Надя Делаланд

 

              * * *

моя жизнь – не ошибка

мы стали большими

мы как эти вершины

мы – эти вершины

нас дышали любили и виолончели

нас летали качели

и пели качели

я себя вспоминаю и запоминаю

в каждой точке паденья и взлета иная

траектория смысла его приращенье

как потом понимаешь – прощенье

 

 

ПЕРВЫЙ СНЕГ

 

              1.

Кажется, этой ночью пойдет снег.

Пахнет грядущим снегом из всех расщелин.

Мертвая муха летит, и летит с ней

в медленном сне снег, в легком сне смертном.

Прямо над лесом лысым мертв самолет,

ветки, его касаясь, зудят уныло

и оставляют в небе дрожащий след,

белый, как снег, во сне разноцветно быстром,

лиственном сне, весь воздух вобравшем в рот,

хватит смеяться, ты кашляешь и надрывно

смотришь на всё, что больше здесь не живет,

нет, не живет, достало уже, обрыдло.

У Персефоны в пальцах растет трава,

бабочки бьются, солнечный луч мерцает,

лифт опускается ниже, едва-едва

видно лицо, подземное царство – царство

мертвых и мух отражается на лице,

ужас застыл в губах. Закрывай скорее

белым. Конечно, вовсе не в этом цель,

просто так будет легче.

 

              2.

Персефона цепляется за поверхность глинистой почвы,

пальцы ее соскальзывают с влажной прохладой,

чтоб под ногтями остались для судмедэксперта

неоспоримые факты, и солнце снова

начинает сиять, наполняя огромный воздух

ликованьем праздным, никем не заслуженным счастьем.

Смеющийся Гадес в оперном гриме и тонких лосинах

жадно хватает ослабевшую Персефону, утаскивает под землю.

Рядом с ним танцующий Тодес под руководством

Аллы Духовой наклоняет головы, вытягивает руки.

Персефона как бы борется, вздымает деревья и травы,

воет так, что темнеет воздух, но на вдохе светает.

Она опускает ветки, Гадес уносит ее направо,

Тодес бежит налево большими батманами с новой такой ужимкой.

Персефона – дерево и немного озеро, облако, башня,

и она сама исчезает из своего сознания,

в темноте поцелуев ей душно и страшно,

ад в нее проникает, ей нужно знаменье –

небольшая вспышка мицелия где-то над головой,

всполохи у корней, что свисают сверху.

Вот тогда она снова почувствует себя живой

и очнется от смерти.

 

 

              * * *

Со скоростью тьмы, пульсирующей в деревьях,

сад засыпает в обморок голосов.

Мама на кухне хлопочет, смеется, стареет. 

Свежевыжатый сон.

Чашка моя прозрачная из отсюда

там почему-то.

Квантовая запута-

-нность,

невозможная странность

и правота.

Это всё объясняет, а та –

та атата.

Я разделяюсь и связываюсь с собою

азбукой Морзе, пульсом иных частот.

Главное, о Высокородный, не бойся, –

думает Тот,

а говорит с усилием и нажимом,

ртами таксиста, токсичной тетки, еще кого-то:

ты внутри жизни, помни о жизни,

идиот.

 

 

              * * *

я хотела бы жить в Италии или Франции

быть иностранкой

легализовать свою странность

ведь нет ничего странного

в странности иностранца

но я живу в своей стране

и становлюсь всё страннее и страннее

страньше и страньше

какая она странная

шепчут мне вслед

ломая линейку

сгибая транспортир

вонзая циркуль в парту

сверкая глазами

 

 

              * * *

В любой непонятной ситуации переводи

«Бабочку» Луизы Глюк.

Это поможет понять логику

любви и смерти.

И помни, что ты сейчас не

женщина и не мужчина,

а бабочка, на которой

хотят погадать, как на цветке.

Погадать о любви на смерти.

 

 

              * * *

листопалый в расплывчатой пантомиме

как стекло ощупал лицо застыл

трепеща вцеловывается в настил

из неровных линий

пустотой танцуя во всем и в нем

замирая всплеском и оседая

мир прижмется маленький мой рыдая

всем своим дождем

до чего же голодно до чего

невозможно вытерпеть и не сдаться

говорю что думаю милый здравствуй

мир живой

он растет и вспыхивает и длит

многорукой песенкой тонкий воздух

пахнет солнцем храмом горячим воском

камень плит

у окурка нежный горит подтек

одиноко тянет свой рот дрожащий

замереть продвинуться и разжаться

как цветок

и трепещут ноздри велосипеда

и летит с холма и глаза закрыв

поднимает небо прозрачных крыл

в голубое небо

 

ПЯТЬ СПОСОБОВ УВИДЕТЬ

 

              1.

Всматриваешься вдаль, щуришься, напрягаешь диафрагму,

заставляешь вытягиваться щупальцы зренья,

утыкаешься в собственную рассеянность,

в бесконечность нехватки, плоскость картинки,

глубину воображения.

 

              2.

Закрываешь глаза, успокаиваешь дыхание,

погружаешься в пульсирующую тьму,

разрешаешь следить и не вмешиваться,

наблюдать и запоминать.

 

              3.

Полная темнота с небольшими всполохами запаха липы,

соловьиных трелей, похожих на дождь в фонарном свете,

всплеск голосов далеких прохожих, смех,

тишина. Голос.

 

              4.

Голос света, теплый на ощупь.

Трогаю без рук, солнечным сплетением,

губами, обратной стороной лба.

Вижу.

 

              5.

Открываю рот, ложечка со Святыми дарами

делает меня младенцем. Руки, сложенные на плечах,

помогают воскреснуть из мертвых

каждый раз, когда

Ты меня видишь.

Мою мерцающую и быстро гаснущую фигурку,

выходящую из храма.

Видишь, не видишь,

всматриваешься, щуришься, ждешь, любишь.