Марк Уральский

 

Илья Троцкий – корреспондент газет «Сегодня» и «Заграничные отклики»

 

Илья Маркович Троцкий (1879, Ромны, Российская империя, – 1969, Нью-Йорк, США) – яркий публицист и общественный деятель Русского Зарубежья¹, в том числе работал иностранным корреспондентом газеты «Сегодня» в период с 1926-го по 1937-й. «Сегодня», крупнейшая русская газета Балтии, стала издаваться в Риге одновременно с созданием первого независимого Латвийского государства (1919) и прекратила свое существование вместе с ним – в 1940 году². Эта была вторая по значению – после парижских «Последних новостей» – и одна из лучших газет либерально-демократического направления Русского Зарубежья³, материалы которой часто перепечатывали другие эмигрантские издания 1920–1930-х гг., такие, например, как нью-йоркское «Новое русское слово» или шанхайское «Время».

Газета «Сегодня» позиционировала себя, в первую очередь, как культурно-просветительное и информационное издание. В отличие от других периодических изданий Русского Зарубежья, где тоже печатался И.М. Троцкий, – «Дни», «Руль», «Последние новости» – «Сегодня» не являлась «эмигрантской газетой», а предназначалась, прежде всего, для русскоязычных граждан новых государств Балтии. Если в Берлине и Париже русская эмигрантская среда была, по образному выражению 3инаиды Шаховской, «гетто зарубежной России»⁴, то в Прибалтийских республиках русские, при такой же примерно численности, имели иной статус – они представляли собой «национальное меньшинство».

Один из постоянных корреспондентов «Сегодня», впоследствии – главный редактор нью-йоркского «Нового русского слова», Андрей Седых⁵ писал:

 

Газета «Сегодня» была не только органом русского меньшинства в Латвии, Эстонии и Литве, но и фактически связующим культурным центром между тремя прибалтийскими странами. Единственным общим языком у латышей, эстонцев и литовцев оказался русский, и это обстоятельство превратило «Сегодня» в весьма влиятельный в Прибалтике орган печати. Его первым политическим редактором и передовиком был б[ывший] редактор петербургского «Современного Слова» М.И. Ганфман. После его смерти главным редактором был М.С. Мильруд, а редактором ‘Сегодня Вечером’ – Б.И. Харитон⁶, – оба они стали жертвой журналистического долга; имели визы в Швецию, но не пожелали оставить своего поста, выпускали газету до последнего дня. В момент оккупации Латвии советскими войсками попали в руки НКВД и позже погибли в концлагерях. «Сегодня» велось по газетному живо, имело постоянных корреспондентов во всех европейских столицах и обширный состав сотрудников. В «Сегодня» работал[и] <…>: экономист В. Зив, М.Я. Айзенштадт (Железнов, впоследствии выдвинувшийся в «Н[овом] Р[усском] Слове» Аргус)⁷, Лоло (Мунштейн)⁸. Писал из Берлина Гершон Свет⁹, который долгие годы провел в Палестине, впоследствии эмигрировал в С[оединенные] Штаты, [а затем] сотруднича[л] в нескольких русских, американских и израильских изданиях. Парижским корреспондентом «Сегодня» был Андрей Седых (Я.М. Цвибак), берлинским – H.М. Волковысский¹⁰, женевским – Л.М. Неманов¹¹, обслуживавший Лигу Наций. Газета прекратила свое существование с момента оккупации советской армией балтийских стран. <...> В «Сегодня» могли работать сотрудники разных политических направлений. В Париже обстановка была иная – здесь раздел шел не только по линии политической, но и национальной. В то время как в состав редакции милюковской газеты входили многочисленные русско-еврейские журналисты, на страницах правого «Возрождения» (за исключением, впрочем, И.М. Бикермана¹²) еврейские имена, как правило, никогда не появлялись.¹³

 

Парижские «Последние новости» и «Современные записки» считали своим долгом поддерживать дружеские отношения с газетой «Сегодня» и договаривались об очередности публикаций и взаимных услугах. Отмечая высокий удельный вес «Сегодня» в культурной жизни довоенного Русского Зарубежья, следует подчеркнуть еще одно важное обстоятельство: «единственным общим языком у латышей, эстонцев и литовцев оказался русский» (А. Седых), а поскольку газета привлекала к сотрудничеству самых именитых русских литераторов и журналистов, ее авторитет как русскоязычного печатного органа, которому можно и должно верить, был очень высок.

За одиннадцать лет сотрудничества с газетой «Сегодня» (с 1926 по 1937 гг.) И.М. Троцкий опубликовал в ней более 40 статей. В тематическом отношении их можно подразделить на три группы: «путевые заметки», «актуальные события литературно-художественной жизни» и «мемуарная публицистика».

География путевых репортажей Троцкого – Центральная и Север-ная Европа: Скандинавия, Голландия, Швейцария и Люксембург¹⁴. Из репортажей на актуальные темы исторический и культурный интерес представляют двенадцать корреспонденций из Стокгольма (октябрь – декабрь 1933 года), посвященных торжествам по случаю вручения Ивану Бунину Нобелевской премии по литературе¹⁵, а также стокгольмские интервью с новоиспеченными лауреатами Нобелевской премии Синклером Льюисом¹⁶ и Луиджи Пиранделло¹⁷.

Воспоминания относятся, естественно, к предреволюционной эпохе и касаются «государственных мужей» и политических деятелей – кайзер Вильгельм II, граф Витте, Коллонтай, Фюрстенберг-Ганецкий, а также деятелей культуры: Шаляпин, Сытин, Зудерман, Стриндберг.¹⁸

Импрессионистический стиль статей И. Троцкого позволял ему ярко и убедительно очерчивать образы самых разных, но всегда «значительных» личностей, делать живые наброски «на местности», сообщать информацию о важных событиях. Его актуальные темы типичны для всех зарубежных корреспондентов «Сегодня» – это культура и быт, внешняя и внутренняя политика европейских стран, проблемы эмиграции и т. д. При этом он не претендует на «глубину», избегает обобщающих умозаключений аналитического или философского характера и не вдается в психологические тонкости при создании литературных портретов своих героев. Впрочем, и его собственное «я» никогда не выступает на видном месте.

В 1907–1914 годах Илья Троцкий работал в Берлине зарубежным корреспондентом московской газеты «Русское слово» – самым многотиражным периодическим изданием в Российской империи. Время жизни в кайзеровской Германии, наверное, было самым счастливым и беззаботным в биографии Ильи Троцкого. Как пишет Андрей Седых, «Влияние заграничных корреспондентов столичных русских газет в эти годы было очень велико, – с ними считались и министры, и дипломаты, и нередко через журналистов, неофициальным путем, в Петербург давали знать то, что нельзя было сказать в официальных нотах. И.М. Троцкий много раз участвовал в этой закулисной игре. Он лично знал германского премьер-министра фон Бюлова, встречался с канцлером Бетман Гольвегом и кайзером Вильгельмом II¹⁹ и, конечно же, с русскими министрами, приезжавшими в Германию»²⁰.

Сам Илья Маркович рассказывает в одной из своих статей-воспоминаний²¹ забавную историю на тему политического закулисья, связанную с визитом в 1912 году в Германию английского военного министра лорда Холдейна. По этой статье можно судить как о его личном авторитете серьезного журналиста, так и о внимании, с каким русское правительство относилось тогда к политическим новостям, публикуемым в «Русском слове».

И.М. Троцкий пишет, что, будучи тогда берлинским корреспондентом газеты, решил добиться свидания с Холдейном. Лорд, отлично говорящий по-немецки, стал рассказывать о своих заданиях в Берлине. Он «рассказывал такие интимные подробности, которые журналисту редко приходилось слышать от дипломата». Слушая Холдейна, Троцкий «решительно не понимал, чем ему обязан подобной откровенностью». Загадка, однако, скоро разъяснилась. На прощанье Холдейн, улыбаясь, сказал: «Пожалуйста, ни звука об этом в газете. Всё, что я сообщил, это только для Вашей личной информации». «Вот тебе и сенсационное интервью!» – огорчился было журналист и, чтобы выправить ситуацию, в ответ рассказал Холдейну историю об известном в те годы немецком газетном публицисте докторе Клаузнере и канцлере Отто фон Бисмарке: «железный канцлер» в приватных беседах не раз сообщал журналисту сугубо конфиденциальные, по его уверениям, сведения. Спустя некоторое время он поинтересовался: почему журналист до сих пор не опубликовал ничего из им рассказанного? – «Вы же предупреждали меня о конфиденциальности и даже государственной тайне», – с достоинством ответил Клаузнер. – «Неужели, доктор, вы могли предположить, что государственную тайну я доверю журналисту?!», – ответил ему на это фон Бисмарк, не скрывая досады. На следующий день «газетная утка», к вящему удовольствию канцлера, была опубликована. Далее Илья Троцкий пишет, что, выслушав его историю, Лорд Холдейн посмеялся, но комментировать пикантный исторический анекдот не стал. Троцкий напечатал в «Русском слове» содержание их беседы, и его статья вызвала большой переполох в официальном Петербурге, чего, по всей видимости, и добивался его высокопоставленный собеседник. Однако при этом, как стало известно Илье Троцкому, английский министр специально поинтересовался – кем был подписан материал. – Узнав, что сведения сообщались лично от имени И. Троцкого, он удовлетворенно сказал: «Если джентльмен ставит свою подпись, значит, он отвечает за свои слова».

Тем не менее, политика не относилась к числу приоритетов журналиста И. Троцкого. Он отдавал ей дань по обязанности, по-настоящему интересуясь лишь миром культуры, главным образом – жизнью литературной среды. В Берлине он был вхож в закрытые для широкой публики литературные салоны, где заводил полезные для себя знакомства среди местных интеллектуалов. «Мы обменивались письмами, строили всякого рода издательские планы», – писал на закате жизни Илья Троцкий в одной из своих статей-воспоминаний²².

Один грандиозный проект – издание русскоязычной немецкой газеты, еженедельника «Заграничные отклики», – Илье Троцкому вполне удалось воплотить в жизнь. В этом начинании его «полезные знакомства» явно сыграли определяющую роль, о чем косвенно свидетельствует следующее: газета, будучи берлинской, продавалась по всей Германии, а на ее рекламных страницах красовались имена знаменитых и по сей день фирм Peek&Cloppenburg, C&A, издательства Ullstein и др. Всё это указывает на то, что у газеты имелся прочный финансовый фундамент.

8 июля 1912 г. Илья Троцкий писал из Берлина Осипу Дымову²³ – популярному в те годы в России беллетристу, сатирику и драматургу:

 

Дорогой Осип Исидорович! ...У меня даже наготове были два фельетона о Вашем романе «Томление духа» <…> Отыщу и пришлю. Как видите, пишу на бланке «Заграничных откликов». Эта газета, отчасти, мое детище. Открыл ее еще с двумя коллегами. Вышли уже шесть №№, которые Вы на днях получите. Прошу Вас, дорогой Осип Исидорович, прислать нам кое-что для печати. Мы платим как никто. Целых семь пфеннигов со строки. Не откажите в духовной поддержке²⁴.

 

В 1912 году за 10 немецких марок давали 4,6 рубля, стало быть, семь пфеннигов составляли 3,22 копейки. Много это было или мало по тогдашним русским расценкам для пишущей братии? Иван Бунин, вспоминая о своей встрече с поэтессой Миррой Лохвицкой, передает их разговор о литературных гонорарах: «Вам сколько платят? – Рублей семьдесят пять, восемьдесят за лист. – Боже мой! А за стихи сколько? – Полтинник за строчку. – Она даже приостановилась: Как? А почему же мне всего четвертак? – Не знаю. – Значит, я хуже вас? – Помилуй Бог, что вы! – Но в чем же тогда дело? – Вам сколько лет? – Двадцать четыре. – Ну, тогда, очевидно, только потому, что я по сравнению с вами еще ребенок...»²⁵

Итак, иностранный корреспондент газеты «Русское слово» Илья Троцкий, пользуясь своими связями в высших кругах берлинского общества, стал выпускать первую в истории многотиражную русскоязычную немецкую газету «Заграничные отклики» («Das ausländische Echo»). Это издание было рассчитанно на самый широкий круг проживавших в кайзеровской Германии россиян. В «Зарубежных откликах» публиковалась, в первую очередь, актуальная информация, а также – в качестве развлекательного материала, различного рода слухи и сплетни. Газета выпускалась мало кому известным издательством Х. Крунника (Verlag Ch. Krunnik), чья контора и редакция располагались в центре Берлина на Фридрихштрассе, 120. Интересно также то, что имя И.М. Троцкого, как одного из издателей газеты, в ней не фигурирует, он выступает лишь как один из ее корреспондентов. Некрологов и светской хроники в еженедельнике не печатали, хотя такого рода информация для любой газеты – верная прибыль. В первом случае, по-видимому, издатели стремились не омрачать настроение своих читателей, а во втором – проявляя отсутствие интереса к жизни высших классов общества, демонстрировали т.н. «демократизм» и «левизну» еженедельника.

В полиграфическом отношении «Зарубежные отклики» – общественная, политическая, литературная и экономическая газета – выглядела солидно и регулярно выходила по воскресеньям с июня 1912 года по август 1914 года. Всё это время дела газеты шли отлично. Она продавалась по всей Германии, даже в привокзальных киосках. Издание было строго ориентировано на две русскоязычные группы германских читателей: оседлых россиян – студентов, коммерсантов, политических эмигрантов, – и приезжих курортников и путешественников. Из всех отечественных событий тех лет наиболее активно и страстно в газете обсуждалось «Дело Бейлиса»²⁶, которое стало громким судебным процессом не только в России, но и для всей международной общественности. Большое место в еженедельнике уделялось повседневной культурной жизни. В основном, эти темы освещал Илья Маркович. Так, например, сообщалось, что на выставке 1913 года «Первый немецкий Осенний салон» в берлинской галерее Der Sturm выставляются также произведения русских художников-авангардистов: Д.Д. и В.Д. Бурлюков, М.З. Шагала, Н.С. Гончаровой, М.Ф. Ла-рионова, Г.Б. Якулова, Н.Н. Кульбина, «русских мюнхенцов» – В.В. Кандинского, А.Г. Явленского и М.В. Веревкиной. Рассказывалось о том, что берлинский Оперхаус, готовящий постановку «Бориса Годунова», предполагает пригласить на гастроли Федора Шаляпина, а в Камерном театре Макса Рейнхардта в его постановке с успехом прошла премьера последней пьесы Стриндберга.

Бросается в глаза, что из всех политических событий, которым газета уделяет внимание в горячие предвоенные месяцы 1914 года, меньше всего места отводится темам, непосредственно связанным с грядущей войной. Балканский кризис и даже сараевское убийство эрцгерцога Франца Фердинанда и его супруги освещаются на удивление скупо, как бы между прочим. Вероятно, политическая интуиция не входила в число сильных сторон редакции «Заграничных откликов». Впрочем, позднее Илья Троцкий рассказывал в своих воспоминаниях, что русские в Германии жили уютно, беспечно, благодушно, и меньше всего ожидали, что вот-вот разразится мировая война²⁷.

С исторической точки зрения большой интерес представляют статьи Троцкого в «Заграничных откликах», касающиеся восприятия немецкими читателями и зрителями литературных и драматических произведений писателей из первого эшелона русской литературы – Достоевского, Толстого, Чехова, Горького и других. Вот, например, что он пишет в статье «Чехов в Германии» от 05/18 июля 1914 года:

 

На днях исполнилось десятилетие со дня смерти незабвенного Антона Павловича Чехова. Как это ни печально, но Чехова в Германии еще не понимают. Его пьесы терпят в большинстве фиаско, и редкий театр рискнет сейчас выступить с произведениями нашего безвременно ушедшего таланта. Спросите рядового немецкого читателя из среднего интеллигентного круга – знает ли он Чехова, и вы получите в ответ: «А как же? Знаю!» Но поговорите с ним на эту тему и вы убедитесь, что он знает не Антона Чехова, а Антошу Чехонте. Ни один писатель, за исключением Горького, Достоевского и Мережковского, не имел в Германии такого успеха, как Антоша Чехонте. <...> Чужд Чехов немцам! Чужды им его герои с их бескрылыми надеждами, далека их психология и непонятны их порывы.

 

Об Илье Троцком-журналисте его постоянный читатель мог сказать: это, вне всякого сомнения, доброжелательный, очень культурный и уважаемый человек. Таким он и был на самом деле²⁸. Отсутствие в его характере чрезмерных амбиций, претензий на «владение истиной в последней инстанции», знания «потаенных глубин», «уровней» и «граней» – всего того, что придает писаниям того или иного литератора «крайний субъективизм», – делает фигуру И.М. Троцкого своего рода «зеркалом», в котором без существенных рефлексов и искажений отразилась история начала ХХ века и русской эмиграции «первой волны».

В качестве примера приведем выдержки из статей Ильи Троцкого в газете «Сегодня» о его посещении Люксембурга²⁹, в которых очень многие наблюдения не потеряли своей остроты и в наши дни:

 

Если бы городами можно было увлекаться, как женщинами, то, несомненно, героиней моего последнего романа была бы столица люксембургского великого герцогства. Две недели живу я в этом городе, исходил и изучил его вдоль и поперек, и всё еще не могу им налюбоваться. Это не город, а сказка. Блуждая по его узким вековым улочкам и тихим, отдыхающим в тени столетних каштанов площадям, созерцая изумительной стройности виадуки и мосты, заглядывая в приютившиеся на склонах прорезающего весь город ущелья домики, порою кажется, будто всё это видишь в каком-то прекрасном сне. <…> в Люксембурге чувствуется нечто патриархальное, нечто неощутимое, такое человеческое и такое хрупкое нечто.

Буйное обилие зелени, густой аромат цветущих акаций, лип, жасмина и роз усугубляет прелесть столицы. После гиганта Берлина, с его асфальтовым благополучием, трезво-холодной архитектурой, строгой планировкой улиц, диким шумом, вонью бензина и бурным темпом жизни, Люксембург мыслится санаторием.

Здесь люди не спешат, не толкаются, не наступают друг другу на ноги, не озлоблены и не раздражены. В Берлине – существуют, тут – живут. Правда, люксембуржцы не столь интенсивны, как немцы. В этом отношении они сродни скандинавам. [Они шутят по этому поводу]: «Разница между немцами и нами та, что немцы живут, чтобы работать, а мы работаем, чтобы жить».

<…> В люксембургском герцогстве очень мало людей, скопивших чудовищные капиталы, но почти нет и бедняков. Социальные контрасты не ощутимы. В ресторанах и кафе вы видите рядом с прекрасно одетыми дамами и мужчинами в туалетах из Парижа людей в скромных люстриновых пиджаках и рабочих куртках, только что, по-видимому, оставивших свои конторки, прилавки или заводские станки. Они пьют то же вино, пиво и аперитивы, что и более имущественные классы. Удовольствия тут не дороги и всем доступны. Люксембуржцы гордятся своей скромностью, бережливостью и патриархальным укладом жизни.

Домашний быт герцогини мало чем отличается от семейного быта скромного буржуа или крестьянина. <…> Цивильный лист герцогини весьма невелик, и на его средства роскошествовать не приходится. <…> Любой директор берлинского крупного банка получает больше жалованья, нежели суверенша независимого великого герцогства. Да и многие из ее подданных могут похвастаться более значительными доходами! <…>

Люксембургская культура – это не механическая, а органическая слиянность двух культур – немецкой и французской. В то время как в соседней Бельгии ведется исконная война за фламандское и французское преобладание, а вопрос о фламандском и французском языках не сходит с очереди дня, в люксембургском герцогстве проблема эта разрешена совершенно безболезненно. В школах люксембургский диалект не преподается, но французский и немецкий языки обязательны. Дети обучаются уже с шестилетнего возраста обоим языкам. Официальным правительственным языком считается французский. Прения в палате ведутся на французском и немецком языках. Употребление диалекта в парламентских прениях воспрещено. Судоговорение ведется по-французски и по-немецки, но свидетели и стороны допрашиваются на диалекте. Приговор оглашается по-французски. <...> Люксембуржцы отлично понимают, что на родном диалекте далеко не уедешь. Им квасной патриотизм чужд. В практической жизни нужны иностранные языки, с которыми можно было бы объездить весь мир. Диалекту дети обучаются дома. Слышат его вокруг себя. Школа дает им знание двух могучих европейских языков и приобщает к двум сильным культурам.

 

* * *

Маленький люксембургский народ по сравнению с германским может считать себя счастливым. Он, конечно, не играет роли в судьбах Европы, но он богат и независим, не должен вооружаться и почти не платит налогов. <...> Страна не знает кризиса и безработицы и свободна от острых социальных конфликтов» <...> Не страна, а какой-то счастливый оазис среди жуткой европейской пустыни, где кроме жалоб и стонов на кризис, безработицу и банкротства ничего другого не слышишь.

 

* * *

Не знаю, существует ли такой уголок на земном шаре, куда бы эмиграционная волна не выбросила щепок разбитого корабля русской революции. Если какому-нибудь смельчаку удастся преодолеть стратосферу и проникнуть в междупланетное царство, то, вероятно, первое живое существо, которое ему встретится, – будет русский эмигрант.

Даже в маленьком люксембургском герцогстве имеется весьма пестрая по национальному и социальному составу эмиграция. Люксембургское правительство оказывает русским эмигрантам широкое гостеприимство, уравняв их в правах на труд и торговлю с собственными гражданами. <…>

...пожилой рабочий в синем рабочем костюме, опоясанный кожаным передником. Знакомимся... Полковник Николай Петрович Керманов30, бывший начальник Корниловского военного училища.

– Простите, руки подать не могу, вся в масле... меня оторвали от машины.

Разговорились. Полковник Керманов ведет меня знакомить со свободными от работы эмигрантами. Всё это, в большинстве, бывшие офицеры и вольноопределяющиеся Врангелевской армии. Публика молодая, крепкая и дисциплинированная. <...>

– ...рабочие отлично к нам относятся. Они знают, что мы когда-то жили в иных условиях, понимают нашу нужду, сочувствуют нашей беспочвенности. И хотя мы политически стоим с рабочими на диаметрально противоположных полюсах, тем не менее, они нас уважают и ценят, как соратников по труду. Правительство нас уравняло в правах на труд с местным населением. <...> Трудимся, работаем, учимся и живем надеждой когда-нибудь увидеть родину. Когда?³¹

 

В «Сегодня» Илья Троцкий напечатал две статьи о Федоре Шаляпине, с которым, будучи частым гостем берлинского салона Кусевицкого³², познакомился еще до Первой мировой войны. Одна из них – «Первые шаги Шаляпина в Берлине»³³, из жанра воспоминаний, другая – «Триумф Шаляпина в Копенгагене»³⁴, журналистский репортаж из разряда «актуальные события литературно-художественной жизни».

 

Шаляпина берлинская публика [в 1910-х] еще мало знала. Он находился в Берлине по пути в Москву, увенчанный лаврами во Франции. Его приезду в Берлин предшествовало первое триумфальное выступление в Монте-Карло в «Дон-Кихоте».

Внимание музыкального мира Берлина на Шаляпина обратил <...> известный публицист Фридрих Дернбург³⁵ <...>. Семидесятипятилетний старик Дернбург, случайно слышавший Шаляпина в Монте-Карло, прислал в «Бер[линер] Тагеб[латт]» специальный фельетон, посвященный Шаляпину... – сплошной гимн русскому гениальному певцу. <...> Нужно знать влияние Дернбурга в германской публицистике и критике, чтобы понять впечатление, вызванное этой статьей.

Шаляпину Дернбург оказал невольно плохую услугу. Он оказался положительно мучеником. Скрыть свое пребывание в Берлине ему было [невозможно], и его осаждали со всех сторон. Журналисты, антрепренеры, концертные агенты и всякая другая публика. Особенно [натерпелся] Шаляпин от пресловутых «почитателей таланта».

Помню, мы интимно сидели у Кусевицкого, где Шаляпин собирался рассказать нам о своем восприятии «Дон-Кихота». Вдруг ворвалась какая-то толпа американок и англичанок, требуя автографов певца. Пришлось удовлетворить их просьбу, чтобы только отвязаться. Не успела прислуга выпроводить непрошеных гостей, снова какие-то поклонники. Звонки у дверей не прекращались.

– Знаете что, – говорит Федор Иванович, – сядем в автомобиль и покатаемся по Тиргартену. В автомобиле всё вам расскажу. Здесь, видимо, мне не спастись от назойливых субъектов.

Мы так и сделали. Шаляпин прочитал нам речетативом несколько мест из своей партии в «Дон-Кихоте», сопроводив их жестикуляцией. <...> Но этого достаточно было <...>, чтобы я узрел перед собой бессмертного «рыцаря печального образа». Рядом со мной в автомобиле сидел не Шаляпин, а воскресший Дон-Кихот. Никогда больше в жизни я столь явственно не ощущал близости гения, как в тот момент.

Бледный от волнения Кусевицкий мог только лепетать:

– Федя, еще немного! Ради Бога, еще!³⁶

 

А вот репортаж о случайной встрече в Копенгагене – уже из эмигрантской эпохи, когда России не стало, а на ее месте, за тысячу верст от европейских столиц мчалась в светлое будущее ненавистная «Триэссерия».

 

Провести несколько дней и вечеров в обществе Шаляпина – радость большая и редкая. Особенно, если Федор Иванович в хорошем настроении, если подберется хорошая компания и если окружающая обстановка располагает к дружеской беседе. С Шаляпиным интимно я не встречался долгие годы. <...> И вот, после многих лет, судьба нас снова свела, но на сей раз не в Берлине и не в Москве, а в Копенгагене.

Четверо суток, проведенных в обществе Шаляпина, пролетели как сон. Засиживались до петухов, к ужасу копенгагенских ресторанных лакеев, чуждых русских понятий об интимных беседах.

Каких только волнующих и интересных вещей я не наслушался за эти вечера <...> Шаляпин не только гениальный артист и художник, он в не меньшей степени непревзойденный мастер рассказа. Его зоркая наблюдательность, умение подмечать мельчайшие черты в человеческом характере, сочность и образность речи положительно пленяют.

<...> Все рассказанное Федором Ивановичем я тщательно записал и когда-нибудь [поведаю] читателям³⁷. [Однако] сейчас мне хочется рассказать о триумфе Шаляпина в Копенгагене, случайным свидетелем которого я был. <...> датчане никогда не видели Шаляпина на сцене и <...> к его гастроли в партии Бориса Годунова Копенгаген особенно готовился. <...> Гастроль Шаляпина была не только личным триумфом певца, но и подлинным праздником русского искусства. Мне неоднократно приходилось быть свидетелем восторгов слушателей, увлеченных мощью таланта, <...> виде[ть] энтузиазм людей, покоренных тем или другим артистом. Но мои переживания на постановке «Бориса Годунова» с Шаляпиным в заглавной партии останутся, вероятно, самыми сильными в моей жизни.

Шаляпин превзошел самого себя. От так спел свою партию и дал такой образ Бориса, что буквально потряс зал. Король Христиан, королева, принцы, двор, министры, цвет копенгагенского интеллектуального и художественного мира объединились вместе с энтуазмированной молодежью галерки в едином порыве нескончаемых и бурных оваций. <...> режиссер королевского театра, поднося Шаляпину на сцене венок, сказал: «от имени артистов королевской труппы мысленно целую вам руку, маэстро».

Датская критика покорена Шаляпиным. «Шаляпин – гений», <...> «Его величество голос», <...> «Мы теперь понимаем, почему Шаляпина называют мировым артистом.» <...> Целые страницы посвящены Шаляпину. Даже [сам] Шаляпин, который не всегда собою доволен, на сей раз <...> сказал мне:

– Да, сегодня я своим выступлением удовлетворен. <...> Со мною это не всегда бывает…³⁸

 

Поскольку Илья Троцкий является единственным русским журналистом, которого удостоил личной беседы в своем доме Август Стриндберг, воспоминание об этой встрече, впервые опубликованное в «Сегодня», относится к числу уникальных культурно-исторических артефактов. В своей статье³⁹ Троцкий рисует подробный словесный портрет знаменитого шведского писателя:

 

И вот я в священном кабинете Стриндберга. Как сейчас, вижу массивную фигуру старика, его огромный выпуклый лоб, стальные серые глаза и нервный рот, прикрытый густыми седеющими усами. Две глубоких поперечных морщины ото лба к переносице, сходившиеся у переносицы, придавали лицу выражение усталости и трагизма.

 

Троцкий, выказывая явную симпатию по отношению к знаменитому писателю, который из-за своего конфликтного характера и провокативных публичных заявлений всегда находился под огнем ожесточенной критики, особо подчеркивает, что сам Стриндберг был категорически не согласен с клишированными определениями его личности как опасного смутьяна, человеконенавистника и скандалиста, сознательно очерняющего в своих писаниях образ человека. Свою самохарактеристику Стриндберг, явно учитывая национальность собеседника, выстраивает на примерах из русской литературы, не забывая – что весьма показательно! – в одном ряду с Достоевским, Толстым, Чеховым и Горьким поставить также имя своего норвежского коллеги Кнута Гамсуна:

 

«Достоевский, мир которого простирается между Богом и дьяволом, небом и адом, вылавливает из человеческого моря Карамазовых, Раскольниковых, Мышкиных, Свидригайловых и Смердяковых, – людей с явным психопатологическим уклоном. А, между тем, всё это живые люди. Они среди нас: на улицах, в домах, в ресторанах, в театрах, повсюду... Герои Достоевского – страдальцы. У них искаженные лица, они корчатся в судорогах мук, живут в лихорадочном бреду, губят свои и чужие жизни. Но разве кто-либо сомневается в подлинности этих людей, в их наличии в жизненном быту?

Толстой взирает с любовью на Анну Каренину, по-отечески грустит по рано погибшей маленькой княгине Болконской, недоволен Левиным, творит Нехлюдова. Чехов с сатирической улыбкой на устах зарисовывает своих обывателей и мещан. Горький устами Сатина утверждает, что ‘человек – звучит гордо’. <...> А я устами своего ‘фантастического звонаря’⁴⁰ заставляю говорить, так называемое, ‘всечеловечество’. В чем здесь усматривают ипохондрию и человеконенавистничество? Конечно, я не смотрю на мир через розовые очки и не пью подсахаренной воды. Рисую людей таковыми, каковы они суть. И если в моем изображении люди вырисовываются негодниками, лицемерами и обывателями, то такова, по-видимому, их природа».

Стриндберг говорил долго и страстно. <...> Его речь была беседою человека с самим собою, криком души в темной ночи⁴¹.

 

Одним из ярких свидетельских документов, в котором, с точки зрения русского очевидца событий, подробно описывается атмосфера, царившая в Германии на момент объявления Первой мировой войны, когда: «Европа, словно сорвавшись с петель, вздыбилась и понеслась с головокружительною быстротою навстречу собственной катастрофе», – является статья-воспоминание «В Берлине в дни объявления войны»⁴², написанная  по случаю пятнадцатилетней годовщин этого события.

 

В воскресенье 15 июня 1914 года послеполуденный, изнемогающий от летней жары Берлин всколыхнула страшная новость, разносимая истошными выкриками продавцов газет:

«Покушение в Сараево... Эрцгерцог и эрцгерцогиня... Фердинанд...»

Экстренные выпуски вырываются из рук продавцов. Берлинцы, презрев зной и духоту, тысячами валят к центру. К шести часам вечера кафе и рестораны на Унтер ден Линден и Фридрихштрассе запружены народом. Чуть ли не каждые четверть часа газеты, соперничая в быстроте, приносят новые сведения о трагическом убийстве⁴³ в захолустном боснийском городке, призванном сыграть историческую роль в судьбах человечества. <...> События разворачивались с молниеносным темпом. <...> Политическая атмосфера Европы с каждым днем накалялась. Газеты приносили одно известие тревожнее другого. Приближение военной угрозы становилось всё реальнее.

Европа поняла это 10 июля 1914 года, когда стало известно, что австрийский посланник в Белграде <...> вручил премьеру Пашичу⁴⁴ ультимативную ноту, грозный смысл которой исчерпывался двумя словами: «Конец Сербии!..» А еще через пять дней австрийские орудия загрохотали огненным дождем гранат по зданиям и крышам обезлюдевшего и притихшего Белграда. <...>

Русский сезон в Германии в год войны был по многолюдности совершенно исключительный. Русские приезжие положительно наводнили Германию. Берлин, Дрезден, Мюнхен, лечебные курорты, бады⁴⁵ и просто дачные места кишмя кишели русскими. Люди, никогда за границу не ездившие, по какому-то фатальному наитию понеслись в Германию. <...> Россияне, ушедшие с головой в покупки, лечение и наслаждения «за границею», слышать не хотели о войне и не верили в ее возможность.

– Какая там война?! Ерунда!.. Всё это газеты раздувают. У нас в Питере ничего про войну не слышно...

Впрочем, так рассуждали не только «наши за границею» и не одни лишь обыватели. Даже люди с политическим и общественным стажем недалеко ушли в правильной оценке момента от рядового обывателя. Вспоминаю, что дней за десять до начала войны в Берлине гостили редактор «Русского слова» Благов и сотрудники этой газеты профессор Иосиф Гольдштейн и бывший священник Григорий Петров⁴⁶. <...>

– Уезжайте, господа домой! Война неизбежна (Увещевал их И.М. Троцкий. – М.У.). <...> дипломатическим посредничеством катастрофы не предотвратить. Не сегодня-завтра, ружья заговорят сами!

Коллеги подтрунивали над моим преувеличенным пессимизмом, а Георгий Петров, бывший тогда в расцвете публицистической славы, побился даже со мною об заклад, что дипломатия сумеет в последний момент уладить грозный  конфликт. И только когда Ф.И. Благов неожиданно получил из Москвы срочную телеграмму с просьбой прервать отпуск и вернуться немедленно <...>, им стала ясна грозность положения.

 

Таковой, согласно воспоминаниям И.М. Троцкого, была обстановка в столице Германской империи последние дни перед началом Первой мировой войны. По его свидетельству, русская колония в Берлине даже после объявления войны была в целом настроена весьма благодушно.

 

Группировалась (Колония. – М.У.) из людей, давно и прочно осевших в Берлине, – частью из представителей литературного, научного и художественного мира, приехавших в Германию работать и учиться. Жила она мирно, спокойно и довольно солидарно⁴⁷. Отношения ее с берлинскими властями не внушали никаких опасений за возможность осложнений. Даже небольшая группа политических эмигрантов, державшихся особняком от прочей колонии, чувствовала себя в сравнительной безопасности от поползновений царской охранки.

– Какое нам дело до войны? Пускай себе военные дерутся. Нас хорошо знают и не тронут. Да и как долго может война длиться? Повоюют три-четыре месяца и помирятся. Не бросать же дела и насиженных мест ради прихоти перессорившихся дипломатов...

Дорого поплатилась русская колония за свое легкомыслие. <...> отношение немцев к русским резко изменилось. Печать, особенно националистическая, открыла жестокую кампанию против русской колонии.

– Берегитесь русских шпионов! Следите за русскими! Выдавайте властям каждого подозрительного русского!

Этот клич печати, брошенный в наэлектризованную массу, встретил громкий отклик. А тут еще кем-то был пущен провокаторский слух, будто какой-то русский покушался на кронпринца. Паника росла. <...> говорить по-русски на улицах и в общественных местах Берлина стало опасным. Кое-где русских избили и оплевали. Русское посольство в Берлине стало объектом враждебных демонстраций.

Русские аборигены Берлина начали терять головы. Их охватила паника.

– Что делать? Бросить всё и бежать, пока не поздно, или оставаться?

Никто не рисковал давать определенного ответа.

В субботу ночью стало известно, что Россия не ответила на поставленный ей Германией ультиматум. В воскресенье [1 августа 1914 года] рано утром появилось первое сообщение германского штаба о переходе русскими казаками прусской границы.

Этим был дан сигнал к началу репрессий против русских.

Русские журналисты, считавшие своим долгом оставаться на постах до последнего момента, собрались на совещание. Решено было в тот же день покинуть Берлин и перебраться в нейтральный Копенгаген. <...> Мы бросились на <...> вокзал запасаться билетами <...>. Билеты мы получили, но уехать, увы, удалось немногим.

Меня арестовали в тот же вечер, в момент, когда я собирался садиться в ждавший меня автомобиль. Арестовал меня сосед-офицер, с которым мы прожили пять лет на одной лестнице и который считался моим приятелем. <...>

– Вы арестованы. Предлагаю вам немедленно вернуться в квартиру. <...>

В руках у моего «приятеля» сверкнул матовым блеском браунинг. Пришлось подчиниться. Через четверть часа моя квартира была наводнена агентами криминальной и наружной полиции [с] собаками-ищейками, а через полчаса меня в сопровождении двух агентов на том же автомобиле везли в <...> тюрьму.

Назавтра освободили, но по истечении нескольких часов снова арестовали. На этот раз надолго. В течение двух месяцев германского плена меня четырежды арестовывали и дважды интернировали.

Так началась для меня, как и для других русских в Германии, мировая война⁴⁸.

 

В обширном корпусе мемуарных статей И.М. Троцкого больше всего написано им об Иване Дмитриевиче Сытине⁴⁹ – человеке, которому он во многом обязан своей успешной журналистской карьерой. Первой по счету в его «сытинском» мемориальном цикле является статья-некролог, напечатанная в газете «Сегодня» сразу же после кончины этого выдающегося русского издателя и общественного деятеля⁵⁰.

 

Мое знакомство с И.Д. Сытиным началось в яркую эпоху русской журналистики, когда после октябрьской революции 1905 г. с нее спали цензурные цепи и когда в Москву и Петербург хлынула могучая волна молодежи в поисках приложения своих литературных сил. Я приехал из Вены в Петербург в качестве корреспондента «Ноес Винер Тагсблат», <…> мне пришла на мысль идея написать несколько статей о тогдашних русских настроениях [также] и в русской печати в оценке «иностранца». Поместил я несколько фельетонов и в «Русском слове» под экзотическим псевдонимом Генрих фон Дельвег.

Фельетоны «иностранца» обратили на себя внимание петербургской и московской прессы, а моей скромной персоной заинтересовался покойный писатель-священник Г.С. Петров, находившийся в зените писательской славы. Я стал частым гостем в его гостеприимном и культурном доме.

Однажды вызывает меня по телефону Г.С. Петров и говорит: «Приходите завтра, познакомитесь с интереснейшим русским человеком».

Я не заставил себя дважды просить.

(Далее идет рассказ о завтраке, во время которого Сытин «больше прислушивался» к беседе молодого заграничного журналиста с хозяином дома. – М.У.)

И только за кофе разговорился.

– Что это Вы, сударь, у австрийцев пишете, – обратился он ко мне. – Бросьте немцев, приезжайте в Москву, познакомьтесь с Дорошевичем⁵¹ и Благовым и переходите в «Русское слово».

<...> я был весьма польщен лестным предложением. Г.С. Петров горячо поддерживал Д.И. Сытина. Мне не дали срока на размышление.

– Стало быть, – заявил Сытин, – завтра вместе и катнем в Москву. Будете желанным гостем редакции.

Выбирать между австрийской и русской печатью не приходилось. Моя журналистская судьба была решена.

 

Без сомнения, немаловажную роль в «значимости» предложения Сытина играло и то обстоятельство, что «венские газеты <...> жалко оплачивают литературный труд»⁵². В свою очередь, согласно неоднократным замечаниям Ильи Троцкого в его «мемуарных статьях», Сытин и его правая рука в редакционно-издательских делах Ф.И. Благов ведущим журналистам и писателям, сотрудничавшим с «Русским словом», платили «истинно с московской щедростью», а в особых случаях, именитым иностранцам и русским писателям с громкими именами сулили «любой гонорар, как бы высоки его размеры не были»⁵³.

Рассказывая о своей первой встрече с Сытиным, Илья Троцкий подробно рисует его портрет, что, надо отметить, для его публицистики явление достаточно редкое, поскольку обычно в своих очерках он дает «общие картины», без прорисовки отдельных деталей. Во всех строчках его описания этого человека чувствуется и любование его персоной, и теплота, и глубокая личная симпатия.

 

Дородный, кряжистый, с светлеющей бородой клинышком и маленькими глубоко сидящими глазами, искрящимися умом и хитростью, Иван Дмитриевич производил впечатление прасола⁵⁴. Мало говорил и внимательно слушал. И речь его была чрезвычайно своеобразна и любопытна: отрывиста, лапидарна и порой беспомощна, но столь отлична от русской интеллигентской речи, что ее хотелось бесконечно слушать.

 

Говоря о Сытине в контексте портретных зарисовок, даваемых И.М. Троцким, нельзя не отметить важную историческую деталь – исключительно тесную связь до Первой мировой войны русского делового мира с Германией. Иван Дмитриевич Сытин по своим вкусам тоже был выраженный германофил⁵⁵.

 

И.Д. Сытин любил Берлин и частенько его навещал. Ему импонировала германская организованность, упорядоченность немецкого уклада жизни, <...> коммерческая добросовестность немцев, налаженность и пунктуальность их работы. Восторгался он культурностью и чистотой германской столицы и особенной заботливостью берлинцев украшать балконы домов цветами.

– Неужели на ночь цветов с балкона не убирают? У нас бы их с корнями вырвали... Ну и немцы! Народец, что и говорить!..

[Однако] не жаловал старик немецкой кухни.

– Живут, как баре, а едят, как хамы. И что, кажись, стоит научиться прилично готовить. Учимся же мы у них строить, чего бы немцам не поучиться у нас кухне.

<...> Немцы его очень уважали и ценили его издательский опыт. Всякий его приезд обставлялся с большой торжественностью, тем более, что и клиентом он был завидным и широким. Редко торговался, хотя и любил по привычке российских купцов «прибедняться». Бывало, приедешь с ним к какой-нибудь фирме, директора вокруг него увиваются, величают Хер Генерал-директор, а он усядется в передней на краешек стула и разыгрывает просителя.

– Мы – люди маленькие и тут потолковать можем. <...>

– Иван Дмитриевич, вы роняете наш престиж у немцев. И чего засели в передней?

– Ну где там. Твоего не уроню! Ты вон в цилиндре и гамашах. Тебя не посрамишь!

И действительно, немцы отлично разбирались в игре московского миллионера и ходили перед ним на задних лапках. <...> Заказчик (Сытин. – М.У.) был крупный и требования предъявлял соответствующие. Не дай Бог, ротационную машину или линотип не вовремя или в ненадлежащем состоянии доставят. Такой шум поднимал, что куда и «прибеднение» девалось! И в этом сказывалась его московская натура.

 

Не менее колоритной является описание поездки Троцкого вместе с Сытиным на Капри, в гости к Горькому.

 

Ранней осенью 1911 года И.Д. Сытин неожиданно прибыл в Берлин. Останавливался он неизменно в отеле «Монополь», где дирекция знала его привычки и причуды.

Вызвал меня по телефону и с первого абцуга ошарашил тирадой:

– Грабит меня разбойник! Разорит он меня!

– Да кто же вас собирается ограбить, Иван Дмитриевич?

– Кто, кто? Известно кто. Горький!.. <...>

Издательство [Товарищества И.Д. Сытина] вело переговоры с Максимом Горьким о приобретении издательского права на его первые произведения, написанные в первые пятнадцать лет. Горький запросил 450 тысяч рублей. Правление издательства уполномочило И.Д. Сытина съездить к Горькому и лично с ним столковаться. По дороге из Москвы в Берлин [Сытин] взвесил все «за» и «против» и решил, что операция эта разорительна для издательства.

– Протелеграфируй, пожалуйста, Феде (Ф.И. Благову. – М.У.) и другим директорам, что не стоит ездить к Горькому. Всё равно дела я с ним не сделаю.

Я, конечно, выполнил просьбу Ивана Дмитриевича. На следующий день получили ответные депеши из Москвы, что директора присоединяются к его мнению. И.Д. Сытин выслушал содержание депеш, встал, перекрестился на угол и говорит тихим таким шепотом:

– Поедем, стало быть, к Алексею Максимовичу. Хорошо сейчас на Капри...

– А что скажут в правлении?

– Неважно! Протелеграфируй, что едем. <...> Познакомишься с Горьким, посодействуешь мне в переговорах о цене и покатаешься по Италии. Только ты уж меня одного с Горьким не оставляй. Обернет вокруг пальца. Он – жох!..

Мы телеграфно оповестили Горького о дне приезда и получили приглашение быть его гостями. <...>

От Берлина до Рима нас сопровождал известный фильмовый промышленник Ханжонков⁵⁶. Всю дорогу Сытин плакался, что Горький его разорит и что мы едем заключать явно убыточную сделку. То же самое он говорил и покойному писателю Первухину⁵⁷, корреспондировавшему из Рима в «Русское слово». Полный профан в издательском деле, я в душе решил облегчить Ивану Дмитриевичу его миссию. <...>

На пристани на Капри нас встретил личный друг Горького, бывший берлинский издатель И.П. Ладыжников. Завидев еще издали Ладыжникова58, И.Д. заметно всполошился и, обратившись ко мне, снова повторил просьбу – не оставлять его одного. Мы остановились в каком-то чудесном отеле, из окон которого открывался чарующий вид на неаполитанский залив.

Покуда я приводил себя в порядок, Иван Дмитриевич и Ладыжников куда-то исчезли. Тщетно я их искал в гостинице, ресторане и парке отеля. <...> Загадка, впрочем, вскоре разъяснилась. <...> Для меня стало очевидным, что Сытин уже сидит у Горького и, вероятно, ведет переговоры о приобретении его произведений.

На веранде горьковской виллы я нашел большое общество. <...> Было шумно и весело, а прелестная итальянская осень и синие волны, шаловливо игравшие у близкого берега, располагали к интимности. Максим Горький находился, по-видимому, в отличном настроении и очень ярко и образно рассказывал разные эпизоды из своей скитальческой <...> жизни.

Завтрак сменился чаем, чай – обедом и время пролетало незаметно. За ужином <...> завязался спор об индивидуализме в литературе. Один из тех специфически русских споров, когда все одновременно говорят, один старается перекричать другого, и никто никого не слушает. Д.И. Сытин сидел всё время молча, с явным интересом прислушиваясь к спору и не проронив ни слова. <...> Начали прощаться. Мы с Иваном Дмитриевичем остались последними. И вдруг случилось нечто, что на всю жизнь запечатлелось в моей памяти.

И.Д. Сытин походит к Горькому и, подавая ему на прощание руку, говорит:

– Итак, Алексей Максимович, по рукам. Как ты сказал, так и будет. Заплатим тебе 450 тысяч. Спасибо.

Горький смутился, а я стоял совершенно растерянный.

В отель мы возвращались молча. Я внутренне досадовал на старика. К чему вся эта комедия! Зачем он отравлял мне всю дорогу в Италию причитаниями о грозящем издательству разорением? К чему просил не оставлять его наедине с Горьким? И вообще, что это за дикий подход к делам?

Иван Дмитриевич, очевидно, понимал мое настроение и, обняв меня вокруг талии, тихо сказал:

– Чего ты, милый, сердишься. Ведь Горький твой же брат-писатель. Что тебе жалко сытинских капиталов, что ли? Эх, и наживем мы на этом деле. Имя-то какое? Горький!

 

Сытин, оставшийся после революции в Советской России, был вполне востребован у новой власти. «Сначала бесплатный консультант Госиздата, затем выполнение различных поручений советского правительства: вел переговоры в Германии о концессии бумажной промышленности для нужд советского книгоиздания, по заданию Наркоминдел ездил с группой деятелей культуры в США для организации выставки картин русских художников, руководил небольшими типографиями. Под маркой издательства Сытина книги продолжали выпускаться до 1924 года. В 1918 году под этой маркой была отпечатана первая краткая биография В.И. Ленина. Ряд документов и воспоминаний свидетельствует о том, что Ленин знал Сытина, высоко ценил его деятельность и доверял ему. Известно, что в начале 1918 года И.Д. Сытин был на приеме у Владимира Ильича. Видимо, именно тогда – в Смольном – книгоиздатель подарил вождю революции экземпляр юбилейного издания ‘Полвека для книги’ с надписью: ‘Глубокоуважаемому Владимиру Ильичу Ленину. Ив. Сытин’, который и теперь хранится в личной библиотеке Ленина в Кремле»⁵⁹.

Впрочем, его особо не баловали. Когда Сытину исполнилось 75 лет, ему пришлось писать унизительное письмо в Совнарком своему бывшему хорошему знакомому А.В. Луначарскому с просьбой назначить ему пенсию. В октябре 1927 года, к 10-летию революции, эту просьбу милостиво удовлетворили: памятуя о прежних заслугах на ниве народного образования, бывшему миллионеру Сытину положили пенсию в 250 рублей в месяц и вдобавок разрешили проживать с семьей в «отдельной» (sic!) пятикомнатной квартире. 

Хотя для И.М. Троцкого – эмигранта и непримиримого противника советской власти – любого рода прислуживание большевикам являлось несомненным показателем морального падения личности, он ни разу не бросил камня в сторону своего бывшего работодателя и покровителя. Лишь только слова сочувствия и скорбного сожаления: «В последний раз я встретился с И.Д. Сытином несколько лет назад в Берлине. Но это уже был иной Иван Дмитриевич: подавленный, замкнутый, озлобленный. Сломили злые силы большевизма и этот могучий русский дуб. И вот нет уже больше старого Сытина»⁶⁰.

В 1934 г. на Введенском кладбище И.Д. Сытина – человека, которого не так давно величали «русским колоссом-просветителем», – в последний путь провожали лишь родные да немногие из бывших служащих. О том, чтобы публично почтить его память, уже не могло быть и речи. А вскоре – вплоть до 1960-х годов – он и вовсе стал именоваться не иначе как «царским агентом, который ради собственного обогащения эксплуатировал рабочих и читателей». Только в конце 1950-х гг. младший сын книгоиздателя, разыскав в семейном архиве рукопись отца, отнес ее в Политиздат, где в 1960 году появилось первое издание воспоминаний И.Д. Сытина «Жизнь для книги»⁶¹.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Уральский, М. Неизвестный Троцкий: Илья Троцкий, Бунин и эмиграция первой волны. Москва–Иерусалим: Мосты культуры – Гешарим, 2017.

2. Флейшман, Л. Рижская газета «Сегодня» и культура русского зарубежья 1930-х гг. См.: Флейшман, Л., Абызов, Ю., Равдин, Б. Русская печать в Риге: Из истории газеты «Сегодня» 1930-х годов; Абызов, Ю. Рижская газета «Сегодня» – кто ее делал, кто в ней печатался и кто ее читал. В сб. Евреи в культуре русского зарубежья. Т. 2. Иерусалим: 1993. С. 221-239.

3. К триаде наиболее авторитетных газет Русского Зарубежья довоенной эпохи помимо «Последних новостей» и «Сегодня» относится «орган русской национальной мысли» газета «Возрождение» (с 1936 г. – еженедельник), издававшаяся в 1925–1940 годах. Ее владельцем был нефтепромышленник А.О. Гукасов, а первым редактором – П.Б. Струве (до 1927 года).

4. Шаховская, 3. Отражения. Париж: YMCA-PRESS, 1975. С. 9.

5. Седых Андрей (Цвибак Яков Моисеевич; 1902, Феодосия – 1994, Нью-Йорк), литератор и публицист, в 1933 г. – секретарь И.А. Бунина, один из издателей и редакторов (с 1967) газеты «Новое русское слово». В эмиграции с 1921 года, жил в Берлине, Париже (до 1940) и с 1942 года – в Нью-Йорке.

6. Харитон, Борис Осипович (1876–1942), издатель и журналист. Окончил юридический факультет Киевского университета. Выслан из Советской России в 1922 г. вместе с группой писателей и философов; с 1924 г. жил в Риге, был редактором еврейской русскоязычной газеты «Народная мысль» и газеты «Сегодня вечером» (вечерний выпуск «Сегодня»). Участвовал в работе рижского изд-ва «Жизнь и культура» (при редакции газеты «Сегодня»). В 1940 г. арестован советскими властями и осужден на семь лет, умер в ГУЛАГе. Был отцом Ю.Б. Харитона – знаменитого советского физика-ядерщика, трижды Героя Социалистического Труда.

7. Аргус (Железнов, наст. Айзенштадт) Михаил Константинович (1900–1970). Поэт-сатирик. В 1922 г. эмигрировал из Латвии в США. Работал в «Новом русском слове» – вел еженедельную рубрику «О чем говорят слухи-факты».

8. Лоло (Мунштейн), Леонид Григорьевич (Леон Гершкович; 1866–1947), поэт-сатирик, драматург, журналист, переводчик, издатель, театральный деятель. Окончил юридический факультет Киевского университета. Сотрудник газеты «Новости дня», опубликовал в ней свыше тысячи фельетонов в стихах. С 1908 г. постоянный автор театра-кабаре Н. Балиева «Летучая мышь». В 1909–1918 гг. редактор московского журнала «Рампа и жизнь». В эмиграции с 1920 г., жил в Париже, с 1926 г. – в Ницце. Публиковался в газетах «Последние новости», «Возрождение», «Русская газета» и др.

9. Свет, Гершом (Герман) Маркович (1893–1968), публицист, журналист, об-щественный деятель, оратор. С начала 1920-х гг. в эмиграции в Берлине, с 1933 года – во Франции, затем в Иерусалиме, с 1948 г. – в США. Сотрудничал с газетами «Дни», «Руль», «Сегодня», «Русская мысль», «Новое русское слово» и др.

10. Волковысский, Николай Моисеевич (1881– после 1940), журналист. В 1922 г. выслан большевиками в Германию. В эмиграции был сотрудником газет «Сегодня», «Дни» и др. После прихода Гитлера к власти переехал сначала в Прагу, затем – в Варшаву, где, по всей видимости, погиб после оккупации города немцами.

11. Неманов, Лев Моисеевич (1871/1872 –1952), юрист, общественный деятель, публицист. После 1917 г. в эмиграции. Жил в Германии и во Франции. Состоял членом Республиканско-демократического объединения, ряда творческих и научных обществ. Считался одним из лучших специалистов по политической ситуации на Балканском полуострове. Во время Второй мировой войны участвовал в движении Сопротивления, за что был в 1947 г. награжден орденом Почетного легиона, медалью Сопротивления и Военным крестом «За исключительные военные заслуги».

12. Бикерман, Иосиф Манасиевич (1867–1942), журналист, публицист, преподаватель. Печатался в «Русском богатстве» и эсеровских изданиях. Один из ведущих сотрудников петербургской газеты «День». Эмигрировал в 1921-м, с 1922 г. жил в Берлине. Публиковался в газете «Руль». В 1936 г. поселился во Франции, с 1937 г. жил в Ницце. Оставил воспоминания, напечатанные в журнале «Возрождение» (1951, 1952, 1964).

13. Седых, Андрей. Русские евреи в эмигрантской литературе. В сб.: Книга о русском еврействе (1917–1966). Нью-Йорк: Союз русских евреев, 1967. С.431-432.

14. Троцкий, И. Город-сказка (Путевые наброски); В стране, не знающей кризисов и безработицы (Путевые наброски). «Сегодня», 26.06.1931 и 07.07.1931.

15. Троцкий, И. Как была присуждена Бунину Нобелевская премия. «Сегодня», № 318, 17.11.1933. С. 3; И.А. Бунина ждут в Швеции, № 318, 17.11.1933. С. 2; Шведский король вручил вчера И.А.Бунину Нобелевскую премию, № 324, 11.12.1933. С.1; На нобелевских торжествах в центре внимания будет Бунин, № 329, 28.11.1933. С. 3; Присуждением премии Бунину шведская академия искупила грех перед русской литературой, № 337, 6.12.1933. С.2; Встреча И.А. Бунина в Стокгольме, № 341, 10.12.1933. С. 1; И.А. Бунин в центре внимания на нобелевских торжествах, № 346, 15.12.1933. С. 3; Бунин на обеде у короля, № 349, 18.12.1933. С. 5; Чествование И.А.Бунина на празднике св. Люции, № 350, 19.12.1933. С. 3; Последние бунинские дни в Стокгольме, № 353, 22.12.1933 С. 2 и др. См. так же: Уральский М. Память сердца: «буниниана» Ильи Троцкого. «Вопросы литературы», 2014 (в печати).

16. Троцкий, И. Встреча с Синклером Льюисом (Дорожные наброски). «Сегодня», № 352, 21.12.1930. С. 2.

17. Троцкий И. Пиранделло о себе, обилии чествований, навязанном ему «пиранделизме», русской литературе и советских экспериментах (Письмо из Стокгольма). «Сегодня», 12.1934. С. 3.

18. Троцкий И. Страничка истории (Из воспоминаний журналиста). «Сегодня», № 116, 01.05.1928. С.3; Первые шаги Шаляпина в Берлине (Из воспоминаний), № 130, 15.05.1928, С. 3; Мадам полпред, № 235, 31.08.1928. С.2; Зудерман и Толстой (Из воспоминаний журналиста), № 328, 1928. С.4; Фюрстенберг-Ганецкий – военный контрабандист, № 20, 20.01.1929. С.3; Встреча со Стриндбергом, 20.02.1929, № 179. С. 3; Встречи с Вильгельмом II, № 28, 29.01.1934. С. 4; Гениальный самородок. Памяти И.Д. Сытина, 07.12. 1934. и др.

19. Бюлов (Bülow), Бернгард фон (1849–1929), германский государственный и политический деятель, рейхсканцлер Германской империи (1900–1909); Бетман Гольвег (Bethmann Hollweg), Теобальд фон (1856–1921), канцлер Германской империи (1909–1917), сыгравший немалую роль в развязывании Первой мировой войны; Вильгельм II (Фридрих Вильгельм Виктор Альберт Прусский, 1859–1941), последний император Германской империи и король Пруссии с 15 июня 1888 г. по 9 ноября 1918 года. Сын принца и впоследствии императора Германии Фридриха Прусского и Виктории Великобританской.

20. Седых, А. Памяти И.М. Троцкого. «Новое русское слово». 07.02.1969.  (№ 20423). С. 1.

21. Троцкий, И. Страничка истории (Из воспоминаний журналиста). «Сегодня». 01.05.1928. (№ 116). С. 3.

22. Троцкий, И. Накануне Первой мировой войны (Из личных воспоминаний). «Новое русское слово». № 18751. 1964.

23. Осип Дымов (Иосиф Исидорович Перельман, 1878–1959, Нью-Йорк), русский и еврейский (на идише) писатель и драматург. В России публиковал свои произведения только по-русски. Был сотрудником журналов «Театр и Искусство», «Сатирикон», «Аполлон» и др. Первую пьесу написал в 1903 г. Проза Дымова пользовалась широкой популярностью, особенно роман «Томление духа» (1912). Его пьесы ставил В. Мейерхольд. Псевдоним «Осип Дымов» взят из рассказа А. Чехова «Попрыгунья». В 1913 году эмигрировал, жил в Европе, в т.ч. в Берлине, где приобрел известность благодаря переводу нескольких своих произведений на немецкий язык. В середине 1930-х гг. уехал в США, где заявлял себя только как еврейский писатель.

24. Дымов, Осип. Вспомнилось, захотелось рассказать... Из мемуарного и эпистолярного наследия. Под общ. ред., вступ. статья и ком. В. Хазана. Т. 2. Jerusalem: Hebrew University, 2011. С. 504. «Заграничные отклики» – воскресная общественно-политическая, литературная и экономическая газета; выходила в Берлине с июня 1912 по август 1914 года.

25. Бунин, И.А. Из записей: URL: http://www.mirrelia.ru/memoirs/?l=memoirs-1

26. Дело Бейлиса – судебный процесс по обвинению еврея Менахема Менделя Бейлиса (1874–1934) в ритуальном убийстве 12-летнего ученика приготовительного класса Киево-Софийского духовного училища Андрея Ющинского. 12 марта 1911 года Бейлис был оправдан.

27. Троцкий, И. С.Ю. Витте и мировая война. «Дни». 27.07.1924 (№522). С.2; На-кануне Первой мировой войны; Со ступеньки на ступеньку (Из записных книжек журналиста). «Новое русское слово». 1964. № 18751. С.4; 03.07.1967. С.5.

28. Автор настоящей статьи является внучатым племянником И.М. Троцкого по отцовской линии.

29. Троцкий, И. Город-сказка (Путевые наброски); В стране, не знающей кризисов и безработицы (Путевые наброски); Русские в Люксембурге (Путевые наброски). «Сегодня». 26.06.1931; 07.07 и 14.07. С. 3.

30. Керманов Николай Петрович (1881–1959), полковник, служил в Корниловских частях Белой армии до эвакуации Крыма, галлиполиец, командир 4-й роты Корниловского военного училища. Осенью 1925 г. в составе училища перебрался в Болгарию, затем жил в Люксембурге, в 1931 г. возглавлял группу 1-го армейского корпуса и Общества галлиполийцев, затем жил в Парагвае, служил в парагвайской армии. С сентября 1958 г. снова в Люксембурге, где и умер 1 января 1959 года. Похоронен на кладбище Мертерт (Mertert). URL: http://voldrozd. narod.ru/proekt/mainnov.html

31. Троцкий И. Русские в Люксембурге.

32. Кусевицкий (Koussevitzky), Сергей Александрович (1874–1951), русский и американский музыкант-исполнитель (контрабас), дирижер (в 1909–1920 гг. руководил российским, а в 1924–1949 Бостонским симфоническим оркестром) и композитор. В эмиграции с 1920 года. О нем и о его берлинском салоне см. Троцкий, И. Венок на могилу Кусевицкого. «Новое русское слово». 1951. № 14290. С. 2.

33. Троцкий, И. Первые шаги Шаляпина в Берлине (Из воспоминаний). «Сегодня». 1928. № 130. 15.05. С. 3.

34. Троцкий И. Триумф Шаляпина в Копенгагене (Дорожные наброски) «Сегодня». № 128. 09.05.1930. С.3.

35. Дернбург Фридрих (Dernburg, 1833–1911), немецкий публицист и политический деятель либерального направления.

36. Троцкий, И. Первые шаги Шаляпина в Берлине. Указ. источник.

37. К сожалению, это свое намерение И.М. Троцкий не осуществил, в его последующих многочисленных воспоминаниях истории Шаляпина не фигурируют.

38. Троцкий, И. Триумф Шаляпина в Копенгагене. Указ. издание.

39. Троцкий, И.М. Встреча со Стриндбергом. «Сегодня», № 179, 20.02.1929. С.3.

40. По-видимому, имеется в виду герой повести А. Стриндберга «Романтический пономарь», которая впервые была опубликована по-русски в 1910 году (перевод Елены Благовещенской).

41. Троцкий, И.М. Встреча со Стриндбергом. «Сегодня», 1929.

42. Троцкий, И.М. В Берлине в дни объявления войны. «Сегодня», № 207, 28.07.1929. С.4. 

43. Т. н. «Сараевское убийство»: 28 июня 1917 года в тогдашней cтолице австрийской провинции Босния и Герцеговина г. Сараево были убиты наследник австро-венгерского престола эрцгерцог Франц Фердинанд (1863–1914) и его жена герцогиня София Гогенберг (1868–1914). Стрелял в коронованных особ серб, гимназист Гаврила Принцип (1894–1918), член террористической организации сербских радикалов-националистов. Это убийство стало поводом для начала Первой мировой войны.

44. Пашич (Пашић) Никола (1845–1926), сербский государственный деятель, дипломат, идеолог «Великой Сербии». Был бессменным премьер-министром королевства Сербии (1891–1918) и Королевства сербов, хорватов и словенцев (1918–1926).

45. Бад (Bad) – нарицательное обозначение водолечебного курорта, частая приставка в наименованиях многих курортных немецких городов.

46. Благов Федор Иванович (1866–1934), врач-ординатор, журналист, редактор, член Правления Товарищества И.Д. Сытина, один из редакторов газеты «Русское слово». В 1919 г. эмигрировал в Румынию, в 1922 г. уехал в Чехословакию, затем – во Францию. Гольдштейн (Goldstein) Иосиф Маркович (1868–1939), крупный русско-немецко-швейцарский экономист и политэконом. В 1919 г. эмигрировал в США. Петров Григорий Спиридонович (1966–1925), священник, общественный деятель, журналист, публицист и проповедник, широко известный в дореволюционной России. С 1920 г. жил в эмиграции в Сербии, где в 1923 г. им была закончена публицистическая книга «Финляндия, страна белых лилий», которая в том же году была издана на сербском языке, а уже после смерти Петрова в Париже много раз переиздавалась на разных языках. И.М. Троцкий был дружен с о. Григорием Петровым, который и порекомендовал его Сытину в качестве зарубежного корреспондента для газеты «Русское слово».

47. Насчет «солидарности» Илья Троцкий явно преувеличивает. Выказывае-мые им в печати либерально-демократические взгляды часто задевали представителей «охранительного» правого лагеря. Так, например, в 1911 г. российское посольство подало на него в суд, обвинив в клевете и оскорблении. Истца возмутило, что в своих корреспонденциях журналист назвал «Землячество русских студентов» в Берлине «черносотенным землячеством» и вдобавок утверждал, что его деятельность финансово поддерживается посольством. На суде защитником И. Троцкого выступал Карл Либкнехт. Процесс был проигран, и Илья Троцкий уплатил штраф. – См.: Heidborn Tina Russländische Studierende an der Berliner Friedrich-Wilhelms-Universität und der Technischen Hochschule Berlin 1880–1914. Inaugural-Dissertation zur Erlangung der Doktorwürde/Bonn:  Philosophischen Fakultät der Rheinischen Friedrich-Wilhelms-Universität, 2009. S. 418, 419: http://hss.ulb.unibonn.de/2009/ 1641/1641.pdf

48. Троцкий, И.М. В Берлине в дни объявления войны. Указ. источник.

49. Троцкий, И.М. Иван Дмитриевич Сытин. К столетию со дня рождения. «Новое русское слово». № 14318, 1951. С. 5; И.Д. Сытин (Из личных воспоминаний). Там же, № 19612, 11.11.1966. С.4. Сытин, Иван Дмитриевич (1851–1934), российский предприниматель, книгоиздатель, просветитель, владелец газеты «Русское слово», журнала «Нива» и др. печатных изданий.

50. Троцкий, И. Гениальный самородок. Памяти И.Д.Сытина. «Сегодня», 07.12. 1934. С. 2.

51. Дорошевич Влас Михайлович (1865–1922), журналист, публицист, театральный критик, один из самых известных фельетонистов своего времени, редактор газеты «Русское слово».

52. См.: Хазан, В. Миры и маски Осипа Дымова. В кн.: Дымов, Осип. Вспомнилось, захотелось рассказать... Из мемуарного и эпистолярного наследия. С. 67.

53. Троцкий, И.М. Зудерман и Толстой (Из воспоминаний журналиста). «Сегодня». 1928. № 328. С.4.

54. Прасол – скупщик мяса и рыбы (обычно для соленья) для розничной, мелочной торговли.

55. Троцкий, И.М. Гениальный самородок. Памяти И.Д. Сытина. Указ. источник.

56. О нем см.: Кузнецова, М. Александр Ханжонков. Жизнь за кадром. М.: «Профиль», № 29, 1997; Янгиров, Р. К биографии А.А. Ханжонкова: Новый ракурс. «Киноведческие записки», № 55, 2001.

57. Первухин, Михаил Константинович (1870–1928), писатель, журналист и переводчик. В 1906 г. уехал из России, с 1907 г. жил в Италии, являлся иностранным корреспондентом «Сегодня». О нем см.: Гардзонио, Стефано. Михаил Первухин – летописец русской революции и итальянского фашизма. Культура русской диаспоры: саморефлексия и самоидентификация. Тарту: Tartu likooli Rirjastus, 1997. C. 48-53.

58. Ладыжников, Иван Павлович (1874–1945), издатель, участник революционного движения конца 1890-х – нач. 1900-х гг. В 1905 г. по поручению ЦК РСДРП и при содействии М. Горького организовал в Женеве идательство «Demos», в том же году перенесенное в Берлин под названием «Издательство И.П. Ладыжникова», которое выпускало марксистскую литературу, сочинения Горького и писателей группы «Знание». После ликвидации издательства (1913) работал с Горьким в издательстве «Парус» и журнале «Летопись». После революции занимался в СССР книгоиздательским делом, а в 1937–1943 гг. – научный консультант архива М. Горького.

59. Музей Ивана Дмитриевича Сытина. Биография. URL: http://www.muzeysitina.ru/index.php?page=bio2

60. Троцкий, И. Гениальный самородок. Памяти И.Д.Сытина. Указ. источник.

61. На основе этой книги была издана тщательно отредактированная и дополненная «Жизнь для книги: И. Д. Сытин. Страницы пережитого: Современники о И.Д. Сытине». М.: Книга, 1978. В 1973 г. в Москве на доме № 18 по Тверской улице была установлена мемориальная доска в память И.Д. Сытина; в 1974 г. на его могиле установлен памятник с барельефом, а с 1989 г. в квартире на Тверской, где он прожил последние семь лет, открыт музей.

 

Брюль, Германия