Мария Перцова

 

По направлению к другу

 

                                      Спросишь ли, зачем фамилий

                                      столько в книге и имен?

                                      Я любитель изобилий

                                      исчезающих времен.

                                                Владимир Гандельсман

 

РАЗГОВОР

 

...Говорил мне:

– Не жалей себя,

если выдастся, рискни.

С апельсинами «Валенсия»

сетку рыжую – храни,

пусть буравят тьму гранитную,

oсвещая узкий путь.

Mыши тихой, эбонитовой

постарайся не спугнуть.

А дойдешь, тебе откроется...

 

Отвечала:

– Поспешу...

Кособокую закройщицу

я про выкройки спрошу.

Эти нити, эти ножницы...

Вечный зингер – на троих,

дело мало-мальски сложное

не заладится без них.

И – туда (какая магия? –

чистой правды образцы!),

где у старого завмага нам

продавали дефицит.

Без наценок. Семгу – каждому,

и для власти – не секрет.

У дверей торчал некрашеный

допотопный табурет.

А на нем завмаг – с медалями

на отглаженном сукне –

любовался то ли далями,

то ли кенаром в окне,

то ль цепочкой кленов кряжистых

в нераспавшемся строю…

Ни о чем не стану спрашивать,

просто рядом постою.

...Бог жилья малометражного

вылепит из темноты

лица нежные и страшные,

как засохшие цветы...

 

– Уведу ли тех, кто вспомнился?

Обретут ли новый кров?

 

– Унесешь авоську полную

драгоценных лепестков.

Но учти: щеколда третья

на воротах вороных –

иногда не отпереть ее

с той, обратной стороны.

 

– Вы ж вернулись... И не в рубище.

Книжку надписали мне.

 

– Можно ль в чем-нибудь, голубушка,

быть уверенным вполне?

 

ИЗ ГЕРАКЛИТА, ИЛИ ИГРУШЕЧНАЯ БАЛЛАДА

 

                                                          Вечность есть играющее дитя...

                                                                                              Гераклит

 

– Пора в кроватку. Сложи игрушки

вон в ту коробку.

 

…Потом, за шкапом, найдутся дужки,

найдется пробка...

Но это позже.

 

Пока – в жилищах

огни не тусклы,

румяны женщины и луннолицы.

Ну, точно – куклы!

Одна – поет над горой тетрадок,

кармен в севилье.

Трррель телефона… Его три дня как

установили.

Пока – солдатик пьет с офицером

перцовку-водку.

Катюша-пушeчка вдаль, с прицелом,

стреляет ходко.

Телепрограмма: блеск с нищетою

в гостях у сказки.

В углу транзистор, хрипит, настроен

на глас не братский.

 

Буксует время на повороте,

не отпуская.

Одна поет, а в окне напротив

летит другая.

Другая – моет стекло, на стуле

парит, шаманка.

Из берегов голубой кастрюли

выходит манка…

…………………

 

Остался ль кто-то?

По кругу пони бегут, гарцуют...

Тот, кто остался – ни зги не помнит,

забыл вчистую.

...Средь пыли-плюша найдется пробка,

найдется пряжка...

 

– А вдруг игрушкам в моей коробке

темно и страшно?

 

 

* * *

                                                            Сестре

Мы боялись гости не придут.

«Не придут гости…»

«Не придут? Ну что ты? Только семь…»

«Бросьте

разговорчики

и марш вытирать стулья.»

«Папочка, здесь пыли нет совсем.

Мы ее сдули.»

 

А на кухне в луковом дымке

артобстрел. Жарко.

Там жаркое в черном котелке.

Бесятся шкварки.

Двести шесть хрустящих пирогов

с яблоком и с мясом.

Молодая зелень всех сортов –

кирсалат, мята.

 

Стол течет, течет рекой во льду

не найдя устья,

и ладьи с салатом на борту

к берегам жмутся.

Не про нас ледовый карнавал

ряженых бутылок.

Впрочем, втихаря один Байкал

со стола стырим.

 

Никого не звали, но гуськом,

в тусклом свете…

 

…Вытирает лысину платком

грузный дядя Петя…

 

Лестница поет и голосит.

Вместе с нею

напевает – шубка из лисы! –

тетя Неля.

 

Шубка знала лучший год и вид,

не в порядке.

Что ж, запьется злой латук обид

белым полусладким.

Обратится в пух колючий град.

В светлячков – грозы.

…Грецкие-орехи-шоколад,

мамин торт «Грезы»…

 

…Тетя Аня, Инна и Ахад…

 

Я люблю их (это как ...ожог!) –

юных и старых.

У меня Катаев и Бажов –

их подарок.

...По ступенькам, вверх идут они.

В руках – астры.

Полагаю, ни один из них

не читал экклезиаста.