обратно в Петроград (Федотов, 2008а. С. 208-211), где продолжал жить до своего временного переезда в родной город в 1920 году. Несмотря на отъезд Зенкевича, связь друзей по-прежнему не ослабевала, что подтверждается двумя последними письмами Федотова от 17/4 апреля 1918 года (письмо 8) и от 23/10 апреля 1918 года (письмо 9). Еще летом 1917 года Зенкевич представил в издательство «Гиперборей» свой второй сборник стихов «Четырнадцать стихотворений». Революция и переезд отложили издание этой книги на неопределенный срок. В марте 1918 года Федотов помогал Зенкевичу в подготовке ее к изданию при непосредственном участии М.Л. Лозинского35. В результате совместных усилий Федотова и Лозинского новая книга Зенкевича была издана, и тираж послан Лозинским автору в Саратов.

Кроме того, Федотов хлопотал и о служебных делах Зенкевича в Петрограде. После переноса большевиками столицы в Москву весной 1918 года туда было переведено и Управление по сооружению казенных железных дорог, где ранее работал Зенкевич. В письме от 23/10 апреля 1918 года Федотов сообщал ему о возможности возобновления его прежней работы в новой столице. Этим шансом Зенкевич так и не воспользовался, оставшись в Саратове.

Последнее упоминание Федотовым приезда Зенкевича в Петроград в начале октября 1918 года находим в его (Федотова) письме Дмитриевой от 3 октября: «Миша З[енкевич] написал, что приезжает ко мне 6-го. Его хозяйка передала квартиру, так что корабли его сожжены» (Федотов, 2008а. С. 229).

 

СНОВА САРАТОВ, 1918–1923

 

Пребывание Зенкевича (1918–1923) и Федотова (1920–1922) в Саратове было, скорее всего, временем их последних встреч. Федотов переехал в Саратов из Петрограда с семьей, получив возможность преподавания в Саратовском университете и в Институте народного хозяйства. Он также возобновил свою связь с ИСТАРХЭТ.

Зенкевич в Саратове проявил себя во многих ипостасях. Согласно его личному листку по учету кадров, заполненному «3 января 1936 года» для приема на временную работу в Государственное издательство художественной литературы (ГИХЛ)36 редактором отдела поэзии, с «июня 1918 по 1923 г.», т.е. в течение почти всего времени его пребывания в Саратове, он служил в Красной Армии. (До этого Зенкевич также работал в ГИХЛе редактором отделов иностранной литературы и поэзии (с 1929-го по 1933 год). Следуя авторской датировке, указанной в личном листке, одновременно с армейской службой он занимал должности лектора и редактора в отделе искусства саратовского Пролеткульта («окт[ябрь] 1918–1920»), клубного преподавателя пехотно-пулеметных курсов (1920–1922) и заведующего отделением, а также губернского корреспондента телеграфного агентства РОСТА (1920–1922). Из другого источника известно, что он был секретарем полкового суда и секретарем-протоколистом трибунала при штабе Кавказского фронта (Зенкевич, 1994. С. 676). Свои стихи Зенкевич публиковал в «Художественных известиях», саратовских «Известиях» и в других саратовских изданиях. Здесь им была написана (но не опубликована) драматическая поэма «Альтиметр»37 и издан сборник стихов «Пашня танков»38.

Из родного города друзья разъехались, и данных в вышеперечисленных архивах о том, виделись они или нет после отъезда, пока не обнаружено. Федотов вернулся в Петроград в 1922 году с надеждой преподавать в университете, но в отсутствие преподавательской вакансии он вынужден был заниматься переводами. В 1925 году Федотов смог выехать в Германию для научной работы. При поддержке своего научного руководителя по Петербургскому университету профессора И.М. Гревса (Бон, 1998. С. 236) осенью того же года эмигрировал в Париж, куда Зенкевич и писал ему публикуемые здесь письма. В 1926 году в эмигрантском журнале «Версты» Федотов опубликовал статью «Три столицы», запрещенную в Советской России39 (Федотов, 1967. С. 49-70. Бон, 1998. С. 244). С 1926-го по 1940 год он преподавал в Свято-Сергиевском православном богословском институте в Париже, много печатался и приобрел широкую известность как философ и публицист и, конечно же, как открытый противник большевиков. Дальнейшая переписка двух друзей в таких условиях вряд ли оставалась возможной. В начале войны, вскоре после оккупации нацистами Франции, Федотов уехал в Америку, проделав трудное путешествие длиной в год. Преподавал в Йельском университете и в Свято-Владимирской православной семинарии. При финансовом содействии Бахметевского фонда занимался исследовательской работой и публиковал свои знаменитые труды.

Зенкевич переехал в Москву весной 1923 года, где и прожил более пятидесяти лет, до конца жизни. Издавал книги своих стихов до 1937 года, пережил гонения на акмеизм, балансируя между требованиями времени и желанием творить. В годы террора потерял троих соратников по акмеизму и многих других своих коллег. Стал автором и соавтором целого ряда сборников поэтических переводов и постепенно укрепился в сознании читающей публики преимущественно как переводчик, в числе многих других литераторов его поколения. Во время войны выезжал на фронт военным корреспондентом и неустанно переводил, чтобы содержать жену и двоих детей в эвакуации40. Следующий авторский сборник стихов смог выпустить только через двадцать пять лет, в 1962 году. За границу Зенкевича выпустили первый раз в составе группы писателей весной 1960 года в США. Жоржа Федотова там он увидеть не успел.

 

О ПИСЬМАХ Г.П. ФЕДОТОВА

 

Федотов дорожил дружбой с Зенкевичем в силу ее интеллектуальной ценности и своей с ним духовной близости. Судя по письмам Федотова, пик этой дружбы пришелся на годы в Йене и в Петербурге-Петрограде. В центре дискуссий двух друзей – историко-политические и философско-религиозные вопросы, а также проблемы личного характера.

Одна из двух главных тем настоящего собрания писем Федотова, как и всего его наследия, – русское христианство. Эта тема особенно ярко звучит в его недатированном письме «с Волги, за Чебоксарами» (письмо 4). Участие в археологической экспедиции, путешествие на пароходе по Волге с посещением церквей в городах Русского Севера и наблюдения, сделанные в ходе этой экспедиции, натолкнули Федотова на размышления и выводы о канонах русского православия, отображенных в деталях и особенностях иконографии древних церквей Углича и Ярославля, об общностях и различиях восточного и западного христианства с опорой на сравнения русской иконописи с религиозным искусством Возрождения. Федотов подошел к критическим выводам о несовместимости постулатов официальной религии с сутью истинного христианства, сохранившегося в северной глубинке и выражающего народную духовность. Заключительная фраза этого письма указывает на неприятие автором московского типа православия как одного из столпов абсолютистской государственной власти, в отличие от истинно народного, «ярославского», исполненного духом Св. Софии, христианства: «<...> легко и радостно в Ярославских церквях, не то, что в Москве, – я убедился, что нельзя Успенский собор делать Св. Софией православия». Эти выводы – важный этап в развитии философско-религиозного мировосприятия Федотова, предтеча целого ряда его будущих публикаций, среди которых «Лицо России» (1918) (Федотов, 1967. С. 1-7), «Три столицы» (1926), «Будет ли существовать Россия?» (1929) (Федотов, 2008с), «Республика Святой Софии» (1950) (Федотов, 2004), одна из самых значительных публикаций американского периода, и, наконец, фундаментальный труд The Russian Religious Mind: Kievan Christianity: The Tenth to the Thirteenth Centuries (Fedotov, 1946. Федотов, 2004. Федотов, 2015).

Вторая, не менее важная тема, неразрывно связанная с первой, – историческая судьба России – также четко определена в нескольких письмах Федотова. В письме от 20 июля 1914 года (письмо 6), в день объявления Россией войны Германии, он не скрывает от Зенкевича своего критически-апокалиптического настроения: «Точно одурел и почти радуюсь гибели цивилизации. Конец убогому шутовству нашей жизни». Примечательно, что в такой переломный момент жизни и истории он обращается именно к Зенкевичу. Спустя год, в его письме от 16 июля 1915 года (письмо 7), одновременно и с новой силой звучат вера и тревога за судьбу России на фоне глобальных катаклизмов, в которые она оказалась втянутой. С одной стороны, осознание трагизма грядущего и неизбежности его последствий вызывает у Федотова чувство собственного бессилия, почти обреченности, с другой – обнажает в нем дар провидца:

 

Впечатления здесь кругом не из веселых. Но у меня такой маленький угол зрения, я сижу, как в норе, ничего не вижу. А ведь то, что сейчас делается в России в деревне, гораздо важнее генеральных сражений. Здесь клич к будущему. Россию никто не может погубить, если она сама себя не погубит. Но кажется, что она хочет гибели.

 

Более того, в этом письме Федотов не просто раскрывает свои чувства своему другу – он просит Зенкевича приехать и укрепить его веру в Россию на фоне драматически развивающихся событий, поражений на фронте, отступления русских войск, утраты веры в победу в тылу и ухудшающегося положения дел в глубинке. Он прямо заявляет, что нуждается в прочности веры самого Зенкевича в Россию, особенно в такой критический момент неустойчивости собственной:

 

Приезжай, Миша. Мне надо поговорить с тобой о России, на этот раз не за тем, чтобы спорить, а чтобы опереться на твою веру. Моя малодушествует.

 

В этих словах Федотова содержится не только характеристика Зенкевича как высоко ценимого им верного друга, его моральных устоев, но и возможное объяснение, почему Зенкевич после революции не покинул Россию. Идентичный по смыслу ответ о Зенкевиче был дан и другим его товарищем и земляком, писателем Львом Гумилев-ским в двух его сочинениях – романе «Эмигранты», опубликованном в Саратове в 1922 году (Гумилевский, 1922), и в одноименном рассказе, напечатанном в Москве в 1928-м. (Гумилевский, 1928)

Духовный перелом у Федотова происходит через стремление укрепиться в вере в возрождение России через веру в Христа. Это не просто слепая вера в догматы, но зачатки его философско-религиозной концепции. Его духовное возрождение происходит через страдания, вызванные последствиями войны и Октябрьского переворота, и через интеллектуальный поиск, подпитанный растущей любовью к России и, в итоге, через обретение им новой жизненной цели – ее спасения.

С отъездом Зенкевича из Петрограда присутствие новых единомышленников становится особенно важным для Федотова. Неудивительно, что к концу 1917 года Федотов совместно с А.А. Мейером41 организует философско-религиозный кружок «Воскресение» (Федотова, 1967. C. IX-XIV). Именно об этих преобразованиях в своей жизни, связанных с новым духовным подъемом, обретением веры и объединением усилий представителей разных религий во имя общей цели в духе философии Вл. Соловьева, он пишет Зенкевичу 17/4 апреля 1918 года:

 

Моя жизнь теперь связана с кружком (не знаю, говорил ли я тебе о нем) – как бы определить его? – религиозного социализма. Теперь мы выпускаем маленький журнал42. Когда выйдет, пришлю тебе. Ты не можешь представить себе в Саратове, какая теперь всюду идет подземная, но горячая работа. Сколько братства, религ[иозных] обществ, кружков живут, сколько зарождаются. Зреет мысль о религиозном ордене, связанном с церковью. Здесь тоже великий ледоход.

 

После отъезда в эмиграцию в 1925 году в статье «О Русской Церкви» Федотов писал, подводя черту под событиями тех лет:

 

Страшные годы 1917–1918 были для многих временем обращения к Церкви. С тех пор обращения не часты. Оставшаяся вне Церкви интеллигенция теперь не увлекается к ней общим потоком; она зарылась в старых окопах позитивизма или поглощена погоней за материальными благами». (Федотов, 2008b43)

 

В ретроспективе роль Зенкевича в процессе развития религиозно-философских воззрений Федотова начинает прослеживаться уже в первом по хронологии публикуемом здесь письме от 15 сентября 1912 года. Находясь в ссылке в Ассерне, он сообщает Зенкевичу о своем неприятии основ теософии, приглашая его к диалогу («Мне кажется, что это тебя интересует»). Теософия, согласно Федотову «...страшно дорожит своим характером ‘научности’ (вот как «научный социализм») и презирает сердце, мечтательность», что «...всё это крайне опасно; что нужно быть сильным и уравновешенным для этого искуса, что я могу сойти с ума, расстроить и погубить свою нравственную личность» и что, в общем, она есть не что иное, как «нравственная банальность». Понимание чуждости этой теории усиливается на фоне объяснимого в его обстоятельствах собственного пессимистичного настроения, апатии и моральной угнетенности:

 

<...> следы моего теперешнего состояния. Давно я не помню себя в таком. Чувствую, что обращаюсь в животное, только в дурное. Может быть, это пройдет? Апатия почти ко всему, но главное, ощущение нравственной тяжести, всё теперь к Земле, т. е. не к Земле, а в грязь.

 

Федотову крайне необходимо общение с его другом, и он сожалеет о невозможности их скорой встречи из-за заточения в ссылке и предполагаемого перевода в Киев. В конце письма он предельно откровенен с Зенкевичем: «Хочешь, я скажу тебе правду? Мне никого так не хочется видеть, как тебя. Ты единственный, с кем я могу быть, как с самим собой».

В «предпарижском» письме, написанном после 9 мая 1913 года (б/д, письмо 2), он также не перестает уверять своего друга: «А я из-за границы буду писать: у меня кроме тебя нет корреспондентов, а для путешественника писать – необходимость».

Федотов не раз высоко оценивал и поэтический талант Зенкевича. Под впечатлением от его первой книги «Дикая порфира», сразу после ее выхода, в письме от 11 марта 1912 года к Дмитриевой Федотов хвалит талант своего друга:

 

Зенкевич, наконец, выпустил свою книгу, и я без ложного пристрастия скажу, что это самая замечательная книга за последние годы. Впрочем, не я один так думаю. Он теперь persona grata (Федотов, 2008a. С. 182).

 

«Persona grata» – о моментально взлетевшей славе, во многом определившей место Зенкевича в русской поэзии двадцатого века.

В письме от 17 (4) апреля 1918 года Федотов впечатлен яркой, почти осязаемой образностью и оригинальностью стихов второй книги Зенкевича «Четырнадцать стихотворений», которую он готовил к печати вместе с Лозинским («твои стихи я могу вполне воспринять одновременно и ухом и глазом»). С искренним чувством восторга он пишет об этом сборнике, приводя в поддержку мнение Лозинского:

 

Прежде всего хотел выразить тебе свой восторг, когда прочел твои стихотворения. Пусть они мне большею частью были знакомы <…> Он (Лозинский. – С.Ш.) сделал очень высокую, но справедливую оценку твоего таланта, и просил у тебя разрешения поставить на обложке фирму Гиперборея.

 

В следующем – и последнем публикуемом здесь – письме, от 23/10 апреля 1918 года, Федотов с не меньшим энтузиазмом делится деталями подготовки этого сборника к публикации:

 

Ты, может быть, станешь ругать меня, но поверь, что мною руководит только желание видеть твою книжку безупречной и обеспечить ей самое широкое распространение. Поэтому-то я и вступил в переговоры с Лозинским, увидав с его стороны большой интерес и уважение к твоему творчеству.

 

Смысловым центром новой книги Зенкевича для Федотова прежде всего являются два стихотворения – «Сибирь» и «Россия»:

 

Твой Сибирско-Русский цикл должен быть и политическим событием. Во всяком случае, я буду указывать на него, где только смогу.

 

Федотов не мог не оценить острый социально-политический заряд этих стихотворений, особенно сильно и своевременно прозвучавший на фоне поражения России в Первой мировой войне и трагических последствий двух революций. В «России», вслед за мастерским описанием ее тысячелетнего прошлого, громогласно звучит обличение растерзавших ее врагов, призыв к борьбе, вера в победу и в будущее возрождение страны:

 

Так под страдою кровавой и тяжкой –

Всколосить океана иссякшего дно –

По десятинам мирскою запашкой

Собиралась Россия веками в одно.

А теперь... победивши, ты рада ль,

Вселившаяся в нас, как в стадо свиней,

Бесовская сила, силе своей?

Ликуй же и пойлом кровавым пьяней.

Россия лежит, распластавшись, как падаль. <...>

И вновь над миллионами истлевших гробов,

Волнуясь, поднимется золотая целина,

По океанам тоскующий океан хлебов, –

Единая, великая, несокрушимая страна!

 

Зная, со слов Федотова, о высоком мнении о «России» Лозинского, еще раз находим подтверждение тому и в письме самого Лозинского Зенкевичу, в котором автор характеризует это стихотворение как «лучшее» во всей книге, а саму книгу как «превосходную»44.

Во время работы над книгой Зенкевича весной 1918 года Федотов, возможно вдохновленный его «Сибирско-Русским циклом», продолжает начатый ранее эпистолярный диалог со своим другом о судьбах России, но уже в открытом литературно-публицистическом пространстве. В журнале «Свободные голоса» он публикует три статьи – как собственный отклик на происходящие события, включая «Лицо России», «С. Петербург, 22 апреля – 5 мая 1918» и «Мысли по поводу Брестского мира» (Федотов, 1967). В первой статье, делясь собственным опытом изгнанника о том, «что значит тоска по р о д и н е» («<...> И мы томились <...> по суровым просторам степей, по безбрежной Волге и дыханию восточных песков»), Федотов идет еще дальше в своей оценке стихов Зенкевича, ставя его в один ряд с Некрасовым и цитируя, как доказательство, отрывок из стихотворения Зенкевича «Князья» из «Дикой порфиры»:

 

А в полях в страду, как прежде, шумно

И скрипят возы с поникшей рожью,

И под солнцем златоверхи гумна,

И вихриста пыль по придорожью.

 

Этими примерами подтверждается как влияние поэтики Зенкевича по меньшей мере на одну из упомянутых статьей Федотова, так и обоюдная ценность их долговременного и взаимообогащающего творческого общения. И поскольку, судя по письмам Федотова, судьба России была одной из главных тем их дискуссий, «Сибирско-Русский цикл» Зенкевича можно трактовать как поэтическую квинтэссенцию его идей, которые могли быть выражены в его утраченных письмах Федотову.

В другом письме (б/д, после 9 мая 1913 года, письмо 2), предвидя будущее Зенкевича в литературе, Федотов нисколько не сомневается и в его способностях создать большое биографическое произведение, планами о котором Зенкевич с ним поделился еще в 1913 году. Осве-домленность о начале работы над таким масштабным произведением, в котором будет описана их молодость, где и ему (Федотову) может быть, найдется место, говорит не только об их доверии друг другу и о взаимно обогащающем общении, но и об интересе и любви Федотова к литературе. Литература видится ему как часть их общего философско-исторического и жизненного поиска:

 

А о твоих планах скажу, что я всей душой с ними, и не только за тебя рад, что тебя посетила большая идея, а и за себя прежде всего, потому что ты обещаешь воскресить полосу жизни, незабываемую для меня, просто единственную, когда и я жил. Я знаю, что мы во многом иначе воспринимали ее, и это будет твоя жизнь, но что-нибудь и моего найдется... <...> Я понимаю, что тебя заботит финал, и думаю, что дать его, т.е. по-настоящему, всё равно, что самому возродиться. Для тебя, мой милый, это значило то же самое, что написать великую вещь. Не знаю, свершится ли это, но во многом уверен, и в детстве особенно.

 

«Большая идея», как мы теперь знаем, – это большая проза Зенкевича, включающая биографическую повесть «На стрежень» и беллетристические мемуары «Мужицкий сфинкс» (Зенкевич, 1994. С. 361-624), впервые опубликованные полностью только в 1994 и 1991 году (соответственно), замысел которых родился более, чем за полтора десятка лет до своего завершения в конце 1920-х. Федотовская фраза «во многом уверен, и в детстве особенно» воплотилась в героях биографической повести. Финал беллетристических мемуаров прозвучал, как и предвидел Федотов, «по-настоящему». Верой в него друга и своей собственной верой в самобытность и вечность России, этого скифского «сфинкса» с лицом мирского испольщика Семен Палыча, «высеченным» из «серого булыжника», «возродился» и сам автор:

 

– Все мы можем производить по-нашему, по-крестьянскому, а вот с железом нам трудно... Для чего-нибудь и живет человек и удумывает, как лучше быть... От мертвой пчелы кануна не будет... (Зенкевич, 1994. С. 624).

 

Спустя почти десять лет после письма Федотова (после 9 мая 1913 года), 22 декабря 1922 года, на литературном вечере в Саратовском университете, где Зенкевич читал свои стихи из «Дикой порфиры», Федотов выступил с лекцией о его творчестве, озаглавленной «Поэт ‘Дикой порфиры’». Он выполнил свое обещание, данное четырьмя годами ранее, в письме другу от 17/4 апреля 1918 года:

 

Хотя мне опять представилась соблазнительной мысль написать о тебе – в каком-н[ибудь] журнале или хотя бы в газете. Нет у меня для этого данных, но, м[ожет] б[ыть], я это и сделаю.

 

В заметке об этом вечере в «Новом художественном Саратове» приводилось начало лекции Федотова:

 

Я долго ждал, чтоб кто-нибудь в России поднял голос о замечательном, молодом и уже так странно-скоро забытом поэте, – никто этого не сделал. Поэтому-то я, не специалист в вопросах литературы, и выступаю с нынешним докладом45.

 

В этой публикации также говорилось о том, что докладчик выделил темы поэзии Зенкевича, главной из которых была «материя, косность ее, груз веков, лежащих на всем мире и давящих наше сознание каждую минуту». Подчеркивалась научность, сила и оригинальность его творчества. Мнение Федотова, что Зенкевич на тот момент оставался «поэтом одной <...> книги ‘Дикая порфира’», уравновешивалось выражением надежды на скорое появление его новых сборников.

 

В эпистолярном наследии Федотова этого времени отчетливо выделяются два параллельных нарратива, отражающие его общение с Зенкевичем и с Дмитриевой. Некоторые их темы перекликаются. Но если в письмах к Дмитриевой преобладают личные мотивы на фоне обсуждения текущих политических и литературных новостей, то в посланиях к Зенкевичу на передний план выступают более масштабные, философские и исторические, вопросы. Постепенное охлаждение отношений с Дмитриевой проявляется, например, в одном из недатированных писем к ней из Петербурга, в котором Федотов довольно сдержан по сравнению со своими предыдущими посланиями к ней: «чужие, это – весь мир, кроме 2-3, и ты, конечно, близкая» (Федотов, 2008a. С. 190). Одновременно с отдалением от Дмитриевой происходит духовное сближение с Зенкевичем, и если теперь Дмитриева, по выражению Федотова, «конечно, близкая», то Зенкевич – «единственный», с кем он (Федотов) мог «быть, как с самим собой» (15 сентября 1912 года). В письме Зенкевичу из Парижа (б/д, после 29 мая 1913 года) также слышится отголосок ссоры с Дмитриевой, произошедшей на Пасху 1913 года, в результате которой Федотов отказался взять ее с собой в Париж, ссылаясь на планируемую там занятость научной работой: «<...> прошу тебя не ездить. Мне там нужно очень много работать <...> и мы всё равно должны были бы разъехаться» (Федотов, 2008a. С. 185).

Совершив десятидневное путешествие через Германию, в «парижском» письме Федотов с энтузиазмом рассказывает Зенкевичу о первых днях своей парижской жизни, оглушивших его неожиданными впечатлениями и чувством необычайной свободы. Париж он описывает ярко и эмоционально, на одном дыхании, но, несмотря на все прелести этого города, он, одинокий среди незнакомых людей молодой человек, уже почти тоскует по своему другу, вдумчивому собеседнику и компаньону в сердечных делах:

 

Как жаль, что тебя нет здесь! Мы бы с тобой познакомились с какими-нибудь милыми девочками и ездили бы за город, по Сене. А один я на это никогда не осмелюсь! Да и поговорить хочется часто с тобой! Помнишь теорию «собеседника»? Я всегда придерживаюсь единственного.

 

На пятой странице поверх текста письма следующее описание юных парижанок автор проиллюстрировал портретом одной из них, сделанным фиолетовым карандашом в духе импрессионистов, подчеркивающим ее прозрачную, «болезненную» «хрупкость»:

 

Я любуюсь женщинами и нахожу, что кокеток все-таки не так много, как я себе представлял. Наивных я не вижу, и маленькие девочки имеют вид первых любовниц, но эти хрупкие, часто болезненные личики очаровательны.

 

Однако, в противоположность парижскому, романтически-возвышенному восприятию «прекрасных дам», в «предпарижском» письме (б/д, после 9 мая 1913 года), написанном по следам процитированного выше письма к Дмитриевой, автором было довольно однозначно сформулировано иное мнение об интеллектуальных и литературных способностях женщин, сообразное его настроению и воззрениям той эпохи. Судя по контексту, Федотов, отвечая на послание Зенкевича о разочаровании спадом революционного движения 1905–1908 годов, так размышляет о недавно вышедшем романе, вызвавшем громкую дискуссию в петербургском обществе: «Без тебя тут вышел роман Григорьева ‘На ущербе’ – это социал-демократия в 1908 г., написано женщиной и слабо, хотя интересно очень». Не похоже, чтобы автор письма хотел просто уточнить, что автор этого романа – новый Антон Крайний (в прозе).

«Женскую тему» Федотов продолжает и годом позже, в письме от 4 июля 1914 года (письмо 5), где упоминаются некоторые имена и описываются малоизвестные подробности в жизни обоих корреспондентов:

 

А вечером печальная необходимость ухаживать за В.М.46 – впрочем, от этого я уклоняюсь, но это не способствует общему удовольствию. Наш кружок сжался до 5 человек, пятая барышня, подруга В.М., в которую я чуть не влюбился.

 

Эти события происходят на фоне полного отсутствия писем к Дмитриевой в 1914 году (Антощенко, 2008а. С. 292).

В этом же письме, в ожидании приезда Зенкевича в Саратов, Федотов делится с ним важной новостью о том, что некие Ларисса (sic!) и Муся туда не приедут по причине болезни последней, предпочтя южный берег Франции. Можно предположить, пока только гипотетически, что речь идет о воронежской родственнице Федотовых Лариссе, именины которой (26 марта) упоминаются в дневнике-календаре Бориса Федотова за 1902–1903 годы (Федотов К., Митрофанова, 2021. С. 18-19) и которая продолжала навещать Федотовых в Саратове после их переезда туда. Фраза Федотова, обращенная к Зенкевичу в письме: «Южная Франция – это твой рок, Миша», говорит о проблемных отношениях Зенкевича, скорее всего, с Лариссой, а не с Мусей, поскольку именно о Лариссе Федотов снова более детально пишет в следующем письме Зенкевичу от 20 июля [1914 года]:

 

Что тебе было бы всего интереснее знать? Приезжай, если можешь, сюда. Ларисса только что приехала, совершенно неожиданно <...> У нее уже был взят паспорт в Германию на какие-то воды. <...> Она выглядит болезненно, у нее что-то с печенью.

 

Такое повторное и подробное упоминание Лариссы указывает на понимание Федотовым важности ее приезда для Зенкевича. В силу этого личность загадочной Лариссы становится небезынтересной для исследователей биографии и творчества Зенкевича, о романтических увлечениях которого в молодости при отсутствии ранних дневников и писем практически ничего не известно.

Более того, благодаря меткой обрисовке Федотовым предполагаемых отношений Зенкевича и Лариссы («это твой рок, Миша») разговор о конкретной женщине в биографии поэта неизбежно перетекает в сферу обсуждения женских персонажей в его творчестве. Саратовско-южнофранцузская femme fatale Ларисса могла послужить прототипом как минимум двух одноименных и не менее роковых героинь его произведений – персонажа стихотворения «Лора» («Вы – хищная и нежная...», 1916), открывающего «Любовный альбом» (Часть II) неизданной на то время книги стихов «Под мясной багряницей» (впервые как сборник – Зенкевич, 1994), и Ларисы, «бывшей возлюбленной» короля поэтов Мстислава, протагониста драматической поэмы «Альтиметр», наделенного некоторыми чертами ее автора. Тип роковой женщины остается центральным и в других произведениях Зенкевича 1920–1930-х годов, включая таких героинь, как Эльга Густавовна в «Мужицком сфинксе» и Титулованная леди в частично опубликованной поэме «Торжество авиации» (Зенкевич, 2018)47.

Завершая обзор посланий Федотова Зенкевичу, особенно хочется отметить их язык и литературный стиль. Своеобразие, выразительность и искренность этих писем, отсутствие боязни поделиться самым заветным с другом-конфидентом отражают многогранный дар Федотова, философа и художника слова. Отдельно возникает здесь и сложнейшая тема Федотова-поэта, детальное изучение которой видится нами на стыке его философско-религиозных, исторических и литературных изысканий.

По значению и разнообразию тем письма Федотова Зенкевичу – не просто часть его эпистолярного наследия, но конспекты его будущей публицистики и собрание провидческих идей свободного интеллектуала. Среди самых ярких его высказываний – мысли о вере и о России, в которых авторское озарение рождается одновременно с поиском путей ее спасения. Первое высказывание, личное и доверительное, отражает процесс возвращения к России: «<...> я занят новой любовью – как бы ты думал, к кому? К России». Второе описывает путь собственного воцерковления через колебание и неприятие: «Церковь влечет меня и отталкивает одновременно». И третье, самое емкое – «Россию никто не может погубить, если она сама себя не погубит» – являет собой фундамент философского мировоззрения Федотова. Как и заключительные слова большой прозы Зенкевича, раскрывающие его собственный философский замысел.

 

О ПИСЬМАХ М.А. ЗЕНКЕВИЧА

 

Три письма Зенкевича принадлежат другой эпохе. Между ними и письмами Федотова – революция и Гражданская война, переезд из Петрограда в Саратов, отъезд Федотова обратно в Петроград и его эмиграция во Францию, переезд Зенкевича в Москву. Они написаны Зенкевичем – редактором издательства, не Зенкевичем – поэтом. Но, несомненно, Зенкевичем – другом.

НЭП еще разрешает переписку с бывшими друзьями, оказавшимися по другую сторону границы. Зенкевич трудится в нарбутовском «ЗиФе». Издательство процветает, опережая по объемам и темпам публикаций многих своих конкурентов. Переводы зарубежных писателей, произведения которых приемлемы в идеологических рамках системы, чрезвычайно востребованы для быстрого и масштабного тиражирования. Старые литературные связи еще не исчезли и, как явствует из писем Зенкевича, с Федотовым они продолжали поддерживаться.

Как редактор отдела иностранной литературы и серии «Библиотека сатиры и юмора» «ЗиФа» и, после вхождения «ЗиФа» в ГИХЛ, как заведующий секциями иностранной литературы и поэзии на новом месте, Зенкевич не раз давал своим друзьям-акмеистам, включая Мандельштама, Нарбута, Ахматову и многих других из «бывших», возможность заработать переводами. Помнил он и о Федотове, который уже был в Париже. В заказе, который Зенкевич ему предложил выполнить, им как редактором были соединены именно те требования к переводам, которые гарантировали их публикацию и, соответственно, заработок переводчику, – небольшой объем, новизна и, самое главное, – жанр: сатира и юмор.

В начале первого письма, от 8 ноября 1926 года, Зенкевич делится со своим другом главной новостью о недавнем выходе своей новой книги «Под пароходным носом». Во втором письме, написанном вслед за первым, 2 декабря 1926 года, он сообщает, что эту книгу он Федотову выслал. Но обещание написать «письмо о себе и своих делах» подробнее, данное в первом письме, ни во втором, ни в последнем, третьем, посланном через четыре месяца, 30 марта 1927 года, исполнено не было. Из третьего письма также понятно, что между вторым и третьим были еще письма, не дошедшие до нас.

В своих более поздних письмах к родственникам и коллегам Зенкевич всегда был сдержан в выражении чувств и эмоций, предпочитая высказываться в стихах. Со временем, по известным причинам, и этот способ самовыражения стал мало реализуем в произведениях, предназначавшихся для печати. Даже в письмах к жене из командировок по городам Союза или из Москвы в Чистополь Зенкевич не изменял своему кредо. Скупо повествуя о своих чувствах, описывал он ежедневный изматывающий труд переводчика в нетопленной квартире и детали материальной стороны жизни в военной столице, перечисляемые с дотошностью бухгалтера, изредка нейтральным тоном вставляя значимые для будущих исследователей детали о столичных литературных делах или о собственной поэзии, и всегда неизменно с любовью беспокоясь о детях.

Содержание трех его писем Федотову – это чистый бизнес, говоря современным языком, без каких-либо рассуждений на темы морали, философии, религии или судеб России, столь значимых для друзей в молодости («Сейчас же хочу поговорить с тобой о деле и предложить тебе переводы»). Цензура Главлита, о которой автор открыто предупреждает своего друга («<...> конечно, за целость книг при пересылке ручаться трудно (ведь они идут еще в Главлит)»), означала цензуру писем. Боязнь, что неосторожно пророненное слово может навредить, незримо сковывает каждую его фразу. Главное – глубоко потаенное и личное – остается за текстом, проявляясь на ткани посланий крошечными вкраплениями.

Из постскриптума первого письма видно, что личная жизнь друга и его творчество небезразличны Зенкевичу («Как двигается твоя работа? Как твои научные занятия? <…> Привет твоим»). Он поддерживает связь с младшим братом Федотова Борисом Петровичем, который живет в Москве с семьей и матерью, предлагая Федотову оформить договор на получение гонорара за переводы на имя брата, чтобы избежать проволочек с переводом денег в Париж. Детали же собственной личной жизни Зенкевич дает кратко и сжато. Он сообщает о своей женитьбе, не называя имени жены и не вдаваясь в подробности, за исключением одной фразы: «Отношения с молодой женой (ей 25 лет) пока дружные48». Описания безрадостного тяжелого быта, повторяющиеся во втором и третьем письмах («...живу врозь, т.к. комната одна и со мной мама» и «Живу врозь с женой, комнаты найти трудно»), проецируются не только на способность к творчеству («Пишу изредка, но мало»), но и на жизнь общества в целом. Но несмотря на полуофициальное-полудружеское обращение в последнем письме («Дорогой Георгий Петрович» и «ты»), по сравнению с двумя предыдущими («Дорогой Жорж»), как и на казенное окончание этого последнего послания («Жму руку, желаю успеха в работе») в сравнении с неформальным («Привет твоим»), связь друзей в марте 1927 года всё еще не прерывалась.

Помог ли Зенкевич Федотову заработать, пока документально не подтверждено. Хотя, по его словам, две книги переводов Федотова были приняты «ЗиФом», в каталогах 1927–1930 годов они не значились. В 1927 году в Ленинградском издательстве «Мысль» вышел сборник трех рассказов Пьера Мак Орлана «Порт мертвых вод» в переводе с французского Г. Н. Федотова (Курсив мой. – С.Ш.). Был ли это Г.П. Федотов, и в отчество переводчика вкралась опечатка, могут показать дальнейшие исследования. В этом случае не совсем юмористическое содержание рассказов этого сборника не позволило Зенкевичу выпустить их в серии «Библиотеки сатиры и юмора».

Публикуемые письма Г.П. Федотова и М.А. Зенкевича, сохраненные и пронесенные друзьями «сквозь грозы лет»49 и океан утрат, ценны как свидетельство их дружбы длиною в жизнь, несмотря на разлуку, и как еще один источник для понимания их творчества.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Эсер-террорист С.В. Балмашев (1881–1902), убийца министра внутренних дел Д.С. Сипягина.

2. Государственный архив Одесской области. Ф. 45. Оп. 5. Вязка 5028.

3. Дмитриева, Татьяна Юльевна (1884–1971?), первая саратовская любовь Г.П. Федотова, оказавшая на него значительное влияние и вовлекшая его в революционную деятельность. Состояла с ним в долговременной переписке (1905–1920 годы).

4. Прошение было зарегистрировано под номером № 4592. Государственный архив Одесской области. Ф. 45. Оп. 5. Вязка 5028.

5. В 1903 году А.О. Зенкевич был переведен в Горецкое сельскохозяйственное училище, Горки Могилевской губернии. В биографическом очерке «Зенкевич Александр Осипович» М.А. Зенкевич пишет, что его отец был переведен в Горки по доносу саратовского губернатора Энгельгардта в Министерство внутренних дел за отказ проводить обыски среди студентов зимой 1902–1903 гг. РО ИРЛИ. Ф. 773. Оп. 2. Ед. хр. 68, л. 1.

6. О знакомстве Зенкевичей с Николаем Федотовым документальных данных нет, но оно вполне очевидно.

7. РГАЛИ. Ф. 2943, оп. 4, ед. хр. 253 [Личное дело Зенкевича Бориса Александровича]. Приводятся данные из архивной справки № 295/1-17 от 25.02.2021.

8. См. также РО ИРЛИ, Ф. 773. Оп. 2. Ед. хр. 87 [Зенкевич Борис Александрович, брат М.А. Зенкевича, художник. 13 п.], 1907 год.

9. РГАЛИ. Ф. 2943, оп. 4, ед. хр. 253 [Личное дело Зенкевича Бориса Александровича]. Указанная архивная справка.

10. Письмо М.А. Зенкевича С.А. Зенкевичу незадолго до гибели того на фронте, послано по адресу: «Действующая армия / Полевая почтовая контора № 19 / 3 Артиллерийская бригада / 4 батарея / Вольноопределяющемуся Сергею Александровичу Зенкевичу» и возвращенное адресанту. РО ИРЛИ. Ф. 773. Оп. 2. Ед. хр. 80.

11. Н.Ф. Березов (1891–1953), член ЦК ПСР, делегат III съезда ПСР. Преподавал в Саратовском университете одновременно с Г.П. Федотовым до ареста и высылки в Ташкент в 1922 года. Умер в 1953 году в ссылке за антисоветскую деятельность. «Обвинительное заключение по делу члена эсеровского подполья Н.Ф. Березова», г. Тюмень, 30 июня 1949 г.» / Общество и власть. Российская провинция. 1917–1985: Документы и материалы в 6 тт. Свердловская область. Т. 2. 1942–1985. С. 282-285.

12. Барцевы, Сергей (1884–1961), Николай (1888–1958), Татьяна (1887–1985) и Мария (1891–1983) – дети управляющего Саратовским пароходством С.И. Барцева (1850?–1919), бывшего народника, и Т.В. Филипповой (1854–1934). Т.Ю. Дмитриева хотела, чтобы Т. Барцева стала невестой Г.П. Фе-дотова, еще до того, как она вышла замуж за философа С.Л. Франка (1877–1950) (См. Федотов, 2008a. C. 174. Комментарии Антощенко A.В.)

13. Лейтенант О.Ю. Шмидт был казнен 20 февраля (6 марта) 1906 г. за участие в ноябрьском Севастопольском восстании 1905 года.

14. Universitätsarchiv Jena-UAJ. Bestand BA. Nr. 882, 2 Seiten.

15. Упоминание М.А. Зенкевича на  с.105; отсутствует в Именном указателе (Федотов, 2008a. С. 489).

16. Упоминание М.А. Зенкевича на с. 120; отсутствует в Именном указателе (Федотов, 2008a. С. 489).

17. После возвращения из Италии осенью 1911 года Федотов писал Т.Ю. Дмитриевой: «Но я видел Тосю, Мишу и Штейна, и на первое время не так уж одиноко» (Федотов, 2008a. С. 172). В примечании к этому письму «Миша» трактуется как «неустановленное лицо» (Там же). Однако, вполне вероятно, что здесь «Миша» – это М.А. Зенкевич, поскольку «Миша З[енкевич]» снова упоминается вместе с Тосей («Вяльцевой Анастасией Дмитриевной, подругой Т.Ю. Дмитриевой». Там же. С. 174) в одном из ближайших по времени писем Федотова Т.Ю. Дмитриевой как люди, «которые мне (Федотову. – С.Ш.) ближе других» (Там же. С. 179).

18. В письме Т.Ю. Дмитриевой в Саратов из Петрограда 15 (2) мая 1918 г. Федотов пишет: «‘Свободные голоса’ я тебе послал, как и маме, и Мише, заказной бандеролью» (Федотов, 2008a. С. 222). «Миша» – М.А. Зенкевич. Отсутствует в Именном указателе (Федотов, 2008a. С. 489).

19. Упоминание М.А. Зенкевича на с. 229; отсутствует в Именном указателе (Федотов, 2008a. С. 489).

20. РО ИРЛИ. Ф. 773. Оп. 2. Ед. хр. 88.

21. Universitätsarchiv Jena, Bestand BA. Nr. 883. Bl. 116.

22. Л.-К. Дюпарк (1866–1932) – профессор минералогии, геологии и палеонтологии, аналитической и прикладной химии университета Женевы.

23. Archives de l’Université de Liège, Fonds du Secrétariat Central. Registres des inscriptions des étudiants 1908-1913. Université de Liège, Belgique. См. прим. 5 к «К постановке вопроса».

24. ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 3. Д. 53466. Л. 2.

25. ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 3. Д. 53466. Лл. 21–24.

26. РО ИРЛИ. Ф. 773. Оп. 2. Ед. хр. 88.

27. Бывшее название станции Асаре (Асари, Asare) в Юрмале, Латвия.

28. ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 3. Д. 53466. Л. 2. Л. 18.

29. 3 апреля 1912 года канцелярией Университета было отправлено в Саратовский призывной участок письмо за № 3292 о том, что Зенкевич «выбыл из университета по вып[исному] св[идетельству] 072 17 марта 1912 г.». ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 3. Д. 53466. Л. 16.

30. ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 3. Д. 53466. Л. 2. Л. 44.

31. Современный Даугавпилс, Латвия.

32. Список личного состава Министерства путей сообщения. Центральные и местные учреждения. Издание Канцелярии Министра. Петроград, 1916. С. 165.

33. Нечаева (Федотова) Елена Николаевна (1885–1966), жена Г.П. Федотова, сотрудница Публичной библиотеки, писательница, переводчица. Опублико-вала биографический очерк о Федотове (Федотова, 1967), библиографию его работ, воспоминания о нем и другие материалы.

34. «В пятницу, 26 января, в ‘Привале комедиантов’ (Марсово поле, 7) состоится ‘Вечер петербургских поэтов’. Участвуют: Анна Ахматова, Г. Адамович, М. Зенкевич, Рюрик Ивнев, Георгий Иванов, М. Кузмин, О. Мандельштам, Вл. Пяст и др. Т. П. Карсавина, О. А. Глебова-Судейкина и Габриэль Иванова прочтут стихи Н. Гумилева, М. Цветаевой и Фр. Жамма. Нач. в 8 час. веч. (Новые ведомости. Вечерняя газета. 25 янв.)» Цит. по Конечный, А.М., Мордерер, В.Я., Парнис, А.Е., Тименчик, Р.Д. 1989. С. 143.

35. Лозинский, Михаил Леонидович (1886–1955), поэт, переводчик, соратник Зенкевича по Цеху поэтов, в 1918 г. редактор издательства «Гиперборей». В неопубликованной переписке Зенкевича с Лозинским также обсуждаются детали подготовки этого сборника к выпуску. ГМИРЛИ. Ф. 247. Оп. 1. Д. 20.

36. РГАЛИ. Ф. 613. Оп.1. Ед. хр. 57. Лл. 2, 2 об., 3, 3 об. [Зенкевич Михаил Александрович. Личный листок по учету кадров. 3 января 1936 г.].

37. Впервые: Михаил Зенкевич. Альтиметр: Трагорельеф. Публ., подг. текста и предисл. С.Е. Зенкевича. / В.Я. Брюсов и русский модернизм. Ред.-сост. О.А. Лекманов. М.: ИМЛИ РАН, 2004. С. 274-341.

38. Саратов: Тип. Проф.-техн. курсов Губполиграфорд, 1921.

39. Федотов, Г.П. Три столицы. / «Версты». 1926. №1. С. 147-163. (Подписано: Богданов Е.).

40. См. письма к жене, А.Н. Зенкевич. РО ИРЛИ. Ф. 773. Оп. 2. Ед. хр. 77.

41. Александр Александрович Мейер (1875–1939), участник революции 1905–1908 гг., впоследствии религиозный философ и общественный деятель. Преподавал в Обществе народных университетов, на курсах П.Ф. Лесгафта, в Институте живого слова в Петербурге; был одним из основателей Вольной философской ассоциации (Вольфила). В 1928 г. вместе с другими членами кружка «Воскресенье» арестован за создание контрреволюционной организации, приговорен к расстрелу. Приговор был заменен десятью годами на Соловках. Освобожден в 1935, умер в 1939 году.

42. Кружком был выпущен один номер журнала «Свободные голоса», редактором которого и автором одной из статей был Федотов.

43. Впервые: «Путь». 1925, № 2.

44. Неопубликованное письмо М.А. Лозинского М.А. Зенкевичу от 22 апреля 1918 года. ГМИРЛИ. Ф. 247 [М.А. Зенкевич]. Оп 1. Д. 20.

45. (Б/п) «Поэт ‘Дикой порфиры’» / «Новый художественный Саратов». 1923. № 2. С. 7.

46. Неустановленное лицо.

47. Об Ахматовой как «прообразе» Эльги из «Мужицкого сфинкса» см.: «Слово свидетеля» (Зенкевич, 1994. С. 658). Об ахматовских чертах в образе Титулованной леди из «Торжества авиации» было впервые отмечено в моих докладах на конференциях: S. Cheloukhina. «The Triumph of Aviation» (Torzhestvo aviatsii, 1937) by Mikhail Zenkevich. The 9th World Congress of International Council for Central and East European Studies (ICCEES), Tokyo, Japan, August 3-8, 2015; S. Cheloukhina. Zenkevich’s Femme Fatale: Akhmatova, Elga, and the «Golden Triangle». 47th Convention of the Association for Slavic, East European and Eurasian Studies (ASEEES), Pittsburgh, PA, 2015.

48. 29 октября 1926 г. Зенкевич женился на Александре Николаевне Гусиковой (1899–1979), театральной актрисе (Зенкевич, 1994. С. 676).

49. «Сквозь грозы лет» – название сборника стихов Зенкевича, вышедшего в Москве в 1962 году в Гослитиздате.

 

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Антощенко, А.В. Последний приезд Г. П. Федотова в Саратов / «Известия Саратовского университета». Новая серия. Серия История. Международные отношения. 2020. Т. 20, вып. 1. С. 96-101.

Антощенко, А.В. Годы магистерской подготовки Г.П. Федотова / «Ученые записки Петрозаводского государственного университета». Февраль № 1, 2014. С. 7-11.

Антощенко А.В. Послесловие / Г.П. Федотов. Собрание сочинений в 12 томах. Т. 12. М: Мартис. Sam & Sam, 2008a. С. 240-256.

Антощенко А.В. Студенческие годы Г.П. Федотова (по новым документам) / «Всеобщая история и история культуры». Петербургский историографический сборник. СПб: Лики России, 2008b. С. 157-168.

Бон, Д. Неизданное письмо Г.П. Федотова И.М. Гревсу. (Публикация и комментарии Даниэль Бон) / «Вестник Русского Христианского Движения». №177. I-II 1998. С. 236-244.

Брюсов, Валерий. Сегодняшний день русской поэзии / «Русская мысль». Книга VII. 1912. С. 17-28.

Гумилевский, Лев. Чортова музыка. Рассказы (1917–1924). М.: Кооперативное Издательство Писателей «Никитинские субботники». 1928. С. 125-152.

Гумилевский, Лев. Эмигранты: Роман. Саратов: Курганы. 1922.

Гусакова, З.Е. Штрихи к биографии члена ИСТАРХЭТ Г.П. Федотова / «Краеведение и архивное дело в провинции: исторический опыт и перспективы развития. Материалы межрегиональной научной конференции к 120-летию Саратовской губернской ученой архивной комиссии». Труды Саратовского областного музея краеведения. Вып. 9. Саратов: Локатор, 2006. С. 76-79.

Гусакова, З.Е. Братья Зенкевичи / Заметки архивиста. Саратов, 2017. С. 39-48.

Гусакова, З.Е. Саратов в биографии Георгия Федотова / О тех, кто жил, о том, что было: заметки архивиста. Саратов, 2012. C. 142-158.

Гусакова, З.Е. Из биографии философа, историка и публициста Г.П. Федотова / «Советские архивы». М., 1991. № 6. С. 87-89.

Зенкевич, Михаил. Торжество авиации: Драматическая поэма (Первая публикация. Фрагменты). Публ. С. Зенкевича / Журнал ПОэтов ДООС. 2018. № 2-3 (78). С. 48–50.

Зенкевич, Михаил. Альтиметр. Публикация, подготовка текста и предисловие С.Е. Зенкевича / В.Я. Брюсов и русский модернизм. Ред.-сост. О.А. Лекманов. Москва: ИМЛИ РАН, 2004. С. 274-341.

Зенкевич, Михаил. Сказочная эра: Стихотворения. Повесть. Беллетристи-ческие мемуары / Сост., подготовка текстов, прим., краткая биохроника С.Е. Зенкевича. М.: Школа-Пресс, 1994.

Конечный, А.М., Мордерер, В.Я., Парнис, А.Е., Тименчик, Р.Д. Артистическое кабаре «Привал комедиантов» / Памятники культуры: Новые открытия. Ежегодник, 1988. М.: «Наука», 1989.

Нарбут, Владимир. 16 писем к Михаилу Зенкевичу / Владимир Нарбут. Михаил Зенкевич. Статьи. Рецензии. Письма. М.: ИМЛИ РАН, 2008. С. 238–263.

Сергеев, А. OMNIBUS. М.: «Новое литературное обозрение», 1997. С. 371-375.

Федотов, Г.П. Собр. соч. в 12 томах. Т. 9, 2004. С. 352-359.

Федотов, Г.П. Письма Г.П. Федотова к Т.Ю. Дмитриевой / Собр. соч. в 12 томах. Т. 12. 2008a. С. 7-256.

Федотов, Г.П. О русской церкви / Собр. соч. в 12 томах. Т. 2. 2008b. С. 5-16.

Федотов, Г.П. Будет ли существовать Россия? / Собр. соч. в 12 т. T. 2. 2008c. С. 127-139.

Федотов, Г.П. Русская религиозность. Часть I. Христианство Киевской Руси. X–XIII вв. / Собр. соч. в 12 т. Т. 10. 2015.

Федотов, Г.П. Русская религиозность. Часть II. Средние века. XIII-XIV века. / Собр. соч. в 12 т. Т. 11. 2004.

Федотов, Г.П. Историческая публицистика. Вступ. ст. и комм. Вадима Борисова / «Новый мир», 1989. № 4. С. 207-230.

Федотов, Г.П. Лицо России. Сборник статей (1918–1931). Paris: YMCA-Press, 1967.

Fedotov, G.P. The Russian Religious Mind: Kievan Christianity: The Tenth to the Thirteenth Centuries. Harvard University Press, 1946.

Федотова, Е.П. Георгий Петрович Федотов (1886–1951) / Г.П. Федотов. Лицо России. Сборник статей (1918–1931). Paris: YMCA-Press, 1967. С. I-XIV.

Федотов, К., Митрофанова, Е. Г.П. Федотов. Жизнь русского философа в кругу его семьи. «Издательские решения», 2021.

Шелухина, С.В. «Братья Райт» Михаила Зенкевича: переписка с Орвиллом Райтом и другими корреспондентами (1932–1933 гг.): новые архивные разыскания / «Сюжетология и сюжетография». 2021. №1. С. 48-78. DOI 10.25205/ 2410-7883-2021-1-48-78.