Григорий Марк

* * *

Опускается небо. Всё ниже и ниже.
Тучи в ливне полощет порывистый ветер.
Он торопится, чтобы успеть на рассвете
к появлению солнца их наскоро выжать

и развесить сушить. А пока голубая
точка в куполе светится ровно и скупо
через пленку воды вездесущей. Но купол
остается сухим: дождь его огибает.

Это храм в центре площади, прóткнутый сбоку
острым лунным серпом. И в нем рана сочится
голубой древней кровью на окна-глазницы
окружающих зданий под рёв водостоков.

Сонный город дожди захватили бескровно.
Стрелки всех циферблатов вернулись в начало,
в полночь новую, где дом за домом кварталы
на глазах без следа растворяются, словно

бутерброд, толщиною в минувшие сутки,
горький хлеб твоей яви, проложенной снами,
время рвет и глотает большими кусками,
исчезая во тьме. И становится жутко,

что оно не вернется. Останется с нами
только пленка слезящейся гнили на окнах,
церковь, влагу впитавшая, чтобы поблекнуть,
слиться цветом с асфальтом, с другими церквями.

Но, пока у тебя не закончилось время,
будет дождь-косохлест вместе с ветром норд-остом
возвращаться по небу из Питера в Бостон,
словно память о сбывшемся с нами. Со всеми.

* * *

Окно. Струи ливня. Мерцание отблесков зыбких.
Мой мысленный взгляд катарактой затянут. Отныне
и присно в душе пусто место святое. Ошибка,
я здесь быть не должен. Исписанный лист посредине

стола, там бессонницей буквы расставлены в строчки...
Они оживали от света в окне. Неуклюже
друг дружку царапая острыми лапками, точно
взбесившись, по спинам карабкались, лезли наружу,

слеплялись в мужскую, растущую быстро фигуру.
И ноздри рывком зацепил запах крови и гноя.
Пустóты внутри человека гудели. Я сдуру
подумал: он сделался виден, явившись за мною.

Вот в этом и был незатейливый смысл превращений
колючих значков одномерного мертвого мира
в другой оживающий мир сразу трех измерений,
в котором ведущий намечен лишь беглым пунктиром.

Там новая плоть набухала враждебною силой.
Кружилась, слетала с волос буквиц черная перхоть.
Как патина зла, оседала в лице. Мельтешил и
светился язык, мелко взбалтывал воздух. Он сверху

взглянул на меня. Смерил взглядом. Итог измерений
не слишком его впечатлил. Отвернулся и сразу
пошел в темноту, где роились шуршанья и тени.
Я двинулся следом. Мой ум, заходивший за разум,

уже отключился. Качалась земля под ногами.
Навстречу секунды безликие строем шагали.
Бессонница их провожала пустыми глазами.
Последнее время еще было в самом начале.

* * *

Путь умного деланья, чуть освещенный огнями
неясных намеков, догадок, вел явно в тупик.
Я знал, но не верил. И к цели шагал напрямик.
Шагал много лет, темноту раздвигая руками.

А сзади угрюмой колонной – затылок в затылок –
тянулись всё время растущие числа-долги.
Придется платить. Еще в детстве промыли мозги.
Слова первородные. Горб за плечами. Не в силах

свернуть. Шаг в сторону будет побегом. Конвой
у края дороги. Столбы, ухмыляясь, стоят
как древние идолы. Строй деревянных солдат.
Не любят тебя. Улыбнись и утрись. Не впервой.

Труба заводская. Наверх указующий палец.
Но глаз не поднять. Меж столбов стеллажи из стекла.
Там вывески лавок названьями на корешках
и книги-дома. Их обложки друг к другу прижались.

В лице борода серебрилась. Слепой, безголосый
на окнах витрин миротóчил мой зыбкий двойник.
Путь умного деланья вел через книги в тупик,
где кончается всё. И слова уже не произносят.

* * *

Приглушённый рассеянный свет, над столом
мутно-белая взвесь, надо лампу зажечь,
тихо льется невнятная плавная речь,
струйкой меда стекает в стакан с молоком.

Звук выходит откуда-то из глубины,
бормотанье, в котором мерцают слова,
на минуту закроешь глаза, и едва
различимые буковки станут видны.

Свою зыбкую зримую плоть обретут,
за заглавною следом, одна за одной.
Так за нянькой-вожатой, крича вразнобой
и держась за веревку, детишки идут

изнутри на поверхности сомкнутых век.
Канифолью натертые их голоса
поднимаются медленно вверх, в небеса.
Ну а здесь лишь оглохший пустой человек.

* * *

Так трясет, будто в кузове грузовика
в ночь несешься, и всею отбитой душой
понимая уже, что водитель слепой,
свой диагноз-повестку сжимаешь в руках.

А машина вихляет в мельканье огней,
всё сильнее скрежещут внизу тормоза.
Поднеся близоруко повестку к глазам,
ты пытаешься дату увидеть на ней.

                                               Бостон