Игорь Горский

 

Неизвестное письмо Максимилиана Волошина Алексею Толстому

 

Максимилиан Волошин принял Первую мировую войну как неизбежное последствие духовной деградации европейского общества начала ХХ века. Накануне вступления России в эту кровавую бойню Волошин приехал в Швейцарию, где стал трудиться на строительстве антропософского храма в «коммуне» философа Рудольфа Штейнера^[1]. Еще по дороге в Европу Максимилиан писал: «Казалось что я переживаю фантастический сон, что я кинут в неведомые века и в неизвестную страну, быть может европейскую, но после ее завоевания монголами». И это в пока что мирном Будапеште. Война была в воздухе и манифестировала себя срочным закрытием границ всех европейских государств. Волошин же говорил, что на всем его пути ему удавалось попасть на последний поезд или пароход. В конце концов в еще мирный день, 31 июля, он приехал-таки в Дорнах. В этой швейцарской деревне многонациональная община исповедовала религиозно-мистическое учение современного «пророка» и учителя Рудольфа Штейнера, называемое им антропософией. Позже из Дорнаха Волошин перебрался в Париж, где начал писать статьи для российских газет. В следующем же 1915 году он написал более десятка проникновенных стихотворений, вошедших в книгу «Anno mundi ardentis 1915», которая была издана в 1916 году. В этой поэтической книге В.М. Жирмунский^[2] увидел «темный бунтующий хаос, разорвавший покровы современного сознания»^[3]. Сам Волошин повторял в письмах к близким, что «это война не национальная, не освободительная <…> Это борьба нескольких государственно-промышленных осьминогов <…> Идут на войну и святые и мученики. Но всё это для того, чтобы стать желудочным соком в пищеварении осьминога». В дни всеобщего безумия поэт призывал к спокойствию: «Надо теперь не судить, кто прав, кто виноват. А понять, исчислить, анатомировать, расчленить те силы, что составляют войну <…> И корень всего этого лежит в сознании своего культурного превосходства и того одичания морального, которое ведет за собой современная промышленность (как можно больше дешевых и безобразных предметов), торговля (завоевание рынков – покупай или убью!) и политика (право сильного, институт компенсаций)»^[4]. В начале апреля 1916 г. поэт возвращается обратно в Россию. Интересно его высказывание того же времени о целях российского участия в мировой войне и одновременно выражение согласия с ними: «Единственное желание – определенное и ясное, которое у меня есть в этой войне, – это чтобы Константинополь стал русским. Что это внесет в Россию, страшно думать <…> В Константинополе я вижу, прежде всего, религиозный центр для России, именно там вижу моральное кипение, из которого выплавится нравственный лик славянства»^[5]. Непонятно, что это было – смятение ли, всплеск русскости, отклик на притязания русского правительства? А может быть, это было влияние Тютчева, который еще в 40-х годах XIX века мечтал об образовании «великой Православной Империи, законной Империи Востока <…>, осуществленное поглощением Австрии и возвращением Константинополя», и об объединении Восточной и Западной Церквей^[6].

И это при том, что в целом Волошин относился к войне с отвращением, и перспектива стать ее участником ему безусловно была противна. К тому же физически он не был готов к военной службе, в том числе из-за травмы правой руки. Волошин повредил ее при падении с велосипеда еще в 1905 году^[7]. А волноваться было о чем. Как писала его наставница А.М. Петрова^[8], «было распоряжение <…> после осмотра и отпуска уже <…> брать всех, <…> кроме явных калек». Поэтому-то в связи с предполагавшимся призывом на военную службу он и обратился в отдельном письме к своему близкому другу той поры — Алексею Николаевичу Толстому. В собрании сочинений оно упоминается как невыявленное^[9]. Мы подготовили его первую публикацию. Письмо печатается по современной орфографии с сохранением отдельных особенностей авторского стиля^[10].

 

Толстой, будучи в это время уполномоченным Всероссийского земского союза, ответил Волошину в недатированном письме (видимо, около 7-10 октября 1916 года).

Около 28 октября Волошин снова отправился в Феодосию, где прошел медицинский осмотр в военном присутствии. Ситуация усугублялась тем, что местный исправник М. Солодилов^[11], имевший личные счеты с поэтом, вопреки мнению врачей твердил: «Годен!». После этого осмотра Максимилиан Александрович получил предписание на обследование в Керченском госпитале. В ожидании поездки в Керчь он много рисовал, читал лекции в Феодосии, устраивал вечер памяти Сурикова и готовился к участию в очередной выставке «Мира искусства». Наконец, 10 ноября Волошин прибыл в Керченский госпиталь. Через шесть дней, пройдя обследование, он написал Кандаурову в Москву, что в Керчи признан для военной службы «негодным из-за невладения правой рукой». На этом призывная «эпопея» Волошина была закончена.

Нужно, правда, заметить, что между Феодосийским и Керченским обследованиями он написал очень яркое антивоенное письмо военному министру Д.С. Шуваеву^[12], где заявил о своем отказе от военной службы, «как европеец, как художник, как поэт». Он писал, что «тот, кто убежден, что лучше быть убитым, чем убивать <…>, не может быть солдатом». И дальше: «я преклоняюсь перед святостью жертвы гибнущих на войне», но «для меня, от которого не скрыт ее космический моральный смысл, участие в ней было бы преступлением»^[13]. Неизвестно, отправил ли Волошин это письмо, получил ли его министр и какая была реакция. Но копия этого послания осталась в архиве поэта, а сама история не имела продолжения.

В феврале 1917 г. в России произошел перелом. Русская и мировая история вступила в новую эпоху, когда Февральская революция была подавлена Октябрьским переворотом.

Как и прежде, Волошин оставался над схваткой, и такая позиция требовала внутренней твердости, огромного мужества и философского подхода к происходящему хаосу. «Ни война, ни революция не испугали меня и ни в чем не разочаровали; я их ожидал давно и в формах еще более жестоких»^[14], – констатировал поэт. Взгляд художника улавливал не столкновение социально-экономических и политических сил, а глубокий метафизический изъян в самой человеческой истории. Но мировые потрясения наложили неизгладимый отпечаток на поэтическое творчество Волошина – его историко-революционный цикл можно назвать поэтическим протоколом стыка двух эпох, по силе превосходящим другие литературные произведения этого времени^[15].

 

Публикация, комментарий – Игорь Горский

 

---

1. Рудольф Штейнер (1861–1925), австрийский доктор философии, педагог, лектор и социальный реформатор; эзотерик, оккультист, ясновидящий и мистик XX века, автор многих сочинений, прочитавший тысячи лекций по всей Европе; основоположник антропософии и антропософского движения.↩

2. Виктор Максимович Жирмунский (1891–1971), лингвист и литературовед, доктор филологических наук, профессор, академик АН СССР.↩

3. «Биржевые ведомости». 1916. 9 сент. № 16791. Утр. вып.↩

4. Волошин, М.А. Из литературного наследия: [в 3 вып.]. СПб., 1999. Вып. 2. С. 132.↩

5. Волошин, М.А. Собрание сочинений: [в 13 т.]. М., 2011. Т. 10: Письма 1913–1917 гг. (Письмо А.М. Петровой, 1915 г.). С. 323.↩

6. Тютчев, Ф.И. Россия и Запад. М., 2007.↩

7. Волошин, М.А. Собрание сочинений: [в 13 т.]. М. 2010. Т. 9: Письма 1903–1912 гг. (Письмо А.М. Петровой, 1905 г.). С. 188-189.↩

8. Волошин, М.А. Собрание сочинений. Письмо А.Н Толстому от 14 октября 1916, Коктебель (№ 213). Прим. 2. С. 530.↩

9. Письмо от 3 октября 1916 года, впервые представленное в этой публикации.↩

10. См. текст письма, а также всю переписку, в журнальной книге №312, 2023.↩

11. Михаил Иванович Солодилов – феодосийский исправник, с которым у Волошина были натянутые отношения (см. рассказ Викентия Вересаева «Коктебель»).↩

12. Дмитрий Савельевич Шуваев (1854–1937), русский военачальник, генерал от инфантерии, военный министр Российской империи во время Первой мировой войны, расстрелян во время Большого террора.↩

13. Волошин, М.А. Собрание сочинений: [в 13 т.]. М., 2011. Т. 10: Письма 1913–1917 гг. (Письмо Д.С. Шуваеву, 1916 г.). С. 539.↩

14. Воспоминания о Максимилиане Волошине. М.: «Советский писатель». 1990.↩

15. Епанчин, Ю.Л. Над схваткой: Пацифизм как позиция христианского гуманизма (Максимилиан Волошин в годы Первой мировой войны) / Освободительное движение в России. Межвузовский сборник научных трудов. Саратов, 2007. Вып. 22. С. 140-145.↩