Георгий Садхин 

 
* * *
Я брожу в далеких дворах, 
пустоту рукой охватив,
и пою стихи в соцсетях
и еще забываю мотив,

когда слышу твое «Лови!»
Догоняю в пятнадцать лет,
тогда знали мы о любви:
до шестнадцати ее нет.

Вовка Белый, на нос – картуз,
а в руках – семья голубей,
извещает Советский Союз:
Жорик женится на тебе!

Яркий свет проливает окно,
зонт раскроет сирени куст.
Перемешивай домино.
Пусто-пусто. За нас дуплюсь.
 
И в сирень тебя наряжать.
И сирень пышна, хороша.
И взрослеть, сиренью дыша.
И еще сидеть, не дыша.

Я брожу в далеких дворах
и повсюду цветет сирень.
Ходят голуби в двух шагах 
от скамейки, укрытой в тень.


* * *
Вьюнок и мох. Просвет в заборе
заполнит летняя беседка.
В ней – нимфа в головном уборе.
Какую роль играет кепка
в ансамбле, где одни стрекозы
порхают бабочками Шнитке
и крыльями из целлюлозы
касаются твоей улыбки?
Их уличенный след у лилий,
оставив ломкость траекторий,
растает в блеска изобилии
у лакированных магнолий.
И, бабочек неуловимей,
короткий дождик проходящий
прозрачностью наклонных линий
смычок преследует летящий.
Зеленый дворик во Флориде.
Скрипичный ключ паучьей нити
в кустарниковом лабиринте
с лимонной веточкой в зените. 


* * *
Во Флориде на флюиды
разлетается жара.
Донимают вас и виды,
и подвиды комара.

Сбрось у реченьки заплечный
рюкзачок, пока светло,
каждый встречный-поперечный
улыбается – Hello!

А приляг, овеет слава
мелким дождиком из фляг.
Реет слева, реет справа
звездно-полосатый флаг.

Озорные крокодилы
не посмеют обижать.
Проглоти стакан текилы,
чтоб зигзагом убежать.

Что вне дома – незнакомо.
Комарьё-зверьё – ничьё.
Выпускай на волю слово
драгоценное своё.


* * *
В такую погоду младенческий вечер,
белесый залив с белоснежным песком
пустынного пляжа смыкаются в речи.
Всё кажется млечным.
Футболка, кроссовки почти невесомы.
Затишье прибоя даровано скрипке
и встречной улыбке, и нежной фате.
Спускается чайка к серебряной рыбке,
к серебряной рыбке в прозрачной воде.
И лица у счастья красивы и юны.
И белый букет у невесты в руке.
И дюны. И белые-белые дюны
до самой лагуны, что там вдалеке.


* * *
Где плавника мохнатый лепесток
проник в тайник искусственных растений,
усатый гений лег на правый бок,
переживая опыт отчуждений.
И, раздвигая небо, косяком
вонзаясь в славную и зыбкую открытку,
из глубины, встревоженной сачком,
достану умирающую рыбку.
Опустится взволнованная взвесь,
и незачем подруг напрасно беспокоить.
Есть Интернет, чтоб нас могли прочесть,
и добровольный труд, чтоб не смогли уволить.


* * *
Ледышкой в рукаве и мы обогащались,
в микрорайоне «В», перемежая шалость
кружения деревьев и куража на лыжах,
когда задорен лев под шерстью колли рыжей.
Обходишь ли сосну, ступив коньковым бегом,
где яркий хвост махнул, окатывая снегом,
иль падаешь в сугроб с крутого поворота,
а там собачий лоб и на тебя охота.
Собака – мордой в ком, ты – варежки за пояс.
Пальнешь в нее снежком, она, к прыжку готовясь,
залает на весь лес и на хвостах сорочьих...
Внезапный бес войны испортил эти строчки.
Взрывной волною мой веселый стих настигнут.
Трясет его бедой бомбежек Украины.
Безумный кагэбист, как ты посмел родиться?
Пусть плачет по тебе Кремлевская больница,
Пусть ждут твоих убийц Гаага, петли, жерди...
Скорей настигни их спаситель-ангел смерти!


ТАМ ГДЕ БЫЛ МОЙ ДОМ

Где был первый дом,
там не до меня.
Там горит огнем
под врагом земля.

Где второй был дом,
там смыкают строй.
И на первый дом
мой идут войной.

И идут войной
на мой первый дом.
Первый – вольный дом,
а второй – дурдом.

Где мой дом-дурдом
повторяют бред.
Лезут в чернозем,
как Саддам в Кувейт.


* * *
Помоги, отец мой и мать родная,
отыскать Рубежное и Кременная
и еще Попасная и Золотое
и еще оставьте меня в покое
Google map и zoom карта Украины
и еще Изюм и еще руины… 

			Филадельфия