Лариса Вульфина

 

«Мы все идем одним путем – к вечности...»^[i]

 

  Продолжая начатый на страницах «Нового Журнала» обзор документов семейного архива Ф.С. Рожанковского (1891–1970)¹, нельзя обойти вниманием имя еще одного корреспондента художника – С.М. Зёрновой (1899–1972). Общественная деятельница, спасшая жизни сотни соотечественников, оказавшихся в эмиграции в бедственном положении, была известна и как основательница детского дома в пригороде Парижа (Монжероне), где до сих пор сохранились фрески, выполненные художником по просьбе Софьи Михайловны в начале 1960-х годов. Письма Зёрновой к Рожанковским удачно дополняют документы, хранящиеся в Центре русской культуры Амхерст Колледжа в США. Исследование этих свидетельств позволило сделать «прыжок» в события прошлого, приблизить имена, ставшие сегодня уже далекими, услышать прорвавшиеся сквозь десятилетия «живые голоса» ярких фигур в истории Русского Зарубежья, без которых Россия, однажды потеряв, не возродилась... 

  О С.М. Зёрновой говорили – родилась с природным даром творить добро. О том, как формировались черты ее характера в юности – требовательность к себе и другим, смелость, жертвенность, – описано в книге «На переломе», изданной в Париже в 1970 году². В настоящей публикации оттолкнемся от 1917 года, который, по выражению отца Софьи, известного московского врача М.С. Зёрнова³, явился «гранью между прежней свободой и новым насилием». События той роковой осени заставили их семью спешно выехать на Кавказ. Девятнадцати-летняя Софья тогда только закончила частную женскую гимназию Хвостовой⁴. Старший брат Николай в тот год поступил на медицинский факультет Московского Университета, младшие сестра Маша и брат Владимир были еще гимназистами. В Ессентуках у родителей Софьи было собственное имение, там они надеялись переждать смутные времена и вскоре вернуться в Москву, но планам не суждено было сбыться.

  В 1920 году семью врача Добровольческой армии М.С. Зёрнова эвакуировали в Грузию, еще через год они эмигрировали сначала в Константинополь, затем в Королевство сербов, хорватов и словенцев. Высшее образование четверо детей Зёрновых получили уже в Белградском университете. Николай и Маша закончили богословский факультет, Владимир – медицинский, Софья – философский⁵. В 1925 году Софья с братом Николаем уехали в Париж. Поселились они в Латинском квартале. Через год к ним перебрались родители, а вскоре и Мария с Владимиром. Все члены семьи Зёрновых получили в эмиграции широкую известность. Позднее Николай переехал с женой в Англию, стал почетным профессором в Оксфорде⁶. Владимир лечил многих своих соотечественников, был личным врачом Ивана Бунина⁷. Зёрнов-старший продолжал заниматься медицинской практикой, состоял в Обществе русских врачей в Париже, создал шестнадцать именных стипендий для нуждающихся эмигрантов. Софья, помогая отцу во всех общественных и благотворительных делах, с 1932 года трудилась в Центре по поиску работы для русских эмигрантов. Представить обязанности сотрудников Центра помогут сохранившиеся отчеты С. Зёрновой о работе в Русском Бесплатном Информационном Бюро:

 

  «Уже 16 месяцев (С июня 1932-го по сентябрь 1933-го. – Л.В.) Бюро неустанно трудится, отыскивая русским безработным места. За это время в Бюро записалось: 1589 безработных. Из них мужчин 974, женщин 615. Мест было найдено за 16 месяцев: 906 (включая временные). Из них мужских 347, женских 559. Среди безработных есть всевозможные профессии. Бюро может рекомендовать как прислугу, так и рабочих, и интеллигентных людей. Все записанные в Бюро безработные рекомендованы представителями видных русских общественных организаций, таким образом удается более или менее гарантировать честность рекомендованных лиц. За 16 месяцев работы не было ни одной жалобы, что человек, рекомендованный Бюро, был бы нечестным. В Бюро записаны специалисты по самым разнообразным профессиям, все они искренне стремятся работать и, несмотря на это, иногда не знаешь, что легче – найти ли какое-нибудь место или заполнить его каким-нибудь подходящим человеком. Весь труд можно разделить сейчас на три категории: 1) интеллигентные 2) рабочие, шоферы, портнихи и 3) прислуга. За 16 месяцев было найдено мест: интеллигентных – 63, полуинтеллигентных – 307, прислуги – 536. Просматривая работу Бюро за эти месяцы, невольно задаешь себе 2 вопроса: 1) может ли пропасть без работы русский человек? 2) опустилась ли русская эмиграция? И без малейшего колебания отвечаешь на оба вопроса «нет». Русский человек не может пропасть без работы. Всё зависит от него самого. Хороших русских работников ценят во Франции. Если он не боится никакого труда, если он готов идти на любую работу и за невысокое вознаграждение – он всегда выбъется в люди. Исключение представляют старики и больные. Их положение часто совсем безвыходное. Почти все старики записываются по одной, совсем безнадежной специальности, – сторожами. Некоторые из них также могут давать уроки по всем предметам. Но ни в уроках, ни в сторожах никто не нуждается, а если и нуждаются, то хотят молодых.

  Большинство же русских готовы идти на всякую работу; бывшие офицеры, генералы, помещики работают на заводах, шоферами, поварами, плонжерами^[ii] и делают это мужественно и просто. Русская женщина, особенно если она мать, м.б. еще самоотверженнее и безропотнее готова нести любой труд, но у нее почти всегда одно непременное условие – быть приходящей, вечером, после рабочего дня, вернуться к себе домой, большею частью к мужу, к детям. Поэтому так трудно найти русскую bonne à tout faire^[iii], и Бюро старается заменить их так называемыми hommes à tout faire – мужчинами, одинокими, готовыми на всякий труд, делать менаж^[iv], готовить, стирать и даже штопать. Вышеприведенные цифры показывают, насколько меньше русские женщины нуждаются в подыскании труда и насколько больше спрос на женский труд.

  Можно признать, что Русская Эмиграция не опустилась, что она состоит в большинстве своем из честных и мужественных тружеников, но, с другой стороны, жизнь в эмиграции способствовала развитию у русских профессиональных, эмигрантских недостатков. Самый большой из них – русское непостоянство. Ничто так не любит русский эмигрант, как менять места. Раньше русские стремились переезжать из страны в страну, теперь это затруднено невозможностью получить визы, и эмигрант довольствуется тем, что при всяком удобном случае старается переменить место. Особенно это заметно среди людей, ищущих места прислуги. Можно почти наверное сказать, что гарсон из ресторана успел поработать почти во всех русских ресторанах и отовсюду имеет хорошие рекомендации. Не намного более постоянны русские повара, плонжеры и лакеи. Так, часто спрашивая русского «валета» (как они себя большею частью называют)^[v], отчего он ушел с последнего места, слышишь привычный ответ: ‘да я там восемь месяцев служил’. Ему кажется, что это срок, дающий право искать себе чего-нибудь лучшего, и он тянется, сам не зная куда, часто променивая хорошее место на плохое. В смысле работы русские женщины обладают бóльшим постоянством, чем мужчины. Есть и другие, характерные для русских эмигрантов недостатки и достоинства. Хочется привести здесь несколько случаев: однажды француз, нанявший русского лакея, застал его утром, убирающим комнаты. Одной рукой он водил щеткой, подметая пол, в другой держал книгу стихов Верлена и с увлечением декламировал стихи.

  Был другой случай, когда русский лакей в одном очень чопорном английском доме, принеся дочери хозяев завтрак, заявил: ‘Какой у  Вас чудный рояль’. И на вопрос, играет ли он, сыграл ей вальс Шопена. Напрасно отец барышни ожидал внизу своего завтрака, русский лакей забыл свою непривычную должность.

  Один home à tout faire^[vi], готовя обед, срезал с кожей почти половину картофеля, т.к. одновременно с чисткой картофеля читал книгу, прислонив ее к подставке, сооруженной из кастрюль. Подобных случаев было немало, но большею частью это случалось с теми, кто впервые поступал на место прислуги.

  Но были и другие отзывы. Вообще, русских работников ценят за то, что они умеют работать, не считая часов, забывая о своей усталости, способны увлекаться работой и вкладывать в дело живой интерес. И иностранцы умеют это ценить. Как часто звонят по телефону, чтобы сказать: ‘... мужчина, которого Вы прислали – настоящая жемчужина’, или же: ‘теперь я хотел бы иметь только русских в моем доме’, или же: ‘могли бы Вы мне найти мужчину, похожего на того, которого Вы рекомендовали моей подруге? Он – идеальный’, или же: ‘но кто был этот мужчина до того, как он прибыл во Францию? Он так хорош!’ Тогда хочется от лица всех русских поблагодарить этих скромных тружеников, оказывающих великую услугу всей русской эмиграции, потому что как по одному плохому судят плохо о всех русских, так и по одному хорошему составляют себе мнение о всех. София Зёрнова. 2 октября 1933 года»⁸.

 

  Цифры следующего годового отчета показывают, как увеличилось число обратившихся в Центр Помощи с мая 1934-го по май 1935-го (всего было подано 2109 заявок, для 1252 были найдены места). Большинство предоставленных мест – это служащие в домах, что легко объяснить: ограничений в иностранном труде в этой области не было; кроме того, во Франции трудно было найти честную и хорошую прислугу. Далее шли консьержи, садовники, секретарши, прачки, портнихи, репетиторы, шоферы и даже актеры. Эмигранты брались за любую работу, т.к. на семь франков в день «шомажных» денег можно было едва пропитаться. Если подходящих кандидатур не было – людей готовили, за них потом были в ответе, ими гордились. «Например, – писала в отчете Зёрнова, – есть один калмык, которого мы постоянно ставим всем в пример. Он человек честный, чистоплотный, всегда вежливый и основательный. Через наше Бюро он окончил курсы поварского искусства, прекрасно готовит, подает на стол, убирает, стирает, как первоклассная прачка, хорошо управляет автомобилем и понимает садоводство. Кроме того, он человек совсем не пьющий, всегда готовый всё сделать и обладающий большой трудоспособностью.»⁹ Далее приводится много схожих примеров о тех, кто был на грани опустившихся на дно, но, получив работу, люди возрождались. Оба этих документа – подлинные свидетельства того, как сложно было оказывать помощь в подыскании труда сотням людей и сколько сил отдавалось сотрудниками для успешного развития Центра.

  Параллельно с этим велась и работа, ставшая жизненным предназначением Софьи Михайловны. Не имея семьи, весь запас доброты она до конца своих дней отдавала чужим детям. В середине 1930-х годов в хронике русских газет стали появляться маленькие заметки с извещением – Центр отправляет на бесплатные каникулы русских детей из нуждающихся семей. Поначалу с большим трудом удалось найти лишь двадцать шесть детишек, решившихся поехать в неизвестные семьи в Швейцарию. На сообщение о вторичной отправке откликнулось уже более двухсот кандидатов. Отправляли детей на два, три, пять месяцев, некоторых оставляли на год. В этой гигантской работе, основанной на доверии двух сторон, вере в человеческое добро и порядочность, Софье помогала ее младшая сестра Мария, вместе с мужем она жила тогда в Женеве¹⁰. Софья составляла списки малоимущих родителей, а Мария договаривалась с семьями, готовыми принять детей, которые никогда не выезжали дальше Парижа. Многие простые и небогатые швейцарские семьи охотно отзывались на призыв поделиться с ребенком тем немногим, что у них было.

 

  «Я знаю, что слова не могут выразить всю мою благодарность Вам и всем тем, кто столько сделал для моих детей, – писала одна из родительниц-эмигранток. – Я благословляю день, когда я решилась послать моих мальчиков в Швейцарию. С этого момента они были перенесены в другой мир, от зла и страданий – в мир любви и добра. Мои дети со дня их рождения не знали ничего, кроме лишений и горя. Как горячо молилась я Богу, прося Его спасти моих детей, и Господь услышал мою молитву. Это Рождество было первым радостным праздником в их жизни. Они никогда еще не получали столько сладостей, как в этом году. Я потеряла счет посылкам, шоколаду и деньгам, которые они получили. Уже два месяца, как у меня нет никакой работы, нет и шомажа, т.к. нет разрешения на работу во Франции. Но, как видите, Господь не оставляет нас. В первый день нашего Рождества мне принесли из Центра Помощи целый чемодан, полный провизии, там было 2 полотенца, 2 платка и лекарства для детей. Детей нельзя больше узнать – такие они стали веселые и жизнерадостные. А письма, которые они получают из Швейцарии, – полные материнской заботы! Я совсем потеряна, я не привыкла к такому вниманию. О, вы, неизвестные друзья, бескорыстные, не ожидающие благодарности, знаете ли вы, какая горячая молитва обращена к Господу Богу за всех вас? Знаете ли вы, сколько благодарных слез пролито перед Ним? Я хотела бы встать перед вами на колени и земно вам поклониться за всё, что вы сделали для моих детей. Меня упрекают, что я отдала их в хорошую школу. Но я обожаю мою несчастную Родину. Только для нее я воспитываю моих детей. И все унижения, которые я принуждена переносить, кажутся мне теперь ничтожными рядом с той радостью, которую вы принесли в мою жизнь.»¹¹

 

  Среди документов Центра Помощи сохранились и письма детей, получивших во время каникул не только друзей, но и любовь, и даже семью, которой у многих не было. Мальчик по имени Олег пишет родным в 1937 году из Швейцарии: «...Кормила madam Hargardner как в ресторане, и я ее водил на базар. Дурного сказать не могу – хорошая дама, и я там работал, масло бил. Теперь я знаю, как делают швейцарский сыр. За рыбой ходил ловить карпов. Она мне удочку купила. Вот что хорошо, что там много всяких фруктов, и дама пирожных мне покупала, когда я хотел»¹². Таких писем было большинство, хотя случалось разное. Так, например, в одном простом небогатом доме с волнением ждали дня прибытия детей и уже приготовили комнату ребенку. Но восьмилетний мальчик, которого к ним привезли, оказавшись в доме, вдруг начал плакать и протестовать, т.к. хотел жить в семье, где обязательно есть собственный автомобиль. Вероятно, это была вина родителей, рассказавших ребенку о «швейцарских замках». Чаще всего жалобы детей сводились к одному – им приходилось работать. Бывали случаи, когда детей просили убрать со стола или вытереть посуду, но они отвечали на это: «Я вам не прислуга» или «Я приехала отдыхать, а не работать». Каждый подобный инцидент Зёрнова считала непростительным и рассматривала, не скрывая беспокойства, с особым вниманием. Она хорошо знала положение своих соотечественников в эмиграции и глубоко уважала тех родителей, которые не стыдились браться за любую работу, поэтому ей было так важно подготовить детей к трудовой жизни. Наблюдать, как дети презирали труд, ей было невыносимо больно. Но, к счастью, случаи отказа в помощи со стороны прибывших детей являлись исключениями. Большинство с готовностью помогали чем могли своим патронам на ферме, по хозяйству, в продаже фруктов на рынке. В ежегодном отчетном докладе Центра Помощи упоминается мальчик, которого поместили в небольшой пансион, и вскоре он получил прозвище «Le Petit Prince». Хозяйка пансиона рассказала Зёрновой: ребенок был так хорошо воспитан, так благодарен за все услуги и так стремился помочь всем и во всем, что в представлении швейцарцев так вести себя мог лишь маленький принц¹³.

  В 1939 году сотрудникам Центра удалось определить на летний отдых еще шестьсот ребятишек. Но началась война. Из воспоминаний С. Зёрновой о событиях тех дней:

 

  «Война объявлена. Не хочется останавливаться на этой мысли. Война – безумие и ужас. Но теперь отступления нет. Все дни проходят в хлопотах и в заботах о детях. Париж ждет газовой атаки. Всем французам выдают противогазовые маски. Для русских их не хватило. В нашем Бюро мы решили мастерить их сами. Это и бессмысленно, и смешно, но русские довольны. Достаем марлю, какой-то уголь, шьем, раздаем. С утра до вечера приходят люди, выслушиваю повести о человеческом горе. Каждому хочется пожаловаться, рассказать о своих несчастьях, и он ждет, чтобы его выслушали и помогли. Но больше всего меня заботят дети. Издан приказ – эвакуировать всех детей из парижской зоны. В мэриях и коммунальных школах устроены центры эвакуации. Ко мне приходят матери. Их мужей берут во французскую армию, а для детей места нет. В Париже паника. Все стараются покинуть город. К вокзалам невозможно подойти. Люди ночуют на улице в ожидании поезда. Детские приюты Земгора и Красного Креста закрылись, они не хотят нести ответственность за детей во время войны. Все дети, а их было шестьсот, которых я посылала в Швейцарию, спешно возвращаются. Их всех привозят к нам в Бюро. Швейцарцы боятся, что дети будут оторваны от родителей, многие из которых уехали в отпуск. Мы с Катей Меньшиковой звонили кн. Мещерской в ее старческий дом¹⁴. Она согласна уплотнить стариков и освободить для детей дом в Вильмуасоне^[vii]. Послали заметку в газеты ‘Возрождение’ и ‘Последние новости’, просим русских шоферов такси помочь нам вывезти детей. Перед Бюро длинный ряд машин. Погружаем туда детей и отправляемся в Вильмуасон. Так приятно видеть лица русских шоферов и знать, что они сразу откликнулись на наш зов. А в эти дни они могли бы заработать тысячи. Это все офицеры Белой Армии. В Вильмуасоне разместили детей на полу на матрасах (кроватей нет), но родители счастливы, что ‘спасли детей от газовой атаки’. Кн. Мещерская присылает еду из старческого дома. <...> Просыпаюсь утром с тоскою и холодом в сердце. Потом всё до конца отдаю Богу. Произносишь уставную молитву, а где-то в глубине другой голос просит молиться о тех, кого любишь»¹⁵.

 

  Вскоре после начала войны Бюро было закрыто, но без работы Зёрнова не оставалась ни одного дня. В 1940-е она помогала укрываться евреям, в послевоенное время, когда деятельность Центра снова возобновилась, – занималась русскими беженцами во Франции, вывезенными немцами во время войны на принудительные работы, а также бывшими военнопленными. Вместе с сестрой Марией спасала тех, кто по постановлению Совнаркома 1944 года должны были быть возвращены в СССР. Для только что приехавших во Францию беженцев, не знающих языка и не имеющих права жить и работать в стране, она добивалась разрешения остаться во Франции, устраивала на работу, находила средства для изучения французского. Во время поездки в Америку в 1946 году Зёрновой удалось собрать и привезти деньги для Детского православного дома, создание которого задумывалось ею еще в предвоенные годы¹⁶. Прошло семь лет с той поры, когда детей поселили в Вильмуасоне, но они по-прежнему ютились в этом малопригодном месте. И тогда она начала энергично действовать, не останавливаясь ни перед какими препятствиями. В русскоязычных газетах были опубликованы воззвания о сборе денег для приюта. Пожертвова-ния присылались отовсюду, но их всё же было недостаточно. Иногда источники финансовой помощи были самыми неожиданными. Так, однажды к ним в Бюро пришел бедно одетый старик и принес 5000 франков. Тогда же они услышали и его историю. Николай Алексеевич Лебедев в прошлой жизни в России был учителем. Оказавшись во Франции, он был вынужден зарабатывать на жизнь сбором макулатуры, добывая бумагу в мусорных ящиках. Прочитав однажды объявление в газете, он стал откладывать «на деток» каждый свободный франк. Подключив по-дружески к сбору денег французских клошаров, Лебедев вскоре принес в Бюро еще 5000 франков. Воодушевленная таким почином, Софья Михайловна решила обратиться к одной богатой графине, супруге французского алюминиева короля, и попросить ее стать почетной представительницей Комитета по сбору денег. Но последовал отказ. И только после того, как графиня узнала историю про вклад нищего русского, она прислала чек на 100000 франков. В письме к чеку говорилось: «Если клошары дали вам 5 тысяч, то я должна дать вам 100000». После этого Зёрнова обратилась к другой состоятельной даме, рассказав ей ту же историю. Виконтесса была настолько впечатлена, что легко рассталась с золотым браслетом с изумрудами, предложив продать его в лотерее. Так никому не известный и скромный Николай Алексеевич Лебедев помогал собирать деньги для детей. Сумма мало-помалу увеличивалась, но мечта о покупке дома всё еще оставалсь несбыточной. К тому же, согласно французским законам, необходимо было учитывать ряд обязательных требований – наличие двух отдельных помещений (для мальчиков и для девочек), школы и лицея поблизости. Наконец, в 1953 году подходящее здание удалось найти. Сильно запущенное строение, напоминающее своими архитектурными формами средневековый замок (с башней, гербом на воротах и крепостной зубчатой стеной с проемами бойниц, парком, рекой и прудом), находилось в юго-восточном предместье Парижа Мулен де Санлис (Moulin de Senlis).

  История Мулен де Санлис связана с именем французской королевы Анны Ярославны (дочери Великого киевского князя Ярослава Мудрого), ставшей в 1053 году супругой короля Генриха I. В 1060-х Анна Ярославна основала аббатство Санлис (Senlis) в Северной Франции. У этого аббатства были земли и в других частях Франции, в т.ч. и в Монжероне. Поэтому построенная в средние века мельница была названа Мулен де Санлис. В 19-м веке этот живописный уголок любили посещать художники-импрессионисты¹⁷. Имение, которое поначалу оценивалось в 12 миллионов франков, было продано детскому дому в 1953 году за полцены, и работа закипела¹⁸. Обветшавшие помещения нуждались в капитальном ремонте, не было электричества и канализации. Благодаря энергии С.М. Зёрновой и ее ближайших помощников – А.Т. Шмеман¹⁹, электротехника К.П. Турчанинова, инженера В. Юргенса, А.П. Щеблякова – была проведена вода, построено центральное отопление, куплена мебель, и уже в 1955 году в ворота Мулен де Санлис заехали несколько грузовиков, нагруженных багажом, сотней детишек и их воспитателями.

 

  «Началась иная жизнь. Замок очаровал всех. Комнаты были свежевыкрашены, всюду было тепло, светло, прекрасные ванные и души помогали держать детей в чистоте. В кухне была плита, самая дорогая, но и самая экономная, пожертвованная супругами Д’Агиар. Но многого еще не хватало, не было линолеума на полу, недоставало столов, стульев, кроватей, матрасов, одеял, постельного белья, посуды. Дом мальчиков тоже не был еще перестроен. Но мы не унывали: главное было достигнуто, у нас был чудесный замок, достаточно большой, чтобы поместить всех детей. Их мы записали в соседние школы, и они скоро втянулись в ученье», – вспоминала Софья Михайловна через два десятилетия²⁰.

 

  Дети школьного возраста посещали французские школы и, одновременно, в стенах Детского дома воспитывались в духе православия, изучали Закон Божий, участвовали в богослужениях в церкви святого Серафима Саровского. Эта небольшая церковь в византийском стиле была заложена в 1957 году стараниями Зёрновой²¹. Приблизить молодежь к Церкви, объяснить смысл церковных служб было для нее архиважной задачей. Вскоре удалось прикупить землю и для спортивной площадки. Всё это стало возможным благодаря жертвенности неравнодушных людей. В летописи Монжерона навсегда останутся имена семьи Гаргановых²², Марии и Густава Кульманов, Даниила Скобцова²³, Нины Кандинской²⁴, Сергея Джанумова²⁵, князя Игоря Трубецкого²⁶, композитора Сергея Рахманинова и его дочери Татьяны Конюс²⁷, Бориса Бахметева²⁸, графини Софьи Лопухиной²⁹, Владимира и Александры Айзовых³⁰.

  В летопись детского дома в Монжероне, так точно названную в воспоминаниях Софьи Зёрновой «историей человеческого добра», вписано и имя Федора Рожанковского. В 1960 году художник после двадцати лет жизни в Америке переехал с семьей во Францию³¹ (пришло время дать двенадцатилетней дочери Татьяне европейское образование). Жили они в Париже в съемной квартире, а лето проводили на Лазурном Берегу в «русском поселке» Ла Фавьер в недавно построенном собственном небольшом доме. Где и когда С. Зёрнова впервые познакомилась с Рожанковским – неизвестно, но семью его жены Нины Федотовой она хорошо знала еще по довоенному Парижу³². Узнав, что художник вернулся во Францию, Софья Михайловна обратилась к нему с просьбой расписать стены монжеронской башни на мотивы русских народных сказок. Рожанковский ответил согласием трудиться на добровольных началах и весной 1961-го уже приступил к работе. В течение полутора лет голое пространство холодных стен башни постепенно превращалось в захватывающую многоплановую круговую панораму, сотканную из калейдоскопа самых разных сценок деревенской были и сказок. И все эти сюжеты – зимний пейзаж с пушистыми белками и красногрудыми снегирями, согретые июльским солнцем спелые гроздья рябины, «танцующие» фигуры косарей в ярких свободных рубахах, сельская детвора, бегущая «гигантскими шагами» вокруг столба с веревочными петлями (давно забытая народная забава), трехъярусный густой еловый лес, цветной веселый хоровод, сцены охоты и рыбалки – были залиты лучами гигантского солнца и наполнены безмятежностью и покоем. «Зиму» и «Лето» разделяла специально построенная голландская печь, в центре которой в фигурной рамке было выложено цветное панно с портретом Пушкина. В остальное пространство (так называемое «зеркало печи»), состоящее из керамических плиток, выполненных в стиле традиционных бело-голубых голландских изразцов, художник тонко вписал образы героев пушкинских сказок. Из письма Ф.С. Рожанковского другу осенью 1961 года:

 

  «Я расписываю Круглую башню в старом имении, где помещается русский приют для покинутых детей (в принципе, от русских или смешанных браков, но в последнее время исключений не делают для местных жителей). Один из них в почтенном возрасте (80 лет) отдает в этот пансион уже восьмого своего ребенка. По профессии он философ и материально не обеспечен и посему и детей обеспечить ничем не может. Я вряд ли доживу до момента, когда он перестанет производить детей. Но в общем дети его не плохи, и я ничего не имею против его перепроизводства. Так – в башне – я панорамно посылаю привет Родине. Пишу Рассею, бывшую и будущую. Все приходят и любуются. Разные индифферентные и даже ранее неприятно настроенные личности под влиянием моего высокого искусства изменили ко мне отношение. Конечно, мне это нравится. Я Вам вскоре пришлю фотоснимки этой башни. В ней мне нравится окно, которое я расписал особыми прозрачными красками под витраж. Тема: моя любовь к природе. Оно хуже, чем витражи Шагала, но ‘не пльёхо’, как говорит одна моя знакомая француженка, желая блеснуть знанием русского языка»³³.

  Летом 1965 года Рожанковские вернулись в Америку, купили новый дом в Бронксвилле, дочка продолжила образование во французском лицее в Нью-Йорке. С Зёрновой они больше не виделись. Осенью 1970 года после продолжительной болезни Ф. Рожанковский скончался. Софья Зёрнова пережила его на два года. Одиннадцать писем Зёрновой, сохранившихся в архиве художника, были написаны ею в период тяжелых физических страданий, которые она переносила с редким мужеством (с 1961-го и до кончины Федора Степановича)³⁴. Еще в конце 1950-х ей диагностировали рак, была сделана операция. В 1966-м она сильно пострадала в автокатастрофе, после чего пришлось заново учиться ходить. Затем случился инсульт, сначала отказала левая рука, потом вся правая сторона. В 1969 г. Софья Михайловна по состоянию здоровья была вынуждена передать свои обязанности княгине Наталье Александровне Андрониковой³⁵. 18 января 1972 года жизненный путь С.М. Зёрновой завершился. Последние месяцы она провела в парижском госпитале Кошен (Cochin) и была похоронена в Медоне. Среди нескольких сотен собравшихся проститься были и воспитанники приюта. «Я всегда сознавал, что в моей жизни Софья Михайловна сыграла очень важную роль, ‘приобщив’ меня к тому миру, который и стал моим», – напишет после смерти Зёрновой один из ее подопечных, ставший священником³⁶.

  После кончины Зёрновой детский дом существовал недолго. Дети выросли и разъехались. К середине 1970-х приют опустел, замок стал разрушаться. Какое-то время в нем устраивались выставки нонконформистского искусства³⁷, позже помещения сдавались беженцам из восточноевропейских стран. В 1998 году Татьяне Рожанковской-Коли удалось побывать в Монжероне. По воспоминаниям Татьяны Федоровны, башня очаровала всех, кому вместе с ней довелось в тот год приехать в Монжерон и увидеть «фрески» отца; однако отсутствие отопления и сырость уже тогда сказывались на росписях³⁸. Последующие два десятилетия фрески находились в критическом состоянии, под угрозой исчезновения. Надежда на реставрацию появилась в 2018 году, когда Мулен де Сенлис был включен мэрией Монжерона в реестр исторических памятников. Но с тех пор пока всё по-прежнему остается в подвешенном состоянии. А так хотелось бы, чтобы это удивительное место продолжало хранить историю о человеческой доброте и, конечно же, память о Софье Зёрновой и Федоре Рожанковском, родившихся по странному совпадению в один день – 24 декабря, с одинаковым врожденным даром – зажигать сердца детей. 

  Стиль и орфография авторов писем сохранены. Примечания сделаны публикатором. Автор выражает большую благодарность Татьяне Федоровне Рожанковской-Коли и Беатрис Михельсон (Béatrice Michielsen) за ценные дополнения и уточнения.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

1. Вульфина, Л. Ф. С. Рожанковский и В. Б. Сосинский. Переписка 1957–1967 гг. «Новый Журнал», 2019, № 294; Вульфина, Л. «И нет ничего приятнее, чем спать под открытым Небом». Письма Ю. Бобрицкого к Ф. Рожанковскому. НЖ, 2020, № 298.; Вульфина, Л. Глобусные человечки. Переписка А.Ремизова и Н. Кондрянской с Ф. Рожанковским. НЖ, 2021, № 302.

2. На Переломе. Три поколения одной московской семьи. Семейная хроника Зёрновых. 1812–1921. Под ред. Н.М. Зёрнова. Париж, 1970. См. рецензию Н. Андреева на эту книгу в «Новом Журнале», 1973. № 111. С. 248-250. Через три года в Париже была издана вторая книга, в которой собраны мемуары членов семьи Зёрновых за полвека жизни в эмиграции: За Рубежом. Белград. Париж. Оксфорд. Хроника семьи Зёрновых. 1922–1972. Париж, 1973.

3. Михаил Степанович Зёрнов (1857–1938), врач-терапевт, бальнеолог, создатель первой курортной лечебницы в Ессентуках. Зёрнов был известен и как физиотерапевт, ученик и последователь французского профессора Жана-Мартена Шарко. Именно М.С. Зёрнов впервые привез в Россию из парижской командировки так называемый «душ Шарко». Супруга – Софья Александровна Кеслер (1865–1942), педагог, помощница мужа во всех его благотворительных и общественных делах.

4. Гимназия Н.Д. Хвостовой находилась в Кривоарбатском переулке и отличалась строгой дисциплиной. Воспитанниц гимназии готовили к поступлению в высшие учебные заведения; девушкам преподавали латынь, иностранные языки, особое внимание уделялось Закону Божьему и истории Русской Церкви.

5. Все четверо детей Зёрновых входили в группу Русского Студенческого Христианского Движения (РСХД). Николай Зёрнов был секретарем этой организации (1925–1932) и первым редактором журнала «Вестник РСХД». Софья Зёрнова пребывала в должности генерального секретаря РСХД (1926–1931).

6. В 1927 году Николай Зёрнов женился на Милице Владимировне Лавровой (1899–1994). М. Лаврова была доктором медицины, иконописцем, автором статей на богословские темы и активной участницей РСХД.

7. В.М. Зёрнов лечил И.А Бунина в течение пяти лет, с осени 1948-го до дня смерти писателя 8 ноября 1953 года. Из воспоминаний В.М. Зёрнова: «Хотя болезнь его была хронической и длительной, но я чувствовал, что он ждал каждого моего посещения, ждал, что доктор принесет ему что-то, что поможет ему жить, вернуться к той жизни, которую он так любил. В этом ожидании было нетерпение, и почти каждый раз, когда я приходил к нему, он брал свою палку, всегда лежавшую около его кровати, стучал ею в стену, разделявшую его комнату и комнату его жены, чтобы этим позвать ее. ‘Вера, Вера, иди скорей, слушай, что будет говорить доктор’. Но как только торопливо прибегала уже плохо слышавшая и плохо видевшая Вера Николаевна, готовая исполнить всё что угодно для свого Яна, он нетерпеливо говорил: ‘Ну что ты пришла, оставь нас вдвоем с доктором и приходи потом’. Зёрнов, В.М. Воспоминания врача. // Иван Бунин. Книга вторая. Литературное наследство. М, 1973. Т. 84. С. 361-362.

8. Amherst Center for Russian Culture. Sofia Zernov. Materials for the Center of Help Russian refugees. Box 1. Folder 1 (1933–1939).

9. Там же.

10. Кульман Мария Михайловна (урожд. Зёрнова, 1909–1965), основательница и председатель Пушкинского клуба в Лондоне (1954–1964), муж – Густав Густавович Кульман (1884–1961), швейцарский юрист, до войны работал в Лиге Наций, занимался вопросами беженцев.

11. Amherst Center for Russian Culture. Sofia Zernov. Papers. Materials for the Center of Help Russian refugees. Box 1. Folder 1. (1933–1939). Письмо неизвестного автора, без даты.

12. Там же.

13. Имя мальчика в письме не названо. Известно лишь, что из пансиона он вскоре попал в состоятельную английскую семью, где его окружили еще большим вниманием и любовью. Но среди документов Центра Помощи сохранились письма юноши по имени Юрий Хлопов. В них подробно, очень грамотно, изящным каллиграфическим почерком описывается пребывание в Англии, куда он приезжал не меньше двенадцати раз. Возможно, это был тот самый «Le Petit Prince», только уже повзрослевший.

14. Княгиня Вера Кирилловна Мещерская (1876–1949), в 1927 году основала в пригородах Парижа дом престарелых для эмигрантов из России.

15. За рубежом: Белград. Париж. Оксфорд: Хроника семьи Зёрновых, 1921–1972. Под ред. Н.М. и М.В. Зёрновых. Париж, 1973. С. 274-275. Далее: За рубежом...

16. Впервые С. Зёрнова побывала в США в 1929 году по приглашению Американского Союза Молодых Женщин, посетив конференции и университеты в десяти городах. Об этой поездке она рассказала на страницах «Вестника РСХД», 1929, №№ 1-4.

17. В частности, здесь летом 1876 года Клод Моне написал для своего друга Эрнеста Ошеде картины «Уголок сада в Монжероне» и «Пруд в Монжероне» (Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург).

18. Лицо, у которого было выкуплено имение для детского дома, не установлено. В книге Бориса Носика «Русский XX век на кладбище под Парижем» называется имя Надежды Петровны Нобель. В воспоминаниях Зёрновой имя бывшей владелицы имения не называется.

19. Анна Тихоновна Шмеман (1895–1981) работала вместе с С. М. Зёрновой в Центре Помощи беженцам почти четверть века, принимала активное участие в организации Рождественских базаров в пользу приюта в Монжероне. В «Вестнике РСХД» в 1972 году опубликован некролог, написанный А. Шмеман, «Памяти Софии Михайловны Зёрновой», №103. С. 290-291.

20. За Рубежом... С. 389.

21. Церковь построил бывший подпоручик Корниловского полка А.П. Щебляков, освоивший ремесло каменщика. Освящение состоялось в январе 1961 года. Иконостас в храме расписал известный иконописец монах Григорий Круг (1918–1969).

22. Лев Сергеевич Гарганов (Léon Garganoff, 1881–1947), дворянин армянского происхождения, инженер, коллекционер, помогал русским художникам. В эмиграции с 1920 года. Основал в пригороде Парижа общество «Lianofilm» и кинофотостудию. Супруга – Людмила Александровна Гарганова (1895–1957, урожд. Сыромятникова), дочь – Людмила Львовна Гарганова (1920–1978), в замуж. Дагьяр (D’Aguir).

23. Даниил Ермолаевич Скобцов (псевдоним Кондратьев, 1884–1969), писатель, общественный деятель. В 1920 году эмигрировал из России в Константинополь, позже в Белград. С 1924 года жил в Париже. Муж монахини Марии (в миру Елизавета Юрьевна Скобцова (1991–1945), в девичестве Пиленко, казнена в лагере Равенсбрюк весной 1945 года).

24. Нина Николаевна Кандинская (1896–1980), вторая жена художника Василия Кандинского.

25. Сергей Николаевич Джанумов (? – 1972), музыкант, член Центра Помощи русским в эмиграции.

26. Игорь Николаевич Трубецкой (1912–2008), эмигрант из рода князей Трубецких, французский автогонщик, коллекционер живописи, меценат.

27. Татьяна Сергеевна Конюс (Рахманинова, 1907–1961).

28. Борис Александрович Бахметев (1880–1951), ученый, крупный политический и общественный деятель; посол Временного правительства в США. В эмиграции – в США.

29. Софья Михайловна Лопухина (1915–1975), урожд. Толстая.

30. Владимир Карлович Айзов (1900–1989) многие годы заведовал хозчастью в Монжероне, был организатором и декоратором Рождественских елок; жена – Александра Константиновна Айзова (? –1997) работала в приюте Монжерона медсестрой.

31. Эмигрантская полоса жизни Ф. Рожанковского в Париже длилась с 1925-го по 1941 год. За это время Рожан (так художник подписывал свои работы в этот период) стал одним из самых известных детских иллюстраторов во Франции. Осенью 1941 года он отправился работать по контракту в Соединенные Штаты, трудился в крупнейших издательствах Америки и так же стремительно завоевал себе новую славу. В 1946-м Рожанковский женился на Нине Георгиевне Федотовой, дочери русского философа Г.П. Федотова; через два года у них родилась дочка Таня. В 1956 году художник получил престижную награду среди иллюстраторов детских книг в США – медаль Рандольфа Кальдекотта. Несмотря на благополучие и большой успех в Америке, эта страна не стала родным домом для Рожанковского. В 1961 году Ф. Рожанковский принял решение переехать на несколько лет во Францию.

32. Г.П. Федотов был хорошо знаком с семьей Зёрновых, часто публиковался в «Вестнике РСХД», первым редактором которого был Николай Зёрнов. В 1930-е гг. Г.П. Федотов и его жена Е.Н. Нечаева не раз бывали в квартире на улице Вожирар (фр. Rue de Vaugirard), в которой София Зёрнова прожила почти сорок пять лет.

33. Семейный архив Рожанковского (далее сокр. САР), собрание Т. Рожанковской-Коли (США). Письмо Ф.С. Рожанковского В.Б. Сосинскому (15 ноября 1961 г., Париж).

34. Представить образ Зёрновой середины шестидесятых помогают воспоминания В. Солоухина. Впечатления первой встречи писателя с С.М. в Париже в 1965 году описаны в романе «Чаша»: «Софья Михайловна – высокая, худощавая, седая, с очень зачесанными, как бы прилизанными, волосами женщина к семидесяти годам. На руке массивный платиновый браслет, который она никогда не снимает. Правая рука постоянно, уже машинально, потирает левое плечо, которое ноет, болит. Тонкое, некогда, должно быть, прекрасное лицо, голубые глаза...». Солоухин, В. Чаша. М., Роман-газета, 1998. № 6 (1324), С. 9.

35. Наталья Александровна Андроникова (1924–1983), урожд. Курис, врач, педагог, детская писательница, первая жена князя К.Я. Андроникова, французского дипломата, богослова, переводчика (1916–1997).

36. Шмеман, Анна. Памяти Софии Михайловны Зёрновой. Париж-Нью-Йорк, «Вестник РСХД», № 103 (I), 1972. С. 290.

37. В январе 1976 года Александр Глезер (1934–2016, поэт, коллекционер и издатель, один из организаторов «Бульдозерной выставки» в Москве (15 сентября 1974), открыл в Монжероне Музей современного русского искусства в изгнании. Здесь же находилось и помещение издательства Глезера «Третья волна», выпускавшего одноименный альманах.

38. Увидеть росписи Рожанковского (состояния 1998 года) можно в документальном фильме российского режиссера А. Гурьянова «Ни дня без линии» (2013) и в статье французской исследовательницы Беатрис Михельсон: Béatrice Michielsen. L’art mural de Fiodor Rojankovsky. Printemps/Été. №49. 2021. C.14-20.

 

 

ПИСЬМА СОФИИ ЗЁРНОВОЙ К НИНЕ И ФЕДОРУ РОЖАНКОВСКИМ

 

  27 июля 1961

  Монжерон – Ла Фавьер

 

  Дорогие Федор Степанович и Нина. Надеюсь, что вы хорошо отдыхаете. Мы вас постоянно вспоминаем и будем вспоминать до конца наших дней... Недавно мне сознались наши служащие, что за моей спиной они издевались надо мной из-за моих фантазий и из-за башни, которую я всё обещала показать в красоте. Теперь же они все этой башней гордятся и показывают всем посетителям Монжерона. Таким образом, я должна еще специально благодарить Федора Степановича за защиту моей репутации перед служащими Монжерона!!! А то мой авторитет рисковал быть совсем уничтоженным! 6-го собираемся покинуть Париж и 12-го из Венеции пуститься в дальнее плавание. Боюсь даже думать, что это осуществится! Но визы пока все получили¹. Надеюсь, что и ваша поездка удастся. Желаю вам всего самого лучшего и надеюсь увидать вас в сентябре².

            Искренно Ваша

            Софiя Зернова.

____________________________________

1. В августе 1961 года С. Зёрнова и ее брат Владимир с женой и сыном совершили поездку в СССР. С пристани в Венеции они отправились на теплоходе «Литва» (с остановками в Албании, Одессе и Ялте) и прибыли в Сочи, чтобы разыскать бывшее имение, купленное отцом Софьи в 1897 году. До революции семья приезжала сюда каждую осень. На участке в сорок дясятин там был возделан огромный сад, получивший в семье Зёрновых название «Саднаш», в нем росли экзотические тропические растения, фруктовые деревья и плантации в несколько десятков тысяч роз. «Мне хотелось увидать ‘Саднаш’, который в дни нашей молодости казался нам райским садом, а также узнать, насколько вера в Бога сохранилась на нашей родине», – вспоминала об этой поездке Софья Михайловна («За рубежом: Белград. Париж. Оксфорд: Хроника семьи Зерновых, 1921–1972»). Под ред. Н.М. и М.В. Зерновых. – Paris: YMCA-Press, 1973. C. 424). Бывшее имение оказалось в полном запустении – в доме проживали несколько семей; земля, которую никто не обрабатывал, принадлежала совхозу; фруктовые деревья вырублены, розы погибли. Во время поездки в разных городах им довелось увидеть церкви со сломанными крестами, обращенные в клубы, услышать от самых смелых монахинь, как уничтожалась вера и разгонялись монастыри. Во время прощания в Одессе С.М. пожелала одной из монашек: «Веру только не потеряйте» – и услышала в ответ: «Веру-то не потеряем, Господь помогает, но последние времена пришли...» (Там же. С. 427).

2. В сентябре 1961 года Рожанковские во второй раз посетили Советский Союз (первая поездка была в 1959 г.). Побывав в Москве и Ленинграде, Ф.Рожанковский встретился с сестрой и посетил могилу отца в Таллинне.

 

 

  18 января 1966

  [Открытое письмо с изображением на карточке водяной мельницы в Монжероне (Le Moulin de Senlis)]

 

  Дорогой Федор Степанович, благодарю за письмо, очень рада была его получить – как будто проехалась с Вами на моем автомобильчике – до Монжерона¹. Может быть эта открытка Вам что-нибудь напомнит. Очень рада, что Вы хорошо устроились, но надеюсь, что Вы не будете забывать Францию – La douce France...² Кланяюсь Нине, Тане, Вам и часто всех Вас вспоминаю.

            Искренно Ваша.

            С. Зернова.

_____________________________

1. Во время работы художника в Детском доме Зёрнова забирала его каждый день из парижской квартиры и везла на своем автомобиле в Монжерон.

2. Милую Францию. (фр.) 

 

 

  12 февраля 1966. 

  Zernoff 395 rue de Vangirard Paris XV

  To mme Nina Rojankovsky 91 Cassilis Ave. Bronxville 8. NY 10708

 

  Дорогие Нина и Федор Степанович, пишу Вам, чтобы спросить Вас, как и где Вы будете проводить лето и нет ли у Вас возможности и желания выписать к Вам Катю Фламан?¹ Я стараюсь послать в Америку в какой-нибудь «working camp» Ваню Корнилова – одного из наших мальчишек (ему 18 лет), и было бы очень хорошо, чтобы могла поехать и Катя. Мне сказали, что есть студенческие транспорты и билет aller-retour² стоит $200 – мы могли бы заплатить и собрать эту сумму. Хорошо было бы послать ее в какой-нибудь лагерь, где м[ожет]б[ыть]она могла бы работать, или поместить в семью – помогать по хозяйству на месяц или полтора, и если бы на остальное время она была бы с Вами – она была бы очень счастлива. Так хочется поставить ее на ноги и помочь с английским языком, хотя она по-английски объясняется – я говорила с ней. Если это невозможно, буду устраивать ее в Англии. Жду Вашего ответа. Надеюсь, что у Вас все хорошо. У нас «приближается» весна. Целую Нину и Таню и кланяюсь низко Федору Степановичу.

            Ваша С. Зёрнова.

_____________________________

1. Катерина Фламан (Catherine Flamant) – одна из воспитанниц приюта в Монжероне. В период 1961–1964 гг. девочка проводила летние каникулы в семье Рожанковских в Ла Фавьере и встречала Рождество в их парижской квартире. Нина Георгиевна Рожанковская была ее крестной матерью. Крестили девочку в церкви Серафима Саровского в Монжероне. Дальнейшая ее судьба неизвестна. В архиве Рожанковского найдено два упоминания о Кате Фламан: «...Тут гостит Катя у Тани, и они украшают новогоднюю елку» (Из письма Ф. Рожанковского к В. Сосинскому. 24 декабря 1962, Париж.); «Мои дамы ушли причесывать Катю – стричь ей волосы к парикмахеру. Катя – сиротка из приюта для покинутых детей, где я заканчиваю роспись башни, куда будут водить примерных детишек и где в рундучках с крышками (они же и скамейки) будет насыпан овес, в который им будут класть подарочки за хорошее поведенье и ученье. На стенах этой башни моя роспись вроде панорамы Рубо, которая восстановлена в Москве (и тоже в круглой башне). Моя тема, понятно, не батальная, труднее всего дать представление о росписи окна. Оно расписано особыми прозрачными красками, имитирующими витраж». (Из письма Рожанковского внучатой племяннице Наталье Папчинской. Париж–Ленинград, 29 декабря 1962).

2. Билет в оба конца. (фр.)

 

  15 апреля 1966

  Zernoff 395 rue de Vangirard Paris XV

  To Т. Rojankovsky 91 Cassilis Ave. Bronxville 8. NY 10708

 

  Дорогие Нина и Федор Степанович, получила сегодня Ваше письмо. Спасибо. Поздравляю Вас с праздником Пасхи. Очень люблю письма Федора Степановича – ему, конечно, надо кроме художника стать писателем. Готова заранее подписаться на его первую книжку, всё равно какую, – мемуары или рассуждения о превратностях судьбы... Благодарю за вырезку из газеты о Вознесенском, он был здесь и читал свои стихи, я не совсем его поклонница, и стихи замысловатые, и читает их как-то манерно, у них считается новшеством, а здесь это уже устарело. Сегодня ровно месяц как я лежу, еще один месяц придется лежать также, а потом м[может]б[ыть] будут перемены. Смотрю в окно, вижу кусочек неба и радуюсь этому. Ко мне часто приходят друзья – это меня очень трогает, из-за их внимания и щедрости лежу как в цветущем саду. Катю мы не сможем послать к Вам летом, у нас были большие неприятности с нею, и я не знаю еще, какие решения мы примем (ей об этом не пишите). Желаю всем Вам здоровья и веселия сердца и еще раз благодарю за письмо.

            Ваша Софiя Зёрнова.

            Очень ценю нашу дружбу.

 

 

  17 июня 1966

  Zernoff 395 rue de Vangirard Paris XV

  To mme Nina Rojankovsky 91 Cassilis Ave. Bronxville 8. NY 10708

 

  Дорогие Нина и Федор Степанович, благодарю Вас за письмо. Я вышла из клиники и начинаю учиться ходить, это довольно мучительно, т.к. очень болит колено, но говорят, что это нормально, поэтому терплю и только верю и надеюсь, что к концу июля смогу ходить нормально. Мой брат едет на медицинский конгресс в Москву 23 июля и записал и меня¹. Вы спрашиваете про Катю. Мы ей даем закончить год, а потом она переходит в лицей, где только девочки, в лицее «mixte» ей быть нельзя. Она, вероятно, Вам не пишет, т.к. опасается, что мы Вам про нее всё написали. Ее поведение меня глубоко огорчило, не хочу писать Вам все подробности, но всё это очень серьезно, вероятно, имеет значение и наследственность от матери.

  Очень огорчена, что вы пока не собираетесь посетить «la belle la douce France». Я тоже в Америку не собираюсь, хотя во многом ее очень ценю, но сравнить с жизнью во Франции не могу. Вероятно, у нас всё по-иному, чем в Америке, у нас дом и сад, много дел и всё полно красок и вдохновения. Эти краски и вдохновение вносит всюду и всегда Федор Степанович, очень жалею, что не могу прочитать его автобиографию, где и когда она будет напечатана? Надеюсь, что вы мне сообщите и пришлете. Вы пишете, что Таня «зарабатывает» на поездку во Францию. Когда и куда? Сейчас большой Club Méditerranée устраивает Croisières в Россию, у них свой пароход, набирают молодых переводчиц. Вот было бы интересно поехать Тане! Из России часто получаем сведения. Всё, что касается церкви и религии, – очень грустно и трагично, но литература исключительно интересная и есть очень интересные люди. Иногда приезжают сюда – жаль, что вы так далеко...

  Целую всех вас и всегда радуюсь вашим письмам. Ваша Зёрнова.

________________________________

1. В июле 1966 года С. Зёрнова, почти через полвека после отъезда в эмиграцию, впервые оказалась в Москве – городе, в котором она родилась. «Москва в 17-том году была темная, мучительная, напряженная, больная, а теперь? Я смотрю на длинный ряд плакатов вдоль дороги: КПСС несет вам счастье, КПСС несет свободу, КПСС несет мир... как ненужно звучат все эти повторяющиеся слова и как ясно видишь через них просвечивающееся одно властное слово – ‘ЛОЖЬ’» («За рубежом: Белград. Париж. Оксфорд: Хроника семьи Зёрновых, 1921–1972. С. 437). После Москвы Зёрновы улетели на Северный Кавказ, побывали в Пятигорске, потом в Ессентуках, где был их дом, в котором семья провела самые страшные годы войны. По воспоминаниям Софьи Михайловны, дом невозможно было узнать – срезанные балконы, уничтоженные террасы, на месте сада – асфальтовая площадь с указателем «здесь будет в будущем стоять памятник Ленину». Незабываемые тайные встречи с подлинно верующими позволили ей увидеть целостно трагическую картину современной жизни, в которой смелость и честность одних сплетались с малодушием других. «Упустили Россию, промотали ее, а теперь, снявши голову, по волосам не плачут...» – с такими мыслями С. Зёрнова покидала родную землю. («За рубежом: Белград. Париж. Оксфорд: Хроника семьи Зёрновых, 1921–1972». C. 438.). В отличие от Рожанковского, она никогда не была ослеплена просоветскими иллюзиями.

 

  4 ноября 1966 

  Zernoff 395 rue de Vangirard Paris XV

  To mme Nina Rojankovsky. 91 Cassilis Ave. Bronxville 8. NY 10708

 

  Дорогая Нина, хочу выразить Вам мое горячее сочувствие. Я знаю, как тяжело потерять мать, и так потерять, когда Вы далеко и когда Вам может казаться, что Вы могли бы продлить ей жизнь, если бы она была с Вами¹... Думаю о Вас и молюсь за Вас. Смерть – такая тайна, и надо просить всё, всё до конца, предать в волю Божию. Милосердию Божию нет границ, и Бог всё принимает, всех утешает, потому что все мы нуждающиеся и обремененные. Дай Бог Вам крепкой веры и мира душевного. Ваша Софiя Зёрнова.

_________________________________

1. Мать Нины Рожанковской, Елена Николаевна Федотова (жена философа Г.П. Федотова, урожд. Нечаева, 1885–1966), жила в Америке с 1941-го по 1945 год. После войны она вернулась во Францию, последние годы жизни провела в старческом доме под Парижем. Е.Н. Федотова скончалась 30 сентября 1966 года. Похоронена на кладбище в Розе-ан-Бри (Rozay-en-Brie).

 

  25 декабря 1966

  Zernoff 395 rue de Vangirard Paris XV

  To m. F. Rojankovsky 91 Cassilis Ave. Bronxville 8. NY 10708

 

  Дорогая Нина, благодарю Вас за письмо, за чек на подарок Кате¹. Поздравляю всех Вас с наступающим праздником Рождества Христова и с Новым Годом. Дай Бог Вам всем здоровья, бодрости, счастья. Всегда Вас вспоминаю, всегда благодарна Федору Степановичу за «Памятник нерукотворный» в нашей Башне. 8-го у нас будет праздник. Жаль, что Вас не будет с нами. Базар прошел очень хорошо и дети могут спокойно жить еще год².

  Моя нога совсем срослась, слава богу. Хожу не хромая. В августе были с братом в Москве и на Северном Кавказе. Для нас эта поездка была очень значительной. Встретили замечательных людей и наших друзей на всю жизнь. Теперь всё раздумываем – что для них сделать, как послать им подарки.

______________________________

1. Екатерина Фламан.

2. Традиционно в канун Рождественских праздников стараниями С. Зёрновой и Комитета устраивался ежегодний благотворительный базар, на котором собирались средства на нужды Детского дома. Первый Рождественский базар был организован в 1954 году. Тогда удалось заработать 600 000 франков. Из них было решено отправить 50 000 франков в подарок от детей электрику К.П. Турчанинову. Жил он на скромную пенсию, но целый год трудился в Монжероне добровольно без оплаты. По воспоминаниям С. Зёрновой, подарок Турчанинов принял с благодарностью, но когда детей со слабыми легкими отправляли на лечение в горы, вернул конверт обратно.

 

 

  11 февраля 1969

 

  Дорогой Федор Степанович. Надеюсь, что у Вас всё благополучно, что все вы здоровы и, как всегда, полны энергии, веселья и динамизма! У меня к Вам большая просьба: не помните ли Вы адрес того стекольщика, который делает артистические стекла разных цветов? Я помню, он жил где-то около метро Duroc, Вы мне давали его адрес, и я не могу его найти. Конечно, едва ли Вы увозите с собой в Америку все французские адреса, но вдруг... Спасибо заранее! У нас стоят холода. Думаю, что это прислала нам Америка, тем более, что, кажется, Франция начинает вновь коллаборировать с Америкой!!! Целую Нину и Таню, кланяюсь Вам и надеюсь, что вы скоро опять приедете к нам!

            Искренно ваша.

            С. Зёрнова.

  P.S. Краски на окне в башне осыпаются. Что делать?

 

 

  [Рукотворная открытка без конверта и без даты.]

 

  Дорогой Федор Степанович. Спасибо за письмо. Получили ли книгу?¹ Часто вспоминаю Вас и Нину. Напишите, пожалуйста, когда-нибудь. У нас буря, и ветер, и дождь. Жаль, что вы все так далеко, что не приедете на нашу елку в воскресенье 9 января. Но через Ваши таланты память о Вас всегда жива в нашем доме. Адрес Ваш получила от Кати. Она сияла, получив Ваше письмо. Поздравляю с наступающим праздником. Посылаю произведение искусства «Вашего конкурента»². Целую Нину и Таню.

            Ваша С. Зёрнова.

____________________________

1. Вероятно, речь идет о трилогии «На переломе. Три поколения одной московской семьи. Семейная хроника Зёрновых. 1812–1921», Париж, 1970 год.

2. Открытка с рождественским рисунком выполнена, вероятно, одним из воспитанников приюта.

 

 

  15 ноября 1970   

  395 rue de Vangirard Paris XV

  To mme N. Rojankovsky. 91 Cassilis Ave. Bronxville 8. NY 10708

 

  Дорогая Нина, прочла в русской газете о смерти Федора Степановича. Выражаю Вам и Тане мое глубокое сочувствие. Вспоминаю, как мы ездили с ним в Детский дом, как он рисовал там, как своим рисунком увековечил свое имя. Я тоже болею и, верно, встречусь с Вашим мужем раньше, чем Вы! Мы все идем одним путем. Идем к вечности.

            Ваша София Зернова.

 

 

  29 апреля 1971

 

  Дорогая Нина, благодарю Вас за письмо. Всё вспоминаю Федора Степановича и собираюсь к нему! Такая тайна – смерть, но все идем одним путем. У меня рак и иногда чувствую себя совсем плохо. Такова жизнь. Целую Вас.

            Ваша С. Зёрнова.

 

____________________________

---

i. Статья основана на материалах семейного архива художника Ф. Рожанковского и архива Amherst College (шт. Массачусетс, США).↩

ii.  посудомойщик (фр.)↩

iii.  прислуга, домашняя работница (фр.)↩

iv.  уборка (фр.)↩

v.  Lе valet – лакей, прислужник (фр.)↩

vi.  разнорабочий (фр.)↩

vii. Пригород Парижа.↩

 

ЛИТЕРАТУРА

 

1. Андреев, Н. О семейной хронике Зёрновых. «Новый Журнал», 1973, № 111. С. 248-250.

2. Зёрнов, В.М. Воспоминания врача. / Иван Бунин. Книга вторая. Литературное наследство. М, 1973. Т. 84. С. 361.

3. Носик, Борис. Русский XX век на кладбище под Парижем. Litres, 2022.

4. Солоухин, В. Чаша. Роман-газета. № 6 (1324), М., 1998. С. 9.

5. Шмеман, А. Памяти Софии Михайловны Зёрновой. Вестник РСХД. Париж. № 103. 1972. С. 290-291.

6. Энден, М.Н. Памяти ушедших. С.М. Зёрнова. «Новый Журнал», 1972, № 106. C. 288-290.

7. На Переломе. Три поколения одной московской семьи. Семейная хроника Зёрновых. 1812–1921 / Под ред. Н.М. Зёрнова. Париж, 1970.

8. Вестник РСХД. Париж. 1929. № 1-2. С. 34; № 3. С. 16-19; № 4. С. 19. 

9. За Рубежом. Белград. Париж. Оксфорд. Хроника семьи Зёрновых. 1922–1972. Париж, 1973.

10. Michielsen, Béatrice. L’art mural de Fiodor Rojankovsky. Printemps. Été, 2021, № 49. C. 14-20.

 

Публикация, комментарий – Л. Вульфина