Ирина Кочергина

Эмигрантские публикации

Ю. И. Айхенвальда о С. А. Толстой и толстовцах

 

Среди критического наследия Ю. И. Айхенвальда особое место занимают его статьи и эссе о Л. Н. Толстом. До революции критик не только посвятил Толстому эссе в «Силуэтах русских писателей» (Выпуск II), но и издал книгу «Посмертные сочинения Толстого» (СПб.: Энергия, 1912) и одну из первых популяризаторских биографий писателя «Лев Толстой» (М., 1920).

Находясь в эмиграции, критик часто обращается и к личности Толстого, и к его произведениям. Так, в своем цикле эссе «Дай, оглянусь…»^[1], печатавшемся в рижской газете «Сегодня», он рассказывает о первом знакомстве с писателем; в своих газетных публикациях критик отзывается на годовщины смерти Толстого, пишет о новых изданиях его произведений. Однако особый интерес представляет его участие в полемике о С. А. Толстой и критические отзывы по поводу деятельности В. Г. Черткова (1854–1936), одного из вождей толстовства, издателя и редактора произведений писателя. В этой связи, конечно, наиболее значимым поступком Айхенвальда является издание книги «Две жены. Толстая и Достоевская: материалы, комментарий Ю. И. Айхенвальда» (Берлин: Изд-во писателей, 1925). Однако и до появления этой книги критик выступал в защиту С. А. Толстой и на страницах берлинского «Руля», и в уже упоминавшейся газете «Сегодня».

Книге Черткова «Уход Толстого»¹ посвящена одна из первых эмигрантских статей критика, в которой он, в частности, пишет: «И пусть Толстой, к 1897 году ‘с любовью и благодарностью вспоминая длинные 35 лет’ совместной жизни, оговаривается, что в последние пятнадцать лет они, муж и жена, разошлись, это все-таки не дает г.Черткову права рисовать перед нами образ какой-то Ксантиппы.

С психологической аляповатостью, не различая оттенков, не прислушиваясь к тому тону, который только и делает музыку, ставя каждое лыко в строку, наш обвинитель строит свои топорные осуждения так, что от них проигрывает не только жена, но и муж. Страдает Толстой от толстовца»². В другой своей рецензии, уже на Выпуск I журнала «На чужой стороне», Айхенвальд сочувственно комментирует резко отрицательный отзыв С. П. Мельгунова³ всё на ту же книгу Черткова⁴. Мельгунов являлся одним из редакторов Полного собрания сочинений Л. Н. Толстого, издававшегося «Товариществом по изучению и распространению творений Л. Н. Толстого»; он неоднократно будет обращаться к этой теме на страницах своих сборников: будут публиковаться новые сведения об уходе Толстого из Ясной Поляны, письма С. А. Толстой и др. материалы. Айхенвальд, резко отрицательно относившийся к толстовству и к личности Черткова, выражает поддержку позиции Мельгунова в этом и последующих обзорах сборников.

Надо оговориться, что, преклоняясь перед Толстым-художником, Айхенвальд не принимал Толстого-моралиста, разделяя две эти ипостаси великого писателя. Критик в любом художнике больше всего ценил отсутствие искусственности, «сделанности», и толстовская стихийность его покоряла подлинностью во всем, даже в шероховатостях стиля и речи. Он пишет в эссе «Лев Толстой»: «У него (Льва Толстого – И. К.) нет водораздела, который отграничивал бы верное от выдуманного: всё сливается в одну истину, в одну жизнь, в одну красоту. Вот в чисто гомеровской эпопее ‘Войны и мира’ поэтические образы переплетены с живыми отрывками реальности, с подлинными историческими документами <….> Не только документы подлинны у Толстого, но и весь он, всё его творчество – великий подлинник»⁵. Отделяя Толстого-художника от Толстого-публициста и моралиста, он писал: «Можно не принимать его (Толстого – И. К.) теорий (как не принимает их пишущий эти строки), но нельзя не принять его личности и нельзя не полюбить того мудрого художественного произведения, которым является вся его жизнь. Когда подходишь к ней, то уже не делишь Толстого на художника и мыслителя, тогда благоговейно ценишь целое. Книги его можно разделять – сам он, как живой образ, неделим»⁶. Толстовство же Айхенвальду было чуждо, он считал философию опрощения искусственной, но всё равно пытался понять мотивы ее возникновения: «Эта идеализация и поэтизация простолюдина коренится у Толстого в его общем демократизме, который, в свою очередь, как раз потому отличается у него такою незыблемой, захватывающей стихийной силой, что имеет под собою не общественную, не гуманистическую, а натуралистическую основу. Сама природа – демократка. Так смотрит на нее Толстой, и это только усиливает в его глазах ее красоту…»⁷

В 1924 г. Айхенвальд возвращается к теме конфликта между толстовцами и С. А. Толстой, рецензируя Дневник последнего секретаря писателя, Валентина Федоровича Булгакова (1886–1966), опубликованный в одном из сборников «На чужой стороне»⁸. В своей статье критик, в частности, пишет:

«Вал. Булгаков напечатал свой дневник, посвященный ‘трагедии Льва Толстого’, т. е. его семейной жизни в 1910 году. Совсем необязателен комментарий г. Булгакова к фактам, которые он описывает, но сами эти факты полны драматического интереса. Совершая невольную нескромность, мы являемся свидетелями тяжбы между Львом Николаевичем и Софией Андреевной, – может быть, не только свидетелями, но и судьями. И выносишь такое убеждение, что слишком много посторонних вмешивалось в отношения супругов, что было бы лучше, если бы ‘чертковская партия’ не раздувала огонька вражды, он бы потух совсем. И тогда не приходилось бы жене, после размолвки, подбегать к запертым дверям супруга и умолять о прощении: ‘Левочка, я больше не буду!’ – а супруг дверей не открывал, не отвечал... Чувствуется, что Софья Андреевна имела основание воскликнуть однажды: ‘А всё – Чертков! Кто виноват? Он вмешался в нашу семейную жизнь. Вы подумайте, ведь до него ничего подобного не было!’ Так ужасно, что когда жена, в день 48-летия свадьбы, просила сняться вместе, то дочь, Александра Львовна, осуждала отца за его согласие на это и устроила ему тяжелую сцену. И еще ужаснее был эффект ухода Толстого из Ясной Поляны – эта попытка Софьи Андреевны к самоубийству, и отчаяние, и безумие. Вопреки глубоко неубедительному освещению г. Булгакова, читатель вообще в семейном конфликте, который перед ним разоблачили, берет сторону жены – той жены, которая – это так символично – во время болезненного припадка мужа обняла его ноги, припала к ним головой и долго оставалась в таком положении. Не надо забывать, что Софья Андреевна была женой не только Толстого, но и толстовца, окруженного притом такими людьми, которые были только толстовцами, а не Толстыми. Во всяком случае, у нее была своя правда, правда жизни, тогда как ее великий муж, за пределами своего величия, т. е. своего художественного дарования, больше привержен был к схематической и сухой правде своих нежизненных теорий»⁹.

Надо отметить, что Булгаков и Айхенвальд в Москве могли пересекаться на заседаниях и в сообществах, посвященных памяти и сохранению наследия писателя; критик довольно часто выступал с лекциями и сообщениями о Толстом. На уже упомянутую здесь биографию Толстого, опубликованную критиком в первые годы Советской власти и рассчитанную на самого широкого читателя, Булгаков оставил, с некоторыми оговорками, но положительный отзыв¹⁰. Упрекая автора в том, что он не освещает религиозные и философские взгляды писателя и рассматривает «его жизнь преимущественно под узким углом ‘эстетизма’», он рекомендует эту книгу тем, «кто мало знаком с внешними и внутренними факторами из жизни Толстого»¹¹, т. е. как популяризаторскую. Однако взаимопонимания в вопросе толстовства между Булгаковым и Айхенвальдом быть не могло.

На процитированный выше критический отзыв Айхневальда о публикации «Дневника» Булгакова довольно болезненно отозвался Алексей Александрович Гольденвейзер, двоюродный брат знаменитого пианиста и композитора Александра Борисовича Гольденвейзера (1875–1961), друга семьи Толстых, автора книги «Вблизи Толстого». Еще до революции А. А. Гольденвейзер, как его отец и его брат, живо интересовался личностью Л. Н. Толстого, о своей реакции на смерть яснополянского старца он вспоминает в эмиграции¹². Весной 1928 г. «в собрании, устроенном адвокатским союзом по случаю исполняющегося в текущем году 100-летия рождения Толстого», Гольденвейзер читает доклад «Толстой и право» – отчет об этом событии размещен в газете «Руль»¹³. О. В. Будницкий пишет об этом докладе, текст которого хранится в ГАРФ¹⁴: «Воззрения Толстого на право докладчик излагал в основном по роману ‘Воскресение’, причем в защиту права, точнее юридических процедур, практически ничего не сказал. Анализ толстовских взглядов Гольденвейзером-младшим не был особенно оригинальным. Докладчик следовал идеям, сформулированным в работе его отца и в статье В. А. Маклакова «Толстой и суд» (М., 1914)»¹⁵.

Однако еще до этого выступления, в 1924 году, А. А. Гольден-вейзер в «Руле» разместил две статьи о книге А. Б. Гольденвейзера «Вблизи Толстого»; в них он подробно изложил ее содержание¹⁶. В частности, пересказывая написанное братом, он говорит: «…Софья Андреевна отличалась чрезвычайно обостренными собственническими инстинктами. Она не могла или не хотела, хотя бы в угоду мужу, подавлять в себе эти инстинкты; и это служило для Толстого постоянным источником душевных терзаний»¹⁷. Пересказав несколько эпизодов книги, в которых описаны мужики, пойманные за какие-то провинности, автор приводит слова самой Софьи Андреевны: «В биографиях всегда искажают интимную жизнь знаменитых людей, – сказала она А. Б. Г-ру в самом начале их знакомства (в 1900 г.), – вот и из меня, наверное, сделают Ксантиппу. Вы тогда, Александр Борисович, заступитесь за меня…» И дальше А. А. Гольденвейзер продолжает уже от своего лица: «Но мог ли ее собеседник, исполняя ее просьбу, не отметить в своем дневнике хотя бы того, что в 1908 г. захворавший чем-то Толстой обмолвился знаменательной фразой: ‘моя болезнь – это Софья Андреевна...’ (Курсив Гольденвейзера. – И.К.). Эта болезнь оказалась смертельной»¹⁸. Во второй статье автор подробно пересказывает описания болезненного истерического состояния С. А. Толстой, данные А. Б. Гольденвейзером во 2-м томе его книги, и приводит слова известного психиатра Г. И. Россолимо, осматривавшего супругу писателя: «По окончании консилиума Россолимо сказал Александре Львовне^[2], что он ‘поражен слабоумием Софьи Андреевны’»¹⁹. Пересказывая драматичную историю с завещанием писателя²⁰, Гольденвейзер подробно излагает дневниковые записи писателя по этому поводу, описывает поведение и реплики дочерей Толстого. «Каждое столкновение с Софьей Андреевной явственно подтачивало его (Толстого. – И. К.) организм, – пишет автор статьи. – Он это сознавал. ‘Она меня доканает!’ – сказал Толстой дочери еще в июле 1910 г.»; далее А. Б. Гольденвейзер приводит свидетельства того, что толчком к решению покинуть Ясную Поляну послужило именно поведение Софьи Андреевны²¹. В целом, А. А. Гольденвейзер в этих статьях полностью разделяет точку зрения А. Б. Гольденвейзера на причины размолвок между супругами Толстыми, возлагая вину за них на Софью Андреевну.

Безусловно, А. А. Гольденвейзера не могла не задеть точка зрения Ю. И. Айхенвальда, последовательно высказываемая им в статьях и эссе, и, в частности, в отзыве на публикацию «Дневника» Булгакова, приведенном выше. Гольденвейзер обращается к критику с личным письмом по этому поводу (см. Приложение).

Между Айхенвальдом и Гольденвейзером были взаимоотношения взаимопонимания и добросердечия. Критик выступал с лекциями, организованными Союзом русских евреев²², активно помогал соотечественникам, оказавшимся в трудной ситуации эмигрантского житья. В «Руле» А. А. Гольденвейзер (он был постоянным сотрудником отдела Библиографии в газете) оставляет благожелательный отзыв на берлинское издание «Силуэтов русских писателей»²³. Однако Ю. И. Айхенвальд при всей своей внешней мягкости и даже застенчивости умел проявлять совершенно несгибаемый характер и редкую принципиальность в тех вопросах, которые он считал важными. Таким вопросом оказалось отношение к С. А. Толстой и защита ее от нападок. Пока не удалось узнать, ответил ли Айхенвальд Гольденвейзеру или между ними была личная встреча (жили они оба в Берлине). Однако лучшим ответом надо считать публикации критика, посвященные этому вопросу, а их тон стал еще более жестким и принципиальным. В ноябрьских «Литературных заметках» за 1924 г. он рецензирует автобиографию С. А. Толстой, опубликованную в VII сборнике «На чужой стороне»: «То, что она (С. А. Толстая – И. К.) не сделалась «толстовкой» (как, впрочем, и сам Толстой не сделался толстовцем), – это не ее вина, а ее заслуга <…> Тому, чтобы Толстой не использовал до конца возможностей счастья со своей женой, тому, чтобы их семейная жизнь превратилась в катастрофу, со своей стороны добросовестно содействовали прилепившиеся к этой жизни посторонние люди – те советчики и соглядатаи, которые научили глубокого старика, тайком от жены, в лесу, на пне, писать всякие юридические бумаги и завещания^[3], после чего – рассказывает Софья Андреевна – ‘он уже не мог спокойно смотреть в глаза ни мне, ни сыновьям, так как раньше никогда ничего от нас не скрывал’»²⁴.

С огромной любовью Айхенвальд пересказывает страницы воспоминаний Т. А. Кузминской^[4], касающиеся доверительных отношений супругов Толстых в 60-70-е годы²⁵. И дальше, касаясь в той же статье выступления в Берлине дочери Толстого, Т. А. Сухотиной-Толстой, о взаимоотношениях своей матери и отца, он пишет: «Жена великого человека, сама не великая, она охраняла его творчество и течение долгих и трудных десятилетий блюла его дом и его детей. Как бы гениален ни был муж такой женщины, она все-таки ему под пару»; «В лице Толстого и Толстой столкнулись не правда и неправда, а столкнулись именно две правды. Нас всех сделали судьями этого столкновения, и каждый по совести должен решить, чья правда больше и кто более оправданным покинет трибунал потомства – Толстой или Толстая?»²⁶.

В это же время выходит и упомянутая в начале статьи книга Айхенвальда «Две жены. Толстая и Достоевская» содержащая воспоминания жен писателей; в конце книги помещена статья Айхенвальда «Две жены», во многом повторяющая его мысли о взаимоотношениях в семье Толстого, о книге Черткова, о воспоминаниях Булгакова.

Айхенвальд посчитал эту книгу столь важной, что издал ее в Берлине также и по-немецки. Встав в позицию адвоката С. А. Толстой, критик в этой статье произносит страстную речь в защиту жены писателя, и в этом проявляется и обычное для него обостренное чувство справедливости, желание защитить женщину, подвергавшуюся откровенной травле со стороны толстовцев.

Еще не раз Айхенвальд будет обращаться к этой теме. В частности, в статье «Толстой и Толстая»²⁷, где критик рецензирует только что вышедшие «Дневники» жены писателя, он говорит: «Наконец, в семье сделали Толстую ‘бичом’: на нее возложили всю материальную, всю хозяйственную сторону жизни, а потом к ней же относились за это презрительно и свысока. Было много в ней от Марии – ее заставили стать Марфой и такой ценой фарисейски приобрели для себя славу христианской бескорыстности…»²⁸ «Между Толстой и Толстым, тачавшим сапоги, встало всяческое толстовство»²⁹, – заключает критик. Пытаясь понять истоки морализма Толстого, его сложного отношения к любви в поздний период, критик пишет статью «Еще о Толстом»³⁰. К октябрю 1928 г. относится и обширная рецензия на книгу Т. И. Полнера «Лев Толстой и его жена – история одной любви», где Айхенвальд, отмечая беспристрастность исследователя, с сожалением замечает: «…неотразимо то обвинение, что Толстой не показал или что Толстой не доказал любви»³¹.

Айхенвальд продемонстрировал последовательную, принципиальную на протяжении всего эмигрантского периода защиту С. А. Толстой от нападок, и это лучше всего рисует перед нами нравственный образ критика, которого Б. Зайцев с полным основанием охарактеризовал в некрологе как «рыцаря» и «джентльмена»³².

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

1. Чертков, В. Г. Уход Толстого / Берлин: Изд-во И. П. Ладыжникова, 1922. 195 с.

2. Каменецкий, Б. Литературные заметки / «Руль». 1923. 7 января. № 640. – Сс. 2-3.

3. Мельгунов, С. П. Уход Толстого в освещении В. Г. Черткова / «На чужой стороне». Берлин: «Ватага – Пламя», 1923. Вып. I. – Сс. 147-174.

4. Каменецкий, Б. Литературные заметки / «Руль». 1923. 11 февраля. № 670. – С. 2.

5. Айхенвальд, Ю. Силуэты русских писателей. В 2-х томах. Т. 1 / М.: Терра-Книжный клуб, изд. «Республика», 1998. – С. 219.

6. Айхенвальд, Ю. Посмертные сочинения Л. Н. Толстого / СПб.: «Энергия», 1912. – С. 59.

7. Айхенвальд, Ю. Силуэты русских писателей. – С. 228.

8. Булгаков, В. Трагедия Льва Толстого (дневник) / «На чужой стороне» // Под. ред. С. П. Мельгунова. / Берлин: «Ватага – Пламя», 1924. Вып. IV. – Сс. 5-49.

9. Каменецкий, Б. Литературные заметки / «Руль». 1924. 13 апреля. № 1022. – С. 11.

10. Вал. Б. [Булгаков, В.] Рец. на: [Ю. И. Айхенвальд «Лев Толстой». – М.: Изд. центр Т-ва «Кооперативное Изд-во». (Серия «Строители жизни»). 1920. 70 стр.] / «Истинная свобода». 1920. № 2. – Сс. 28-29.

11. Там же. – С. 29.

12. Гольденвейзер, А. А. Счастье или позор? Из заметок о Льве Толстом к 95-летию со дня его рождения / «Сегодня». 1923. 9 сент. – С. 3.

Алексей Александрович Гольденвейзер (1890–1979), известный российской юрист, писатель и издатель, эмигрировал из России в 1921 году, будучи уже крупным правоведом, профессором Киевского университета. Проживая в эмиграции в Берлине, А. А. Гольденвейзер принимал активное участие в сообществах русских юристов и адвокатов за рубежом (член Русского третейского суда в Берлине и берлинского отделения Комитета съездов русских юристов за границей), а также в еврейских организациях. Свои статьи по самым разным вопросам – от внешней политики до узких правоведческих тем – он публиковал в берлинском «Руле», рижских «Сегодня» и «Народной мысли», парижских «Последних новостях» и др. Перед Второй мировой войной иммигрировал в США. Был членом первого состава корпорации «Нового Журнала» и ее соучредителем (1953). Архив содержится в Бахметевском архиве русской эмиграции, Колумбийский университет, Нью-Йорк. Подробно о деятельности А. А. Гольденвейзера в довоенный период эмиграции можно прочитать в изд.: Будницкий, О. В. Русско-еврейский Берлин, 1920–1941. – М.: Новое литературное обозрение. 2013. 490 с.

13. В Берлине: «Толстой и право» // «Руль». 1928. 7 марта. № 2213. – С. 5.

14. ГАРФ. Ф. Р-5981. Оп. 1. Ед. хр. 180. Л. 246-279.

15. Будницкий, О. В. Указ. издание. – С. 220.

16. Г-ер А. А. [А. А. Гольденвейзер]. Вблизи Толстого / «Руль». 1924. 5 апреля. № 1015. – Сс. 2-3; Г-ер А. А. 1910 год в Ясной Поляне / «Руль». 1924. 17 апреля, № 1025. – Сс. 2-3.

17. Г-ер А. А. [А. А. Гольденвейзер]. Вблизи Толстого. – С. 3.

18. Там же.

19. Г-ер А. А. [А. А. Гольденвейзер]. 1910 год в Ясной Поляне. – С. 2.

20. Всем, написанным до 1881 года, а также неопубликованным, распоряжалась Софья Андреевна по доверенности. В последние годы жизни Толстой хотел, чтобы после его смерти всё, им написанное, перешло в общественное достояние, в связи с чем и составил новое завещание.

21. Г-ер А. А. [А. А. Гольденвейзер]. 1910 год в Ясной Поляне. – С. 3. В указанном фрагменте Гольденвейзер имеет в виду запись в дневнике Толстого от 28 октября 1928 года: «Лег в половине 12. Спал до 3-го часа. Проснулся и опять, как прежние ночи, услыхал отворяние дверей и шаги. В прежние ночи я не смотрел на свою дверь, нынче взглянул и вижу в щелях яркий свет в кабинете и шуршание. Это С[офья] А[ндреевна] что-то разыскива[ет], вероятно читает. Накануне она просила, требовала, чтоб я не запирал дверей. Ее обе двери отворены, так что малейш[ее] мое движение слышно ей. И днем и ночью все мои движенья, слова должны быть известны ей и быть под ее контролем. Опять шаги, осторожно отпирание двери и она проходит. Не знаю отчего, это вызвало во мне неудержимое отвращение, возмущение. Хотел заснуть, не могу, поворочался около часа, зажег свечу и сел. Отворяет дверь и входит С[офья] А[ндреевна], спрашивая ‘о здоровье’ и удивляясь на свет у меня, к[оторый] она видит у меня. Отвращение и возмущение растет, задыхаюсь, считаю пульс: 97. Не могу лежать и вдруг принимаю окончательное решение уехать». (Толстой, Л. Н. Полное собрание сочинений в 90 томах / Т. 58. Дневники и записные книжки 1910 года. // Под общ. ред. В. Г. Черткова // М-Л.: ГИХЛ, 1928–1958. / М.-Л., 1934. – С. 124.

22. ГАРФ. Ф. Р-5774. Оп. 1. Д. 60.

23. Гольденвейзер, А. А. [Рец на кн.: Ю. И. Айхенвальд. Силуэты русских писателей. «Новая литература» / Изд. «Слово». Берлин, 1923] // «Руль». 1923. 25 ноября. № 905. – С. 7.

24. Каменецкий, Б. Литературные заметки // «Руль». 1924. 12 ноября. №1200. – С. 2.

25. Каменецкий, Б. Литературные заметки // «Руль». 1925. 4 июня. № 1367. – Сс. 2-3.

26. Там же. – С. 3.

27. Айхенвальд, Ю. Толстой и Толстая // «Руль». 1928. 12 сентября. № 2379. – Сс. 2-3.

28. Там же. – С. 3.

29. Там же.

30. Каменецкий, Б. Еще о Толстом // «Руль». 1928. 26 сентября. № 2382. –  Сс. 2-3.

31. Айхенвальд, Ю. Литературные заметки // 1928. 17 октября. № 2400. – С. 2.

32. Зайцев, Бор. Ю. И. Айхенвальд // «Возрождение». 1928. 22 декабря. №1299. – С. 2.

 

---

 

1. Каменецкий, Б. «Дай, оглянусь…» // «Сегодня». – Рига, 1923. 5 декабря. № 271. – С. 2. В эмиграции Ю. И. Айхенвальд с 1922 г. по 10 июня 1925 г. подписывал свои статьи псевдонимом «Б. Каменецкий».↩

2. Александра Львовна Толстая (1884–1979), младшая дочь писателя, его секретарь и единомышленник.↩

3. Толстой скрыл от жены и детей, что подготовил и подписал новое завещание 22 июля 1910 года. Тогда же он заверил и пояснительную записку к завещанию: согласно ей Черткову после смерти писателя должны быть отданы все рукописи и бумаги для подготовки к изданию.↩

4. Татьяна Андреевна Берс-Кузминская, сестра жены писателя Софьи Андреевны Толстой.↩

ПРИЛОЖЕНИЕ

 

А. А. ГОЛЬДЕНВЕЙЗЕР – Ю. И. АЙХЕНВАЛЬДУ¹

 

Берлин, 16 апреля 1924

 

Многоуважаемый Юлий Исаевич!

Я чувствую потребность написать Вам несколько слов по поводу тех строк Вашего последнего фельетона², в котором Вы говорите о семейной драме Толстого. Последние недели я жил в атмосфере Ясной Поляны, благодаря книге моего двоюродного брата, которую я подробно реферировал в «Руле»³. И я вынес впечатление диаметрально противоположное Вашему.

Вы пишете, что «слишком много посторонних вмешивалось в отношения супругов». Но, во-первых, это не были посторонние, а взрослые дочери и многолетние друзья, стоявшие к Толстому духовно несравненно ближе Софьи Андреевны. А во-вторых, никто самовольно и непрошено не вмешивался. Агрессивной стороной была С. А., окружающие только оборонялись. Если в последние месяцы жизни Толстого некоторые из окружающих (и в частности, Александра Львовна) стали считать своим долгом стать на защиту Толстого, то ведь к этому была властная причина: Толстой угасал на глазах у обожавших его друзей, он стал жертвой экстравагантностей и злобных выходок истерички. Возможно ли было равнодушно пройти мимо этого?

Я не вижу доказательств Вашего утверждения, что «чертковская партия раздувала огонек вражды». И я совершенно не понимаю Вашего предположения, что без этого он «потух бы совсем». В Толстом не могло не таиться чувство протеста против женщины, которая его, властного, могучего, хотела превратить в школьника и в орудие своего тщеславия (если не корыстолюбия). Он подавлял это чувство рассудочным «непротивленством», но в конце концов оно прорвалось. Он ушел и написал из Шамардина то потрясающее письмо Ал. Льв-не⁴, которое я цитирую в своей статье (оно впервые опубликовано только в 1920 г.). В этом письме слышен голос не Толстого-моралиста и христианина, а того Толстого, который после обыска в Ясной Поляне в 1961 г. хотел эмигрировать в Лондон⁵.

В семейном конфликте Толстых Вы «берете сторону жены». Вы неправы. Вы тысячу раз неправы! Вы ссылаетесь на то, что она обняла его ноги во время болезненного припадка – но ведь она же сама этот припадок вызвала! Это так характерно для истерички – переходы от ярости к самобичеванию.

Нет, Толстой был глубокий психолог и душевед, и если он заклеймил душевную жизнь С. А. теми словами, которые слышал из его уст А. Б. Гольденвейзер (словами об отсутствии всякой нравственной основы и о всепоглощающем тщеславии), – то он знал, что говорит.

Я в своей статье исходил из принципа: de mortuis nil nisi verum⁶; но я пощадил живых, и поэтому скрыл от читателей те позорные страницы, которые в книге «Вблизи Толстого» посвящены его сыновьям. Когда-нибудь выйдет наружу и это, и тогда никто не будет колебаться, на чью сторону встать в семейном конфликте Толстых. А между тем про худшего из своих сыновей – Льва Львовича – он сказал: «Точная⁷ копия матери! Это Софья Андреевна в будущем! Совершенная⁸ София Андреевна!»

Простите, многоуважаемый Юлий Исаевич, что я досаждаю Вам непрошеной полемикой.

Искренно преданный и глубоко уважающий Вас

А. Гольденвейзер

_________________________________

1. Публ. по: [РГАЛИ. Ф. 1175. Оп. 2. Ед. хр. 95]. Письмо написано от руки на листе бумаги с оборотом, с перфорацией сверху. Вверху слева личная печать А. А. Гольденвейзера. Письмо было передано в составе архива Айхенвальда в РЗИА в Праге, о чем имеется штемпель вверху листа.

2. Речь идет о публикации: Каменецкий, Б. Литературные заметки / «Руль». 1924. 13 апреля. № 1022. – С. 11. Фрагмент этого текста, посвященный книге Булгакова, приведен в настоящей статье.

3. Г-ер А. А. [А. А. Гольденвейзер] Вблизи Толстого // «Руль». 1924. 5 апреля. № 1015. – Сс. 2-3; Г-ер А. А. [А. А. Гольденвейзер] 1910 год в Ясной Поляне // «Руль». 1924. 17 апреля. № 1025. – Сс. 2-3.

4. Имеется в виду письмо от 29 октября 1910 г. из Оптиной Пустыни, впервые опубликованное в статье А. С. Николаева «К последним дням жизни Льва Николаевича Толстого» («Дела и дни». 1920. № 1. – Сс. 289-290). Гольденвейзер приводит строки письма, в которых Толстой обращается с просьбой к детям внушить Софье Андреевне, что «с этими подглядыванием, подслушиванием, вечными укоризнами, распоряжением мной, как вздумается, вечным контролем, напускной ненавистью к самому близкому и нужному мне человеку, с этой явной ненавистью ко мне и притворством любви, что такая жизнь мне не неприятна, а прямо невозможна, что если кому-нибудь топиться, то уж никак не ей, а мне, что я желаю одного – свободы от нее, от этой лжи, притворства и злобы, которой проникнуто всё ее существо». (Толстой, Л. Н. Полное собрание сочинений в 90 томах. Т. 82. Письма 1910 (май-ноябрь) / М., 1956. – С. 218). Под «самым близким и нужным человеком» имеется в виду В. Г. Чертков.

5. Летом 1862 г. в имении Толстого был произведен обыск: жандармы искали студентов, исключенных из учебных заведений по политическим мотивам и якобы работавших в яснополянских школах учителями. Толстой направил возмущенное письмо императору Александру II. Перед этим, в письме от 7 августа, он писал своей двоюродной тетке А. А. Толстой, фрейлине Императорского двора: «Выхода мне нет другого, как получить такое же гласное удовлетворение, как и оскорбление (поправить дело уже невозможно), или экспатриироваться, на что я твердо решился. <…> Я и прятаться не стану, я громко объявлю, что продаю именья, чтобы уехать из России, где нельзя знать минутой вперед, что меня, и сестру, и жену, и мать не скуют и не высекут, – я уеду» (Толстой, Л. Н. Полное собрание сочинений в 90 томах. Т. 60. Письма 1856–1862 / М., 1949. – С. 435). Однако в Англию Толстой грозил уехать после другого инцидента: в 1872 году в его имении произошел несчастный случай: бык убил пастуха – и прибывший следователь взял с писателя подписку о невыезде. «Я под следствием, связан подпиской не выезжать из дома. <…> Теперь я так раздражен, что решил уехать в Англию и продать всё, что имею в России», – пишет Толстой в письме к Н. Н. Страхову (Толстой, Л. Н. Указ. соч. Т. 61. Письма 1963–1872 / М., 1953. – Сс. 312-313).

6. de mortuis nil nisi verum (лат.) – о мертвых ничего, кроме правды.

7. Перед словом Точная зачеркнутое слово.

8. Слово Совершенная надписано со знаком вставки над зачеркнутым словом.

 

Публикация – И. Кочергина