Каринэ Арутюнова

Где твой ковчег

ГОВОРЯТ, НАМ ДАЛИ ОТСРОЧКУ

Говорят, нам дали отсрочку.
Поиграйте, говорят, попляшите.
Порезвитесь на воле.
Воздуху, что ли, вдохните.
 
Оторвитесь, ребята, по полной,
Пока не протрезвели, 
Не расползлись, не осели.
В общем, увидимся, как-нибудь,
Уже после…
Там, говорят, всего вдоволь.
Кроме того, что отдирают с кровью.
Но вы уж не помните, как.
Как это было. Уже не больно.
А, главное, уже не вспомнить, зачем.
А сейчас – пляшите, покуда сердце не лопнет.
Топчите землю, взбивайте ее, трамбуйте.
Пока не заклеили, не забили,
пока крест-накрест не обметали.
Не прошили канвой.
Чу! Послышалось слово – конвой.
Нет. Еще не оно. Не верьте. 
Лучше вот так, на бегу.
Убит, говорят, при попытке к бегству.
Пусть.


БЛЮЗ

Всё, что не убивает нас
Сразу,
Настигает потом.
Укрытые зноем поля,
Стрелы дорог.
Чай, подстаканник.
Сахарный бог,
Забравшись с ногами на полку,
Раскладывает пасьянс.
Терпи, говорит, после
Уже не больно.
Будет долгое «ля»,
Вопль машиниста,
Полуденный жар.
Asta la vista, дружок.
Воздух, точно застывший сфинкс.
Белых ночей истома.
Балкон, накренившись,
Смотрит вниз.
Взлетают окурки.
Им вторят окна.
Сахарный бог, 
Свернувшись в клубок,
Спит на окраине города.
Глоток, обжигая рот,
Подтверждает, 
Это не обморок.
Это всего лишь
Блюз.


ВРЕМЯ ПЛЫВЕТ ПО РЕКЕ

Школьное платье висит.
В кармашках его – мечты.
В швах его крошки.
Контурных карт узор.
Как тянуло в плечах, помнишь?
Будто в линзе калейдоскопа – 
Гараж, голубятня, двор.
Под свинцовой пылью
Прогибаются полки.
Время взбивает перину.
Долгот перспективу.
Протяженность 
Широт.
Чай еще не остыл.
В ранце дробятся счёты.
Время плывет по реке,
Вёсла отбросив.
Дремлет у печки кошкой.
Снег за окном, ангина.
Говорят, дети растут во сне.
Летают и падают,
Падают и взлетают,
Будто у них есть крылья.
Время играет с нами,
То, обгоняя, мчится,
То, обмирая, ждет.
Словно влюбленная школьница.
Тень от ресниц, ключицы.
В руке крошится мелок.


ВОТ И ЗАКОНЧИЛОСЬ ЛЕТО

Взрослые мальчики, 
читающие нараспев,
Живущие как попало.
Женщины, 
У окон слепых неспящие.
Вот и вершится история,
Вечность множится,
Повторяя сюжет,
Но никогда – лица.
Ну же,
Узнаем друг друга 
Наощупь,
Пока эта ночь длится.
Огни по реке, ветер.
На турнике мальчишка.
Пока важны только бицепсы,
голос немецкой
волны из Кельна, 
сигареты
Из папиного бардачка.
Ну, и чтобы она посмотрела.
Не то чтобы явно, но вскользь,
Из-под косо срезанной челки.

Бежит по ночному городу
Пока только дочь.
Не жена,
Не любовница.
Метро закрывают в полночь.
А так бы – дышала, пела, 
Не наблюдая времён.
В папке – Бетховен.
В походке – Равель.
Бежит, стуча каблуками,
В платье из жатого ситца
Невеста чужая,
Саломея, Юдифь, Рахель.
Ветер качает фонарь.
Для жизни нужна отвага 
И много терпения,
Говорила ей мама.
Для жизни нужна лёгкость.
Она же неопытность.
Время, –
вздыхает старик,
пуская кораблик бумажный, –
Время играет с нами.
Вот и закончилось лето.
Люди в плащах суровы.
Где этот мальчик с бицепсами.
Где эта девочка с нотами.


БУДЬТЕ КАК ДЕТИ

Видишь? Дальние дали.
Мы их только что проплывали. Отталкиваясь
От берега, плыли…
Короче говоря, мы были.
Там голоса звенели, воды текли.
Птицы щелкали, порхая с ветки на ветку.
Будьте, как дети, шептали нам горные перевалы.
Будьте, как будто весь мир сначала.
Баюкайте вашу печаль.
Нежьте нежность.
Грустите, будто ни разу горя не знали.
И горы нам вторили – там, вдали,
Моря и дальние страны, 
Сны и яви,
Дороги и поезда.
Там, за руки взявшись, по шпалам бредут
Другие.
Это всё те же вы,
Но вчерашние.
Смотритесь друг в друга,
Пока резь в глазах не уймется.
Пока речь не прорежется.
Пока не прервется нить


ГДЕ ТВОЙ КОВЧЕГ

Вот Ной. Он разбирает дом.
Крышу, чердак, сарай.
Постой, – кричит Сатеник.
Что ж ты, старик?
Где твой ковчег?
Где твое море, Ксанф?
Неужто придется вот так,
Жилы вздувая, – перины, узлы,
Всё тащить на себе?

Вот и гранаты поспели,
Каждый размером с кулак,
Сладких зёрен полны.
Посмотри, – кричит Сатеник, –
Ногти мои черны.
Закрома набиты землей.
Помнишь мой сон, Ной?
Львы, куропатки, волы.
Каждой твари по паре.
Кобылицы в тумане
Из теплого молока.
Воют шакалы.
Охваченный заревом
Сад.
В нем зреет гранат, черный
От крови.

Ной собирает скарб.
Двери, окна, полы.
Погоди, – кряхтит Сатеник,
Спускаясь в подвал.
Ты забыл? Зима будет долгой.
Неблизким путь.
В дорогу нужен кизил.
Вдруг захворает дитя.
Урц*, самовар, инжир,
Засахаренный миндаль.
Как же в пути без огня?
Нужен горячий тонир**.
Носки из овечьей шерсти.
Едкий, точно земля, сыр.

Вот Ной. Он разбирает дом,
Лишенный кровли, замков и дверей.
Скатывает, точно старинный ковер,
Землю, деревья, пасущихся лошадей...
Постой, – говорит Сатеник, придерживая живот.
Дом еще не остыл, погоди.
Мне не впервой носить в себе жизнь.
Мне не впервой толкать ее впереди.
А вид из окна он будет искать всегда.
И однажды, раскалывая гранат,
вспомнит сад. Туман.
Бегущих следом собак.
_____________________________
*Урц – чабрец, его заваривают как чай (арм.)
**Тонир – печь, в которой пекут лаваш (арм.)


ТАК НАЧИНАЛСЯ ДЕНЬ

Всё, что случилось,
Уже потом.
Гул, обвал, тишина.
Дом, погруженный во тьму,
Вспыхнул огнем.
Это был явный знак –
Тем, кто снаружи.
Мы живы. Мы есть.
Шорох, треск патефонной иглы,
Всплеск весла по воде.
Так начинался день.
В стаи сбиваясь, мы шли на восток.
Каждый нес то, что мог унести, – книгу, огрызок свечи.
Женщины древний лик, письмена морщин.
Будто роспись храма.
Обними, заклинает она, примеряя саван.
Чья-то жена, дочь.
У нее на груди имя отца или сына.
Что-то еще...
Помню, нас было много,
Мы шли, покидая тех, кто уже не мог.
Или они покидали нас, не суть.
Погруженный во тьму, дом молчал.
Он всё помнил, каждым проемом, окном,
Всех, кто в нем жил, и тех, кто, ушел,
И тех, кто наперекор всему,
Шел (оставаясь на месте),
И, точно жук скарабей, тащил этот груз,
На плечах, на спине…
Но что было потом,
Хоть убей, я не помню.
Ночь. Вокзал. Циферблат.
Вагон качало. Поезд шел на восток.
Каждый, в ладони зажав,
Нес связку ключей.
И это был знак.


ЭЙНШТЕЙН, ИОСИФ, СААК

То, что казалось
Основательным, 
Уходящим вглубь,
Рушится безоглядно.
Такой долгий звук пустоты,
В ней стены, кренясь,
ведут перекличку.

Он, как и положено армянину,
Строил дом.
Дом на гиблом болоте. 
В безликом микрорайоне,
На улице имени коммуниста и стукача.
Имя которого столь же безлико,
Как и местность сама.

Он строил дом, укрепляя стены коврами..
Книжными полками возводя линию обороны.
Справа – снимок Эйнштейна.
Слева – деда Саака.
Который, конечно же, был недоволен.

Вместо журчания «джур» вода из безродного крана.
Все относительно, – улыбается человек справа.
Впрочем, прадед Саак стоит на своем.
Эйнштейн, пробуя пальцем смычок, говорит: 
Не всё ли равно, где будет разрушен дом? 
Разве не так? – спросит он.
И Саак, не улыбаясь в ответ, лишь приподнимет бровь.
Впрочем, был еще один дед.
Его снимка нет на стене.
Его домом была комната в коммуналке.
Его домом станет сырая земля
Где-то под Плоцком.
Рядовой Иосиф.
Последнее, что успел, –
Запомниться.

Так и сидим за столом.
Шабат.
Эйнштейн, Иосиф, Саак.
Отец со стены приподнимет бровь.
Последнее слово за ним.
Но в ответ тишина,
И долгий, как обещанье,
Звук.

Где-то журчит родник.
Высятся горы,
Развертываются ковры.

Если что-то и важно...
Слово «джур», его сладость.
Нежный профиль Тамары,
Чрево ее, золотое руно.
Неподкупная бровь Саака.
Иосифа ускользающий лик.

Дом на фундаменте хлипком.
(Лучше, чем ничего)
Улица имени никого.
Блеклый пейзаж.
Его чужеродность
Как данность
Прими.