Константин Шакарян

* * *

Нет ни времени Тебе,
ни прошедшего-грядущего...
Разгляди меня в толпе,
неуверенно бредущего.
Разгляди и подивись!
стань на миг немым попутчиком.
Ежели мешает высь –
опустись на землю лучиком,
просвети меня насквозь!
Буду рад нравоучению:
что живу, мол, на авось,
и плыву-де по течению,
со стихией жизни врозь...

...Чтоб грядущее меня
ввергло в волны настоящего,
и сегодняшнего дня
я взалкал животворящего, –
высыпь камешки и хлам,
что запрятал я за пазуху,
да суди по тем волнам
побрести мне, аки посуху.

ARS POETICA

Вылетает душа поглядеть,
что творится вокруг,
вдалеке и вблизи –
в бесконечном и временном мире.
То от счастья замрет,
то сожмется от горечи вдруг,
огибая пространство,
во времени делая круг,
и на каждый шажок откликается,
шорох и звук,
становясь неожиданно выше,
и глубже, и шире...
А вернется обратно,
в привычное тело-жильё,
ей, бедняжке, в тебе
тесновато становится сразу.
И спирает дыханье...
И берешься опять за свое:
целый мир, словно воздух,
легко выпускать из нее
за строкою строку,
за созвучьем созвучье,
за фразою фразу...

* * *

Есть тона и оттенки у чувств –
неподвластны словесной палитре.
Их высказывать молча учусь
при страдании и на молитве.

Вновь ухватит тоска за рукав,
гневом разум затянется снова –
душу выговорить, не сказав
ни единого лишнего слова.

Всё поведать, что знаешь о ней,
взгляда шепотом, окриком жеста...
И не выразить жизни своей
одобрения или протеста,

но принять ее с миром вокруг
в каждом трепете и колыханье
благодарной молитвою рук
и прерывистой речью дыханья.

* * *
Дневников не вел и не веду.
Жизнь моя у неба на виду
на земле вершится год от года.
К исповеди в виде дневника
не тянулась юная рука;
выпускать боялся двойника,
ведая: в забвении – свобода.

Он во мне, затерянный двойник,
он живет со мною среди книг,
с музой не чурается соседства.
Вот она возникнет, вся в свету,
пару слов обронит на лету...
А двойник останется по ту
сторону сознания и сердца.

Он со мною ходит там и сям,
по делам, дорогам и друзьям.
Я же соглашаюсь – с перетруху –
всюду поспевать,
и впопыхах
душу выговаривать в стихах...
На дневник уже – увы и ах –
не хватает времени и духу.

Что мне записать? –
«Еще живу,
вглядываюсь в неба синеву,
к вечеру чернеющую мерно.
Был сегодня там-то, говорил
с теми-то, и временем сорил,
между тем о том-то позабыл,
(а о чем – уже не вспомнить, верно),

дальше – больше: двигался вперед
(а куда – сам черт не разберет),
и обратно, не сбавляя темпа...»
Вот уже я дома, и рука
тянется к страницам дневника
сохранить, не выстыли пока,
эти «том-то», «там-то» или «тем-то»...

Вот уж улыбается двойник,
вот уже на воле он привык
каждый шаг свой видеть на бумаге...

Не чернил, не времени мне жаль.
Через годы он себя, сквозь даль,
вдруг увидит, всмотрится – в себя ль?! –
и не позавидуешь бедняге...

* * *
Лета нынче в разливе снова,
волны катятся взад-вперед...
Оброни, не подумав, слово –
в воды мутные упадет...

Строчку вырони ненароком –
вмиг удобрит собою дно...
Волны катятся по дорогам.
Всё едино им, всё – равно...

Волны катятся по дороге,
по которой в густой ночи
не твои ли шагают ноги?
...Уноси их, не промочи.

* * *

                 В.
Я жил до тебя и, возможно, дожил бы до ста,
стихами соря, ожидая у моря погоды;
я к морю тому припадал – обжигали уста
и жажду мою разжигали соленые воды.

Жила до меня, без меня бы еще прожила
огромную жизнь с востроносым пером наготове.
Сколь туго бы ни было – вновь, как и прежде, нашла
печали своей и тоске применение в слове.

Кончаются ль, нет ожиданья такие добром –
у моря погоды не ждут, на пути прозревая...
И рыбке из моря не выплыть, и даже пером
добытая радость – не более чем перьевая.

Я жил до тебя, ты жила до меня – ну и пусть:
ходили, писали, дышали своим кислородом...
К нам в души кралась, заметая, мерзлотная грусть,
и холод в груди ощутимей сквозил год за годом.

Так что же нам делать? Ведь мы в одиночку – не мы,
пускай не глухи – но порою бессильны и немы.
И каждого поодиночке дыханье зимы
коснется и выстудит...
Чем не сюжет для поэмы?

И снова перо, неуемное это перо –
оно покореженной жизнью насытится вволю!
Ничто для него не остужено и не мертво.
Питается вечно живой и раскормленной болью...

...И как же так вышло, что моря горючая соль,
пера кровожадность, зимы перелетные вьюги,
негромкая наша и неразделенная боль –
дорогой явились, судьбой и мечтой друг о друге?..

                 Ереван