Марк Уральский

 

Троцкие о Горьком.

Штрихи к литературному портрету

 

Литературный портрет – жанр, с 1920-х гг. получивший особое распространение в русской прозе Серебряного века¹. Свою дань этому жанру отдали как писатели – Горький, Бунин, Осип Дымов, Корней Чуковский, Ходасевич... – так и публицисты, главным образом из числа тех, кто после революции осел на Западе. К их числу относятся и Лев Давидович и Илья Маркович² Троцкие – русские социалисты, стоявшие на крайних по отношению друг к другу полюсах российского политического мира: ультрарадикальном (большевизм, затем троцкизм) и либерально-демократическом.

Как публицист, Лев Троцкий создал целую галерею литературных портретов товарищей по борьбе: Ленина, Сталина, Луначар-ского, Красина и др.³, экспрессивных и, одновременно, лаконичных по форме. Кроме того, им опубликовано было немало ярких критических статей⁴ о его современниках-литераторах: Льве Толстом, Глебе Успенском, Мережковском, Бальмонте, Леониде Андрееве и др. Как ни странно, среди них практически не встречается имя Горького – литератора, казалось бы, наиболее близкого ему по духу, партийному «товарищу» и соратнику по борьбе за «освобождение рабочего класса».

До Октябрьского переворота Лев Троцкий писал о Горьком два раза – в 1909 году. Статья «Кое-что о философии ‘сверхчеловекаʼ», – несомненно, представляющая интерес для научного горьковедения, касается ницшеанства Горького. В ней Лев Троцкий доказывает, что в идейном плане между немецким философом и русским писателем-социалистом имеется немало общего: «В нашей литературе уже несколько раз сравнивали Горького с Ницше. Сразу может показаться странным такое сопоставление, что общего между певцом самых униженных и оскорбленных, последних из последнейших, – и апостолом ‘сверхчеловека’? Есть между ними, конечно, громадная разница, но сходства между ними гораздо больше, чем это может показаться с первого взгляда. Во-первых, герои Горького, по замыслу и, отчасти, по изображению их автора, вовсе не униженные и оскорбленные, не последние из последнейших, – они тоже своего рода ‘сверхчеловеки’. Многие из них – даже большинство – очутились в своем положении вовсе не потому, что они пали побежденными в ожесточенной общественной борьбе, которая раз навсегда вышибла их из колеи, нет, они сами не могли примириться с узостью современной общественной организации, с ее правом, моралью и прочим и ‘ушли’ из общества. Во-вторых, эта группа ‘живя вне общества, хотя и на его территории и на счет его, она ищет оправдания своему существованию в сознании своего превосходства над членами организованного общества. Оказывается, что рамки этого общества слишком узки для ее членов, одаренных от природы исключительными, чуть-чуть не ‘сверхчеловеческими’ особенностями. Тут мы имеем дело с таким же протестом против норм современного общества, какой выходил из-под пера Ницше. <...> Мимоходом заметим еще одну черту, общую названным писателям: это – уважение, которое оба они питают к ‘сильным людям’. Горький прощает человеку всякий поступок отрицательного (даже для него, для Горького) характера, если он вызван рвущейся наружу силою. Он рисует эти поступки с такой любовью и так красиво, что даже читатель, стоящий на совершенно другой точке зрения, готов увлечься и залюбоваться ʽсилоюʼ... Таков старик Гордеев и некоторые другие герои Горького».

Ницшеанство Горького Лев Троцкий отнюдь не осуждает, а по отношению к самому Ницше выказывает явное уважение. Более того, он особо отмечает, что из-за присущей высказываниям этого философа противоречивой амбивалентности, они, будучи «вырваны из контекста, могут послужить для иллюстрации какого угодно предвзятого положения, особенно при соответственном истолковании». Эти строки звучат как пророчество.

В декабре 1909 г. руководство российской социал-демократии было серьезно обеспокоенно тем, что «газеты  Франции («L’Eclair», «Le Radical»), Германии («Berliner Tageblatt») и России («Утро России», «Речь», «Русское слово», «Новое время») смакуют самую сенсационную новость: исключение Горького из с.-д. партии⁵. Практически одновременно Троцкий и Ленин выступили в печати с решительным опровержением этих слухов. Оба политика, в первую очередь, стремились разоблачить «цель сплетнической компании» буржуазных партий, которым, по их мнению, «хочется, чтобы Горький вышел из социал-демократической партии. Буржуазные газеты из кожи лезут, чтобы разжечь разногласия внутри с.-д. партии и представить их в уродливом виде⁶. <...> Пользуясь случаем, либеральные журналисты всех оттенков пошлости выносят на свет божий глубокомысленнейшие суждения о несовместимости художественного творчества с партийной дисциплиной, об инквизиционной нетерпимости марксистов и о многом другом. <...> Пламенно сочувствуют Горькому, – а из сочувствующих уст сочится ядовитая слюна ненависти к партии пролетариата. Их ненависть – у них для нее достаточные причины: она – незаконная дочь их нечистой совести...»⁷ При этом, если Ленин решительно брал своего друга Максима Горького под крыло, ручаясь за него перед партией, то его соратник пропагандировал образ Горького-революционера: «Революция не была для него историческим эпизодом, – мечом она пронзила его душу, ему уж не было возврата назад. После разгрома революции, в тот период, когда всякие приблудные к нам поэты и поэтессы стадами возвращались на более сочные пастбища буржуазного литературного рынка, Горький остался с нами. Прекрасный талант свой он призвал на службу самому большому делу, которое существует на земле, и тем нерасторжимо связал свою личную судьбу с судьбою партии...»⁸

Ко времени написания этого панегирика Лев Троцкий и Горький были уже лично знакомы. Впервые они встретились весной 1907 г. на V Съезде РСДРП в Лондоне⁹. «Когда в феврале 1908 года Ленин, редактировавший в Париже газету ‘Пролетарий’, предложил Горькому вести в ней литературно-критический отдел, писатель, уклонившись, рекомендовал Ленину в качестве достойного пера Троцкого. (Ленин ответил, что сам думал об этом, но ‘позер Троцкий’ не согласился)»¹⁰. В последующие годы Троцкий «всячески пытался наладить добрые отношения с Горьким <...>, приблизить его к себе»,¹¹ а тот, в свою очередь, стремился использовать его литературный талант в своих целях. Однако особой симпатии друг к другу они, по всей видимости, не испытывали, особенно в годы революции. Горький открыто выступил против большевистского насилия над культурой, за что Л. Троцкий, считавший тогдашнюю ситуацию нормальной и закономерной, окрестил его «достолюбезным псаломщиком». В постоянной переписке они никогда не состояли, а все имеющиеся в научном обороте их письма друг к другу носят сугубо деловой характер. В сборнике литературно-критических статей «Литература и революция»¹², где имя Горького упоминается весьма часто, Л. Троцкий не раз малопочтительно характеризует «друга Ленина», хотя и призывает молодых пролетарских писателей у него учиться¹³. Там же перепечатана его статья 1914 года «К. Чуковский», в которой он поет Горькому осанну: «<...> между индивидуализмом и коллективизмом Горького глубокая внутренняя связь, и Горький изменил бы себе, если б не совершил той эволюции, в какой верхогляды усматривают одни только формальные противоречия. Горький поднял знамя героического индивидуализма, когда совершался в стране процесс высвобождения личности из глубин каратаевщины, которая не в мужике только, но и в рабочем, и в интеллигенте сидела еще страшной косной силой. Индивидуализм против ‘святой’ безличности, против традиций и унаследованных авторитетов был огромной прогрессивной силой, и Горький психологически не противопоставлял себя народу, эгоистически не отчуждал себя от него, – наоборот, в своем творчестве он давал лишь окрашенное романтизмом выражение пробудившейся в народных массах потребности личного самоутверждения. А по мере того как индивидуализм становился в известных общественных кругах не только противокаратаевским, но и вообще антисоциальным, себялюбиво-ограниченным, буржуазно-эгоистическим, Горький с ненавистью отвращался от него, – душою он оставался с той народной личностью, которая сбрасывала с себя старые духовные путы – для того, чтобы свободно и сознательно вводить себя в рамки нового коллективного творчества. Как ни резок был на вид у Горького перелом от босяцки-ницшеанского индивидуализма к коллективизму, но психологическая основа тут одна. <...> Горький рисует страшную российскую всеуездную отсталость, залежи каратаевщины, социального варварства. Горький ищет – теми методами, какие имеются в распоряжении художника, – причин крушения великих ожиданий, в конечном торжестве которых он не сомневается нимало. Тут нет ни покаяния, ни отречения, а есть нравственное и художественное мужество, которое не прячет своей веры от испытаний, а идет им навстречу»¹⁴.

Лев Троцкий явно предпочитал за лучшее не касаться личности Максима Горького в своих публикациях. Лишь в некрологе, написанном 9 июля 1936 года – через три недели после смерти Горького, он дает нелицеприятную, разительно отличающуюся от дореволюционного дифирамба оценку усопшему писателю: «Незачем говорить, что покойного писателя изображают сейчас в Москве непреклонным революционером и твердокаменным большевиком. Все это бюрократические враки! К большевизму Горький близко подошел около 1905 года, вместе с целым слоем демократических попутчиков. Вместе с ними он отошел от большевиков, не теряя, однако, личных и дружественных связей с ними. Он вступил в партию, видимо, лишь в период советского Термидора. Его вражда к большевикам в период Октябрьской революции и гражданской войны, как и его сближение с термидорианской бюрократией слишком ясно показывают, что Горький никогда не был революционером. Но он был сателлитом революции, связанным с нею непреодолимым законом тяготения и всю свою жизнь вокруг нее вращавшимся. Как все сателлиты, он проходил разные ‘фазы’: солнце революции освещало иногда его лицо, иногда спину. Но во всех своих фазах Горький оставался верен себе, своей собственной, очень богатой, простой и вместе сложной натуре. Мы провожаем его без нот интимности и без преувеличенных похвал, но с уважением и благодарностью: этот большой писатель и большой человек навсегда вошел в историю народа, прокладывающего новые исторические пути»¹⁵. Образ «буревестника революции» у Льва Троцкого вполне описывается фразой: «С нами, но не наш», которая, как известно, является характеристикой его собственной персоны, данной ему, по словам Горького, якобы Лениным, – см. второй вариант горьковского очерка «В. И. Ленин»¹⁶. Вполне возможно, что уязвленный Лев, жестко критиковавший первый вариант этого очерка¹⁷, в своем некрологе не удержался от сарказма и в аллюзивной форме перебросил камешек в огород покойника, демонстрировавшего, по его мнению, «непререкаемо ясный и убедительный пример огромного литературного таланта, которого не коснулось, однако, дуновение гениальности».

В истории русской публицистики существует интересный артефакт. Помимо Льва Давидовича Бронштейна, известного во всем мире как «Троцкий», имеется еще один носитель этой звучной фамилии, причем «настоящий», как, по рассказу свидетелей времени, подчеркивал он сам¹⁸. Речь идет о журналисте и общественном деятеле русской эмиграции первой волны Илье Марковиче Троцком. Он тоже входит в число многочисленных знакомых Горького, оставивших о нем свои воспоминания. Однако историки литературы, составители мемуарных сборников отечественной горьконианы¹⁹, все как один, игнорировали его многочисленные статьи.

Основной причиной подобного невнимания являлась ярко выраженная антибольшевистская позиция И. М. Троцкого и его многолетнее сотрудничество в газете «Новое русское слово», считавшейся рупором эмигрантского антисоветизма. Кроме того, Л. Д. и И. М. Троцких часто путают друг с другом, поскольку их биографические данные имеют много общего. Оба они были обрусевшими евреями, выходцами с восточной Украины, ровесниками, социал-демократами и публицистами, живо интересовавшимися современной литературой. С 1905 г. по 1917 г. Троцкие обретались в одних и тех же странах Западной Европы – в Австрии (Вена), Германии (Берлин) и Скандинавии (Копенгаген, Стокгольм).

Однако на этом совпадения заканчиваются. Во всем остальном эти исторические фигуры, говоря на марксистско-ленинском слогане, – непримиримые антагонисты. Лев Давидович – непримиримый борец с самодержавием, вождь Октября, всю свою жизнь раздувавший пламя мировой пролетарской революции. Илья Маркович, напротив, – убежденный демократ, всеми доступными ему средствами старавшийся революционное пламя загасить. Если Лев Давидович всегда позиционировал себя как не еврей, а космополит-интернационалист²⁰, то Илья Маркович, напротив, был именно русский еврей, человек двух культур, не религиозный, но остро ощущавший свою связь с еврейством и активно боровшийся за выживание своего народа в годину тяжелейших испытаний, выпавших на его долю. В современной литературе можно найти большое число документальных портретов известных людей этого типа: П. А. Аксельрод, М. Г. Алданов, Г. Я. Аронсон, Л. М. Брамсон, А. А. Гольденвейзер, Г. А. Ландау, Я. Г. Фрумкин²¹, – с которыми И. М. Троцкий был знаком, сотрудничал, а то и дружил. Все эти достойные люди в глазах Л. Д. Троцкого являлись «буржуазными ревизионистами», которых большевики охотно бы повесили на фонарях²². Потому после Октябрьского переворота, который, к несчастью для России, сумели осуществить большевики под руководством его однофамильца, «энес»²³ Илья Маркович Троцкий, так же как и все вышеперечисленные лица, посчитал за лучшее остаться на Западе. По иронии судьбы, или, как считают марксисты-ленинисты, в силу исторически обусловленной закономерности, сюда же в 1929 г. был выслан изгнанный из рядов родной партии вождь Октября, объявленный вскоре в СССР злейшим врагом советского народа и всего прогрессивного человечества.

К числу вменяемых Льву Троцкому «преступлений» на московских процессах второй половины 1930-х гг. фигурировало обвинение в организации злодейского умерщвления «буревестника револю-ции», «великого советского писателя», «основоположника новой советской литературы», «друга Ленина и Сталина» и прочая, прочая... Максима Горького: «[Троцкий] всегда злобно ненавидел Горького, как и Горький ненавидел обербандита международного шпионажа и предательства Троцкого,[и] сказал, что Горького надо устранить во что бы то ни стало»²⁴. Это обвинение Лев Троцкий категорически отрицал, хотя был не прочь поддержать саму гипотезу отравления, недвусмысленно кивая при этом на Сталина²⁵.

Илья Троцкий познакомился с Горьким осенью 1913 г. на Капри, когда, являясь берлинским корреспондентом газеты «Русское слово»²⁶, приехал в гости к писателю вместе со своим патроном – издателем Иваном Дмитриевичем Сытиным²⁷. Андрей Седых²⁸ в статье-некрологе «Памяти И. М. Троцкого»²⁹ писал: «Когда И. Сытин приехал за границу, он предложил И. М. Троцкому сопровождать его. На страницах ‘Нового русского слова’ И.М. вспоминал, как Сытин повез его на Капри к Горькому»³⁰. Однако первая статья И. М. Троцкого с сюжетом о поездке на Капри появилась еще до Второй мировой войны в газете «Сегодня»³¹, и была она посвящена памяти недавно ушедшего из жизни Ивана Дмитриевича Сытина³².

«Издательство (Товарищество И. Д. Сытина и К. – М.У.) вело переговоры с Максимом Горьким о приобретении издательского права на его первые произведения, написанные в первые пятнадцать лет. Горький запросил 450 тысяч рублей. Правление издательства уполномочило И. Д. Сытина съездить к Горькому и лично с ним столковаться. По дороге из Москвы в Берлин (Сытин – М.У.) взвесил все ‘за’ и ‘против’ и решил, что операция эта разорительна для издательства.

– Протелеграфируй, пожалуйста, Феде (Ф. И. Благову.³³ – М.У.) и другим директорам, что не стоит ездить к Горькому. Все равно дела я с ним не сделаю.

Я, конечно, выполнил просьбу Ивана Дмитриевича. На следующий день получили ответные депеши из Москвы, что директора присоединяются к его мнению. И. Д. Сытин выслушал содержание депеш, встал, перекрестился на угол и начал говорить тихим таким шепотом:

– Поедем, стало быть, к Алексею Максимовичу. Хорошо сейчас на Капри...

– А что скажут в правлении?

– Неважно! Протелеграфируй, что едем. <...> Познакомишься с Горьким, посодействуешь мне в переговорах о цене и покатаешься по Италии. Только ты уж меня одного с Горьким не оставляй. Обернет вокруг пальца. Он – жох!..

Мы телеграфно оповестили Горького о дне приезда и получили приглашение быть его гостями. <...> От Берлина до Рима нас сопровождал известный фильмовый промышленник Ханжонков³⁴. Всю дорогу Сытин плакался, что Горький его разорит и что мы едем заключать явно убыточную сделку. То же самое он говорил и покойному писателю Первухину³⁵, корреспондировавшему из Рима в ‘Русское слово’. Полный профан в издательском деле, я в душе решил облегчить Ивану Дмитриевичу его миссию. <...>

На пристани на Капри нас встретил личный друг Горького бывший берлинский издатель И. П. Ладыжников³⁶. Завидев еще издали Ладыжникова, И. Д. заметно всполошился и, обратившись ко мне, снова повторил просьбу – не оставлять его одного. Мы остановились в каком-то чудесном отеле, из окон которого открывался чарующий вид на Неаполитанский залив.

Покуда я приводил себя в порядок, Иван Дмитриевич и Ладыжников куда-то исчезли. Тщетно я их искал в гостинице, ресторане и парке отеля. <...> Загадка, впрочем, вскоре разъяснилась. <...> Для меня стало очевидным, что Сытин уже сидит у Горького и, вероятно, ведет переговоры о приобретении его произведений.

На веранде горьковской виллы я нашел большое общество. <...> Было шумно и весело, а прелестная итальянская осень и синие волны, шаловливо игравшие у близкого берега, располагали к интимности. Максим Горький находился, по-видимому, в отличном настроении и очень ярко и образно рассказывал разные эпизоды из своей скитальческой <...> жизни. Завтрак сменился чаем, чай – обедом, и время пролетало незаметно. За ужином <...> завязался спор об индивидуализме в литературе. Один из тех специфически русских споров, когда все одновременно говорят, один старается перекричать другого, и никто никого не слушает.

И. Д. Сытин сидел все [это] время молча, с явным интересом прислушиваясь к спору и не проронив ни слова. <...> Начали прощаться. Мы с Иваном Дмитриевичем остались последними. И вдруг случилось нечто, что на всю жизнь запечатлелось в моей памяти.

И. Д. Сытин подходит к Горькому и, подавая ему на прощание руку, говорит:

– Итак, Алексей Максимович, по рукам. Как ты сказал, так и будет. Заплатим тебе 450 тысяч. Спасибо.

Горький смутился, а я стоял совершенно растерянный.

В отель мы возвращались молча. Я внутренне досадовал на старика. К чему вся эта комедия? Зачем он отравлял мне всю дорогу в Италию причитаниями о грозящем издательству разорением? К чему просил не оставлять его наедине с Горьким? И вообще, что это за дикий подход к делам?

Иван Дмитриевич, очевидно, понимал мое настроение и, обняв меня вокруг талии, тихо сказал:

– Чего ты, милый, сердишься? Ведь Горький – твой же брат-писатель. Что тебе – жалко сытинских капиталов, что ли? Эх, и наживем мы на этом деле. Имя-то какое! Горький!»

Сумма авторского гонорара, обещанная Сытиным Горькому, в буквальном смысле слова умопомрачительная³⁷. С учетом огромных тиражей, которые имел Горький в России и за рубежом, гонораров за постановку пьес и т. п., можно с уверенностью утверждать, что «великий пролетарский писатель» был не только самым богатым литератором Российской империи, но и одним из самых богатых в мире!

В другой, уже послевоенной статье³⁸ И. М. Троцкий дополняет свои воспоминания сюжетом, в котором присутствовавший в дачной компании Горького Анатолий Луначарский поднял тему о присуждении Нобелевских премий по литературе. По его мнению, шведы до сих пор помнят о своем поражении в Полтавской битве, а шведские слависты не могут простить Пушкину язвительных замечаний на эту тему в поэме «Полтава». Поэтому, мол-де, шведская Академия относится с неприязнью «к русской изящной литературе»: «Иван Дмитриевич, который недолюбливал Луначарского <...> внимательно его слушал. По-видимому, его заинтересовала тема о Нобелевской премии. <...> – Мне кажется, Анатолий Васильевич, что ваша теория в части, касающейся шведской Академии, несколько хромает. Это может засвидетельствовать [наш сотрудник], сидящий рядом со мной. Не дальше как в прошлом году он, по поручению ‘Русского слова’, объездил все три скандинавские страны, познакомился с тамошним литературным миром и вынес оттуда впечатления, диаметрально противоположные вашим. Он мог бы многое нам рассказать».

Далее И. М. Троцкий рассказывает, что, ни в коей мере не вступая в полемику «с таким диалектиком, как А. Луначарский», он, тем не менее позволил себе «внести поправки в его явно надуманную и упрощенную теорию». Журналист рассказал внимательно слушавшему его обществу, что ведущие шведские писатели с большим уважением относятся к русской литературе. Всемирно известный писатель Август Стриндберг, один из кумиров российской читающей публики Серебряного века, например, прямо заявил ему, что если бы не продолжающийся скандал между ним и шведской общественностью, он «не задумался бы выступить с предложением о присуждении Нобелевской премии Горькому». И только нежелание «обрекать Горького на роль жертвы наших внутренних распрей», мол, заставляет его отказаться от этого намерения.

«Эффект стриндберговских слов вызвал никем не предугаданный отклик. Безмолствовал и Луначарский, ничем не проявляя желания высказаться. Только И. Д. Сытин с плутоватой улыбкой на лице глядел в сторону Луначарского, как бы желая сказать: ‘Ну что – получил’. <...> Вернувшись в отель, мы еще долго делились впечатлениями о проведенном вечере. Здесь впервые И. П. Ладыжников, нарушив обет молчания, проиронизировал по адресу Сытина:

– Повезло вам, Иван Дмитриевич, с Горьким... Вовремя успели оформить контракт по передаче вашему издательству единоличного права на печатание его произведений. Будь Алексей Максимович заранее осведомлен о своей популярности в Швеции <...>, он, вероятно, потребовал бы другие договорные условия. Горький – мужик умный, умеет отстаивать свои интересы.

Иван Дмитриевич как будто пропустил мимо ушей скрытый укол Ладыжникова. Однако, стоя у дверей своей комнаты перед отходом ко сну, успел мне шепнуть:

– Завидует, жадюга! Впрочем, Господь с ним! Контракт подписан и формально утвержден...

Воскрешая образ гениального русского самородка на фоне каприйских дней и в горьковском окружении, мне хотелось бы только прибавить лишний штрих к многогранной и красочной ‘сказке-жизни’ Ивана Дмитриевича Сытина», – пишет в заключение своей статьи Илья Троцкий.

Максим Горький прожил на Капри в общей сложности 17 лет: с 1906 г. по 1913 г. и с 1921 г. по 1931 г., и эти периоды его жизни и деятельности, как полагают современные исследователи, представляют собой исторический и социокультурный феномен, в котором «оказался запечатлен образ эпохи в сложном переплетении ее духовных и общественных дерзаний»³⁹. Как мыслитель и общественный деятель, Горький являлся горячим сторонником европеизации России, которую посредством «великих потрясений» он мечтал преобразовать из сонной, ленивой и пьяной в «царство Света и Добра».

Поэтому отношение к нему со стороны И. М. Троцкого, человека весьма умеренных взглядов, было всегда настороженным. Горький явно отталкивал его своим «красивым цинизмом»⁴⁰. «Русскословец»-либерал И. Троцкий, также как и его современник М. Меньшиков из консервативно-охранительского суворинского «Нового времени», чувствовал, что «‘безумство храбрых’ для г. Горького не красивая только фраза, а действительно убеждение...»⁴¹. Хотя в то же время вместе с многочисленными поклонниками Горького – одного из са-мых знаменитых европейских писателей начала ХХ в. – оба они явно ждали, что «...Он что-то должен сказать новое, большое...» ⁴²

Точка зрения Ильи Троцкого на «раннего» Горького ясно высказана им в театральной рецензии, написанной после дебюта писателя в качестве драматурга на берлинской театральной сцене:

«Театральный сезон Берлина открылся драмой Горького ‘Последние’, поставленной дирекцией Макса Рейнхарда⁴³ в известной ‘Kammerspiele’⁴⁴.

Премьера у Рейнхарда – такое же событие для берлинцев, как для москвичей новая постановка в Художественном театре. Не берусь сказать, что, собственно, влекло фешенебельное берлинское общество в театр – сама ли пьеса, или простое любопытство увидеть ‘живого’ знаменитого писателя. Может быть, и то, и другое. Впрочем, каковы бы ни были побудительные причины переполнения театра, публика горько разочаровалась: Горький, несмотря на присутствие в Берлине, благоразумно не показывался в театре, а пьеса <...> драматическое произведение, где почти отсутствует драматическое творчество и где в одну кучу свалены политический сыск, революция, полиция и слабые намeки на высшую правду.<...> в ней всe слишком отвлеченно, схематично и слишком мало напоминает реальную жизнь. Из каждого диалога, из каждой реплики проглядывает плохо спрятанная указка социал-демократа-‘отзовиста’⁴⁵. <...> Почему публика, да ещe немецкая, должна верить автору, заявляющему, что все русские полицейские – непременно негодяи, а революционеры – идеалисты и апостолы высшей справедливости? А в ‘Последних’ – пьесе, символизирующей обречeнное на смерть современное буржуазное общество, – именно заявляется это, притом почти без всякой аргументации»⁴⁶.

Журналист выражает сожаление по поводу выбора Рейнхардом, которого он комплиментарно аттестует как «берлинский Станиславский», именно этой пьесы Горького. Затем идет краткое изложение сюжетных коллизий в пьесе, которая, хотя И. Троцкий утверждает, что о сюжете «Последних» «в своe время достаточно говорила русская критика», была мало известна русской публике. В конце своей рецензии И. Троцкий утверждает, что берлинская публика ни тематики пьесы не поняла, ни саму постановку не приняла. Более того, у него сложилось впечатление, что «исполнители дружно проваливали пьесу, абсолютно не понимая ролей. Грим, костюмы и инсценировка оставляли желать многого. Со стороны могло показаться, будто дирекция умышленно готовила провал. – Такого умышленного неуважения к произведению Горького, конечно, нельзя ожидать от Рейнхарда. <...> Но такт и художественное чутье должны были ему подсказать, что нельзя слабое драматическое произведение отдавать дилетантам на окончательный провал».

Хотя подробное освещение темы «Горький-драматург» выходит за рамки данной статьи, представляется интересным отметить, что «Последние» популярностью в России ни до революции, ни в советское время не пользовались. Интерес к этой пьесе возник лишь в конце 1990-х гг., когда ее стали ставить ведущие российские театры. Революционный пафос пьесы при этом уже не воспринимается как нечто достойное внимания, привлекала именно «бытовуха», где жизнь предстает «огромным бесформенным чудовищем, которое вечно требует жертв ему, жертв людьми». Вот, для сравнения, характеристика пьесы из рецензии на ее постановку во МХАТе современного критика: «‘Последние’ – пьеса мрачная, написанная с зоркой ненавистью. Ее можно было бы назвать безжалостной – если бы не страх смерти, рвущийся наружу и требующий сострадания. Половина персонажей – законченные негодяи, вторая половина – несчастные, немощные, искалеченные люди. Сказать, о чем пьеса, можно в двух словах: об отравлении подлостью. О том, как в доме сгущаются ложь и злоба; жизнь становится непереносимой: нужно остервениться, сломаться, спиться, а честнее всего – умереть. О том, как душевная нечистота утверждается в правах и отменяет будущее. В финале ‘Последних’ мать на коленях просит у пятерых детей прощения за то, что их родила: трое ее не прощают, двое – просто не понимают, что это она так раскривлялась. <...> Назвать ‘Последних’ спектаклем-предостережением было бы наивно, счесть диагнозом – страшно. Останемся со сказанным: даже если сделать ничего нельзя, можно не усугублять боль. Это хороший совет, не позволяющий впадать в отчаяние и губить душу»⁴⁷.

По-видимому, и немецкая театральная критика в 1910 г., увидев в новой пьесе Горького нечто большее, чем политический памфлет или «пошлейшую карикатуру» на русскую жизнь, отнеслась, по словам И. Троцкого, к постановке «благосклоннее, нежели можно было ожидать». С некоторым удивлением отмечая этот факт, он от ее лица высказывает свое тогдашнее отношение к Горькому: «Горький – великий художник, поэт природы и певец прекрасной жизни, но очень слабый драматург и плохой знаток сцены». Последнее утверждение в свете современного «горьковедения»⁴⁸ является типичным отражением бытовавшего в литературно-театральной критике начала ХХ в. представления, что «в своих драматических опытах ‘Максим Горький является всем чем угодно – проповедником, мыслителем, – только не художником’. <...> Концепция несценичности горьковских пьес получает в этот период широкое распространение. Подпись под одной из карикатур того же времени (Горький изображен на ней глубоко задумавшимся) гласила: ‘Горький размышляет после написания “Мещан” – драматург он теперь или не драматург?’ Не один критик начала века отказывался рассматривать новое произведение Горького ‘с точки зрения его литературно-художественных достоинств’, а ‘только как иллюстрацию к жизни’. <...> Горького называли ‘наименее искусным из драматургов’ и в зарубежной печати, чьи дайджесты публиковали российские газеты и журналы. О [пьесе] ‘На дне’ писали, например, следующее. ‘Нет более плохой драмы, более невозможного литературного произведения!’ (Der Tag). ‘В общепринятом смысле эти сцены <...> нельзя назвать драматическим произведением’ (Magdeburg Zeit). ‘Горький не драматург...’ (Berl. Neueste Nachrichten). ‘С точки зрения искусства и эстетики это произведение стоило бы отодвинуть на задний план’ (Germania). ‘Максим Горький <...> доказал самым неоспоримым образом, как мало значит техника в искусстве’ (Der Tag)»⁴⁹.

Естественно, эти высказывания не могли не сыграть своей роли в формировании восприятия Ильей Троцким-рецензентом драматургии Горького. Кроме того, по своим литературным вкусам Троцкий был сугубый «реалист» и к литературным новациям своего времени интереса не выказывал. Для него прошло незамеченным отождествление театральных опытов Горького с «жанровой разновидностью ‘философской драмы’», в которой он добивался синтеза «реалистической», «этико-психологической» и «символистской» линий художественного воплощения. Мировидение Горького базируется на извечных, онтологических составляющих человеческого бытия. Он «изображает в действительности не только социальную среду. Будь то мещане, босяки, ‘дачники’, интеллигенты, чудаки или просто ‘последние’, каждый раз все вместе они – прообраз всего мира, символ человечества. – Конфликт же между ними вырастает из разности отношения к одинаково враждебному, равнодушному к ним миру – хаосу. Кто-то видит в этом мироздании норму, кто-то пытается бунтовать, но потом смиряется, третьи идут до конца. В этой общности рвутся все связи – семейные, общественные, родовые, цеховые, государственные и т. д. <...>В изображаемой общности каждый вдруг становится другому чужаком. Выломившиеся у Горького – все. Ситуация распада, ощущения человеком своей ненужности, одиночества и враждебности мира по отношению к людям формируют трагический фон горьковских пьес. <...> Горьковская драма – это еще и интеллектуальная драма. Она представляет собой движение идей, не доказательство идеи, но осмысление поставленной»⁵⁰.

Такого рода новаторский подход к драматургии, как и все неоднозначно явленное, воспринимался современниками с большим трудом, вызывая жаркие споры и язвительные замечания. 

Однако западными писателями-модернистами, обладавшими острым чутьем на художественные новации, например Августом Стриндбергом, драматургия Горького ценилась не менее высоко, чем его проза. Об этом свидетельствует, в частности, и сам И. Троцкий, который в 1923 г., вспоминая о своей встрече со Стриндбергом, состоявшейся в 1911 г., поет от его лица дифирамбы Горькому и как прозаику, и как драматургу:

«Я люблю Горького. Слышал, будто в России начинают охладевать к творчеству Горького. Напрасно! У него есть бессмертные вещи. ‘Мальва’, ‘Челкаш’, ‘На дне’ переживут нас. Горькому давно пора получить Нобелевскую премию»⁵¹.

В более поздней статье Троцкого о Стриндберге⁵² к вышеприведенным высказываниям великого шведского писателя добавляется фраза с политическим подтекстом, демонстрирующая, что настороженное отношение автора к социальному пафосу Горького было вполне оправданным: «Герои Горького не надуманы. Они угроза обществу и когда-нибудь его одолеют». Ко всему этому можно добавить, что чуткие современники находили стриндберговские ноты во многих произведениях раннего Горького, на что он сетовал в своем письме А. П. Чехову (май 1899 г., Н.-Новгород) касательно пьесы Стриндберга «Фрёкен Жоли»: «Удивляюсь Вам! Что общего нашли Вы у меня со Стриндбергом?.. Это большой человек, сердце у него смелое, голова ясная, он не прячет своей ненависти, не скрывает любви. И скотам наших дней от него, я думаю, ночей не спится. Большой души человек. Что общего у меня с ним может быть? Не унижая себя говорю, а говорю с болью в сердце, ибо разве не хочется мне быть самим собой и не иметь в душе заслонок, не пускающих на волю смелых дум моих? Ницше где-то сказал: ‘Все писатели всегда лакеи какой-нибудь морали’. Стриндберг – не лакей. Я – лакей и служу у барыни, которой не верю, не уважаю еe. Да и знаю ли я еe? Пожалуй – нет. Видите, какое дело-то. Очень тяжело и грустно мне, Антон Павлович»⁵³. После возвращения Горького в Советскую Россию (1929 г.) Илья Троцкий однозначно дистанцировался от него, ибо писатель «стал самым представительным выразителем коммунизма в его глубинно-психологическом смысле <...>, воспел большевистский террор, НКВД и ГУЛаг как культурные явления <...>. Публицистика Горького 30-х годов – кошмарное чтение, ее боятся переиздавать <...>; переиздать сейчас горьковские статьи того времени – все равно что вывесить на Красной площади портреты Ягоды, Ежова и Берии»⁵⁴.

Тем не менее И. Троцкий никогда не демонизировал личность Максима Горького. Дальше отдельных саркастических выпадов в адрес «великого пролетарского писателя», чей ангажированный «наступающим классом» талант противопоставлялся им в статьях общечеловеческому литературному гению Ивана Бунина, и иронических замечаний, касающихся поддержки, оказываемой Горькому со стороны Кремля, он, как правило, не заходил. Даже в середине 1930-х гг. Илья Троцкий все еще видел в Горьком – близком друге Ленина и Сталина – «признанного писателя», ведшего «открытую публичную жизнь». Более того, в воспоминаниях, опубликованных на закате жизни, он, простив, видимо, Горькому политические грехи, пишет о нем с умильной теплотой и даже слащавостью: «Атмосфера предельной непринужденности, широкого хлебосольства и простоты, царившая в окружении Горького, располагала к общению и близости. Не замечалось и тени ‘олимпийства’ или превосходства в обращении писателя с простыми смертными. Уже один его мягкий и густой басок звучал столь приветливо и обнадеживающе, что словно ключом открывал чужие сердца»⁵⁵.

Немаловажную роль в неизменном наличии у И. М. Троцкого некоей «положительной составляющей» по отношению к личности Горького, без сомнения, играет факт юдофильства писателя, который в советском горьковедении предпочитали не акцентировать, а современные «русские патриоты» трактуют как «двойное предательство»⁵⁶. Первая публикация Горького о евреях в России появилась в 1896 г. в газете «Одесские новости», последняя – статья «Об антисемитах» – в газете «Правда» 24 июня 1931 года. В 1900 г. под редакцией Горького вышел сборник «Погром». В нем резко осуждался воинствующий антисемитизм и подчеркивалось, что погромы позорят русский народ. В сборнике вместе с Горьким приняли участие и другие известные русские писатели и ученые, в том числе один из наставников Ильи Троцкого на литературном поприще, ныне незаслуженно забытый С. И. Гусев-Оренбургский⁵⁷. Все они, к слову сказать, объявлены были их оппонентами «скрытыми евреями и врагами русского народа»⁵⁸.

В 1919 г. вышла в свет книга «М. Горький о евреях»⁵⁹. В ней от имени русского писателя звучат юдофильские высказывания, по своей страстной пафосности не имеющие аналогов в отечественной публицистике. И. М. Троцкий, будущий автор статьи «Еврейские погромы на Украине и в Белоруссии. 1918–1920 гг.»⁶⁰, не мог, естественно, не знать об активных, звучавших на всю Россию антипогромных компаниях протеста, инициированных Горьким. Тем не менее однозначно большевистская ангажированность Горького, лишенная даже элементов критики все более и более ужесточавшегося сталинского режима, делала его фигуру в глазах русских демократов до крайности антипатичной. В период борьбы за «русского Нобеля», которую, собственно, начал Илья Маркович своими статьями⁶¹, он высказал в печати общее мнение русской эмиграции и шведского литературного истеблишмента по отношению к Горькому: «Пресмыкательство Горького перед большевиками оттолкнуло от него не только друзей, но и поклонников его таланта⁶². <...> там, где социальный заказ доминирует над общечеловеческими идеалами и идеализмом, не может быть речи о выполнении воли основоположителя фонда. Позиция Горького исключила его из списка кандидатов на премию»⁶³.

Илья Троцкий, имевший старые связи в интеллектуальных кругах шведской столицы и активно лоббировавший в кулуарах Нобелевского комитета кандидатуру Бунина⁶⁴, не без сарказма писал о «поражении Москвы», приложившей в 1933 г. немало усилий, в том числе и на высшем дипломатическом уровне, чтобы Нобелевскую премию по литературе получил Горький⁶⁵.

Смягчив со временем, но тем не менее не изменив до конца жизни свою неприязнь к Горькому-большевику, Илья Троцкий не мог, конечно, не чувствовать всю глубину духовной трагедии писателя, у которого, по выражению востроглазого Корнея Чуковского, было «две души»⁶⁶. Добавляя свои «штрихи» к обобщенному литературному портрету Максима Горького: «Собеседник он был непревзойденный, и слушать его можно было без устали. Люди, события, вещи словно оживали под его красочным словом, овеянным внутренней взволнованностью. Он не рассказывал о пережитом и виденном, а показывал их... – Поражали глаза Горького, расширявшиеся и вспыхивающие, будто автомобильные фары. Мастер рассказа он был исключительный»⁶⁷, – И. М. Троцкий в воспоминаниях конца 1960-х гг. также приводит ряд любопытных подробностей из области межличностных отношений знаковых фигур российского литературного мира. Например, рассказывая о днях, проведенных у Горького на Капри, он пишет, что застал однажды И. Д. Сытина «...за письменным столом отельной комнаты с пером в руке.

– Вдохновение снизошло, – шутливо заметил он, показывая рукой на лежащую перед ним записную книжку. – Записываю сказанное Горьким о Толстом. И почему Лев Николаевич все о бабах с ним говорил – никак не пойму! Не похоже на него. В моем архиве имеется и другая запись о Толстом – разговор с Алексеем Максимо-вичем после его посещения Ясной Поляны. Он тогда восхищался величием и гениальностью Толстого, но тут же заметил, что жить с ним в одном доме, не говоря уже об общей комнате, никак не мог бы. Это как бы жить в пустыне, где все выжжено солнцем, а само солнце тоже догорает, угрожая бесконечной темной ночью. <...> Мне, говоря по совести, кажется, что Горький имеет какой-то зуб против Толстого.

– Не проще ли было бы, Иван Дмитриевич, спросить Горького, чем теряться в догадках?

– Не в моих это правилах. Предпочитаю доходить до сути собственным умом. Неоднократно предлагал Алексею Максимовичу ближе познакомиться с издательством ‘Посредник’, обогащающим книжный рынок всем лучшим, что есть в нашей литературе. Там бы он узрел неискаженный лик Толстого, олицетворяющий душу издательства. В. Г. Чертков – работник беспримерный, шагу не сделает без совета или указания Льва Николаевича. Воображаю, как вскипел бы Чертков, рискни кто-либо в его присутствии сравнить Толстого с ‘догорающим солнцем и угрожающей темной ночью’!?»⁶⁸

В другом месте Илья Троцкий вспоминает, как, рассказав Горькому, что Стриндберг считает его достойным Нобелевской премии по литературе, он услышал вместе с пафосными горьковскими рассуждениями о значении для него, а следовательно, и всей русской литературы, такого рода награды, так же язвительные замечания в адрес его ближайшего друга и соратника по литературной борьбе:

«– Сознаюсь, что не слышал мнения Стриндберга о моем творчестве... Не скрою и того, что охотно принял бы лавры лауреата. Быть носителем Нобелевской премии – честь большая не только для ее избранника, но и для народа, который он представляет. Это – в общем. В частности, лично я благодарен судьбе за вспыхнувший конфликт между Стринбергом и Гедином⁶⁹, предотвративший выдвижение моей кандидатуры в лауреаты... Будь я, Горький, обличен премией Нобеля, факт этот, может, стоил бы жизни одному из ныне здравствующих русских писателей, чье имя я не вправе назвать. Он не скрывает жажды мировой славы, искренне убежденный, что с его уходом из жизни в мировой литературе останутся считанные имена, и в том числе Шекспира и его.

В кого Горький метнул острую стрелу осуждения, русская общественность узнала лишь в первые годы советского лихолетья. Это был Леонид Андреев, скончавшийся в эмиграции в 1919 году, в прошлом интимный друг Горького»⁷⁰.

Записанные И. Троцким слова Горького о Леониде Андрееве можно добавить к числу тех «около ста пятидесяти» его высказываний, что собраны в книге изданных и неопубликованных писем Горького 1898–1935 гг.⁷¹. Что касается их выражено «подковырочной» тональности, то даже в литературном портрете «Леонид Андреев» (1919 г.), который горьковеды оценивают как «яркое произведение зрелых лет творческой деятельности Горького, <...> одна из самых высоких вершин русского мемуарного искусства»⁷², читатель под аккомпанемент комплиментов и признания: мой «единственный друг в среде литераторов», узнает про покойника, что он де был человек малосведущий – «запас его знаний был странно беден»⁷³, сильно пьющий и «...в нем жило нечто неискоренимо детское, – например, ребячливо наивное хвастовство словесной ловкостью, которой он пользовался гораздо лучше в беседе, чем на бумаге».

Постоянное стремление Горького как бы между прочим, но обязательно пнуть брата-писателя из своего окружения, отмечено многими свидетелями времени. Например, о Сергее Ивановиче Гусеве-Оренбургском, долгие годы работавшем с ним бок о бок⁷⁴, реально его последователем и во многом учеником, он в предреволюционные годы отзывался очень почтительно: «Это глубокое существо. Как некий омут»⁷⁵. Через двадцать лет он, нечтоже сумняшися, обзывает ничем его не обидевшего писателя «хитрым попом»⁷⁶. Что ж, «Горький – личность безмерная, неохватная»⁷⁷, поэтому-то в своих статьях-воспоминаниях Илья Троцкий избегает давать ему характеристику ad hominem. Однако, скорее всего, он вполне разделял мнение своего знакомого, парижского эмигранта Владислава Ходасевича, который писал:

«Великий поклонник мечты и возвышающего обмана, которых, по примитивности своего мышления, он никогда не умел отличить от самой обыкновенной, часто вульгарной лжи, [Горький] некогда усвоил себе свой собственный ‘идеальный’, отчасти подлинный, отчасти воображаемый, образ певца революции и пролетариата. И хотя сама революция оказалась не такой, какою он ее создал своим воображением, – мысль о возможной утрате этого образа, о ‘порче биографии’, была ему нестерпима. Деньги, автомобили, дома – все это было нужно его окружающим. Ему самому было нужно другое. Он, в конце концов, продался, – но не за деньги, а за то, чтобы для себя и для других сохранить главную иллюзию своей жизни. <...> Сознавал ли он весь трагизм этого – не решаюсь сказать. Вероятно – и да, и нет, и вероятно – поскольку сознавал, старался скрыть это от себя и от других при помощи новых иллюзий, новых возвышающих обманов, которые он так любил и которые, в конце концов, его погубили»⁷⁸.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Касьянова Дина. Литературные портреты писателей Серебряного века // RELGA, №14 [44] 25.07.2000. URL: http://www.relga.ru/Environ/WebObjects/

tgu-www.woa/wa/Main?textid=1511&level1=main&level2=articles

2. Троцкий И. М. (1879, Ромны – 1969, Нью-Йорк). О нем см.: Уральский М. «Неизвестный»: Илья Троцкий, Бунин и эмиграция первой волны. Москва – Иерусалим: Мосты культуры / Гешарим, 2017.

3. Троцкий Лев. Портреты революционеров / Редактор-составитель Ю. Г. Фельштинский. Пред. и прим. М. Куна. – М.: Московский рабочий, 1999.

4. Троцкий Л. Сочинения. Проблемы культуры. Культура старого мира.

Том ХХ. – М.–Л.: Госиздат, 1926: URL: http://www.magister.msk.ru/library/trotsky/trotl449.htm

5. Ленин В. Басня буржуазной печати об исключении Горького // Пролетарии, № 50, дек. 1909 г. URL: http://www.magister.msk.ru/library/trotsky/trotm037.htm

6. Ibid.

7. Троцкий Л. М. Горький и социал-демократия // Правда, № 8, 21 (8) декабря 1909 г. URL: http://www.magister.msk.ru/library/trotsky/trotm037.htm

8. Ibid.

9. «Инициатором знакомства был Горький, как-то в коридоре остановивший Троцкого словами: ‘Я – ваш почитатель’. Горький имел в виду памфлеты, написанные Троцким в петербургских тюрьмах. Троцкий ответил, что также является почитателем писателя. Вместе с Горьким и Андреевой он вновь осматривал достопримечательности Лондона, где был второй раз». – См.: Чернявский Г. Лев Троцкий. – М.: Молодая гвардия, 2010: http://www.litmir.me/br/?b=158989&p=32

10. Фрезинский Б. Троцкий: контуры судьбы. Попытка переосмысления судьбы опального врага Сталина: http://gefter.ru/archive/14264

11. Фельштинский Юрий, Чернявский Георгий. Лев Троцкий. Книга первая. Революционер. 1879–1917. – М.: Центрополиграф, 2012: URL:http://www.litmir.me/br/?b=158532&p=65

12. Троцкий Л. Литература и революция. – М.: Издательство «Красная новь», Главполитпросвет, 1923. URL: http://www.rulit. me/books/literatura-i-revolyciya-pechataetsya-po-izd-1923-g-read-227725-1.html

13. Эти высказывания приведены в кн.: Спиридонова Л. А. Настоящий Горький: мифы и реальность. – М.: ИМЛИ РАН, 2013. С. 104.

14. Троцкий Л. Литература и революция: http://www.rulit.me/books/literatura-i-revolyuciya-pechataetsya-po-izd-1923-g-read-227725-74.html

15. Троцкий Л. Максим Горький. В кн.: Портреты революционеров. Cс. 74-75.

16. Первые отдельные издания очерка Горького увидели свет в 1924 г. под разными названиями: Максим Горький. Ленин (Личные воспоминания) // М. и М. Горький. Владимир Ленин// Л. В этом же году очерк был переведен на иностранные языки и напечатан в Англии, Франции, США и Германии. Полностью первая редакция появилась под заглавием «В. И. Ленин» в книге: М. Горький. Воспоминания. Рассказы. Заметки // Берлин: Kniga, 1927, а также в 19-м томе Собрания сочинений Горького, вышедшем в том же издательстве. Без изменения первая редакция была перепечатана в 20-м томе Собрания сочинений Максима Горького, выходившем в это же время в России в Государственном издательстве (ГИЗ). В 1930 г., в связи с подготовкой нового Собрания сочинений Горького, к нему обратился с письмом заведующий ГИЗ А. Б. Халатов: «Вашей статьей о Ленине мы очень дорожим. Но мы просим Вас ее пересмотреть и проредактировать, учтя наши замечания. Вы знаете, как осторожно мы относимся к каждому слову о Ленине, и Вы не осудите нас за то, что мы вынуждены обратиться к Вам с этой настоятельной просьбой». Горький откликнулся на эту просьбу и приступил к работе над второй редакцией очерка, в которой учел как замечания критиков, так и пожелания «сверху». В новой редакции очерк под названием «В. И. Ленин» вышел отдельной книгой в московском Государственном издательстве художественной литературы (ГИХЛ) в 1931 г. В нем-то и появился якобы ленинский отзыв о Льве Троцком, к тому времени находившимся в изгнании: «А все-таки не наш! С нами, а – не наш. Честолюбив. И есть в нем что-то... нехорошее, от Лассаля...»

17. Троцкий Л. Верное и фальшивое о Ленине: Мысли по поводу горьковской характеристики // Газета «Правда», 7 октября 1924 г.

18. Имеется в виду американский художник русского происхождения Сергей Львович Голлербах (род. в 1923 г.), слышавший выступление И. М. Троцкого на встрече нью-йоркской редакции журнала «Социалистический вестник» с читателями в начале 1960-х гг.

19. См., например: М. Горький в воспоминаниях современников: В двух томах/ Под ред. В.Э. Вацуро, Н. К. Гея, С. А. Макашина. – М.: Худ. лит., 1981; Максим Горький: pro et contra: Личность и творчество М. Горького в оценке русских мыслителей и исследователей, 1890–1910 гг. .: Антология / Ред. Д. К. Бурлак. Сост. Ю. В. Зобнин. – СПб.: РХГИ, 1997; Максим Горький и Леонид Андреев. Неизданная переписка. Литературное наследство. Т. 72. – М.: Наука, 1966.

20. По известной легенде, когда знаменитый московский раввин Яков Мазе (1859–1924) выступал перед наркомом Л. Д. Троцким просителем «за евреев», тот заявил ему: «Я – не еврей, а интернационалист». На что Мазе, якобы, ответил ему: «Революцию делают Троцкие, а расплачиваются за нее Бронштейны».

21. См., например: Солженицын А. И. Двести лет вместе (1795–1995). В 2-х частях / Ред. Н. Солженицына. – М.: Русский путь, 2001; Будницкий О. В., Полян А. Л. Русско-еврейский Берлин (1920–1941). – М.: НЛО, 2013.

22. Так, например, в статье «Встречи с Радеком (Из воспоминаний журналиста)» («Сегодня», № 28, 28.01.1937. С. 2) Илья Троцкий цитирует высказывание этого знаменитого большевика, соратника и друга Льва Троцкого: «Впрочем, не одних только Романовых коснется меч революции. Придя к власти, мы найдем фонари, на которых повесим и Милюкова, и Гучкова».

23. «Энесы» (народные социалисты) – члены Народно-социалистической (трудовой) партии, образовавшейся в 1906 г. путем выделения из правого крыла партии эсеров и занявшей в политическом спектре российского общества промежуточное положение между эсерами и кадетами. Имея в своих рядах видных представителей российской интеллектуальной элиты, эта партия, несмотря на свою малочисленность, в 1906–1907, 1917–1918 гг. представляла собой серьезную политическую силу. В конце 1917 г. энесы самым решительным образом выступили против большевистского Октябрьского переворота.

24. Вышинский А. Судебные речи. – М.: Книга по требованию, 2013. С. 548.

25. Троцкий Л. Максим Горький. В кн.: Портреты революционеров. Сс. 74-75. См. также: Баранов В. Вокруг смерти Горького. Документы // «Новый Журнал», № 232, 2003. URL:http://magazines.russ.ru/nj/2003/2321/baram.html

26. «Русское слово» – популярная многотиражная ежедневная газета либерально-демократического направления, издававшаяся в Москве «Товариществом печатания, издательства и книжной торговли И. Д. Сытина» с 1897 г. И. М. Троцкий в качестве иностранного корреспондента проработал в этой газете 12 лет, вплоть до 1918 г., когда она была закрыта большевиками.

27. Сытин Иван Дмитриевич (1851–1934), предприниматель, книгоиздатель, просветитель, владелец газеты «Русское слово», журнала «Нива» и др. печатных изданий. В 1906 г. он лично пригласил начинающего карьеру журналиста И. М. Троцкого работать в его газете и впоследствии проявлял по отношению к нему неизменную благожелательность. Со своей стороны, И. М. Троцкий в своих воспоминаниях отзывается о Сытине с большой теплотой и уважением.

28. Седых Андрей (наст. Яков Моисеевич Цвибак; 1902–1994), русский литератор, деятель эмиграции, журналист, критик, один из признанных летописцев истории русского рассеянья, личный секретарь Ивана Бунина, главный редактор газеты «Новое русское слово» в 1973–1989 гг. В эмиграции с 1919 г., жил в Берлине, Париже, Ницце и Нью-Йорке (с 1942 г.).

29. Седых А. Памяти И. М. Троцкого // «Новое русское слово», № 20423 от 07.02.1969. Сс.1, 3,4.

30. Троцкий И. Бесконечные русские споры (Из личных воспоминаний) // «Новое русское слово», 07.01.1967. С. 5; Каприйские досуги (Из личных воспоминаний) // «Новое русское слово», 22.01.1966. С. 2 и 7 и 11.12.1966. Сс. 3, 4. В гостях у М. Горького (Из личных воспоминаний) // «Новое русское слово», № 19626, 03.12.1966. Сс. 3,4.

31. Троцкий И. Гениальный самородок. Памяти И. Д. Сытина // «Сегодня», 07.12.1934. С. 2.

32. Поскольку статьи Ильи Троцкого в «Новом русском слове» не оцифрованы, а полные комплекты газеты хранятся на микрофишах только в Библиотеке Конгресса (Вашингтон) и Центральной Нью-йоркской библиотеке, цитаты из них приводятся в расширенном формате.

33. Благов Федор Иванович (1866–1934), врач-ординатор, журналист, многолетний редактор газеты «Русское слово». Был гласным Московской городской думы. В 1919 г. эмигрировал в Румынию, в 1922 г. уехал в Чехословакию, затем – во Францию.

34. Ханжонков Александр Алексеевич (1877–1945), российский предприниматель, организатор кинопромышленности, продюсер, режиссер, сценарист, один из пионеров русского советского кинематографа.

35. Гардзонио Стефано. Михаил Первухин – летописец русской революции и итальянского фашизма. Культура русской диаспоры: саморефлексия и самоидентификация // Тарту: Tartu likooli Rirjastus, 1997. Cс. 48-53.

36. Ладыжников Иван Павлович (1874–1945), издатель, участник революционного движения конца 1890-х – нач. 1900-х гг. В 1905 г. по поручению ЦК РСДРП и при содействии М. Горького организовал в Берлине «Издательство И. П. Ладыжникова», которое выпускало марксистскую литературу, сочинения Горького и писателей группы «Знание». В 1914 г. вернулся в Россию, работал с Горьким в издательстве «Парус» и журнале «Летопись». После революции занимался в СССР книгоиздательским делом, в 1937 –1943 гг. – научный консультант архива М. Горького.

37. Все основные европейские валюты, кроме фунта стерлингов (1£ = 9,46 руб.) были почти в 2,5 раза слабее рубля, см., например: http://www.gumer. info/bibliotek_Buks/History/Stat/16.php

38. Троцкий И. Каприйские досуги (Из личных воспоминаний).

39. Ариас М. Одиссея Максима Горького на «острове сирен»: «русский Капри» как социокультурная проблема // Toronto Slavic Quarterly (TSK), №17. URL: http://www.utoronto.ca/tsq/17/arias17.shtml

40. «Красивый цинизм» – название статьи известного консервативного публициста и литературного критика Михаила Меньшикова, посвященной творчеству Максима Горького (газета «Новое время», № 76, 1900 г.)

41. Ариас М. Одиссея Максима Горького на «острове сирен».

42. Ibid.

43. Рейнхардт (Reinhardt – наст. Максимилиан Гольдман) Макс (1873–1943), знаменитый австрийский режиссер, актер и театральный деятель, реформатор европейского театра. В 1937 г. эмигрировал в США.

44. «Kammerspiele» – Берлинский камерный театр.

45. М. Горький закончил работу над пьесой, получившей в окончательной редакции название «Последние», весною 1908 г. В «Сборнике товарищества ‘Знание’» пьеса появилась с цензурными изъятиями. Было изъято следующее место: «К представлению в России на сцене пьеса была запрещена Главным управлением по делам печати». В Архиве А. М. Горького хранится цензорский экземпляр с резолюцией: «К представлению признано неудобным. СПб. 10 июня 1908 г.»

46. Троцкий Илья. «Последние» (от нашего берлинского корреспондента) // «Русское слово», № 199, 29.08.1910. Сс. 5-6.

47. Соколянский А. «Последние»: очень своевременная пьеса:

URL: http://mxat.ru/authors/directors/shapiro/4943

48. Максим Горький: pro et contra: Личность и творчество М. Горького в оценке русских мыслителей и исследователей, 1890–1910 гг.; Басинский П. Горький. Страсти по Максиму (Документальный роман о Горьком; Максим Горький. Жизнь и биография. – СПб.: ВИТА НОВА, 2008.; Спиридонова Л. А. М. Горький: Диалог с историей. – М.: Наука, 1994; Настоящий Горький: мифы и реальность. – М.: ИМЛИ РАН, 2013.

49. Николаева Людмила. Ранняя драматургия М. Горького в историко-функциональном изучении: проблема интерпретации жанра пьес «Мещане», «На дне», «Дачники». URL: http://www.no2000.narod.ru/content.html

50. Ibid.

51. Троцкий И. Август Стриндберг (Скандинавские воспоминания) // «Дни», № 232, 1923. С. 9.

52. Троцкий И. Встреча со Стринбергом // «Сегодня», № 179, 1929. С. 3.

53. М. Горький и А. Чехов. Переписка. Статьи, высказывания // М.: ГИХЛ, 1951. URL: http://az.lib.ru/g/gorxkij_m/text_0610.shtml

54. Парамонов Б. Пантеон: демократия как религиозная проблема. В кн.: Конец стиля // М.: АГРАФ / Алетейя, 1997. Сс. 186-187.

55. Троцкий И. Бесконечные русские споры (Из личных воспоминаний).

56. Столешников А. П. Максим Горький – Иегуда Хламида. URL: http://zarubezhom.com/gorky.htm. См. также комментарий на эту тему Евгения Добренко в его рецензии «Горький и другие» на вышеуказанную книгу Павла Басинского «Горький»: НЛО, № 80, 2006. URL: http://magazines.russ.ru/ nlo/2006/80/do30.html

57. Гусев-Оренбургский Сергей Иванович (1867–1963), русский писатель. В 1893 г. стал сельским священником; в 1898 г. сложил с себя сан и полностью посвятил себя литературной работе. Большое влияние на него оказали знакомство с М. Горьким и участие в сборниках «Знание», где были опубликованы лучшие его произведения. В 1921 г. писатель эмигрировал в Харбин, а в 1923 г. переселился в США. Подавал прошение о возвращении на родину, но ответа от советского правительства не получил. Жил и умер в Нью-Йорке.

58. Тельман И. Горький боролся с антисемитизмом:

URL: http:// www.jewish.ru/history/press/2009/08/news994276864.php; Шумский Арон, Левин, Перец. Еврейская тема в творчестве Горького // «Лехаим», № 10 (90), 1999.

59. М. Горький о евреях // Петроград: Издание Петроградского совета рабочих и крестьянских депутатов, 1919.

60. Книга о русском еврействе (1917–1967). Под ред. Я. Г. Фрумкина, Г. Я. Аронсона и А. А. Гольденвейзера // Нью-Йорк: Союз русских евреев, 1968. Сс. 56-69.

61. Троцкий И. Оскорбленная литература (По поводу Нобелевской премии) // «Сегодня», № 319, 17. 11.1929. С. 3; Получат ли Бунин и Мережковский Нобелевскую премию (Письмо из Стокгольма) // «Сегодня», № 360, 30.12. 1930.

62. Уральский М. Память сердца: буниниана Ильи Троцкого // «Вопросы литературы», № 6, 2014. Сс. 345-377.

63. Троцкий И. Получат ли Бунин и Мережковский Нобелевскую премию (Письмо из Стокгольма).

64. Уральский М. Память сердца: буниниана Ильи Троцкого.

65. Всего, начиная с 1918 года, Горький был 5 раз номинирован на Нобелевскую премию по литературе. URL: http://www.nobelprize.org/nomination/archive/ show_people.php?id=3557. См. также: Марченко Т. В. Русские писатели и Но-белевская премия (1901–1955). Köln; München: Bohlau Verlag, 2007. Сс. 196-251.

66. Чуковский К. И. Две души М. Горького // М.: Русский путь, 2010.

67. Троцкий И. В гостях у М. Горького (Из личных воспоминаний).

68. Троцкий И. Бесконечные русские споры (Из личных воспоминаний).

69. В ходе яростной публичной полемики Стриндберга со Свеном Гедином, любимцем и гордостью шведов, общественное мнение было на стороне последнего, и как личность Стриндберг в начале 1910-х гг. считался в Швеции персоной нон грата. Кроме того, Гедин входил в состав членов Нобелевского комитета, поэтому номинирование Стриндбергом кандидатуры Горького подверглось бы, как полагал шведский писатель «уничтожающей критике влиятельных поклонников Свена Гедина. К чему же обрекать Горького на роль жертвы наших внутренних распрей» – см. Ibid.

70. Троцкий И. Каприйские досуги (Из личных воспоминаний).

71. Максим Горький и Леонид Андреев. Неизданная переписка. «Литературное наследство». Т. 72.

72. Ibid. С. 8.

73. В отличие от самоучки Горького, Леонид Николаевич Андреев (1871–1919) учился в орловской классической гимназии (1882–1891), на юридическом факультете Петербургского, а затем Московского университетов. В 1897 г. он успешно сдал выпускные экзамены, что открыло ему дорогу в адвокатуру, которой он занимался вплоть до 1902 г.

74. С. И. Гусев-Оренбургский посвятил Горькому повесть «Страна отцов» (1904 г.), снискавшую в свое время большой читательский успех.

75. Горький и русская журналистика начала XX века. Неизданная переписка. «Литературное наследство». Т. 95 // М.: Наука, 1988. С. 958.

76. Электронная библиотека. Сергей Иванович Гусев-Оренбургский.

URL: http://www.imwerden.info/belousenko/wr_Gusev.htm

77. Басинский П. Горький. С. 440.

78. Ходасевич В. Ф. Горький. В кн.: «Некрополь». – М.: Вагриус, 2006. С. 400.