Ольга Матич

В. В. Шульгин: противоречия или парадоксальное мышление

 

Те, кто занимается политическим деятелем, публицистом и писателем Василием Шульгиным, обычно выделяют его монархизм, парадоксально сочетавшийся с участием в отречении Николая II от престола, из-за чего, в свою очередь, многие монархисты провозгласили Василия Витальевича (В.В.) предателем. Он иногда объяснял свое участие в отречении тем, что присутствие истинного монархиста облегчило бы столь тяжелый для Государя поступок. Прожив 98 лет, Шульгин всю жизнь переживал свою роль в отречении, о чем мне известно из семейных рассказов (В.В. – мой двоюродный дед) и из его неопубликованных тюремных записей, которые я читала в ЦГАЛИ в 1991 году. В них он задается вопросом: «…[Я] поступил тогда так из дряблости или джентльменства? Мне кажется, в моей душе было и то и другое. Но не надо об этом, не надо. Это слишком тяжело и трудно для моих старческих переживаний». Джентльменом он называет того, «кто пользуется своим правом только тогда, когда иначе никак нельзя»¹.

Шульгин оказался в тюрьме после Второй мировой войны. По приказу Сталина контрразведка СМЕРШ («Смерть шпионам») арестовала его 24 декабря 1944 года в Югославии, в сербском городке Сремски-Карловцы, где в двадцатые годы находился штаб-квартира П. Н. Врангеля. В.В. шел за молоком, когда его арестовали. Он был арестован за антисоветскую деятельность и отправлен в Москву. После двух лет допросов на Лубянке Шульгин был приговорен к двадцатипятилетнему тюремному сроку во Владимирском централе специального назначения.

В другом месте тюремных записей В.В. пишет: «Ненавидя политику, я всё же был пламенным монархистом», а в «Годах», законченных в 1966 году после выхода из тюрьмы (Хрущев его амнистировал в 1956-м), вот как он описывает начало своей политической деятельности как депутата Государственной Думы: «Крышка гроба захлопнулась. Я был заживо погребен навсегда. Там я лежал – политик, политику ненавидящий»². Утверждение парадоксальное: В.В. хотел быть просвещенным русским помещиком и писателем³, но почти всю жизнь занимался политикой.

Монархизм и антисемитизм Шульгина, которыми он славится в среде исследователей его наследия, содержат в себе элементы парадоксальности⁴. Возникает вопрос: являются ли «парадокс» и «противоречие» по сути одним и тем же явлением или нет? Хотя они во многом и синонимичны, политические противоречия обычно состоят из более стандартных элементов, чем парадоксы, которые зачастую основаны на независимом и обособленном мышлении. «Парадокс» по-гречески означает «против того, что принято». В некоторых случаях парадоксальность способствует креативности. Нечто похожее можно сказать и о несовместимости разных личных убеждений.

Отступления Шульгина от своих убеждений – монархизма и антисемитизма, как и проявления его националистической позиции, – однако, не относились к его антиукраинскому мировоззрению, столь релевантному в контексте сегодняшних событий в Украине и России (думаю, что киевлянин Василий Витальевич Шульгин был бы против развязанной Путиным войны). Называя себя малороссом, он в то же время последовательно отказывался от украинского национализма своей эпохи. К этой менее изученной теме я еще вернусь.

Некоторые известные поступки Шульгина до и после революции говорят о том, что он не придерживался ортодоксальных идеологических доктрин своей эпохи. Кам мне кажется, это, в основном, происходило, когда он старался поступать, соответствуя «правде» – как он ее понимал; правдивость была для него основополагающей поведенческой мотивацией. В схожем контексте можно сопоставить греческие слова «ортодокс» и «парадокс»: Шульгин явно предпочитал ортодоксальности – парадоксальность. В частности, его поведение нередко отражало отклонения от ортодоксальной черносотенской позиции, включая национализм; он называл это своими неожиданными «зигзагами»⁵.

Мой подход к Шульгину основан на его «двойственном» отношении и к монархизму и монарху, и к евреям; это отношение способствовало его репутации противоречивой фигуры в российской политике начала двадцатого века. В связи с этим и возникает вопрос о парадоксальности его поступков и изменении во взглядах. В неопубликованных тюремных мемуарах начала 1950-х он напишет: «Да здравствует непостоянство!» – высказывание, которое в первую очередь относится к нему самому. В постскриптуме к более поздним воспоминаниям, изданным историком Н. Н. Лисовым и опубликованным под названием «Последний очевидец», Василий Витальевич говорит: «Только то интересно, что живо... А всё живое меняется»⁶. Эти слова вполне применимы и к его парадоксальности, и к изменениям политических позиций, а также к риску, который Шульгин любил. Я бы добавила, что он отчасти находил свое место в непринадлежности: например, В.В. не был членом ни одной политической партии в течение продолжительного времени.

 

МОНАРХИЗМ

 

Как депутат, начиная со второго созыва Государственной Думы, кроме последних лет, Шульгин был правым. Монархист, приверженец самодержавия до конца жизни, он, однако, не считал Николая II умным или хотя бы последовательным правителем. Отношение В.В. к власти стало резко меняться из-за провального ведения Первой мировой войны и неудач на фронте. В первую очередь Шульгин обвинял в этом военного министра В. А. Сухомлинова, но не снимал вины и с самого Николая II. Уйдя на фронт добровольцем в начале войны, где он вскоре был ранен, Шульгин наблюдал, среди прочего, повсеместный недостаток снарядов, который определял российские неудачи непосредственно.⁷

Вернувшись в Думу в 1915 году, Шульгин изменил многие свои установки, первым делом выступив против незаконного устранения пятерых большевиков-депутатов. Став лидером Прогрессивных националистов, он вступил в Прогрессивный блок Государственной Думы, созданный по инициативе кадетов Павла Милюкова и Василия Маклакова, и даже стал членом его руководства. Блок, в основном, состоял из кадетов и октябристов, требовавших либеральных государственных изменений, – в первую очередь, назначения министров в согласовании с Думой, а также постепенного снятия ограничений прав евреев⁸. Шульгин был против назначения премьер-министров И. Л. Горемыкина (на второй срок) и, особенно, реакционера Б. В. Штюрмера, которого он назвал «ничтожеством». 3 ноября 1916-го, спустя полгода после его назначения, Шульгин произнес речь в Думе: «Если мы сейчас выступаем совершенно прямо и открыто с резким осуждением этой власти, поднимаем против нее знамя борьбы, то это только потому, что действительно мы дошли до предела и что произошли такие вещи, которые дальше переносить невозможно. <...> люди, которые бестрепетно смотрели в глаза Гинденбургу (Немецкому главнокомандующему на российском фронте. – О.М.), они затрепетали перед Штюрмером. <...> У нас есть только одно средство: бороться с этой властью до тех пор, пока она не уйдет»⁹. Левые члены Думы и центристы прерывали его речь рукоплесканиями, отчасти подчеркивая ее сходство с выступлениями на ту же тему кадетов Милюкова и Маклакова.

В первый же год в Думе (1907) Шульгин прославился оскорбительным и шутливым высказыванием в адрес социалистов-революционеров, применявших террор в своей политической деятельности. Во время закрытого заседания, на котором обсуждались «зверства» власти, Шульгин произнес: «Я, господа, прошу вас ответить: можете ли вы мне откровенно и положа руку на сердце сказать: ‘А нет ли, господа, у кого-нибудь из вас бомбы в кармане?’»¹⁰. Крайне правый депутат Владимир Пуришкевич позже написал на него соответствующую эпиграмму:

 

                                                   Твой голос тих, и вид твой робок,

                                                   Но черт сидит в тебе, Шульгин.

                                                   Бикфордов шнур ты тех коробок,

                                                   Где заключен пироксилин.

 

В целом, отношение Шульгина к царствованию Николая II характеризовалось и изменением взглядов, и парадоксальностью, особенно в свете его участия в отречении. Вспоминая свою роль в отречении Государя, он писал о своих переживаниях как монархиста. Участие в отречении отражало, в частности, и желание спасти жизнь монарху, но, как известно, сделать этого Шульгину не удалось.

Парадоксальность неожиданных отклонений от ортодоксальных идеологических установок создавала конфликт как и в нем самом, так и среди его единомышленников. Возникала своего рода ситуация pro et contra, при которой назависимо мыслящему человеку приходится выбирать, в том числе и из-за разочарования в собственных ортодоксальных убеждениях. Идеологические ортодоксальность и парадоксальность любопытным образом перемежались в убеждениях и поступках Шульгина и реакциях на них. Так, отречение императора для правых политиков было абсолютно неприемлемо в идеологическом смысле, в отличие от Шульгина, для них отсутствовали сложные промежуточные возможности, лежащие между pro et contra и возникающие в исторической ситуации, когда однозначный выбор между ними невозможен. Ортодоксальная идеология не позволяет обособленных промежуточных установок, к которым Шульгин прибегал в сложных для себя ситуациях. Их можно назвать компромиссами – в контексте работы Думы компромиссы оппозиции способствовали бы более эффективному функционированию парламентского органа.

В отличном от традиционного толкования ключе Шульгин анализирует и причины революции 1917-го. В своем первом мемуарном тексте «Дни», написанном в эмиграции (В.В. эмигрировал в 1920 году), он обвиняет в революции выродившееся правящее дворянство: «Был класс, да съездился»¹¹. В двадцатилетней переписке с правым кадетом Маклаковым (1919–1938), называвшейся «Спор о России»¹², Шульгин пишет, что «причина постыдного поведения нашего в 1917 г. кроется <...> в вырождении физическом и душевном классов, предназначенных для власти, [напоминавших] недоносков и выродков»¹³. Вопрос вырождения, шире – теория психо-биологической дегенерации, разработанная во второй половине девятнадцатого века Максом Нордау (Entartung / «Вырождение», 1892), оказала значительное влияние на европейское и, отчасти, российское культурное сознание на стыке двух столетий. Понятие вырождения Шульгин применял и к самому себе: во Владимирском централе он назовет себя «вырожденцем». Связывая падение монархической власти с ее вырождением в «Годах», он пишет, однако, что «Столыпин не выродился»¹⁴. Шульгин был приверженцем столыпинского монархизма (в отличие от других российских премьер-министров).

Иными словами, размышления Шульгина о революции связаны с множеством факторов, имеющих различные источники, которые он обсуждает в своих статьях, мемуарах и дневниках.

 

АНТИСЕМИТИЗМ

 

Другим ключевым источником революции в России для Шульгина был так называемый «еврейский вопрос», который особенно остро стоял на юго-западе, на территории современной Украины. Обсуждая общественно-политическую идеологию и черносотенство Шульгина как члена «Союза русского народа» (при том, что он не был «настоящим» черносотенцем), многие исследователи ставят на первое место антисемитизм. Парадоксально он сочетался с активной защитой Шульгиным Менделя Бейлиса.

Приказчик киевского кирпичного завода Бейлис был обвинен в ритуальном убийстве православного подростка Андрея Ющинского («Кровавый навет»¹⁵) в 1911 году. Это нашумевшее дело, организованное черносотенцами, стало, пожалуй, самым известным процессом дореволюционной России. В семейной газете Шульгиных «Киевлянин», основанной официальным отцом В.В. (о чем ниже) – профессором общей истории Киевского университета Виталием Шульгиным¹⁶, первым, кто начал писать о деле Бейлиса, был Дмитрий Иванович Пихно, редактор газеты к тому времени.

В 1912 году Пихно, ставший антисемитом в связи с еврейскими беспорядками, ведущими к революции 1905 года¹⁷, опубликовал большую статью против фальсифицированного обвинения Бейлиса, российского эквивалента Дела Дрейфуса. Это несмотря на то, что после 1905-го он возглавил черносотенный Киевский отдел Союза русского народа! При этом Пихно осудил процесс против Дрейфуса в «Киевлянине» (№ 239) еще в 1899 году¹⁸:

 

Антисемитизм в своем ослеплении и озлоблении принес бы куда больший вред и удар христианскому миру, если б увлек его за собой. <...> если судьба несчастного еврея Дрейфуса привлекает интерес всего мира, то эти факты показывают, что высокие нравственные идеи в христианском мире и среди злобного ослепления являются мощной силой и подвигающей на подвиги.

 

Публицист и исследователь истории российских евреев Абрам Кауфман в своей брошюре о Пихно («Друзья и враги евреев», 1907) утверждаeт, что до 1903 года «Киевлянин» и его редактор относились к еврейскому вопросу «в духе справедливости, отстаивая отмену ограничительных законов о евреях и осуждая гонения и преследования евреев со стороны местной администрации» – что не соответствует традиционной антисемитской репутации газеты. К тому же Кауфман пишет, что Пихно дружил с богатым еврейским сахарозаводчиком и меценатом Лазарем Бродским, которого, среди прочего, убедил построить в Киеве Бактериологический институт. Кауфман также упоминает, что Бродский печатался в «Киевлянине» и участвовал в покупке имений Пихно¹⁹. Возможно, последнее отчасти объясняет слухи о том, что тот построил Волынский сахарный завод на еврейские деньги, а «Киевлянин» «продался евреям».

Брошюра Кауфмана, однако, почему-то не упоминается в работах о Шульгине, хотя в ней много интересных фактов о «Киевлянине» и публиковавшихся там статьях о противостоянии газеты антисемитизму, например: «Антисемитизм с его практическими последствиями приносит народам, среди которых евреи живут, куда больше вреда, чем самим евреям. Надлежит облегчить слияние евреев с русским народом» (1898). В другом номере: «Правительство идет по совершенно ложному пути и вместо того, чтобы дать положительные законы, облегчающие слияние евреев с русскими и тем самым смягчающие скрытое недоверие обеих сторон, создает ряд ограничительных законов, которые еще больше усложняют отношения»²⁰. Кауфман дает много таких примеров, которые освещают «Киевлянин» до 1903 года с достаточно положительной в отношении евреев стороны.

В результате выступлений против Дела Бейлиса семейная газета потеряла большое количество консервативных подписчиков. В третий день самого процесса (27 сентября 1913 г.) Василий Шульгин, ставший редактором газеты после смерти Пихно²¹ в том же году, посвятил нашумевшей истории передовую статью:

 

Со времени процесса Дрейфуса не было ни одного дела, которое бы так взволновало общественное мнение. Причина тому ясна. Обвинительный акт по делу Бейлиса не является обвинением одного человека, это есть обвинение целого народа в одном из самых тяжелых преступлений, что есть обвинение целой религии в одном из самых позорных суеверий. <...> Надо было бросить обвинение в сокрытом ритуальном злодеянии против судебного следователя, против прокурора окружного суда, против прокурорской палаты. <...> Вы, твердящие о ритуале, сами совершили жертвоприношение. <...> Вы отнеслись к [Бейлису] как к кролику, который кладется на вивисекционный стол, чтобы доказать виновность евреев в организации погромов против них²².

 

Шульгин также пишет, что из-за отсутствия убедительных доказательств обвинения, называя их «лепетом», «мало-мальский защитник разобьет [их] шутя». Номер газеты был конфискован, но те экземпляры, которые успели разойтись, покупались за десять-двадцать рублей. Несмотря на конфискацию, Шульгин продолжал писать о Бейлисе. За его статью националист Михаил Меньшиков назвал его «нашим маленьким Золя».

В результате обвинений киевской прокуратуры, особенно ее главного прокурора Г. Г. Чаплинского и министра юстиции Ивана Щегловитова, в Деле Бейлиса Шульгина приговорили к трехмесячному тюремному заключению²³. Но как члена Думы Николай II его вскоре помиловал, написав: «Почитать дело не бывшим»²⁴.

О роли «Киевлянина» в Деле Бейлиса писали не только в России, но и за границей, потому что газета была известна как антисемитская, которой она и стала. Как я пишу в «Записках русской американки» (2016), на конференции американских раввинов

 

в 1914 году, например, было принято решение выразить признательность «Киевлянину»: Наша благодарность Василию Шульгину должна быть внесена в книгу протоколов. Шульгин, член реакционной антисемитской партии и редактор ее главного органа «Киевлянин», доказал, что Бейлис явился жертвой абсурдного и зловещего заговора. <...> Поскольку он реакционер, его показание – самое ценное показание из всех. <...> Он – Харбона на киевском Пуриме, чье имя будет помянуто добром²⁵.

 

Парадоксальность своих высказываний, как и изменения в отношении еврейского вопроса, Шульгин иногда называл «зигзагами», отражающими антиномичность его меняющихся национальных воззрений. Впрочем, всё это сошло на нет в связи с большевистской революцией.

Шульгин был антисемитом «with a difference». Как и «Киевлянин», он активно выступал против погромов²⁶, отчасти потому, что они оправдывали революционную и антирусскую настроенность евреев, а в Думе подписал «хартию» Прогрессивного блока, включавшую изменения статуса российских евреев в Российской империи. Как мне рассказывала моя мать, первая жена Шульгина, Екатерина Градовская, была частично еврейкой (со стороны отца). Из семейных рассказов мне известно, что лучшими друзьями В.В. в гимназии, помимо русского Михаила Кульженко, были евреи: братья Сергей и Евгений Френкели, Владимир Гольденберг²⁷, Евгений Цельтнер и дядя будущего великого пианиста Владимира Горовица Александр. Все они происходили из состоятельных и образованных еврейских семей, но главное – никто из них не придерживался революционных взглядов.

В своих воспоминаниях после советской тюрьмы Шульгин называет почти всех: «Два брата Френкеля, Мишка Кульженко, Владимир Гольденберг, еврей, и я – наша пятерка»²⁸. После окончания гимназии Шульгин, Гольденберг и Цельтнер одно время весело путешествовали в Швейцарии, а с Френкелями он много лет дружил в эмиграции. Эти воспоминания под названием «Тени, которые проходят» (2012) издал Ростислав Красюков, познакомившийся с Шульгиным в 1967 году²⁹.

Шульгин утверждал, что его антиеврейские воззрения были сугубо политического происхождения, впервые они возникли во время его последнего года в Киевском университете (1899) из-за забастовок, в которых участвовало много евреев, то есть за несколько лет до Пихно – это если придерживаться информации Кауфмана о Дмитрии Ивановиче. Законченным антисемитом В.В. стал во время революции 1905 года и связанных с ней вооруженных беспорядков на юго-западе страны, в которых он обвинял евреев.

Современный историк Олег Будницкий пишет, что «неполноправное положение евреев в царской России неизбежно толкало определенную часть еврейства в ряды революционеров <...>. В 1903 году в беседе с Теодором Герцлем³⁰ председатель Комитета министров Сергей Витте указывал ему на то, что евреи составляют около половины численности революционных партий, хотя их всего шесть миллионов в 136-миллионном населении России. Если Витте и преувеличивал, то ненамного <...>. Русскому обывателю – от люмпена до интеллигента – роль евреев в русской революции представлялась еще бóльшей, чем она была на самом деле»³¹. Значительно также высказывание Будницкого, что организацией погромов правительство не занималось, опровергающее тех, кто обвинял и продолжает обвинять в них царскую власть. Интересно и его сравнение революционно настроенных евреев с русскими: «Политизированное еврейство было раздираемо теми же противоречиями, что и русское общество», и утверждение, что «говорить о какой-либо единой ‘еврейской’ политике не приходилось»³². Шульгин же настаивал именно на единстве еврейского революционного движения.

Убийства Ющинского в Киеве 12 марта 1911 года, как и премьер-министра Петра Столыпина 18 сентября того же года, в которых обвинялись два еврея, оказались судьбоносными в российской истории. Впрочем, в отличие от Дрейфуса, Бейлис был оправдан киевскими присяжными (1913) – преимущественно крестьянами, – хотя они и признали ритуальный характер убийства. Одним из главных судебных защитников Бейлиса был известный адвокат и член Государственной Думы Маклаков, с которым Шульгин вскоре подружился, несмотря на их политические разногласия. Другим защитником был Дмитрий Григорович-Барский, тоже кадет и известный киевский адвокат³³.

Столыпин, сопровождавший Николая II с семьей в Киев, был убит в Киевской опере на спектакле «Сказка о царе Салтане». Они приехали на открытие памятника Александру II, установленного в честь пятидесятилетия отмены крепостного права. Стоит указать, что в 1906 году Столыпин выдвинул законопроект о постепенном уравнивании прав евреев с другими народами в России, о чем подробно пишет Будницкий³⁴. Николай, однако, законопроект не поддержал.

Убийцей Столыпина был социал-революционер Дмитрий Богров, из благополучной еврейской семьи и, видимо, тайный сотрудник киевского Охранного отделения, напоминая тем самым более известного двойного агента Азефа. Охранка, выдавшая ему билет в театр, скорее всего знала о политических установках Богрова. Из семейных историй мне известно, что Пихно, большой поклонник Столыпина – как и Шульгин, сидел в четвертом ряду партера рядом с проходом и видел человека, быстро прошедшего в сторону сцены во время антракта, после чего последовал выстрел, смертельно ранивший премьер-министра³⁵. Богрова через несколько дней судили и повесили.

Возвращаясь к антисемитизму Шульгина, стоит заметить, что он сильно преувеличивал роль евреев в революционном движении до и после революций 1905-го и 1917 годов. После большевистской революции его антисемитизм обострился. Как он писал в своей антисемитской брошюре «Что нам в них не нравится?» уже в эмиграции (1929), на главные места в большевистском правительстве «как видно по всему, мостятся евреи»³⁶; одним из самых «злобных» высказываний в брошюре являются слова: «Научитесь быть добрыми, и вы нам понравитесь!» Парадоксальность Шульгина по отношению к евреям, т.е. его политический антисемитизм, изменилась только после Холокоста.

Не одобряя погромов, В.В., однако, опубликовал антисемитскую «Пытку страхом» в «Киевлянине» (1919), которую Будницкий называет одной «из самых гнусных антисемитских статей в дни погромов в Киеве в октябре 19-го года»³⁷. Несмотря на позорный антисемитизм Шульгина, Будницкому (как и мне) В.В. нравится своей честностью, смелостью, как и талантливостью. Он подкупает тем, что не боялся «идти против течения», что «написал, возможно, самые яркие воспоминания о русской революции и Гражданской войне. Я имею в виду ‘Дни’ и ‘1920 год’. Ленин их читал и считал, что надо их читать»³⁸.

Погромы в Киеве, о которых Шульгин пишет в «Пытке страхом», происходили, когда город был занят Белой армией.

 

По ночам на улицах Киева наступает средневековая жизнь. Среди мертвой тишины и безлюдья вдруг начинается душераздирающий вопль. Это кричат жиды. Кричат от страха... Русское население, прислушиваясь к ужасным воплям, вырывающимся из тысячи сердец, под влиянием этой «пытки страхом», думает вот о чем: научатся ли евреи чему-нибудь в эти ужасные ночи? <...> Пред евреями стоят два пути: один путь – покаяния, другой – отрицания, обвинения всех, кроме самих себя. И от того, каким путем они пойдут, зависит их судьба³⁹.

 

В статье «Что нам в них не нравится?» Шульгин повторяет последние фразы «Пытки страхом»: «Перед евреями две дороги: Первая – признать и покаяться. Вторая – отрицать и обвинять всех, кроме самих себя. От того, какой дорогой они пойдут, будет зависеть их судьба»⁴⁰. Вместо справедливого и более осмысленного разрешения серьезнейшей проблемы он предлагает евреям, участвовавшим в революции, лишь поляризованные решения: покаяние или полный отказ от него. Иными словами, Шульгин не видит промежуточных возможностей решения еврейского вопроса, которые в сложных ситуациях он применял к себе.

«Дядя Вася» (как его называла моя мама – на фотографии тридцатых годов они сидят вместе), Вы мне не нравитесь своим антисемитизмом, даже очень не нравитесь!

Что касается Белой армии, Шульгин сыграл в ней важную историческую роль: он был одним из организаторов Добровольческого движения и создателем его программы, как и структуры тайного осведомительного объединения «Азбука» (под шифром «Веди») – самой успешной разведки белых на юге. Замечу, что в Белой армии участвовали все национальности, в том числе и евреи. Правда, ситуация стала меняться со временем из-за антиеврейских установок многих участников Движения.

В Гражданской войне Шульгин вначале находился у Деникина, затем у Врангеля, но в конечном итоге он разочаровался в Белом движении. Вот что он пишет в конце «1920 года» (1921): «...нас одолели Серые и Грязные... Первые – прятались и бездельничали, вторые – крали, грабили и убивали не во имя тяжкого долга, а собственно ради садистского, извращенного грязно-кровавого удовольствия»⁴¹. Заключение экстремистское, основанное на возрастающем убеждении В.В., что Добровольческое движение вырождается, напоминающее его эпизодические разочарования в том, во что он раньше верил.

В отношении основных шульгинских установок о монархизме и антисемитизме возникает всё тот же вопрос: являлись ли отклонения от них парадоксами или изменениями хода мысли в результате конкретных ситуаций? Повторю слова самого Шульгина: «Только то интересно, что живо... А всё живое меняется», а также «Да здравствует непостоянство!»

Парадоксы, как и рискованные приключения, привлекали Шульгина всю его жизнь⁴². Однако его отношение к еврейским участникам Октябрьской революции осталось исключительно отрицательным – промежуточных ответов в этой сфере он не предлагал.

Что же касается его идеологических поисков желаемой государственной власти для России, то в эмиграции у Шульгина появилось еще одно альтернативное предложение. В двадцатые годы он неожиданно (для меня, скажем) увлекся итальянским фашизмом Муссолини, но когда я прочла, что он назвал Столыпина «предтечей» Муссолини в «функции Вождя»⁴³, этот парадокс стал мне более понятен. Он вполне соответствовал переживаниям Шульгина о вырождении русского правительства. Его привлекали идеологии с установкой на сильного вождя. Как утверждают Александр Репников и другие комментаторы «Тюремной одиссеи Василия Шульгина», «симпатизируя фашизму Б. Муссолини, Шульгин, однако, отделял его от национал-социализма А. Гитлера»; фюрер, как он позднее написал, фашистом не был⁴⁴. При этом нельзя не отметить, что Шульгина сначала привлекла политика Гитлера, о чем он написал в неопубликованной повести «Пояс Ориона» в середине тридцатых; по ее сюжету Германия, Россия и Япония должны объединиться в одно целое, а гитлеровская Германия обязана будет освободить Россию от большевиков (Шульгин позднее пересмотрел свои взгляды на Гитлера и отверг его).

В «Трех столицах» (1927), написанных после его нашумевшей «нелегальной» поездки в Советский Союз в самом конце 1925 года, Шульгин предлагает синтез коммунизма с фашизмом: «Коммунисты да передадут власть фашистам, не разбудив зверя <...> чтобы он [не] разнес последние остатки культуры, которые с таким трудом восстановили неокоммунисты при помощи НЭПа»⁴⁵. И в другом месте: «Фашизм, который сейчас является противником коммунизма в мировом масштабе, несомненно, в некоторой своей части есть наша эманация» (С. 348). Талантливые в литературном смысле «Три столицы» исполнены антисемитскими высказываниями – при том, что В.В. ездил в Советский Союз под еврейским псевдонимом Иосиф Карлович Шварц⁴⁶, отрастив бороду и приобретя себе соответствующую маскировку, включая одежду! В этом и состоит один из парадоксов «Трех столиц» и ее автора, вскоре после которых он написал «Что нам в них не нравится?».

Главной целью его поездки были поиски сына Ляли (Вениамина), пропавшего во время Гражданской войны, – о том, что он жив и находится в доме для умалишенных на юге России (в Виннице), ему нагадала ясновидящая Анжелина (Сакко) в Париже. В.В. верил в ясновидящих! Живя у родственников в Польше перед тем, как пересечь советскую границу, он увлекся йогом Рамачарака⁴⁷, чьи книги он у них читал (йог упоминается в «Трех столицах»). Шульгин вообще был мистиком, увлекался спиритуализмом (столоверчением), что тоже способствовало его парадоксальности и отличало от других депутатов Думы.

В.В. сына не нашел, но НЭП произвел на него скорее положительное впечатление. (Сам НЭП можно назвать советским парадоксом.) Он пишет: «Я думал, что я еду в умершую страну, а я вижу пробуждение мощного народа» (С. 573); при этом В.В. несколько раз повторяет: «...всё, как было, только хуже» (С. 357). Правда, в конце он говорит: «Когда я шел туда, у меня не было родины. Сейчас она у меня есть» (С. 624). И в отношении Ленина проявлялась парадоксальность Шульгина: он то ругает его за жестокость, то хвалит как сильного вождя! Из любопытного: в киевском киоске Шульгин купил свои «Дни».

Как известно, его поездка была организована «антисоветским» подпольным объединением «Трест», выдававшим себя за «контрабандистов», но в действительности связанным с ГПУ (чего Шульгин, разумеется, не знал или не хотел этому верить). Многие эмигрантские читатели оценили «Три столицы» положительно – среди них был посол Временного правительства в США⁴⁸ Борис Бахметев, который нaписал Маклакову: «Три столицы» – «книга захватывающая, любопытная, как живой документ, написанный кровью бесконечно искреннего человека. Несомненная картина России, оживающей силой самоутверждающейся жизни; бесконечно искреннее срывание покрова с <…> происходящего в России процесса»⁴⁹.

Разумеется, это было до разоблачения «Треста», испортившего репутацию Шульгина, после чего он практически ушел из политики, сочтя себя недостойным ею заниматься. Недоброжелатели даже обвиняли его в сотрудничестве с ГПУ⁵⁰. «Трест» разоблачили Н. Опперпут-Стауниц и журналист Владимир Бурцев⁵¹. Как напишет сам В.В., он «попал в чудовищный просак»!

Отношение недоброжелателей к нему изменилось, когда после войны его арестовал СМЕРШ за антисоветскую деятельность и насильно увез в Советский Союз.

Что касается парадоксальности В. В. Шульгина в области монархизма и антисемитизма, я задаюсь еще одним вопросом: повлияли ли на него семейные парадоксы в сфере личной жизни, особенно связанные с родным отцом? Думаю, что повлияли.

 

ДЕЛА СЕМЕЙНЫЕ

 

После смерти В. Я. Шульгина (1878) семейную газету «Киевлянин» возвглавил Д. И. Пихно.

Небольшое отступление. O том, что Пихно был его настоящим отцом, Шульгин написал только в пожилом возрасте: «Я ношу вовсе не ту фамилию, которую я должен был бы носить»⁵²; эту семейную тайну он скрывал. Шульгин упоминает этот важный факт и в тюремных мемуарах, в которые вошла его своеобразная автобиографическая трилогия «Сахар», «Мед» и «Мука». Трилогия посвящена семейной помещичьей жизни, в которой хозяйственный Пихно играл основную роль, устраивая поместья Агатовка, Курганы (и ряд других) на Волыни и начав там строить сахарный завод. В «Муке», в частности, В.В. пишет, что в имении Агатовка «достраивался каменный домик, нарочито для меня, заботливой рукой моего отчима, поистине бывшего мне отцом родным»⁵³; в другом месте: «Герой моей поэмы, мой отчим-отец (Выд. мной. – О.М.) Дмитрий Иванович, обладал зорким взглядом». Интересно, что он пишет о своем настоящем отце без всяких деталей, при том, что в тюремных записях, описывая свою личную жизнь и жизнь родственников, он слов не щадил и был велеречив.

Родившийся приблизительно за полгода до смерти Виталия Шульгина, В.В. явно предпочитал держать в тайне роль Пихно в своей биографии. Почему именно – мне не известно. Возможно, чтобы не раскрывать тайны двух «отцов», а может быть и потому, что предпочитал быть сыном Шульгина-старшего. Эта история долго оставалась семейной тайной, о которой мне рассказала моя мать, но не для обнародования. Я всё же считаю нужным написать об этом, чтобы полнее раскрыть «парадоксы» Шульгиных.

Когда именно Василий Витальевич узнал правду о своем рождении, мне тоже неизвестно. Пихно, сын зажиточного деревенского мельника в Чигирине и неграмотной крестьянки, воспитал мальчика и «направил» его в политику, которую тот не любил. Дмитрий Иванович стал редактором «Киевлянина» после смерти Виталия Яковлевича. К профессиональной «траектории» Пихно применимо понятие «вертикальной социальной мобильности», для России конца девятнадцатого века не совсем обычной⁵⁴. Он начал свою карьеру профессором экономики и статистики в Киевском университете⁵⁵ и защитил там же докторскую диссертацию о железнодорожных тарифах, затем стал членом Государственного совета, будучи назначенным на этот пост самим Николаем II. Пихно, в итоге, дослужился до тайного советника – третий чин в Табели о рангах. При этом он оставался официальным редактором «Киевлянина».

Немного о хитросплетениях, чтобы не сказать парадоксах, его «любовной» жизни, осложнивших шульгинское семейное существование. Сначала у Дмитрия Ивановича был роман с Марией Константиновной Шульгиной, молодой женой Виталия Яковлевича, на которой Пихно и женился вскоре после смерти Шульгина. А после ранней кончины Марии Константиновны⁵⁶ во Франции он завел роман с ее старшей дочерью Павлой (Линой) Витальевной, которая родила ему трех сыновей (добавлю, что в течение многих лет она игрaла важную роль в редактировании семейной газеты). Чтобы урегулировать их незаконные отношения, Лина Витальевна фиктивно вышла замуж за знакомого Пихно, отставного полковника А. П. Моги-левского, сразу исчезнувшего из их жизни. Как и В.В., их младший сын, Иван Могилевский, которого я знала лично, не любил упоминать, что Дмитрий Иванович был его отцом, о чем мне говорила моя мать⁵⁷. Я пишу об этом, потому что несоблюдение традиционных брачных устоев и независимость поступков характеризовали семейство Шульгиных; в первом браке В.В. женился на своей двоюродной сестре с материнской стороны Екатерине Градовской⁵⁸. Из-за близкого родства они поженились в Одессе, потому что в Киеве это оказалось невозможным. Так же поступил и его младший сын Дмитрий, в первом браке женившись на моей матери Татьяне Билимович, дочери Аллы, сестры Лины Витальевны, и профессора экономики Александра Билимовича⁵⁹.

 

АНТИУКРАИНИЗМ

 

Перед тем, как обсуждать антиукраинские воззрения Шульгина, обратимся к истории его семьи с середины XIX века, когда она раскололась на русских и украинских националистов, что наверняка повлияло на В.В. Старший брат Виталия Яковлевича Шульгина Николай женился на дочери известного врача и поэта Евстафия Рудыковского, писавшего и на русском, и на украинском. Николай и его жена рано умерли, и мой прадед воспитывал их детей⁶⁰. Но сын брата Яков, ученик основателя украинского социализма профессора истории Михайло Драгоманова, стал украинским националистом, тем самым разойдясь с дядей не только в убеждениях, но и в личных отношениях. Сам Яков был автором трудов по истории Украины. Деньги, унаследованные его родителями от Рудыковского, он передал украинским сепаратистам и народнической Старой Громаде, в которую вступил. В 1879 году его арестовали за проукраинскую деятельность и сослали в Сибирь; вернувшись, Яков Шульгин преподавал в Первой киевской гимназии; среди его учеников были будущие писатели Михаил Булгаков и Константин Паустовский. В воспоминаниях «Тени, которые проходят»⁶¹ В.В. говорит, что его двоюродный брат, вернувшийся по ходатайству Виталия Яковлевича, «одумался, порвал с революционерами и стал преподавать русский язык в гимназии»⁶². В. Я. Шульгин, однако, умер в 1878 году и не мог участвовать в освобождении своего племянника; моя мама, у которой была очень хорошая память, рассказывала, что за Якова ходатайствовал Пихно.

Сын Якова Николаевича Олександр Шульгин (1889–1960) стал известным украинским политическим деятелем – не менее известным, чем Василий Витальевич в русской политической истории. Как и его двоюродный дед Виталий Яковлевич, Олександр Якович (Яковлевич по-русски) изучал всеобщую историю и готовился к профессорской карьере в Петербурге, но вместо этого стал политиком. Уже в эмиграции в течение нескольких лет он преподавал общую историю в пражском Украинском свободном университете.

Его политическая карьера была продолжительной, но не столь разнообразной, как у В. В. Шульгина. Украинская Центральная Рада провозгласила независимость Украины после Февральской революции; председателем Рады был Михайло Грушевский, назначивший Олександра Яковича первым главой ее внешнеполитического ведомства, а после Октябрьской революции Олександр Шульгин стал одним из основателей УНР (Украинская Народная Республика) и ее первым министром иностранных дел. Хотя хронологическая последовательность Рады и УНР более-менее ясна, их политические соотношения весьма сложные, и я в них вникать не буду. Во время Первой мировой войны, уже после Октября, когда немцы оккупировали Киев, гетман Павел Скоропадский (ранее – офицер Российской императорской армии) был главой Украины с конца апреля по декабрь 1918 года; Олександр опять работал у гетмана в министерстве иностранных дел, а в 1920-м был назначен главой украинской делегации на первой ассамблее Лиги Наций.

Как и В.В., Олександр Якович эмигрировал – сначала в Прагу, а в 1927 году – в Париж. Он стал министром иностранных дел Правитель-ства УНР в изгнании; отстаивая государственную независимость Украины в течение многих лет, а в конце 1930-х был назначен главой Правительства УНР в изгнании. Долгие годы он выступал оппонентом советской власти в Украине. О. Шульгин написал немало научных трудов по истории Украины, например, «Політика. Державне будівництво України і міжнародні справи» («Политика. Государственное строительство Украины и международные дела», 1918).

После революции 1917-го украинский вопрос стал особенно сложным. Само собой разумеется, те, кто этнически идентифицировал себя как украинцы, политически отличались от тех, кто считал себя русскими; некоторые (Василий Шульгин в их числе), чтобы отличаться от великороссов, называли себя малороссами – при том, что термин этот также применялся к избравшим украинскую идентичность. Не обсуждая сложную историю этих разногласий, я перейду к украинскому вопросу в семье русских Шульгиных, начиная с Виталия Яковлевича⁶³.

Вскоре после Второго польского восстания (1863) В. Я. Шульгин создал газету «Киевлянин» – с помощью правительственной субсидии, от которой потом, впрочем, отказался⁶⁴. В те годы поляки, включая польских помещиков, живших на юго-западе, имели большое влияние в Киеве, так что газета была задумана и как антипольская. Ее первый номер (от 1 июля 1864 г.) провозгласил: «Этот край русский, русский, русский».

В первые десятилетия «Киевлянин» был умеренно либеральным изданием, но в дальнейшем стал бороться и с украинским сепаратизмом. Через какое-то время газета оказалась самой читаемой в юго-западном крае, а в девяностые годы – одной из самых крупных в России. После изменения ее курса вправо, в противовес «Киевлянину», при финансовой поддержке сахарозаводчика Льва Бродского была основана либеральная «Киевская мысль» (1906), ставшая самой большой и финансово обеспеченной газетой в дореволюционной Украине. Обе газеты печатали, в том числе, и литературные произведения. Например, известная повесть А. Куприна «Олеся» была впервые издана в «Киевлянине» в 1898 году с подзаголовком «Из воспоминаний о Волыни»⁶⁵. В девяностых в газете также печатался И. Бунин и другие.

Что касается Василия Шульгина, то «украинский вопрос» стал для него очень важным непосредственно во время и после революции 1917-го. В Первую мировую войну (5 апреля 1917 г.) он сообщает в передовице семейной газеты: «Нам тяжело будет, если Киев из матери городов русских станет рассадником украинского отщепенства» – при том, что это всё же «несравненно легче, чем если Киев займут немцы»⁶⁶. Восемнадцатого июля того же года В.В. напишет: «Люди, которые еще вчера считали себя русскими, которые всеми силами боролись за существование Руси, которые проливали кровь за русскую землю, решением Временного Правительства перечислены из русских в украинцы, причем Правительство не спросило этих людей об их желаниях»⁶⁷. В 1918-м в статье «Украинский народ», напечатанной в Ростове-на-Дону, он рассуждает о соотношении Украины с понятиями окраина и пограничность; в ней же Шульгин утверждает, что «украинского народа» никогда не было и не будет, что сам термин был изобретен поляками⁶⁸. А при гетмане Скоропадском, утвердившем украинское подданство всем жителям Украины, Шульгин демонстративно отказался от украинского гражданства, сопроводив свой ответ высказыванием, что украинской державы никогда не существовало.

Самая известная его работа об украинском вопросе под названием «Украинствующие и мы» была написана и издана много позже – в Югославии в 1939 году. Полемизируя в ней со своим родственником Олександром Шульгиным, с которым он, кстати, ни разу не виделся, В.В. описывает историю Киевской Руси начиная с князя Владимира, затем обращается к «украинствующим» и анализирует т.н. Разделы Польши. Называя события истории, им описываемые, «нелогичными», он задается главным для себя вопросом: «Зачем полякам понадобилось создание особого народа, окрещенного ‘украинским’?»⁶⁹ Окончатель-ный вывод В. В. Шульгина в том, что «консолидирован» этот народ был большевиками (С. 233). «Абсолютно принципиальным» для «украинствующих» Шульгин считает стремление к единству, в чем усматривает их парадоксальную близость с русскими идеологами, также желавшими в первую очередь единства русского народа. 

 

О РАЗНОМ

 

Хотелось бы оставить и живой портрет этого самобытного парадоксалиста. Из необычного: став депутатом Государственной Думы в 29 лет, Шульгин любил между заседаниями кататься на роликах по Марсову полю: «в будни... я забегал на полчаса на скетинг-ринг, чтобы размять бренное тело, совершенно изнывавшее от вечного сидения в ‘курульных’ креслах Думы»⁷⁰. Еще больше он любил ездить на байдарках, иногда строил их сам и сохранил это увлечение в течение всей жизни, в том числе и в эмиграции. Иными словами, в нем жила и совсем другая личность, которая мне нравится и о которой хочется добавить несколько слов, особенно относящихся к его последним годам.

После выхода из тюрьмы к «обломку» Русской Империи и последнему живому члену Государственной Думы началось своего рода «паломничество» советской, независимо мыслящей интеллигенции. Среди «паломников» были виолончелист Мстислав Ростропович, писатель Александр Солженицын, устный историк Виктор Дувакин, который и записал Шульгина, и многие другие. Приезжали и неизвестные молодые люди – такие, как Евгений Соколов, ставший крестником В.В. (позднее Женя эмигрировал в Канаду, работал на Радио Канады и живет в Монреале по сей день).

 

О музыке. В некрологе о Шульгине в «Вестнике русского христианского движения» (1976) иеродиакон Варсонофий (Хайбулин) пишет о том, «как радовался Василий Витальевич, когда выпадала возможность помузицировать с приезжим другом! Старенькая скрипка служила ему до последних дней: он играл, сидя на кухне, долгие ночные часы...»⁷¹ Ему было в то время за восемьдесят. В.В. с юности любил играть на скрипке, а когда к нему во Владимир приезжали гости, всё тот же Шульгин иногда даже пел им романсы под гитару⁷². В воспоминаниях он пишет, как в молодости однажды спел цыганкам тогда новый романс «Однозвучно гремит колокольчик»⁷³.

 

О кино. Шульгин выступил в фильме «Перед судом истории» (1965), последней работе Фридриха Эрмлера, известного по ленте «Обломок империи» (1929), которым В.В. фактически и являлся, – но не красным, а белым. Фильм курировало КГБ, а сценарий, основанный на шульгинских «Днях», написал В. Владимиров (Вайншток), периодически сотрудничавший с «органами» (о чем Шульгин, разумеется, не знал). В любом случае, работа с непреклонным «обломком» была непростой. По замыслу авторов Шульгин должен был покаяться в своих ошибках, но вместо этого он произнес нечто другое: «Разве долголетие дается только для того, чтобы старик повторял слова молодого? Ведь это была бы ужасная перспектива. Дожить почти до ста лет и ничему не научиться?.. Разве я могу сейчас, имея бороду, говорить, как тот Шульгин с усиками?..» Ему тогда было 85 лет.

Фильм состоит из его диалога и спора с советским «историком» (актер Сергей Свистунов), в котором В.В. побеждает – в основном, защищая свои политические установки. Поэтому «Перед судом истории» воспринимался как работа парадоксальная. В результате фильм через несколько дней сняли с проката.

Правда, Шульгин делает два «реверанса» перед советской властью: независимо от своего отношения к фигуре Ленина, он произносит: «Ленин стал святыней для многих, и потому его прах хранится в мавзолее», а в конце фильма говорит старому большевику: «То, что вы, коммунисты, делаете сейчас для России, не только полезно, но и необходимо»⁷⁴. Замечу, что похожие слова Шульгин ранее произнес Хрущеву! За эти высказывания часть белой эмиграции его назвала предателем; после слов о Ленине моя мать вышла из комнаты и фильма, который я привезла из России⁷⁵, не досмотрела. 

 

О стихах. В тюремных мемуарах Шульгин писал и о своей юности, в том числе в стихах. Часто использовавший иронию, в стишке о себе, написанном во Владимирском централе, В.В. произносит:

 

                                                   Он пустоцветом был. Всё дело в том,

                                                   Что в детстве он прочел Жюль Верна, Вальтер Скотта,

                                                   И к милой старине великая охота

                                                   С миражем будущим сплелась неловко в нем.

 

Шульгин очень любил в ранней юности Жюль Верна и Вальтера Скотта. Арестованный большевиками в Киеве во время Гражданской войны (1918), он просил свою сестру Аллу принести ему в тюрьму романы Жюль Верна. Освобожден он, видимо, был с помощью известного большевика Георгия Пятакова, семья которого дружила с Шульгиными⁷⁶.

В «Три столицы» Василий Витальевич также включил ироническое стихотворение о себе, отсылающее к «Нет, я не Байрон, я другой...» Лермонтова:

 

                                                   Нет, я не Бальмонт, я – другой,

                                                   Еще неведомый избранник.

                                                   «Украйною» гонимый странник

                                                   С «малороссийскою» душой…⁷⁷

 

Шульгин был знаком с Бальмонтом (его младший сын Дима чуть не женился на дочери поэта Мирре), а также с поэтом Игорем Северяниным, с которым он, например, провел лето в Дубровнике (Югославия) в 1931 году. Еще в двадцатые годы в стихотворном послании ему Василий Витальевич описывает свою «другость»:

 

                                                   Жилец иной эпохи,

                                                   Иду своей межой.

                                                   Мне нынешние плохи,

                                                   И я им всем чужой.

 

В ответ Северянин послал ему стихотворение под названием «Шульгин» (1934), описывающее парадоксальные или противоречивые стороны личности адресата:

 

                                                   В нем нечто фантастическое: в нем   

                                                   Художник, патриот, герой и лирик,        

                                                   Царизму гимн и воле панегирик,

                                                   И, осторожный, шутит он с огнем…

 

                                                   Он у руля – спокойно мы уснем.

                                                   Он на весах России та из гирек,

                                                   В которой благородство. В книгах вырек

                                                   Непререкаемое новым днем.

 

                                                   Его призванье – трудная охота.

                                                   От Дон Жуана и от Дон Кихота⁷⁸

                                                   В нем что-то есть. Неправедно гоним

 

                                                   Он соотечественниками теми,

                                                   Кто, не сумевши разобраться в теме,

                                                   Зрит ненависть к народностям иным.

                                                                        Кишинев. 18 февраля 1934 г.

 

Слова «нечто фантастическое» отсылают к одноименному тексту Шульгина о спасении России после Ленина и Троцкого, изданному в 1922 году. Некоторые считают, что рассказ, возможно, читал Ленин, а в «Трех столицах» В.В. описывает его как сильного, но жестокого вождя. Видимо, сам он впервые читал Ленина во Владимирском централе.

Примечательно и то, что в последней строфе сонета Северянин возвращается к шульгинскому антисемитизму и антиукраинизму.

 

И напоследок – о мистическом уклоне Шульгина. Веря в вещие сны, которые ему снились всю жизнь, он их записывал даже в тюрьме, а иногда делился ими со своим сокамерником философом-мистиком  Даниилом Андреевым, сыном Леонида Андреева. Так, в ночь на 5 марта 1953 года ему приснилась смерть замечательного коня; узнав о смерти Сталина в тот день, он понял, что это был вещий сон. В подобных снах Василий Витальевич иногда видел зашифрованные сообщения. В последнем письме от 3 октября 1970 года, которое мама получила от дяди, он пишет, что поездка к Диме в Америку «пошла назад», но что

 

...усовершенствовались сны. Ночью я живу в другом мире, или лучше сказать – в мирах весьма интересных. А наяву при помощи испорченного зрения я вижу иногда великолепные цветники, заполняющие мою комнату. И не только цветники, а множество всяких видений, в том числе людей. Этому явлению окулисты дают вполне реалистическое объяснение. Существует будто два вида зрения. Глаз способен видеть все предметы, находящиеся вне его. Но он же способен смотреть внутрь себя, и тогда он видит все те зрительные образы, которые проникали в глаз в прошлое время. <...> Вы не только не бойтесь этих как будто бы галлюцинаций, а развлекайтесь ими. Если они кончатся, вы заскучаете.

 

То же самое ему сказали психиатры!

В связи со своими видениями В.В. упоминает гоголевского Поприщина («Записки сумасшедшего») в виде безумца, говорящего то, что думает, – Шульгин к нему часто обращался еще в тюрьме как к своему литературному двойнику. Вещие сны, как и образ Поприщина, являются примерами парадоксальности Шульгина и в отношении его политической жизни, которая, в основном, превратилась в мемуарные тексты после Гражданской войны. Он ее продолжал описывать в тюрьме и после амнистии, включая фильм «Перед судом истории».

 

КОДА

 

В заключение обратимся к тем тюремным записям, в которых В.В. пишет о половой жизни, стараясь разобраться в своих психичес-ких переживаниях. Например, называя себя вырожденцем, он говорит: «Природа, обрекая меня на бесплодие, могла иметь две цели. Одна – прекратить род, которому суждено было вырождение. Эта гипотеза опровергнута тем, что мои мальчики совершенно не были похожи на вырожденцев, ни в каком отношении». Размышляя о целомудрии, которое природа ему предназначила, Шульгин цитирует «Жил на свете рыцарь бедный» Пушкина. Но «целомудрию помешало хирургическое вмешательство, сделавшее возможным рождение сыновей». В связи со своими половыми недугами Шульгин упоминает, что родился в праздник Обрезания Господня, но что он имел в виду – неясно; поскольку его половой дефект был замечен только во взрослом возрасте, «телесный шрам никогда не зажил. Фрейд понял бы меня», – говорит В.В. Дата признания – 15 апреля 1952 года. Он несколько раз ссылается на Фрейда в этих очерках. И там же утверждает: «Я был неполноценен на фронте любви»; размышляя о преимуществах целомудрия, В.В. сообщает, что его целью являлась «сублимация (по Фрейду)», превознося платоническую любовь.

В другом месте он пишет: «Нашу праматерь Еву не безобразила кощунственная беременность». В грядущем Царстве Божием на земле «дитя будет рождаться иначе, чем сейчас; от страстного поцелуя; и будет появляться в уголках прекрасных губ; величиной будет оно драгоценной жемчужиной, что мать ребенка носит в ушах. <...> А не идиоты ли те, что покорно мирятся с положением, когда органы, служащие извержению самого низкого, одновременно предназначены для самого высокого? Ибо что есть в мире высшего, чем творение новой жизни?»⁷⁹ Можно заключить, что Шульгин покушается на само деторождение, т. е. на законы природы.

Крайне интересно и то, что в тюремных записях он много пишет о различных философских вопросах эпохи fin de siècle, к которому он принадлежал⁸⁰.

Пусть я всё это и упоминаю, но моя нынешняя статья не об этом, а о феномене «парадоксальной личности» В. В. Шульгина, выраженной, главным образом, в его политических установках, а также о семье, эмоциях и личных убеждениях В.В. Я пишу о них с целью создать личный и различный образ Шульгина, чтобы частично объяснить его склонность к парадоксальности в области монархизма и антисемитизма. Если читателю показалось, что я его превозношу, – пусть будет так, хотя я пишу и об отрицательных качествах Шульгина, об антиукраинизме и, в особенности, об антисемитизме. Но его антисемитизм был не расовым («зоологическим», как он его называл), а общественно-политическим. 

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

1. Фонд 1337, Коллекция воспоминаний и дневников. Теперь они находятся в РГАЛИ. Все мои цитаты тюремных мемуаров Шульгина находятся в этом фонде.

2. Шульгин, В. Годы / Годы. Дни. 1920. // Москва: «Новости». 1990. – С. 46. «Годы» были впервые опубликованы в 1979 году, после смерги В.В. Шульгина. В тюрьме он их диктовал сокамернику И. А. Корнееву, музыковеду, но опубликованная книга была сильно изменена брежневской цензурой. О нелюбви к политике В.В. написал своему сыну Диме после выхода из тюрьмы: «В древней Греции существовал разряд людей, которые не хотели заниматься политикой, ну просто душа у них не лежала к этому занятию. Их называли... идиотами! Но в те времена это слово вовсе не было бранным. Наоборот, идиотов считали людьми, склонными к философии. <...> Так вот, я хотел быть идиотом». (Письмо от 3 октября 1968 г.).

3. Его первый исторический роман назывался «В стране свобод. Приключения князя Воронецкого» (1913).

4. Валентин Ерашов назвал свою книгу «Парадоксы В. В. Шульгина» (2004), хотя в ней использование слова «парадокс» и словообразований от него всего лишь три – и они не относятся к парадоксам в интерпретации, которую даю я. К тому же, в отличие от большинства авторов, изучащих Шульгина, Ерашову его герой явно не нравится (он называет Шульгина, например, «махровым русофилом, который ненавидел и презирал свой народ»). В книге множество фактических ошибок и сама она малоинтересна. Я ее упоминаю только потому, что в ней фигурирует слово «парадокс» в названии.

5. Шульгин, Василий. Последний очевидец / Изд. Н. Н. Лисовой // Москва: «Олма-Пресс». 2002. – С. 14. В. В. дружил с историком Н. Н. Лисовым.

6. Там же. – С. 567.

7. Об этом он пишет в «Годах». См.: Шульгин, В. Годы. – Сс. 276-8.

8. Несмотря на свое движение влево, он оставался консерватором – например, противником отмены смертной казни.

9. Государственная Дума. 1906–1917. Стенографические отчеты. Т. IV / Москва. 1995. – С. 49. Как пишет Александр Репников, за несколько недель до своей речи в Думе Шульгин написал в органе прогрессивных националистов «Вечерняя газета»: «Во имя великой цели войны пустим в ход все имеющиеся в нашем распоряжении парламентские средства, чтобы добиться полного обновления власти, без чего немыслимо достижение победы, невозможны насущные реформы». (Репников, Александр В. Долгая жизнь Василия Шульгина / Przegląd Wschodnioeuropejski, 4, 2013. – С. 146.

10. Шульгин, В. Годы. – С. 64.

11. Шульгин, В. Дни / Дни. 1920: Записки / Сост. Д. А. Жуков // М: Современник. 1989. – С. 112.

12. Спор о России: В.А. Маклаков – В.В. Шульгин. Переписка 1919–1939 гг. / Составитель О. В. Будницкий // Москва: РОССПЭН. 2012.

13. Там же. Письмо от 10 декабря 1924 г. – С. 211.

14. Шульгин, В. Годы. – С. 72.

15. См. о «кровавом навете» – приношение в жертву христианского ребенка для использования его крови в религиозном обряде – URL: http://ldn-knigi.lib.ru/JUDAICA/Navet.htm

16. Его диссертация называлась «О состоянии женщин в России до Петра Великого». В шестидесятые годы он издал знаменитый учебник по всеобщей истории, по которому учились еще в Советском Союзе.

17. Еврейские беспорядки в Юго-Западном крае, отчасти связанные с усилением погромов, увеличились в начале 20 века, повлияв, среди прочего, и на революцию 1905 года. Стихийно возникшие в конце 19 века еврейские отряды самообороны против погромов к нач. 20 века выросли в весьма внушительную и хорошо вооруженную силу сопротивления. Некоторые считают, что самой многочисленной революционной партией еврейских рабочих, особенно на Юго-Западе в период до и после 1905 года, был Бунд, имевший прямое отношение к РСДРП (Российской социал-демократической рабочей партии), т.е. СДП. В революционной деятельности евреев на Юге России были и другие партии и группировки, но я остановлюсь на Бунде в районах черты оседлости. Что касается погромов в 1905-м, самые известные произошли в Киеве и Одессе после провозглашения Царского Манифеста 17 октября.

18. Любопытное совпадение: в 1899 году кинорежиссер Жорж Мельес (Maries-Georges-Jean Méliès), один из основоположников мирового немого кинематографа, сделал первый фильм о Деле Дрейфуса, состоявший из коротких сцен в документальном стиле и защищавший Дрейфуса.

19. Кауфман, А. Е. Друзья и враги евреев. Д. И. Пихно / СПб.: Правда. 1907. – С. 31.

20. Там же. – Сс. 11-12.

21. Д. И. Пихно похоронили в его имении Агатовка. Как пишет Николай Коншин, сосед и личный секретарь Шульгина, в 96 (!) лет В.В. получил разрешение поехать в Агатовку, чтобы отреставрировать могилу Пихно. В. В. это удалось, утверждает Коншин (http://russia-today.ru/old/archive/2008/no_03/03_ end.htm).        

22. Шульгин, В. Киевлянин. 1913. 27 сентября. № 266. – С. 1. См. статью: Шульгин, В. В. Тени, которые проходят / Составитель и автор предисловия Р. Г. Красюков // СПб.: Нестор-история, 2012. – С. 535.

23. Возможно и поэтому В. В. ушел на войну.

24. Шульгин писал: «Греческая поговорка гласила: ‘И сами боги не могут [смогут] сделать бывшее не бывшим’. Но то, что не удавалось греческим богам, было доступно русским царям». (Разные эпохи Василия Витальевича Шульгина / «Вокруг света». № 3. 2022). Он вообще часто отсылал к греческой истории и мифологии.

25. Central Conference of American Rabbis. Yearbook. Vol. 24. 1914 / Detroit: Jewish Public Society of America. – Р. 114. В другой публикации (тоже 1914 года) говорится, что передовая статья Шульгина «произвела сенсацию во всем мире»; приводятся и выдержки из нее (American Jewish Year Book. Philadelphia, 1914–1915. – Р. 34). Сам Шульгин пишет в «Годах», что во Львове (1914) к нему пришел красивый старый еврей и рассказал, что главный иудейский раввин «назначил день и час», приказав евреям «по всему свету <...>, что веруют в бога, [чтобы] в этот день и час они молились за вас!» Это тронуло В. В. «Я как-то почувствовал на себе это вселенское моление людей, которых я не знал, но они обо мне узнали и устремили на меня свою духовную силу» (Годы, – Сс. 157-158).

26. Когда в семидесятые годы эмигрантское «Новое русское слово» назвало «Киевлянин» «погромным листком», моя мать (Татьяна Павлова) написала письмо в газету, которое напечатали в № 25528 («О газете ‘Киевлянин’ и ее редакторах», 6 июня 1981 г.).

27. Oтец Гольденбергa был управляющим у богатого сахарозаводчика Льва Бродского, который, как и его брат Лазарь, был известным киевским меценатом.

28. Шульгин, В. Тени. – С. 27.

29. Часть из них была опубликована Красюковым в № 5 и № 7 «Лиц. Биогра-фический альманах» (Петербург) в 1994 и 1996 гг. Среди них были «Пятна» (1996), воспоминания Шульгина о допросах на Лубянке и во Владимирском централе. Подружившись с издателем, они друг к другу ездили в гости, а поскольку Шульгин стал слепнуть, свои мемуары он диктовал Красюкову. Новые друзья, любившие и ценившие Василия Витальевича как последнего свидетеля дореволюционной русской истории, дорожили этой возможностью записывать его воспоминания.

30. Известный еврейский политический деятель Т. Герцль стал таковым после Дела Дрейфуса. Среди прочего, он был основателем политического сионизма. Его книга «Еврейское государство. Опыт современного решения еврейского вопроса» (1896) была тогда же переведена на русский язык.

31. Будницкий, Олег. Евреи и революция 1905 года в России: Встреча с народом / «Неприкосновенный запас». № 6, 2005. URL: https://magazines.gorky. media/nz/2005/6/evrei-i- revolyucziya-1905-goda-v-rossii-vstrecha-s-narodom.html 

32. Будницкий, Олег. В чужом пиру похмелье. (Евреи и русская революция) / Москва: «Вестник еврейского университета». № 3 (13). – С. 33. URL: https://jhist.org/lessons_09/revol.htm 

33. Он был дядей Марины Юрьевны Григорович-Барской, моей «surrogate mom», которую я так стала называть после смерти моей матери.

34. Будницкий, Олег. В чужом пиру похмелье. – С. 29.

35. Столыпин завещал себя захоронить там, где будет убит. Его похоронили в Киево-Печерской лавре.

36. Шульгин, В. Что нам в них не нравится? / Москва: Изд. Хорс. 1992. – С. 203.

37. Будницкий, Олег. Как прожить четыре жизни. Судьба Василия Шульгина: к 130-летию со дня рождения. Интервью с Иваном Толстым. URL: https://www.svoboda.org/a/468411.html 

38. Там же.

39. «Киевлянин». 10 октября, 1919 года.

40. Шульгин, В. Что нам в них не нравится? – С. 82.

41. Шульгин, В. 1920 / Годы. Дни. 1920. – С. 806.

42. О них я пишу в «Записках русской американки» / Москва: «Новое литературное обозрение», 2017. Одним из их лейтмотивов является «воля случая», к которой, как мне кажется, В.В. был открыт – отчасти потому, что она содействует непостоянству или изменчивости.

43. Лисовой, Н. Н. Вступление. Последний очевидец. – С. 10.

44. Тюремная одиссея Василия Шульгина. Материалы следственного дела и дела заключенного / Составители и комментаторы В. Г. Макаров, А. В. Репников, В. С. Христофоров. // Москва: «Русский путь», 2010. – С. 125. Сн. 394. Историк Александр Репников издал целый ряд его работ, в которых вводит осторожно проверенные сведения о Шульгине.

45. Шульгин, В. В. Три столицы / 1920 год. Очерки / Сост. и коммент. А. В. Репников / Москва: «Посев». 2016. – С. 374. Последующие страницы указаны в тексте.

46. Его имя в «Трех столицах» Эдуард Эмильевич Шмитт.

47. Шульгин, скорее всего, не знал, что Рамачарака – псевдоним американца Willian Walker Atkinson. Кстати, В.В. был вегетарианцем.

48. Дипломатические отношения с СССР были установлены в 1933 году.

49. Переписка Б. А. Бахметева – В. А. Маклакова. В 3-х тт. / Ред. О. Будницкий/ Москва: Stanford: ROSSPEN. Hoover International Press. 2002. – С. 297.

50. Шульгин даже согласился послать рукопись книги в «Трест» на проверку – т.е. в ГПУ, о чем он, конечно, не знал.

51. Редактор «1919 года» А. А. Чемакин во вступлении к мемуарной книге указывает, где можно найти эти слова Шульгина: Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. Р-5974. Оп. 1. Д. 1. Л. 11 / Чемакин, А. А., История одной книги, или долгий путь «1919 года» к читателю. Предисловие // Шульгин, Василий. 1919 год. Т. 1. / Москва: «Кучково поле». 2018. – С. 7. Сн. IV.

52. Тетрадь №. 24, начало марта 1952 г. / РГАЛИ, ф. 1337, оп. 4, д. 56, l. 119 об. Эту информацию мне предоставил историк Fabian Bauman, тогда дописывавший свою докторскую диссертацию в Базеле, отчасти посвященную семье Шульгиных.

53. Один из первых трудов о теории вертикальной социальной мобильности, написанный в Америке, принадлежит перу русского эмигранта, известного социолога Питирима Сорокина («Social and Cultural Mobility», 1956). О дореволюционной России см. работы Б. Н. Миронова, современного специалиста по исторической социологии.

54. Из повлиявших на Д.И. Пихно киевских профессоров стоит назвать его учителя, умеренно либерального экономиста Николая Бунге, ставшего министром финансов и крестным отцом В.В.

55. Она похоронена на киевском Байковом кладбище рядом с ее первым мужем Виталием Шульгиным.

56. Я могла это вычислить из семейной генеалогии, которую он мне написал без упоминания того, что Пихно был его отцом. Всё остальное упомянуто, включая украинских Шульгиных.

57. Екатерина Григорьевна была дочерью известного публициста Григория Градовского. Она была актрисой; затем в «Киевлянине» писала статьи под псевдонимом Алеша Ежов, став особенно популярной среди девушек.

58. После выхода дяди из тюрьмы моя мать сначала писала ему от имени Miss Olga (своего рода камуфляж 1957 г.), он отвечал, в основном, благодаря за посылки. В начале шестидесятых В.В. задумал поездку к сыну (Диме) в Америку, которая, разумеется, не состоялась, – «нецелесообразно», как ответили Шульгину власти. После официального приглашения от Димы семейные письма к В.В. перестали приходить, как и его – к моей матери. Письма Шульгина находятся у меня в личном архиве.

59. Бурцев был знаменитым революционером-провокатором. Именно он разоблачил Азефа. См. также предисловие друга семьи Глеба Струве к работам Шульгина, посланным П. Б. Струве, которые разоблачают «Трест». – Новое о «Тресте» / «Новый Журнал», № 125, 1976.

60. Младшая дочь Вера вышла замуж за «украинствовавшего» Владимира Науменко, преподававшего во Второй киевской гимназии, в которой учился В. Шульгин. Владимир Науменко также был последним редактором «Киевской старины» – журнала, в основном посвященного украинской культуре.

61. В них, среди прочих, не раз упоминаются такие разные представители эпохи, как Столыпин, Милюков и Керенский.

62. Шульгин, В. Тени. – С. 37.

63. Ранее Виталий Яковлевич, скорее, сочувствовал старшему поколению украинофилов, например Владимиру Антоновичу и Михайло Драгоманову.

64. Когда газета встала на ноги, В.Я. отказался от субсидии, чтобы «Киевлянин» не зависел от государства и мог свободно его критиковать.

65. При Д. И. Пихно Лина Витальевна Могилевская заведовала литературной частью газеты – это она напечатала «Олесю» Куприна.

66. Шульгин, В. Передовая статья 6 апреля 1917 г. в «Россия, Украина, Европа» / Сост. А. В. Репников // Москва: «Посев». 2015. – Сс. 125-26.

67. «Киевлянин», июль 1917 года.

68. Шульгин, В. В. Украинский народ / Там же. – Сс. 183-84.

69. Шульгин, В. В. Украинствующие и мы! / Там же. – С. 228.

70. Шульгин, В. Последний очевидец. – С. 324.

71. Иеромонах Варсонофий. «Ныне отпущаеши» (Памяти В. В. Шульгина) / ВРСХД. № 117. 1976. – С. 293.

72. Во Владимир к В.В. приехала его вторая жена Мария Дмитриевна (ур. Седельникова), «первопоходница», которая, хотя и много моложе мужа, умерла за несколько лет до него.

73. Шульгин, В. Тени. – Сс. 102-3. Со своим братом Филей Пихно он одно время ездил в цыганский табор под Киевом.

74. Встреча Шульгина со старым большевиком В. Н. Петровым в конце фильма представлена на фоне ХХII съезда КПСС (1961), на который его пригласил Хрущев, – видимо, чтобы использовать Шульгина в целях пропаганды. В том же году и в тех же целях были опубликованы его «Письма к русским эмигрантам», в которых он описал свою «экскурсию» по СССР, организованную властями, чьи достижения он приветствует, особенно политику мирного сосуществования, провозглашенную Хрущевым. Специально организованный ему показ советских достижений для «Писем» В.В., однако, отверг через некоторое время словами «меня обманули»! Из важного для него: он побывал в Виннице и узнал, что его сын Ляля там находился в психиатрической больнице в 1925 году, где, видимо, и умер, о чем В.В. написал Диме в письме 21 марта 1968 года.

75. Копию фильма мне подарил Андрей Смирнов, режиссер фильма «Белорусский вокзал» (1970).

76. До революции член Государственного совета Д. И. Пихно ходатайствовал об освобождении из тюрьмы Пятакова, отец которого, Леонид Пятаков, был успешным сахарозаводчиком; его дети имели различные политические  взгляды – от монархистов до большевиков.

77. Шульгин, В. Три столицы. – С. 389.

78. Дон Кихот фигурирует в «1920 годе» Шульгина, а многолюбом Дон Жуаном он был в течение всей своей жизни.

79. Высказывание Шульгина можно сравнить со словами символиста Зинаиды Гиппиус, которая писала в статье «Влюбленность» (1904), что поцелуй является альтернативой половому акту. Именно поцелуй, в ее понимании, предвещал столь желанное физическое преобразование тела: «Поцелуй – это первое звено в цепи явлений телесной близости, рожденное влюбленностью; первый шаг ее жизненного пути, ведущий к преображению». (Гиппиус, Зинаида. Влюбленность. Дневники. Т. 2 / Ред. А. Н. Николюкин // Москва: НПК «Интеллвак». 1999. – Сс. 262-3). К тому же Гиппиус отмечала в Шульгине литературный талант.

80. Обо всем этом я пишу в «Записках русской американки». Например, сс. 50-52.

 

The University of California, Berkeley