Сергей Манукян

 

Очерки подлых времен

 

Очерк первый. 1950-й

 

Пятидесятый год – как бы водораздел,

Вершина славного невиданного века,

Заря величия, свидетель мудрых дел,

Свершенных волей человека…

А. Ахматова. «1950». Декабрь 1949 г.

 

Загнанная в угол новым арестом сына, историка Льва Гумилева, переживавшая новый страх от не забытого властями ее расстрелянного еще в двадцать первом мужа-врага, поэта Гумилева, не приставшая «никак и по разным причинам» к новым берегам, русская поэтесса Анна Ахматова, дабы спасти сына и себя, писала эти строки – в том году вышел целый цикл с «правильной» темой и названием («Гимн миру» и т. д.). Удар и расправа, совершенная в 1946 году над ней и Михаилом Зощенко, были уникальными по своей изощренности и убийственно детальными по своей щепетильности. Постановление оргбюро ЦК ВКП (б) «О журналах ‘Звезда’ и ‘Ленинград’» от 14 августа 1946 г. привело к исключению «не нашей» Анны Ахматовой и «пошляка и подонка от литературы» Михаила Зощенко из Союза писателей СССР и настороженной фильтрации других сомнительных литераторов. «Пустейшая штука, ни уму, ни сердцу ничего не жающая», по выражению Сталина, рассказ Зощенко «Приключение обезьяны» взбудоражил высшее руководство, а за ним – «всё советское общество».

Под раздачу попали все журналы и творения культуры вообще. Основную партию, конечно, разыгрывал прибывший в «свой» Ленинград Жданов. В зачитанном им в «колыбели революции» постановлении указывалось, что персональную ответственность за идеологическую направленность в «Звезде» несет первый секретарь Ленинградского обкома и горкома Петр Попков (впоследствии будет расстрелян); другие партийцы и редакторы получали увольнение или выговоры. Идеолог и творческая натура, Жданов раскрывал, что Зощенко изображал «людей и самого себя как гнусных похотливых зверей» и что поэзия Ахматовой, «взбесившейся барыньки, мечущейся между будуаром и молельней», – «это любовно-эротические мотивы, переплетенные с мотивами грусти, тоски, смерти, мистики, обреченности и предсмертной безнадежности…» Великую страну с грандиозными планами пугали обезьяна из детского журнала «Мурзилка» и грусть. Правда, грусть была не испанской, воспетой когда-то поэтом Михаилом Светловым в своей знаменитой «Гренаде»…

«Моральная тягота разрядилась, столбы подрублены, заборы повалятся сами», – когда-то в смертном 1937 году вещал в Башкирии командированный туда для наведения порядка Андрей Александрович (из зала сразу увели на казнь первого и второго руководителей республики), победивший и тут врагов. Теперь, через десять лет, намечалось что-то очередное – громадное и эпохальное. Однако произошло невероятное: 31 августа 1948 г. в Валдайском санатории в законном отпуске в возрасте пятидесяти двух лет Андрей Жданов скоропостижно умер. Сразу в тот же день прилетели к нему из Москвы его «птенцы» Кузнецов, Вознесенский¹, из Ленинграда – Попков. Стояли и с ужасом понимали, что потеряли отца родного, может быть, скорее первого, чем второго. А вождь в Кремле уже давно понимал, что он им, может, не первый, а второй.

Два года назад Сталин приблизил, привел в Москву, в Кремль, Кузнецова, поднял еще выше Жданова и Вознесенского. Почти одновременно ограничил сферы влияния Берии и Маленкова. Убрал бериевского протеже Меркулова с поста министра государственной безопасности Союза. Самого Лаврентия снял с руководства НКВД-МВД, на котором тот сидел семь лет. Маленкова убрал с поста секретаря ЦК ВКП (б) и вывел из состава Секретариата. Поставил на его место Жданова. В секретариат включил Кузнецова, этого смелого ленинградского молодца. Иосиф Виссарионович, то есть товарищ Сталин (никому не позволено обращаться к нему по имени и отчеству – «товарищ»), соблюдал систему стяжек и противовесов и придерживался теории балансов. Маленков сильно «получил» за авиацию, за грубый недосмотр, граничащий с преступлением. Он, Сталин, – хозяин единоличный, без него страна пропадет, как пропала бы в июне–июле 1941-го, не прими он меры; однако преемник нужен, но кто?

Так думал вождь, имевший высшее воинское звание на планете, – генералиссимус Советского Союза.

 

Знал он, что съедят теперь Берия с Маленковым «ленинградцев», должны попытаться... Или он не знает жизни и психологии, или товарищ Сталин не знает марксизма и диалектики. Как Ленин говорил про Бухарина: «Не знает диалектики, никогда не учился», – и погиб под стенкой. А какие письма писал перед смертью, смертные письма, слезные, любовные. Зачем писать – вот и Ахматова пишет, по-другому пишет, через силу пишет:

 

                                       И Вождь орлиными очами

                                       Увидел с высоты Кремля,

                                       Как пышно залита лучами

                                       Преображенная земля…

 

Как там Эйзенштейн говорил: «Не верю!» Странный человек, самый великий в мире режиссер, «Броненосца Потемкина» снял, а Ивана Грозного не понимал, неправильно снимал, сказал ему, что «царь Иван сделал всего одну ошибку – ему осталось только вырезать несколько боярских семей и все…», и Опричнину не понимал, думал, это зло, а это было прогрессивным явлением, – втолковывал ему, – а он взял, заболел и умер, год назад, – размышлял Сталин. – Сергей – имя хорошее. Киров Сергей – один друг верный был… Впрочем, не он – не Эйзенштейн сказал про веру, это говорил Мейерхольд. Врагом оказался. В 1939-м сидел в Сухановской, писал письма жалобные, что «больного шестидесятишестилетнего старика клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам и по спине, когда сидел на стуле, той же резиной били по ногам…» Был на его спектакле в 1934 году. Спектакль (как же он назывался, помню, «Дама с камелиями») – оказался говно. Главную роль жена его вторая исполняла, Зинаида Райх. И осмелилась же мне лично письмо написать с обвинением, что не разбираюсь в искусстве. Органы разобрались. Была женой Сергея Есенина (хорошее имя – Сергей, и поэт хороший, настоящий русский, только непутевый, как мой Вася), ушла к еврею Мейерхольду... С Райх тогда, в 39-м, разобрались, чисто разобрались: семь ножевых ранений и ни одного следа. А в Минске год назад, с Михоэлсом, идиоты, нечисто сработали, насрали везде, напортачили, наследили спецы абакумовские…

«Не верю!» – это все-таки сказал Станиславский, – вспомнил ОН. Настоящий артист, первый народный артист СССР, сам подписывал представление на звание, и не еврей. Евреи… – Сталин вернулся в своих мыслях к Ахматовой: «…Легенда говорит о мудром человеке, что каждого из нас от страшной смерти спас…» – написала она на день рождения, так стихотворение и называется – «21 декабря 1949 г.», и в другом, тоже в декабре, пишет: «Он будет наречен народом навсегда преобразителем вселенной». Будет. И в семьдесят лет. Он им всем покажет еще…

 

Смерть второго (после Сталина) секретаря Андрея Жданова была вторым и необратимым «поражением» Жданова. Первое он получил в мае 1948 года, когда в целях укрепления ВАСХНИЛ раскритиковал ее руководителя – академика Трофима Денисовича Лысенко, а молодой ученый, заведующий отделом науки ЦК партии Юрий Жданов, сын старшего Жданова, выступил с разгромным докладом против «Мичурина в агротехнике». Но Сталин лично подержал Лысенко. И обвинил «не сыновей, а отцов», и разносил Юрия Жданова с его «личным мнением» при побелевшем от страха отце, при членах Политбюро и других свидетелях…

15 февраля 1949 г. на заседании Политбюро ЦК ВКП (б) сталинский любимец Алексей Кузнецов и другие «ленинградцы» будут обвинены в стремлении противопоставить ленинградскую партийную организацию всей партии и центральным органам власти. Еще через несколько месяцев они станут главными обвиняемыми по так называемому «Ленинградскому делу». Вчера пан – сегодня пропал. Ничего не изменилось в «этом» плане за десять лет: и великая победа, и освобождение, и покорение Европы не изменили правил в тюремных казематах. Вывеска только изменилась: вместо ВД теперь ГБ. И число следователей-садистов не уменьшилось – одному такому, Комарову, Алексей Кузнецов после «обработки» признался, будто надеялся, что «со временем Жданов станет преемником Сталина, а мы – близкие к нему люди – также займем высокие посты». Сталин до этого несколько раз публично высказывался в пользу Кузнецова и Вознесенского. Казалось, что хотел видеть на посту Генерального секретаря ЦК сначала Жданова, а когда тот умер – Кузнецова; на месте председателя союзного правительства – Вознесенского. Последний часто заменял вождя, когда тот не являлся на заседания Совета Министров.

Почитаем немного из воспоминаний Н. С. Хрущева («Время. Люди. Власть». Воспоминания. Часть III. От дня Победы до XX съезда. 1968 г.). Эти абзацы имеют ценность первоисточника, хотя читать их нужно внимательно, ведь автор сам был долгое время в той же компании и мог быть субъективен, особенно в отношении Л. Берии. Замечу, что после устранения секретаря по кадрам А. А. Кузнецова его место занял прибывший из Украины Никита Хрущев.

 

«Помню дни, когда Вознесенский, освобожденный от прежних обязанностей, еще бывал на обедах у Сталина. Я видел уже не того человека, которого знал раньше: умного, резкого, прямого и смелого. Именно смелость его и погубила, потому что он часто схватывался с Берией, когда составлялся очередной народнохозяйственный план…

А за обедами у Сталина сидел уже не Вознесенский, но тень Вознесенского. Хотя Сталин освободил его от прежних постов, однако еще колебался... Помню, как не один раз он обращался к Маленкову и Берии: ‘Так что же, ничего еще не дали Вознесенскому? И он ничего не делает? Надо дать ему работу, чего вы медлите?’ – ‘Да вот думаем’, – отвечали они. Прошло какое-то время, и Сталин вновь говорит: ‘А почему ему не дают дела? Может быть, поручить ему Госбанк? Он финансист и экономист, понимает это, пусть возглавит Госбанк’. Никто не возразил, но проходило время, а предложений не поступало.

В былые времена Сталин не потерпел бы такой дерзости… Теперь же только говорил: ‘Давайте, давайте ему дело’, но никто ничего не давал. Кончилось это тем, что Вознесенского арестовали...

Помню, что Сталин поднимал не раз вопрос о Шахурине, который был в заключении. Сидел и Главный маршал авиации Новиков, тоже посаженный после войны за то, что принимал ‘недоброкачественные самолeты’, то есть по тому же делу авиастроения…У Сталина, видимо, шевелился червячок доброго отношения к Шахурину и Новикову. Смотрит он на Берию и Маленкова и говорит: ‘Ну что же они сидят-то, эти Новиков и Шахурин? Может быть, стоит их освободить?’ Вроде бы размышляет вслух. Никто ему, конечно, ничего на это не отвечает. Все боятся сказать ‘не туда’, и всё на этом кончается. Через какое-то время Сталин опять поднял тот же вопрос: ‘Подумайте, может быть, их освободить? Что они там сидят? Работать ещё могут’…

Со мною о ‘Ленинградском деле’ Сталин никогда не говорил, и я не слышал, чтобы он где-то в развeрнутом виде излагал свою точку зрения. Только однажды он затронул этот вопрос, когда вызвал меня с Украины в связи с переходом в Москву и беседовал со мной о ‘московских заговорщиках’…»

 

Хрущев в этом долгом рассказе обмолвился и про «возможно» свою подпись в следственных материалах, ведь Сталин, пуская по кругу, «давал» (надо понимать –заставлял) им подписывать бумаги.

В «ленинградскую антипартийную группу» якобы входили член Политбюро ЦК партии, председатель Госплана СССР, заместитель председателя Совета Министров СССР Н.А. Вознесенский, секретарь ЦК А.А. Кузнецов, председатель Совета Министров РСФСР М.И. Родионов, первый секретарь Ленинградского обкома и горкома ВКП (б) П.С. Попков, второй секретарь Ленинградского горкома Я.Ф. Капустин, председатель горисполкома П.Г. Лазутин. Формальным поводом для «Ленинградского дела» и арестов стала организация в Ленинграде в январе 1949 года Общероссийской оптовой ярмарки. Выдвигались самые страшные обвинении – во фракционности. Ленинградских руководителей обвиняли в намерении создать Российскую коммунистическую партию (свои компартии были во всех республиках) и в противостоянии ЦК. Летом 1949 года «Ленинградское дело» полностью раскрутилось, начались аресты.

Чтобы «взять» Вознесенского по высокопоставленному доносу нашли изъяны в его ведомстве – Госплане: занижения общесоюзного плана и потерю нескольких секретных документов. Более года шло следствие, арестованных подвергали мучительным допросам и пыткам. Уже в январе 1950 г. неожиданно произошло восстановление смертной казни, отмененной всего два года назад. Высшую меру наказания ввели конкретно к «изменникам Родины, шпионам и подрывникам-диверсантам».

На дворе стоял переломный и непонятный 1950-й год, продолжал сидеть в самой страшной советской тюрьме, Сухановской, бывший маршал авиации Сергей Худяков (1902–1950), он был арестован на Дальнем Востоке в декабре 1945 года, два года шло следствие, и обвинение было предъявлено еще в августе 1947 года. Бывший маршал, бывший заместитель главнокомандующего ВВС Красной Армии, бывший советник и консультант Сталина по авиации на Ялтинской конференции был первым высокопоставленным арестантом после победоносной войны, именно с него пошло и поехало – «дело авиаторов», затем «трофейное», «адмиральское», «ленинградское»… Очевидно, до узников дошла и самая страшная весть – о восстановлении смертной казни.

В марте 1950 г. министр государственной безопасности СССР Виктор Абакумов представил уставшему от проделанной работы вождю «Список арестованных МГБ СССР изменников родины, шпионов, подрывников и террористов» за разные годы, «застрявших» в тюрьмах – Лефортове, Бутырке, Сухановской – и к нему докладную записку:

 

«Центральный Комитет ВКП (б), товарищу Сталину И. В.

Докладываю, что после того как 14 марта с. года в ЦК ВКП (б) вызывались Министр юстиции СССР тов. Горшенин, Председатель Верховного Суда СССР тов. Волин и Генеральный прокурор СССР тов. Сафонов, – они теперь понимают и считают правильным, что в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 12 января 1950 г. они должны рассматривать дела на лиц, подпадающих под Указ, и применять смертную казнь к изменникам родины, шпионам, подрывникам-диверсантам, исходя из тяжести их преступления, независимо от времени его совершения, но не осужденных до дня опубликования этого Указа. 

В связи с этим Министерство государственной безопасности СССР вновь пересмотрело законченные следствием дела и представляет список на 85 арестованных изменников родины, шпионов, подрывников и террористов, дела на которых велись в центральном аппарате МГБ СССР и, по нашему мнению, подлежат рассмотрению в Военной Коллегии Верховного Суда СССР с применением к перечисленным в списке арестованным смертной казни.

Заседания Военной Коллегии, по опыту прошлого, считаем необходимым провести без участия сторон в Лефортовской тюрьме, с рассмотрением дел на каждого обвиняемого в отдельности, без права обжалования, помилования и с приведением приговора суда в исполнение немедленно. Рассмотрение дел в Военной Коллегии намечаем начать 27 марта с. г.

Прошу Вашего разрешения.

Абакумов                        № 6596/А 23 марта 1950 г.».

 

Небольшая «Записка» (могла быть и короче) представляет собой вершину фундаментального права тогдашнего Времени; десяток строк – а столько познавательных деталей «Факультета ненужных вещей»².

Товарищи Министр юстиции, Председатель Верховного Суда и Генеральный прокурор после «вызова» наверх (ЦК) – «теперь понимают и считают правильным…что должны рассматривать дела на лиц, подпадающих под Указ, и применять смертную казнь…независимо от времени его совершения…» Министерство государственной безопасности СССР, уникальный орган, переживающий пик своего могущества и права, пересматривает «законченные» следствием дела по-новому и настоятельно рекомендует рассмотреть вновь дела (Военной коллегии Верховного суда) и что применить к арестованным (казнь). Орган также считает необходимым провести заседание в тюрьме с рассмотрением дел на каждого обвиняемого в отдельности, однако «без участия сторон», «без права обжалования» и помилования. Да и приговор привести в исполнение «немедленно». (Выделено мною. – С.М.) Такой «протокол» применялся много тысяч раз в предвоенные годы и после войны.

Можно гадать, почему «немедленно». Что это – революционная целесообразность, партийная беспощадность или гранитный юридический символизм? «Немедленно!» – это когда уже не прибежит галопом, не успеет гонец от царя с указом о замене казни на двадцать, к примеру, лет каторги, как было с Достоевским и прочими при постылом и кровавом царизме.

11 апреля этого же года министр Абакумов подал Сталину еще один документ, тоже под грифом «Совершенно секретно»: «При этом представляю список на 35 арестованных изменников родины, шпионов и террористов, которых МГБ СССР считает необходимым в первую очередь осудить в Военной Коллегии Верховного Суда СССР к смертной казни… Прошу Вашего разрешения».

Среди прочих в списке был и находящийся в заключении пятый год Худяков Сергей Александрович. Сталин прошелся по безнадежным для фигуранта смертно-исчерпывающим хлестким строкам справки:

 

«…он же Ханферянц Арменак Артемиевич, маршал авиации, бывший командующий 12 воздушной армией, 1902 года рождения, армянин, сын владельца рыбного промысла, бывший член ВКП (б) с 1924 г. Арестован 18 марта 1946 г. Обвиняется в шпионской деятельности. Агент английской разведки.  В 1918 г. был завербован в гор. Баку английской разведкой, по заданию которой, скрыв свою настоящую фамилию, национальность и социальное прошлое, внедрился на военную службу в Красную Армию и пролез в ряды ВКП (б). На протяжении многих лет выдавал себя за Худякова Сергея Александровича, сына железнодорожного машиниста, тогда как на самом деле происходит из семьи владельца рыбного промысла Ханферянц. Являясь агентом английской разведки, в 1918 г. дезертировал из красногвардейского отряда и, перейдя на сторону дашнаков, участвовал в вооруженной борьбе против Советской власти. В том же 1918 г. входил в состав конвойной команды, сопровождавшей на расстрел 26 бакинских комиссаров. По заданиям английской разведки перебрасывался в период 1918–1919 гг. в расположение частей Красной Армии и доставлял англичанам шпионские сведения...»

 

Черкнул красным карандашом последнюю абакумовскую строку и поставил свою коронную – «И. Ст.». Разрешил...

Расстреливали весь год, словно подустали от трехлетнего затишья и боялись, что смертную казнь в широкой и веселой стране опять отменят. Абакумов, жалуясь Сталину на один-три процента оставшихся врагов, ранее клянчил у Сталина вернуть казнь: «Народ просит...» – «Знаю, знаю», – отмахивался вождь. Всему свое время, и время пришло.

10 июня 1950 г. был расстрелян заместитель командующего 37-й армией по тылу, попавший в плен в сентябре 1941 г. в «киевском котле», генерал-майор Павел Артеменко. В августе 1950 г. расстреляли до двадцати генералов. В какой-то день могли после приговора расстрелять одного, а в иной день сразу троих и больше. 24 августа распрощались с жизнью два героя Советского Союза – маршал Советского Союза (казнили его в звании генерал-майора), бывший сталинский выдвиженец Григорий Кулик и генерал-полковник Василий Гордов. На следующий день расстреляли генерал-майоров: Филиппа Рыбальченко, бывшего командира 13-го стрелкового корпуса 12-й армии Южного фронта Николая Кириллова и бывшего командующего этой армией Павла Понеделина. 26 августа под пули пошли еще трое: бывший командующий ВВС 2-й ударной армии генерал-майор авиации Михаил Белешев (тут шансов было очень мало – командиром 2-й ударной был повешенный в 1946 году в Москве генерал Андрей Власов), генерал-майор войск связи Михаил Белянчик и начальник артиллерии 61-го стрелкового корпуса 13-й армии Западного фронта комбриг Николай Лазутин (попал в плен в июле 1941 г). 28 августа расстреляли генерал-майоров: начальника штаба 3-й гвардейской армии Юго-Западного фронта Ивана Крупенникова (попал в плен в конце Сталинградской битвы, в декабре 1942 г.), начальника военных сообщений 24-й армии Резервного фронта Максима Сиваева (попал в плен после окружения армии в октябре 1941 г. под Вязьмой) и командира 43-й стрелковой дивизии Владимира Кирпичникова (был в плену у финнов).

28 октября 1950 г. в Сухановской тюрьме МГБ поставили к стенке заместителя командующего Черноморским флотом по политчасти контр-адмирала Петра Бондаренко (другие адмиралы сидели свой срок). В этот же день в этой же тюрьме под жестоким следствием умер забитый чекистами генерал-лейтенант танковых войск Владимир Тамручи, арестованный еще в 1943 г. и осмелившийся написать Сталину письмо по поводу причин провала Харьковской операции. Ранее, 23 августа 1950 г., уже в Бутырской тюрьме умер от пыток бригадный врач (генеральское звание, один ромб в петлице) Иван Наумов из того же списка. На второй день войны, 23 июня 1941 г., под Белостоком заместитель начальника Санитарного управления Западного фронта (ранее Белорусского военного округа) бригврач Наумов попал в немецкий плен вместе с госпиталем 10-й армии. В плену был главным врачом госпиталя, в котором лечились советские военнопленные... Был арестован, как и маршал Худяков, в декабре 1945 г., согласно постановлению генерал-полковника Абакумова, также пять лет длилось следствие по обвинению по 58-й статье. В заключении о смерти писалось о «двухсторонней пневмонии, хронической аневризме и инфаркте».

Среди расстрелянных генералов были и те, которые, очевидно, этого заслужили за сотрудничество с немцами в плену в период войны: комбриг Иван Бессонов был начальником отдела боевой подготовки Главного управления погранвойск НКВД СССР и затем командующим Забайкальским пограничным округом; комбриг, бывший командир 48-й стрелковой дивизии Михаил Богданов; генерал-майоры командир 171-й стрелковой дивизии Александр Будыхо, командир 13-й стрелковой дивизии Андрей Наумов, командир 48-й стрелковой дивизии Павел Богданов и командир 4-го корпуса 3-й армии Западного фронта генерал-майор Евгений Егоров.

Но большинство расстрелянных в 1950-м генералов и маршалов честно и по-боевому, а кто и геройски, выполняли свой долг на фронтах. Например, генерал-майор Михаил Николаевич Белянчик (1904–1950). Во время Великой Отечественной войны – полковник, был начальником связи 1-й гвардейской армии, участник Сталинградского сражения, потом воевал в составе 1-го Украинского фронта. Двенадцать раз упомянут в приказах Верховного Главнокомандующего. Имел семь боевых наград, орденов. У иного военачальника на послевоенной фотографии, наверное, больше, однако нужно учитывать, когда получены награды. У Белянчика орден Ленина, два ордена Красного Знамени, орден Богдана Хмельницкого II степени, орден Отечествен-ной войны и два ордена Красной Звезды получены за три года войны (1943–1945). После войны генерал Белянчик – слушатель Высших академических курсов при Военной академии связи имени Буденного. Был арестован 15 мая 1947 г. и обвинен в том, что в декабре 1946 г. «в здании академии учинил антисоветскую надпись с террористическим выпадом». А в январе 1947 г. «в период перевыборной кампании в Верховный Совет РСФСР написал антисоветскую листовку. Проводил антисоветскую агитацию». Интересно, что это была за надпись да еще «с террористическим выпадом»³? В августе 1950 г. был приговорен к расстрелу за «контрреволюционную агитацию и пропаганду террора».

1 октября 1950 г. в два часа ночи, спустя час после оглашения приговора, расстреляли показательно, во второй столице, первых жертв «Ленинградского дела»: Н.А. Вознесенского, А.А. Кузнецова, М.И. Родионова, П.С. Попкова, Я.Ф. Капустина и П.Г. Лазутина. Их прах тайно захоронили на Левашовской пустоши под Ленинградом.

В конце октября министр Виктор Абакумов подал Сталину еще одну «совершенно секретную» записку:

 

«При этом представляю список на остальных арестованных по ленинградскому делу.

МГБ СССР считает необходимым осудить Военной Коллегией Верховного Суда СССР в обычном порядке, без участия сторон, в Лефортовской тюрьме, с рассмотрением дел на каждого обвиняемого в отдельности:

Первое. – Обвиняемых, перечисленных в прилагаемом списке с 1 по 19 номер включительно: СОЛОВЬЕВА, ВЕРБИЦКОГО, ЛЕВИНА, БАДАЕВА, ВОЗНЕСЕНСКОГО, КУБАТКИНА, ВОЗНЕСЕНСКУЮ, БОНДАРЕНКО, ХАРИТОНОВА, БУРИЛИНА, БАСОВА, НИКИТИНА, ТАЛЮШ, САФОНОВА, ГАЛКИНА, ИВАНОВА, БУБНОВА, ПЕТРОВСКОГО, ЧУРСИНА, – к смертной казни – расстрелу, без права обжалования, помилования и с приведением приговора суда в исполнение немедленно… (Ниже следует список из 19 человек – к 25 годам заключения в тюрьму и в особый лагерь каждого. – С.М.)

Прошу Вашего разрешения.

В. Абакумов.

7220/А

24 октября 1950 г.»

 

Через три дня были расстреляны, уже в Московской Лефортовской тюрьме, А. А. Вознесенский – министр просвещения РСФСР (родной брат расстрелянного за три недели до этого председателя госплана СССР Н. А. Вознесенского), в годы войны бывший ректором ЛГУ; М. А. Вознесенская – первый секретарь Куйбышевского райкома партии Ленинграда (родная сестра Н. А. Вознесенского); Н. В. Соловьев – первый секретарь Крымского обкома, ранее председатель исполкома Ленинградского областного Совета; Г. Ф. Бадаев – второй секретарь Ленинградского обкома ВКП (б); А. А. Бубнов – секретарь Ленгорисполкома и другие руководители-питерцы. Еще одиннадцать человек казнили через день, 28 октября. В последний день месяца, 31 октября 1950 г., ВКВС был приговорен по обвинению «в преступной связи с врагами народа и способствовании им в проведении вредительско-подрывной работы» и в тот же день в Лефортовской тюрьме расстрелян беспартийный служащий 1908 года рождения, коренной петербуржец, заведующий спецхозяйством Ленинградского горисполкома Валентин Осипович Белопольский. Место захоронения – Донской крематорий, могильник № 3⁴.

Вся абсурдность происходящего уже в «новое» и «светлое» послевоенное время заключалась в том, что никто из пострадавших жертв не мог предположить такого расклада событий и такой участи.

Аресты и судебные процессы продолжались и в последующие, 1951–1952, годы; общее количество погибших по «Ленинградскому делу» составило около 30 человек. В этом скорбном расстрельном списке маршал авиации Сергей Худяков стоял первым, первой «черной» ласточкой. 18 апреля 1950 г. он был приговорен к высшей мере наказания и в тот же день расстрелян.

«Черная ласточка»... Старинную грузинскую застольную песню «Лети, черная ласточка», «Гапринди шаво мерцхало», – любил слушать вождь. «Ни власть, ни кровь врага, ни вино никогда не давали ему такого наслаждения. Всерастворяющей нежностью, мужеством всепокорности, которого он в жизни никогда не испытывал, песня эта, как всегда, освобождала его душу от гнета вечной настороженности… Она окрашивала всю его жизнь в какой-то фантастический свет судьбы, в котором его личные дела превращались в дело Судьбы. Лети, черная ласточка, лети...» – размышляет прозорливый Фазиль Искандер в романе «Сандро из Чегема». Фантастический свет… До смерти «бессмертного» оставалось два года.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

1. А.А. Кузнецов (1905–1950), секретарь ЦК ВКП (б), в годы войны, в блокаду, секретарь Ленинградского горкома партии, после войны заменил А.А. Жданова на посту руководителя Ленинградского обкома. Н.А. Вознесенский (1903–1950), член Политбюро ЦК ВКП (б) партии, председатель Госплана СССР, заместитель председателя Совета Министров СССР, возможный преемник Сталина, вождь сам как-то об этом обмолвился.

2. Писатель Юрий Домбровский, «уцелевший свидетель трагедии тридцать седьмого года», назвал свою главную книгу «Факультет ненужных вещей». Речь идет о советском правоведении периода А. Вышинского и В. Ульриха, когда признание считалось «царицей доказательств».

3. «Надпись» и «террор» были настолько фундаментальным обвинением, что М. Белянчика реабилитировали только в апреле 1991 года.

4. «Общая могила № 3», здесь были захоронены «политические», казненные в 1945–1952 годах. В «Общих могилах» № 1 и № 2 покоятся жертвы репрессий 1930–1942 гг. и 1942–1944 гг. соответственно. Сброшенный в общие ямы прах сожженных в крематории считался «захоронением невостребованных прахов».