Рудольф Фурман

ПАМЯТЬ ДЕТСТВА

Жизнь свою почти итожа,
будучи здоров и сыт,
Нет да нет, но вспомню всё же
тот, послевоенный быт.

Помню сумрачное небо,
путь до школы по утрам,
и как жадно запах хлеба
я у булочной глотал.

Забывая про ученье,
на нее глаза косил.
Вровень с ней свое движенье
я невольно тормозил.

И смотрел через витрину,
большеглаз и худоба,
на чудесную картину –
на батоны и хлеба,

на поддоны и на полки,
на весь булочный бедлам,
а поджаристые корки
я глазами поедал.

А потом бежал вприпрыжку,
чтобы в класс не опоздать...
Вот такой я был мальчишка...
Есть о чем повспоминать...

ВЕЧНАЯ ДРАМА

День угасал,
но не желал уйти,
цеплялся то за мебель,
то за шторы,
слабеющий, он всё еще светил,
но тень росла;
отвоевав углы,
на комнатные вылилась просторы.

И я смотрел
на вечную из драм,
в которой очередность
очевидна:
то торжествует мрак
по вечерам,
а по утрам следа его
не видно.

В таком порядке
справедливость есть,
и было бы разумно
и не лишне,
когда бы
неминуемая смерть
во времени
чередовалась с жизнью.

* * *
Этот день ничего не обещал, –
ни хорошего, ни плохого.
Он вставал медленно, не спеша,
будто его молодая душа
с трудом освобождалась от сна ночного.

Будто наперед знала она, –
удивительная догадка, –
что едва ли хватит сил у меня
исчерпать новый день до дна,
без остатка.

Но мне хватало радоваться ему,
следить, как шаг за шагом,
он медленно поднимался,
раздвигая тьму,
над домами и монастырским садом.

Я наблюдал за ним, а он за мной,
И когда он небо заполонил собою,
Я понял, что всё в порядке с его душой,
И то, что и мне хватило сил,
от него не скрою.

* * *
Перестали мучить сны,
но пришла пора бессонья:
в голове толпятся дни –
не остывшие уголья
пережитых драм, невстреч,
неудач и безвременья,
что душа смогла сберечь
для ночного осмысленья.

За окном фонарный свет
проявляет тьмы детали.
Никому и дела нет
до моей ночной печали.
Но приходят чередой
в полусонное сознанье
из той жизни прожитой
лица и воспоминанья.

Мучаюсь в ночи, не сплю,
памяти не доверяю,
узнаю – не узнаю,
снова жизнь переживаю.

* * *
Какой же смысл в писании стихов,
откуда эта радость, эта мука –
от дальних предков ли, от тех веков,
от музыки какой, какого звука?

Кто дал мне слух, чтоб слово привечать
и расставлять в порядке нужном,
обычное... Зачем ему звучать
волнующе, светло, неравнодушно?

Какая же убийственная страсть
сбивать слова в табун ли, в птичью стаю!..
Еще не раз мне в эту ересь впасть,
а без нее как жить – не представляю...

                 Нью-Йорк