Письма Г.П. Федотова к М.А. Зенкевичу

 

1.

15 сент[ября]

[1912 г., ст. Ассерн]

 

Дорогой Миша!

Не знаю, когда и где найдет тебя это письмо. Моя лень виновата в том, что потерял тебя из виду и не знаю, в Саратове ли ты еще. Из письма брата я знаю, что ты 1) отделался от солдатчины, 2) признан неблагонадежным и 3) посылал мне письма, которых я не получал. Второе меня радует только отчасти: я понимаю, что это тебе может сильно затруднить поступление, скажем, в банк (кстати, что с ним) и обречь тебя на судебное красноречие. Но третье меня уже совсем не радует. Впрочем, чтобы быть правдивым, я должен сказать, что получил одну открытку от тебя, но отнесся к ней так же, как к письмам всех моих друзей. Не подражай мне в этом, прошу тебя, и извести меня о своих делах.

Не знаю, умеешь ли читать почерки, прочтешь ли в моем то, что я вижу в нем с несомненною ясностью: следы моего теперешнего состояния¹. Давно я не помню себя в таком. Чувствую, что обращаюсь в животное, только в дурное. Может быть, это пройдет?

Апатия почти ко всему, но главное, ощущение нравственной тяжести, всё теперь к земле, т. е. не к Земле, а в грязь.

И это несмотря на относительное одиночество, чистую осень и море. – Мне живется тут прекрасно.

Вместо того, чтобы жаловаться, я хотел тебе рассказать, Миша, то, что я считаю самым серьезным, случившимся со мной за это лето. Я выяснил свое отношение к теософии. Мне кажется, что это тебя интересует. Я ничего не хочу сказать, кроме того, что прочел Steiner’а², но я приступил к нему с сознанием, что это самое веское, что оккультизм может сказать3 о себе. И читал я его не замыкаясь, с открытой душой. Некоторые вещи меня даже потрясли. Но тем печальнее общий итог. Возможно ли это? Да, возможно, но маловероятно. А главное, для меня почти безразлично. Узнав это, я не спасу своей души; не зная, не теряю надежды спасти ее. Это очень рассудительная религия, два ада, два Бога, основанная на одном любопытстве. Это астрофизика с⁴ интересами и языком естествознанья⁵, конечно, не 20-го, а 16 столетия. Теософия страшно дорожит своим характером «научности» (вот как «научный социализм») и презирает сердце, мечтательность, то, что мы назвали бы мистикой. Ее «опыт» – это в буквальном смысле психологическое экспериментирование. Я не сомневаюсь, что, следуя ее методу, я переживу или «увижу» всё то, что она обещает мне, но без малейшей уверенности в том, что это истина. Я должен отдать годы жизни на упорный и одинский труд⁶, на сложную гимнастику духа, подойти к порогу безумия, испытать раздвоение личности, встретиться со своим двойником, и для чего? Чтобы узнать прошлое солнечной системы? Меня предупреждают, что всё это крайне опасно; что нужно быть сильным и уравновешенным для этого искуса, что я могу сойти с ума, расстроить и погубить свою нравственную личность – это убеждает меня только в серьезности и правдивости этих любознательных людей. Поразительнее всего для меня их нравственная банальность. Они серьезно убеждены (как Бокль⁷ когда-то), что нравственные понятия не изменяются, что добро и зло для всех ясно, причем эти добро и зло представляют как современный англичанин, a business man⁸: трезвость, золотая середина во всем, труд, справедливость, поменьше дряблости и фантастики. Право, я думаю, что теософия – настоящая религия для человечества 20 века, религия радиоактивности, Х-лучей, и т. д. Ни одно искусство не стоит в такой связи с практическим оккультизмом, как фотография. Эти оттиски, клише, астральные отображения, всё это несомненно навеяно, если не Рентгеном, то Даггером. Они говорят только о духе, отрицают телесность на словах, но обращаются со своим духом, как с невесомой жидкостью, говорят о духовных цветах, звуках и запахах. И все-таки она ничуть не более чудесна или нелепа, чем Конт и Спенсер⁹. Я думаю, что много из ее идей войдет в науку будущего, но не в таком безвкусном виде, как теперь, когда она стремится дать окрошку из Парацельса, Платона, Веда, ап[остола] Павла и Маркони (телеграф)¹⁰.

Всё это грустно, Миша, потому что отнимает еще одну надежду – позолотить дерево жизни. Помнишь – «Gran Iede Theorie»¹¹... Я не хочу еще новых серых паутин. Мы с тобой в них путались достаточно.

Хочешь я скажу тебе правду? Мне никого так не хочется видеть, как тебя. Ты единственный, с кем я могу быть, как с самим собой. Но этот год мы, вероятно, не встретимся. Я просил о «переводе» в Киев. Пока мой адрес: Ассерн Лифл[яндской] г[убернии]. Санатория Красн[ого] Креста.

15 сент[ября]

Г. Федотов

_________________________________

Письмо на восьми страницах черными чернилами. Датировка ГМИРЛИ: до 1917 года. КП 56195/56. РОФ 6151/3. Ф. 247. Оп. 1. Ед. хр. 26. Лл. 13-16.

1. Письмо написано из ссылки в Ассерне, где Федотов находился до декабря 1912 года.

2. Рудольф Штейнер (Rudolf Joseph Loz Steiner, 1861–1925), австрийский эзотерик и оккультист, основоположник антропософии. Подчеркнуто в тексте.

3. Подчеркнуто в оригинале.

4. В оригинале зачеркнуто «приемами».

5. В оригинале в слове «естествоиспытателя» перечеркнута часть «-испытателя» и сверху исправлено на «-знанья».

6. Одинский труд – здесь: бесконечный, упорный философский поиск.

7. Бокль, Генри Томас (Buckle, Henry Thomas, 1821–1862), английский историк, последователь Конта. Считал моральные законы неизменными, применял научные методы к изучению законов развития общества.

8. В оригинале зачеркнуто «busyman», исправлено на «business man».

9. Конт, Исидор Мари Огюст Франсуа Ксавье (Comte, Isidore Marie Auguste François Xavier, 1798–1857), французский философ, основоположник позитивизма и социологии. Спенсер, Гербер (Spencer, Herbert, 1820–1903), английский философ, психолог, социолог, один из основоположников эволюционизма.

10. Парацельс (Paracelsus, 1493–1541, наст. имя Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм, Philippus Aureolus Theophrastus Bombastus von Hohenheim), швейцарский ученый эпохи Ренессанса, врач, алхимик, теолог, натурфилософ. «Веды» – собрание древнеиндийских сакральных текстов на санскрите, средоточие абсолютной истины. Маркони, Гульельмо Джованни Мария (Marconi, Guglielmo Giovanni Maria, 1874–1937), итальянский предприниматель и радиотехник.

11. «Великая Теория». Здесь – аллюзия на Теорию Форм Платона.

 

2.

Б/д [после 9 мая 1913 г., Петербург]

 

Дорогой Миша!

Если бы ты знал, как меня обрадовало твое письмо! Конечно, оно было первое, полученное мною, – иначе мое молчание нельзя было бы приравнять и к свинству, не оскорбляя бедного животного. Не то, чтобы я ждал от тебя первого известия – я собирался писать каждый день, – но ничего не мог выжать из себя: даже поздравительных карточек на Пасху не мог послать никому. Ты прав: меровинги¹ тут ни при чем. Но на Страстной были неприятности, которые меня расклеили, не хочется говорить о них.

Чтобы кончить о себе, через несколько дней еду в Париж. Зачем, и сам не знаю. Какой-нибудь маленький городок Италии больше соответствовал бы моему настроению. Я не могу без ужаса думать о шуме и грохоте, который меня ожидает. Даже французы начинают заранее казаться ходячими трупами. Ведь это моя последняя ставка на Европу. Англосаксы всё равно – по ту сторону моего понимания. Если не Франция, то остается Глухов², и может быть, мы тогда встретимся с тобой.*) Зачем же я еду? Я напоминаю себе о Лувре и Библиотеке, но может быть, тут сильнее говорит Волошин и воспоминания о Notre- Dame³. Во всяком случае, лучше было бы ехать со свежими силами.

А о твоих планах скажу, что я всей душой с ними, и не только за тебя рад, что тебя посетила большая идея, а и за себя прежде всего, потому что ты обещаешь воскресить полосу⁴ жизни, незабываемую для меня, просто единственную, когда и я жил. Я знаю, что мы во многом иначе восприняли ее, и это будет твоя жизнь, но что-нибудь и моего найдется...

Ты говоришь о Ропшине⁵. Без тебя тут вышел роман Григорьева «На ущербе» – это социал-демократия в 1908 г., написано женщиной и слабо, хотя интересно очень⁶. Но это Петербург, и я с трудом, убеждая себя, читал, что это не Христиания: так похоже на Гамсуна⁷. Я понимаю, что тебя заботит финал, и думаю, что дать его, т.е. по-настоящему, всё равно, что самому возродиться. Для тебя, мой милый, это значило то же самое, что написать великую вещь. Не знаю, совершится ли это, но во многом уверен, и в детстве особенно.

Пиши мне, как будет складываться, – а я из-за границы буду писать: у меня кроме тебя нет корреспондентов, а для путешественника писать – необходимость. Впрочем, месяца через 1½ думаю вернуться.

От Мандельштама слышал, что Нарбут купил Н.Ж.Д.В., а не С.М.⁸

 

*) P.S. т.е в русских чувствах, а не в Глухове, конечно⁹.

[Б/п]

________________________________

Письмо на четырех страницах черными чернилами. ГМИРЛИ: б/д, до 1917 года. КП 56195/61. РОФ 6151/8. Ф. 247. Оп. 1. Ед. хр. 26. Лл. 5-6.

1. Федотов писал диссертацию о епископах меровингской эпохи (См. Антощенко, 2014. С. 8).

2. Имеется в виду место рождения Владимира Ивановича Нарбута – с. Хох-ловка, Глуховского уезда, Черниговской губ. ЦГИА. Ф.14. оп. 3, д. 46750, Л. 6.

3. Волошин, Максимилиан (1877–1932), долгое время проведший в Париже, в литературных кругах был известен как «парижанин». Автор стихотворения «Notre-Dame» и других, упоминающих Собор Парижской Богоматери.

4. В оригинале зачеркнуто «часть».

5. В. Ропшин – литературный псевдоним Бориса Викторовича Савинкова (1879–1925), литератора, известного как руководитель Боевой организации партии эсеров (БОПСР), террорист и участник Белого движения.

6. Так в оригинале. Рафаил Григорьев – псевдоним Раисы Григорьевны Лемберг-Лифшиц (1833– ?). Ее роман «На ущербе» вышел в Петербурге в 1913 году (написан в 1907–1909 гг.). Изображавшийся в нем раскол в среде интеллигенции после неудач революции 1905 года вызвал полемику в критике, в частности, сопоставление с романом Ропшина-Савинкова «То, чего не было» (1913).

7. Христиания – городок, в котором жил главный герой романа «Голод» (Sult, 1890) норвежского писателя Кнута Гамсуна (Knut Hamsun, 1859–1952).

8. «Н.Ж.Д.В.» – «Новый журнал для всех». В. Нарбут стал его редактором в марте 1913 года. Предприятие потерпело финансовое фиаско, и он вынужден был продать журнал, выпустив всего два номера. См. Тименчик, Р. Владимир Нарбут. Русские писатели. 1800–1917. Т. 4: М-П. С. 229. «С.М.» – «Современ-ный мир», ежемесячный литературный, научный и политический журнал, издавался в Санкт-Петербурге-Петрограде с 1906 по 1918 год.

9. Приписка в конце первой страницы.

 

3.

Б/д [После 29 мая 1913 г., Париж]

Paris

 

Дорогой Миша!

Это значит, что я уже не могу делиться с тобой дорожными впечатлениями, описывать красоты Рейна и Кельнский собор – я пробыл в Германии около 10 дней – теперь я весь полон Парижем. Право, я не считал себя способным увлекаться такой современной вещью, как Париж. Я говорю о современном Париже, п[отому] что ни его музеи, ни старые церкви не произвели на меня такого сильного впечатления, как его улица, живая толпа. В первый раз, когда я утром вышел из своего отеля, меня охватила беспричинная радость и легкость, от которых я отвык давно. Этот ужасающий шум и безпередел (sic! – С.Ш.) не имеет в себе ничего страшного, американского. Это не машина, а живое море. Никакие архангелы в касках не управляют его волнами. Всё движется само собою, каким-то чудом избегает смертельной опасности, которая иногда кажется неминуемой.

Я в первый раз за границей не чувствую себя отчужденным от людей, хотя и не могу говорить с ними свободно. Сегодня я поймал себя на том, что положил руку на плечо почтальона, у к[оторо]го спрашивал дорогу. И я радуюсь, как мальчишка, когда вывертываюсь из-под колес трамваев и омнибусов. Ничего в отдельности прекрасного, что бы заставляло заглядываться и вызвало волнение, как в Риме, как в Петербурге. Груды старых домов без всяких претензий на стиль, но почему-то стройных; двойная линия деревьев – это называется здесь бульварами! – вдоль тротуаров, и море огней, живых, движущихся, бумажных, электрических, всевозможных по вечерам: вот и всё. Но л[ю]ди¹! Если возможна абсолютная простота, культура, которая совершенно утратила тяжесть своих цепей, п[отому] что стала совершенно естественной, так это только здесь. Пет[ербург], в сравнении с Парижем, город чопорных немцев. Мне кажется, что выйди я здесь на улицу в одних кальсонах, никто не обратил бы внимания. Рабочие ходят гордо в изодранных и донельзя засаленных блузах, и я, кажется, в первый раз в жизни не стыжусь своего костюма (п[отому] что я все-таки стыжусь его). Я любуюсь женщинами, и нахожу, что кокеток не так много, как я себе представлял. Наивных я не вижу, и маленькие девочки имеют вид первых любовниц, но эти хрупкие, часто болезненные личики очаровательны.²

Живу я в одной французской семье на полном пансионе, немного беседую с ними за столом, часов 5 провожу в библиотеке, а остальное время уходит на бродяжничество. Впрочем, я только третий день в Париже, чтобы описывать мой нормальный день. Как жаль, что тебя нет здесь! Мы бы с тобой познакомились с какими-нибудь милыми девочками и ездили бы за город, по Сене. А один я на это никогда не осмелюсь! Да и поговорить хочется часто с тобой! Помнишь теорию «собеседника»³? Я всегда придерживаюсь единственного.

Перед отъездом из Пет[ербурга] я зашел к Нарбуту Егору и показал рисунки брата⁴. Он сначала сказал «выразительно», потом отказался выразить определенное мнение и просил прислать еще образцы. М[ежду] прочим, он может устраивать рисунки в детских книгах. Пусть Борис⁵ спишется с ним.

Пиши мне поскорее и подробнее.

Твой Жорж Ф.

_______________________________

Письмо на восьми страницах карандашом. ГМИРЛИ: б/д, до 1917 года. КП 56195/57. РОФ 6151/4. Ф. 247. Оп. 1. Ед. хр. 26. Лл. 17-20.

1. В оригинале оторван правый верхний угол. Буква «ю» в слове «люди» восстановлена по смыслу.

2. Поверх текста в середине страницы рисунок девушки, сидящей на стуле, фиолетовым карандашом, в три четверти оборота.

3. Федотов ссылается на теорию немецкого философа, теолога и протестантского проповедника Фридриха Шлейермахера (Friedrich Daniel Ernst Schleiermacher; 1768–1834), согласно которой общение между людьми – это прежде всего общение между двумя равными индивидами.

4. Нарбут, Георгий (Егор) Иванович (1886–1920), художник-график и иллюстратор, член объединения «Мир искусства», брат В. Нарбута. Федотов по просьбе М. Зенкевича показывал Георгию Нарбуту рисунки Б. Зенкевича, брата Михаила, в будущем известного художника-графика. Мать Зенкевичей, Е.С. Зенкевич, неоднократно просила Михаила помочь Борису устроиться в Петрограде и показать его рисунки издателям («Зачем нести непременно Нарбуту?»). 20 февраля 1917 года. РО ИРЛИ. Ф. 773. Оп. 2. Ед. хр. 88.

5. Борис Зенкевич.

 

 

4.

Б/д [ок. Чебоксар]

 

Дорогой Миша!

Пишу тебе с Волги, за Чебоксарами где-то. Утро, на реке свежо и всё голубое. Хорошо, я в первый раз сегодня вздохнул легко. Первые три дня моего путешествия были слишком археологическими. А это самая утомительная из всех наук – археология, в буквальном смысле. В Ярославле, в Костроме я был на ногах целый день, на пароходе едва успевал отдохнуть и выспаться. Это не значит все-таки, что я ничего не вынес для души. Напротив, очень много. Но это были минуты просветления, за которые приходилось платить часами усталости. Зато эти минуты меня во многом примирили с Русью (но не во всем). Я не хочу обобщать. Ярославская Русь – это не вся Русь, да, пожалуй, и не самая глубокая. Но мне хотелось бы отдать себе отчет в том, что такое Ярославское православие. Это, прежде всего, что-то очень легкое, радостное, земное, – но умиленное. В сущности, тут у меня сталкиваются два разнородных впечатления: от Угличских куполов и от Ярославских фресок. Синие луковицы на хрупких шейках способны вызвать слезы у того, кто не утратил еще этой способности. Мне показалось, что я нашел слово, которое идет только к этому, русскому христианству (никак не католичеству): умиление. Эти шейки и шатры не могут значить ничего другого, как томление по небу (синему, синему) сквозь сосновый бор. Эти формы идут с севера, в Вологде, Архангельске они еще, должно быть, трогательнее. Ну, а Ярославль? Снаружи это пряничное, или куличное пасхальное тесто. Изразцы, пестрая раскраска, тройные ряды закомар¹, прелестные крыльца с переходами. Внутри всё расписано, не оставлено буквально квадратного аршина чистым. Всё кричит, всё яркое (или было ярким), синее, зеленое, красное. Рисунок приятный, хотя наивный и маловыразительный. Он напомнил мне Джоттовскую школу² (но здесь это конец XVII в[ека]!). Только вместо Джоттовской душевности здесь чистый рассказ, сказка, ненасытная любовь к подробностям. И какие истории, занимательные, иногда глубокие. Паперть, т. е. галерея вокруг всей церкви, расписана из Ветхого Завета и аллегорическими композициями. Сотворение мира по дням – чудесно, как и история Иосифа (жена Пентефрия очень реальна)³. Восточный вход – апокалипсис – тут и всадники на конях, и конь бледный (увы, говорят, перевод с немецкого), не страшен страшный сад⁴, «зверь» вызывает интерес, как в зоологическом саду.

Но сколько тут тем, уже утраченных церковью. Песнь песней, хотя и аллегоризированная, София. Я видел совсем незнакомые мне образы Софии и убеждался, что ключ к ней потерян в народной вере. Ни один сторож церковный не мог мне сказать, что такое София, т. е. я должен был явиться пропагандистом нового культа. Даже дьякон в Костроме упорно говорил о Софии Премудрой и не знал, где она у них нарисована. Иконы Софии принимаются народом за изображения Христа-отрока, и даже буквы на них (позднейшие?) «IC XC» подтверждают такое толкование. Но я подумал, что идея Софии и Логоса – одна, что они сливаются не в иконописном предании только, а и в теологии. Трубецкой⁵ сказал бы, что тут вещий инстинкт народа.

Я же с грустью констатировал, как обеднела даже в своей догматической жизни православная церковь. Авторы наших катехизисов просто переводили с немецкого или латинского и выбрасывали вся и всё, что не укладывалось в римско-католические схемы. И здесь западничество! Но католическая догма не умирает и после Тридентского собора⁶. Иезуиты создали культ сердца Иисусова – м[ожет] б[ыть] самый пламенный на католич[еском] Западе. Ну вот, видишь, начал за здравие, кончил за упокой. Повторяю, легко и радостно в Ярославских церквях, не то, что в Москве, – я убедился, что нельзя Успенский собор делать Св. Софией православия.

До свидания, Миша, приезжай поскорей в Саратов. Твой Жорж.

Часовенная 141.

________________________________

Письмо на восьми страницах черными чернилами. ГМИРЛИ: б/д, до 1917 года. КП 56195/60. РОФ 6151/7. Ф. 247. Оп. 1. Ед. хр. 26. Лл. 21-24.

1. Закомара – верхняя полукруглая или килевидная часть внешней стены церкви.

2. Джотто ди Бондоне (Giotto di Bondone, 1266 (1267? –1337), итальянский художник и архитектор, один из основателей Флорентийской школы живописи.

3. Безымянный отрицательный персонаж из Ветхого Завета, жена Потифара (Пентефрия), хозяина Иосифа в Египетском рабстве.

4. В оригинале «сад».

5. Трубецкой, Сергей Николаевич (1862–1905), религиозный философ, последователь Вл. Соловьева, в 1905 г. – ректор Императорского Московского университета.

6. Тридентский собор (13 декабря 1545 – 4 декабря 1563) – один из важнейших Соборов Католической церкви, проходивший в г. Тренте (Триденте, Tridentum, Италия), созванный для отпора Реформации.

 

 

5.

4 июля [1914 г., Саратов]

 

Дорогой Миша!

Я в самом деле ужасно долго не писал тебе, сам знаю, что нехорошо, и даже причин подыскать не умею: так, по врожденному свинству – suitas innata¹. Что тебе было бы всего интереснее знать? Ларисса, вероятно, не приедет совсем. Она написала, что у Муси² скарлатина – правда, в очень легкой форме, и что по окончании срока изоляции они думают поехать куда-нибудь в южную Францию. Южная Франция – это твой рок, Миша. Но я все-таки надеюсь увидеть тебя в Саратове. Ольга Андреевна³ в этом году – верх нелюбезности (не по отношению ко мне, а к гостям). Я не думаю, чтобы она пригласила тебя погостить. Но если ты будешь в городе, мы бы придумали что-нибудь, и ты мог бы проводить у нас время. Ты ведь хотел повидаться с мамой⁴? Только одно: в конце июля, числа 27, я, кажется, поеду в Тамбов, на открытие мощей⁵. Хотел бы, чтобы ты приехал пораньше. Моя жизнь неспокойная. Хорошо еще, что днем за книгами. А вечером печальная необходимость ухаживать за В.М.⁶ – впрочем, от этого я уклоняюсь, но это не способствует общему удовольствию. Наш кружок сжался до 5 человек, пятая барышня, подруга В.М., в которую я чуть не влюбился.

В конце концов я даже бросил Затишье⁷, и целую неделю живу в Саратове (ездил на археологические раскопки⁸). Сегодня возвращаюсь; здешняя пыль немножко повыбила дурь из головы. И все-то это я весной предвидел. В результате я не прибавил ни фунтика, да и работа продвигается очень медленно. Не увидишь, как и лето пройдет. Приезжай, Миша.

Твой Жорж.

Никольская 7.

4 июля.

_______________________________

Письмо на четырех страницах черными чернилами. ГМИРЛИ: датировка частично соответствует авторской, 4 июля [1914 г.]. КП 56195/58. РОФ. 6151/5. Ф. 247. Оп. 1. Ед. хр. 26. Лл. 7-8.

1. Врожденное желание, стремление (лат.).

2. Неустановленное лицо.

3. Родная сестра матери Г.П. Федотова Ольга Андреевна Буковская (урожд. Иванова, 1854 –?).

4. Е.С. Зенкевич в то время жила в Саратове.

5. Открытие мощей Святого Питирима, епископа Тамбовского, должно было состояться в Тамбове 25-29 июля 1914 года.

6. Неустановленное лицо.

7. Вероятно, речь о даче Буковских в окрестностях Саратова, где Федотов бывал в июле 1914 г. и раньше. Затишье также упоминается Федотовым в письме Дмитриевой 20 мая 1909 г. из Саратовской тюрьмы: «Ты, верно, освободилась пока от экзаменационной страды, и мы могли бы гулять в Затишье» (Федотов, 2008a. С. 139). В примечании 7 к этому письму (Федотов, 2008a. С. 140) Затишье описывается как «село в Бугурусланском уезде Саратовской губернии». Однако Бугурусланский уезд с 1781-го по 1928 год был частью Самарской губернии и находился прибл. в 490 км от Саратова.

8. Федотов был членом Саратовской губернской ученой архивной комиссии (СГУАК/СУАК) с 1914 года. В 1913–1915 годах в Саратове под эгидой СГУАК велись археологические раскопки, в которых он принимал участие. См. Антощенко, 2020; Гусакова, 2006.

 

 

6.

20 июля [1914 г., Саратов]

 

Дорогой Миша!

У нас в деревне привезли известие, что война объявлена¹. Не знаю, ты может быть уже в добровольцах. Я не удивился бы этому, зная твое настроение. Я сам как-то не имею сил протестовать. Точно одурел и почти радуюсь гибели цивилизации. Конец убогому шутовству нашей жизни. Под [неразб.]² будет легче дышать.

Приезжай, если можешь, сюда. Ларисса только что приехала, совершенно неожиданно. У нее уже был взят паспорт в Германию на какие-то воды. Вдруг в Варшаве крепость горит и паника³. Она выглядит болезненно, у нее что-то с печенью. Я писал тебе, Миша, но в Стрельну, в какую-то колонию⁴. Мне очень жаль, если письмо пропало. Там было о разных вещах, которые теперь отошли далеко.

Я завтра, вероятно, уезжаю в Тамбов. Теперь, право, не до сушеного угодника, которого там открывают⁵. Но я все-таки поеду на несколько дней, если только спектакль не отменен. К 1-му августа буду в Саратове. Очень хотел бы тебя видеть.

Вспоминаю наши с тобой разговоры весной. Думали ли мы, что мировая война так близко? У меня такое ощущение, что от Парижа осталась груда пепла. А Йена, Нюрнберг, милые городки по Рейну… Мне их немного жаль. О России как-то не думается. Не верится, что она будет театром. Менее всего думаю о людях, стал совсем бесчувственным. Приезжай, милый.

Твой Жорж Ф.

_______________________________

Письмо на четырех страницах черными чернилами. ГМИРЛИ: датировка частично соответствует авторской, 20 июля [1914 г.]. КП 56195/59. РОФ 6151/6. Ф. 247. Оп.1. Ед. хр. 26. Лл. 11-12.

1. 20 июля (1 августа) 1914 г. был издан Высочайший манифест Николая II о вступлении Российской империи в войну с Германией.

2. Возможное прочтение: «грозой».

3. Варшавская (Александровская) цитадель построена после восстания 1830 года по приказу Николая I как часть оборонной линии Российской империи.

4. Пригород Санкт-Петербурга, популярное дачное место, где с начала 19-го века существовало поселение немецких колонистов.

5. Имеются в виду мощи Святого Питирима, епископа Тамбовского.

 

 

7.

16 июля [1915 г., с. Татищево, Саратовской губ.]

 

Дорогой Миша!

Сейчас я не собираюсь говорить с тобой по душе – о многом, о чем хотелось бы, особенно в наше тяжелое время. Но у меня есть некоторая надежда на то, что вскоре мы могли бы увидеться. Ты ведь знаешь, что 28 июля слушается дело Бориса, и ты вызываешься в качестве свидетеля¹. Конечно, дальность расстояния освобождает тебя от обязательной явки; не думаю также, чтобы ты мог быть полезным для брата. Но это дает тебе право на отпуск, и почему бы тебе не воспользоваться им? Приезжай, Миша. Мне надо поговорить с тобой о России, на этот раз не за тем, чтобы спорить, а чтобы опереться на твою веру. Моя малодушествует.

Впечатления здесь кругом не из веселых. Но у меня такой маленький угол зрения, я сижу, как в норе, ничего не вижу. А ведь то, что сейчас делается в России в деревне, гораздо важнее генеральных сражений. Здесь клич к будущему. Россию никто не может погубить, если она сама себя не погубит. Но кажется, что она хочет гибели.

Не так я живу здесь, как хотел весной. Думал я оставить себе хоть час свободный на каждый день, чтобы писать – всё равно о чем, п[отому] что опротивело читать чужие книги. Но теперь я ничего не делаю, кроме как читаю.

Лето почти прошло, а я не сделал и половины работы. Одно только эгоистическое преимущество дает эта зубрежка: настилается какой-то туман между мной и жизнью, и от него не так страдаешь.

Живем мы в Татищево, в лагерном поселке, здесь ничего, в такое прохладное лето². Если приедешь, сходим в Николаевский Городок³. Буковские здесь, П.П.⁴ сейчас в Москве, не приезжал сюда. Адрес мой: «Татищево. Лагерная. Мне».

Жду тебя или скорой открытки.

Твой Жорж.

МЗ письма. Федотов Георгий Петрович⁵.

________________________________

Письмо на четырех страницах черными чернилами. ГМИРЛИ: датировка частично соответствует авторской, 16 июля, до 1917 года. КП 56195/54. РОФ 6151/1. Ф. 247. Оп. 1. Ед. хр. 26. Лл. 9-10.

1. Дело Б.А. Зенкевича в суде слушалось 28 июля 1915 года. См. также письмо матери Е.С. Зенкевич Михаилу Зенкевичу от 27 июня 1915 года. РО ИРЛИ. Ф.773. Оп. 2. Ед. хр. 88.

2. Татищево – поселок под Саратовом, где Федотов в это время находился на военных сборах. См. Федотов, 2008a. С. 201-202.

3. Николаевский Городок – поселок под Саратовом, где родился М. Зенкевич. Основан в 1829 г. по решению императора Николая I для поселения воспитанников Московского воспитательного дома (колонистов).

4. Буковские – семья тети Федотова по матери, Ольги Андреевны Буковской. П.П. – неустановленное лицо.

5. Приписка синим карандашом почерком Зенкевича на последней странице.

 

 

8.

17/4 апреля [1918 г., Петроград]

 

Дорогой Миша!

Давно должен был написать тебе и поговорить обстоятельно. Но странно сказать, веду такой образ жизни, что с трудом находишь час для письма...

Прежде всего хотел выразить тебе свой восторг, когда прочел твои стихотворения¹. Пусть они мне большею частью были знакомы. Но ты знаешь, какой я тяжелый на восприятия в искусстве – консерватор. Мне нужно перевоспитываться для всего нового. И потом, твои стихи я могу вполне воспринять одновременно и ухом, и глазом. Иначе многое пропадает. Теперь уже первое впечатление остыло: не стану писать. Хотя мне опять представилась соблазнительной мысль написать о тебе – в каком-н[ибудь] журнале или хотя бы в газете. Нет у меня для этого данных, но, м[ожет] б[ыть], я это и сделаю.

Вторую корректуру я еще не получал. Ее просил для правки – такой точный и внимательный корректор – Лозинский. Я надеюсь, ты не сердишься, что я сказал ему о твоей книге, зная, что ты убежден в его абсолютной корректности. Он сделал очень высокую, но справедливую оценку твоего таланта, и просил у тебя разрешения поставить на обложке фирму Гиперборея. Не знаю, как ты отнесешься к этой марке, м[ожет] б[ыть], она тебя не удовлетворяет, но без твоего согласия, конечно, она поставлена не будет.

Между прочим, ты ошибся, внутренний заглавный лист будет, и нет надобности начинать первую страницу с заглавия.

О твоих служебных делах говорил с Варей Васильевной². Управление переведено в Москву, и большинство служащих, в том числе она и Навашин, остались за штатом³. О тебе она не могла сказать наверное, но говорила, что кто-то видел твою фамилию в списках принятых. Передают, кроме того, что все, согласные переехать в Москву, там будут приняты. Во всяком случае, это разговоры. Бесспорно то, что твой ближайший начальник – в Москве, и что тебе полагается получить около 1000 р[ублей] денег – тоже в Москве. За январь (забастовку) ничего не дадут, но за усеченный февраль и 1½ месяца вперед при расчете выдадут всем. Вывод, тебе надо ехать в Москву.

О себе скажу, что я занят новой любовью – как бы ты думал, к кому? К России. Поздно, скажешь. Что делать? Медлителен я и косен, но шел к России вот уже 10 лет. Всё какой-то лед оставался, но теперь всё растаяло. Как новообращенный, не могу удержаться от слов. Моя жизнь теперь связана с кружком (не знаю, говорил ли я тебе о нем) – как бы определить его? – религиозного социализма⁴. Теперь мы выпускаем маленький журнал⁵. Когда выйдет, пришлю тебе. Ты не можешь представить себе в Саратове, какая теперь всюду идет подземная, но горячая работа. Сколько братства, религ[иозных] обществ, кружков живут, сколько зарождаются. Зреет мысль о религиозном ордене, связанном с Церковью. Здесь тоже великий ледоход. Но я здесь упираюсь, не отдаюсь течению всецело, хочу сохранить личное отношение. Церковь влечет меня и отталкивает одновременно. Постом я часто бываю в церкви, это очищает и дает силы. Но черта остается непереходимой, и я с болью думаю о том, что не могу говеть и причащаться. Без этого Пасха – не полный праздник.

Я послал в Саратовский Унив[ерситет] свою кандидатуру на кафедру всеоб[щей] истории⁶. Карсавин⁷ не едет. Кажется, для нас с тобой окончился Петербургский период истории. Поближе к Азии, к Сибири. Но Европа не умерла для меня – всё еще святая.

Юлия Николаевна⁸ в Финляндии в санатории. У нее было сильное кровотечение, и она сильно испугалась. Надежда Артуровна пережила безработицу, но теперь вернулась в свой банк и в дом Исаковых, т.к. Анна (?)⁹ вернулась из Оптиной Пустыни. Иногда она заходит ко мне, изредка.

Я останусь здесь всю весну и лето. Нужно много работать напоследок. Напиши мне побольше о твоем внутреннем состоянии.

Твой Жорж.

________________________________

Письмо на четырех страницах черными чернилами. ГМИРЛИ: датировка частично соответствует авторской, 17(4) апреля [1914 г.]. КП 56195/55. РОФ 6151/2. Ф. 247. Оп. 1. Ед. хр. 26. Лл. 1-3.

1. Имеются в виду стихи из подготавливаемой Федотовым и Лозинским второй книги Зенкевича «Четырнадцать стихотворений».

2. Так в оригинале. Неустановленное лицо, судя по контексту, сослуживица Зенкевича по Управлению железных дорог в Петрограде.

3. Неустановленное лицо, по содержанию письма сослуживец Зенкевича по Управлению железных дорог в Петрограде

4. Кружок «Воскресение», организованный Федотовым с А.А. Мейером.

5. Кружком «Воскресение» был выпущен один номер журнала «Свободные голоса», редактором которого и автором одной из статей был Федотов.

6. Федотов работал в Саратовском университете с 1920-го по 1922 год.

7. Карсавин Л.П. (1982–1952), профессор историко-филологического института, ученик И.М. Гревса.

8. Неустановленное лицо.

9. Надежда Артуровна, Исаковы, Анна – неустановленные лица.

 

 

9.

23/10 апр[еля] [1918 года, Петроград]

 

Дорогой Миша!

Ты, может быть, станешь ругать меня, но поверь, что мною руководит только желание видеть твою книжку безупречной и обеспечить ей самое широкое распространение. Поэтому-то я и вступил в переговоры с Лозинским, увидав с его стороны большой интерес и уважение к твоему творчеству. Присланная тобой неправленная корректура содержала несколько таких орфографических ошибок, с к[оторы]ми ее всё равно нельзя было бы выпускать. Но где граница допустимых с моей стороны исправлений? Я не решился взять всё на мою ответственность, мы обсуждали все вопросы по интерпретации твоего текста с Лозинским (по всем правилам классической филологии). В результате посылаем тебе проект нашей корректуры, с к[оторо]й ты можешь, конечно, распоряжаться, как тебе угодно. Самым крупным новшеством является идея Лозинского в «Проводах Солнца» ввести 2 абзаца, вместо твоего вступительного¹.

Второе – внешность издания². Мы пришли к убеждению, что, сложивши лист в 32 страницы, мы могли бы дать книге действительно приличный вид, с титульным листом, оглавлением, и т.д. Места хватит, толщина книжечки удвоится, цену сообразно с этим можно тоже повысить: Лозинский предлагал 2 р[убля], я хотел бы дешевле, – но во всяком случае теперь цены на книги страшно возросли.

Третье: проект обложки, начерченный Лозинским по шрифтам «Четок»³. «Четырнадцать» буквами выглядит и красиво, и монументально, в соответствии с тяжестью твоих ритмов. 14 цифрами может дать впечатление отрывного календаря. Цвет обложки будет или малиново-красный, или кирпичный (других красных образцов у Лаврова⁴ не осталось).

Четвертое: марка Гиперборея – вопрос твоего самоопределения, исключительно. Если тебе не хочется, не стесняйся ответить отказом. Лозинский поймет мотивы.

Мне очень хотелось раньше выпустить книжку к Пасхе – я уже и Над[ежде] Артур[овне] обещал вместо яичка. Но вчера, после тяжелого колебания, решил отложить до Фоминой недели, чтобы подождать твоего решения. Принимая во внимание медленность почты, ты не задерживай долго своего ответа. Вот беда только, если ты уехал в Москву. Надеюсь, что Пасху-то ты проведешь в Саратове. Праздники не за горами, и, рассчитывая на большое опоздание письма, я тебя поздравляю со Святым Христовым Воскресеньем. Никогда еще этот праздник не был так дорог и нужен. Все измучились, хотим верить в Воскресение – России. Надеюсь на Пасху же прислать тебе № «Свободных голосов» с мыслями о России. Твой Сибирско-Русский цикл должен быть и политическим событием⁵. Во всяком случае, я буду указывать на него, где только смогу. Христос Воскресе!

Четыре вопроса в P.S.

Твой Жорж

P.S. 1. Последняя строка «Аполлона»: «под» или «над»⁶?

2. «Конец Сибири»: нельзя ли поставить «воскресший»⁷? М.Л.⁸ доказывает, что «воскреснувший» неправильно.

3. Пунктуация в начале Мамонта очень важна для смысла⁹.

4. В № V утаивала или ло¹⁰?

________________________________

Письмо на четырех страницах черными чернилами. ГМИРЛИ: датировка частично соответствует авторской, 23 (10) апреля 1914 года. КП 56195/62. РОФ 6151/9. Ф. 247. Оп. 1. Ед. хр. 26. Лл. 3-4.

1. Стихотворение «Проводы Солнца» Зенкевич посвятил погибшему на фронте брату Сергею.

2. Подчеркнуто в оригинале.

3. Сборник стихов Анны Ахматовой, вышедший в издательстве «Гиперборей» (СПб.: Тип. А. Лавров и Кº) в 1914 году.

4. В типографии А. Лаврова в Санкт-Петербурге-Петрограде, ул. Гоголя, 9, печатались книги издательства «Гиперборей».

5. Имеются в виду стихотворения М. Зенкевича «Сибирь» и «Россия», впервые напечатанные в сб. «Четырнадцать стихотворений».

6. Постскриптум в оригинале письма расположен внизу 2-й и 3-й страницами. «Грядущий Аполлон» было впервые напечатано в сб. «Четырнадцать стихотворений». Последняя строка: «Над поваленным мамонтом радостный крик».

7. Название стихотворения в печатном варианте «Сибирь». Автором было учтено замечание Лозинского («воскреснувший» изменено на «воскресший»). В печатном варианте: «Как мамонт, воскресший алою льдиной».

8. М.Л. Лозинский.

9. Название стихотворения М.А. Зенкевича «Мамонт» (без кавычек), впервые опубликованного в сб. «Четырнадцать стихотворений». Очевидно, имеется в виду тире после первого слова стихотворения: «Смотри – / Солнечную гирю тундрового мая...»

10. «№ V» – нумерация стихотворения «Тигр в цирке» при подготовке сб. «Четырнадцать стихотворений». Имеется в виду строка «От себя до времени утаивала страсть» (авторский вариант «-ла»).

 

 

 

Письма М.А. Зенкевича к Г.П. Федотову

 

1.

8/XI 26. [Москва]

 

Дорогой Жорж!

Давно собираюсь написать тебе и послать свою, вышедшую весной, книжечку стихов¹. Сделаю это и пошлю ее бандеролью, а также напишу и письмо о себе и своих делах. Сейчас же хочу поговорить с тобой о деле и предложить тебе переводы. У нас в изд[ательстве] «Земля и фабрика» выходит «Библиотека сатиры и юмора» (небольшие книжечки по 13 коп[еек] в 1¼ (50 тыс[яч] знаков печ[атных]), кот[орую] я редактирую. Книжек этих мы выпускаем 8 каждый месяц и 1-2 больших (4-8 листов авт[орских]). Нужны нам и иностранные современные юмористы. Ты, находясь сейчас в Париже, легко можешь ознакомиться с книгами и подобрать авторов. По части фр[анцузов] у нас хуже всего (англичане и амер[иканцы] есть), правда, и юмористов и сатириков у них маловато, но если поискать, найдешь. (У нас пока только есть «Желт[ый] смех» и «Торж[ественная] свинья» Мак Орлана²). Желательна литература новая, послевоенная, гл[авным] обр[азом], неизвестная у нас (авторы типа Аверченко, Зощенко, Тэффи и т.д.) – чтоб было смешно, остроумно, не очень пошло, литературно; хорошо, если с социальным уклоном (напр[имер], сатира, как М[ак] Орлана, на войну и т.д.). Образцы нескольких книжек иностр[анных] я тебе посылаю. За перевод такой книжечки 1¼ листа (50 тыс[яч] зн[аков]) мы платим обычно 50 руб[лей]; за книги, особенно интересные и трудные по переводу, несколько больше. Может быть, из-за одной книжечки возиться не очень стоит, но серия их (10-12 выпусков) составит уже солидный заработок. К книжечкам желательно предисл[овие] в 1-2 стр[аницы] или сведения об авторе и книге, по которым можно набросать предисловие. Уплата по приеме книги (для тебя удобнее их давать сразу – по 2-3), будем производить Бор[ису] Петровичу³, а он вышлет их тебе.

Если есть удачные остроумные большие книги (вроде, напр[имер], «Желтого смеха» М[ак] Орлана), то можно сговориться и о их переводе. Что касается перевода вещей не юмор[истических], то можешь предложить и их, хотя они идут уже не по моей линии.

Итак, думаю, что ты найдешь что-нибудь для перевода – мне, конечно, нужны глав[ным] обр[азом] «Сат[ира] и юмор» (их можно и быстрей всего провести).

Напиши, получил ли письмо и сможешь ли взять работу на 10-12 книжечек (или меньше). Можем заключить и договор, хотя авансов никаких не выдаем и деньги платим только по приеме книги.

Привет твоим.

М. Зенкевич.

Москва, центр. Мясницкая 17 кв. 14.

P. S. Мама прихварывает, но пока держится. Как двигается твоя работа? Как твои научные занятия?

_______________________________

Письмо на четырех страницах.

1. Зенкевич, М.А. Под пароходным носом. М: Узел (Л.: тип. им. Ивана Федорова), 1926.

2. Мак Орлан, Пьер (Pierre Mac Orlan, Pierre Dumarchey, 1882–1970). Роман «Жeлтый смех» вышел в переводе на русский в 1927-м в издательстве «Круг».

3. Очевидно, речь идет о младшем брате Г.П. Федотова Борисе Петровиче Федотове.

 

 

2.

2/XII 1926.

Москва, центр. Мясницкая 17 кв. 14.

 

Дорогой Жорж!

Посылаю тебе книжки для образца и свою книгу. По-моему, ознакомясь с ними, ты приблизительно сможешь составить мнение, какой материал нам нужен и сколько. Думается, что небольшие книжечки лучше не присылать на просмотр (это очень долго, да и пропасть могут), а сделать на пробу 1-2 вроде наших и прислать. Можешь брать не только французов, но и англичан и американцев и немцев, – но т[ак] к[ак] анг[лийские] и амер[иканские] юмористы у нас уже имеются, лучше предварительно списаться (автор, название вещей). Старые вещи (Мопассан и др[угие]), уже переводившиеся, давать избегаем, т[ак] к[ак] новинки идут лучше. Можно дать сборник анекдотов остроумных и т.д. Посмотри, что можешь найти и скомбинировать, и напиши. Большие книги, конечно, лучше переводить, сговорившись или списавшись. Сейчас погоня за новинками среди переводчиков, – конечно, за целость книг при пересылке ручаться трудно (ведь они идут еще в Главлит). Подумай, что можешь дать, и напиши.

Привет твоим.

Твой Мих. Зенкев[ич].

Я недавно женился – живу врозь, т[ак] к[ак] комната одна и со мной мама. Семейным счастьем наслаждаюсь очень мало, т[ак] к[ак] больше бегаешь и работаешь. Отношения с молодой женой (ей 25 лет) пока дружные.

1926

2/XII 1926.

________________________________

Письмо на двух страницах.

 

3.

30/III 27. [Москва]

 

Дорогой Георгий Петрович!

Я был болен и не ответил тебе сразу. Обе книги твои приняты (для Фишер желательно получить 1-2 очерка дополнительно, т[ак] к[ак] два («Лакей», «Соревнование») не подходят). Задержалось дело с заключ[ением] договора. Не ожидая от тебя доверенности, я велел выписать их на имя Бор[иса] Пет[ровича] (как будто он сам перевел), иначе дело затянется до получения твоей формальной заверенной в полпредстве доверенности, или же дого[во]р придется посылать тебе для подписания в Париж. Деньги, 100 руб[лей] (по подписании договор[а]) получит Бор[ис] Петр[ович] и перешлет тебе. Тебе следует дать ему доверенность на все твои литер[атурные] получки и договоры на будущее.

Теперь о переводах. Шли маленькие книжечки по юмористике, только – подбирай поострей (теперь мне разрешено поднять цену, в случае хорошего подбора и перевода, до 60-75 руб[лей] за выпуск) и четче пиши (чернила очень плохи, нечетко, – это портит впечатление (не у меня, а в редотделе)). Можешь, если составишь списочек, – написать мне авторов (фр[анцузских], нем[ецких] или анг[лийских] и др[угих]), – мы сможем заключить договор на несколько книжечек (с правом замены, если не подойдет, рассказов). Это удобней для получения денег – Бальзак, как писал я, приемлем.

Теперь вообще о переводах. М[ожет] б[ыть], ты сможешь давать иностр[анные] книги (фр[анцузские], нем[ецкие], анг[лийские], ит[альянские], исп[анские]) для перевода – я сейчас привлечен для участия в иностр[анном] отделе. По-моему, придется делать так – ты посылаешь предложение, с книгой и аннотацией (содержание, почему стоит перевести), нам (на мое имя или в «З[емлю] и фаб[рику]»). Если мы согласны, заключаем договор (с Бор[исом] Пет[ровичем] от твоего имени), – чтобы не терять времени на пересылку, можно тебе переводить по второму купленному экземпляру.

Только имей в виду, что наши переводчики юркие, и книги получаются быстро, – т[ак] ч[то] нужно по возможности раньше закрепить перевод за издательством. Можно и не последние новинки, то, что не переводилось. Уклон в социальную сторону нужен, в то же время нужна и художественность.

Я последнее время (2 недели) болен, – слабость, головокружение, но чем – не знаю, делаю анализы, пока ничего не нашел.

Живу (врозь с женой), комнаты найти трудно. Пишу изредка, но мало. Привет твоим.

Жму руку, желаю успеха в работе.

Твой

Мих[аил] Зенк[евич]

30/III 27 г.

 

Адрес «З[емли] и фабр[ики]» теперь другой: Москва, Зарядье, Псковский пер., д. 9.

________________________________________________

Письмо на четырех страницах.

 

Подготовка текстов писем и примечания – С.В. Шелухина