Геннадий Кацов

 

«...горе течет от ума»

 

* * *

глоток полуживой воды,

зачерпнутой со дна колодца:

нас здесь оставил поводырь

и выжить нам не удается

 

варфоломеевская ночь

тиха барханами пустыни:

к нам не придет никто помочь

вовеки, присно и отныне

 

слепой, как случай, нас завел,

пока не лопнула пружина:

глухой немому – лютый волк

плюс lupus est во дни хамсина

 

но кто мы, чтобы нас спасать,

делить с чужими чечевицу?

оазис блед, сух город-сад,

и в лабиринте нить не длится

 

 

* * *

все погибшие в городе – утром идут на работу,

по привычке кто в сад, а кто в школу отводят детей,

вызывая в развалинах школ недоверия вотум

и в руинах домов неприятие призрачных стен

 

смерть привычно течет в этом городе по расписанью,

то впадая в каспийское море, то в крымский салгир:

наперед здесь всё знают не хуже пророка исайи,

и уверены в том, что им люди теперь не враги

 

также контур трамвая уходит маршрутом знакомым,

подбирая своих пассажиров, входящих в туман:

против масла, разлитого аннушкой, нету приема –

из пробитого черепа горе течет от ума

 

на конечной корячатся в коме убитые птицы,

и в газете ньюсмейкером скользкая тема с утра,

что какого-то черта покойникам ночью не спится,

но при этом, подобно живым, днем их мучает страх

 

с той воскресной внезапной бомбежки почти уже год нам

было не до пространства, и не до врагов и друзей:

и всё та же стоит во дворе, не меняясь, погода –

мы выходим с сестрой со двора в день воскресный в музей…

 

 

* * *

я шел по дням недели босиком,

по зеленевшим охристо отравам –

осенний воздух, свеж и насеком,

настроен был на незабвенных травмах

 

даль голубела стаей голубей,

был связан горизонт из рыжей пряжи:

был назван первый пистолет «убей» –

он в первых жертв был сразу же разряжен

 

не так тиха украинская ночь,

как убеждал апостол а.с. пушкен –

нанес удар мой перочинный нож

по танку прежде, а потом по пушке

 

бомбардировщик надо мной радел

и внешне походил на истребитель:

я точно знал, как не бывать беде,

ответив на вопрос: «быть иль не быть» им?

 

тачанкой-птицей мчится тройка-русь,

как кистью написал ее ван гоголь –

в ней, в основном, лежит «двухсотый» груз

и, бога ради, «сотого» немного

 

до середины долететь днепра,

писал художник, ей не хватит духа!

и он, клянусь отечеством, был прав,

ведь просто так не отрезают уха

 

был противоречив, как всякий псих,

чему примером – две строки подробных:

«прости же, Боже, неразумных сих,

но лучше их казни! и им подобных»

 

я загорался, вздрагивал и гас,

на площадь шел, блаженнее святого...

как жаль всех слез, всех жаль! – помилуй нас,

хотя не все из нас к тому готовы

 

 

* * *

кукель крайне расстроен психически:

гости не идут! он всех позвал

к пяти, а уже шесть седьмого,

но не звонит дверной звонок,

не слышно скрипа двери в парадном,

пусто без шагов на лестничном

пролёте и, знаешь, пусто в городе

без дверей и без домов,

и давно уже без улиц – они

похожи жутко, одинаково пеплом

покрыты и густо усыпаны щебнем,

может, оттого мясик с семьей

не пришел, не нашел дома кукеля,

и блыся с супругой растерялись

без улиц, без домов, и запаздывают

оттого, и хруня с собачкой, хотя

собачку всё еще не нашли под завалами

после ночного обстрела в июле,

рыжий такой шпиц с черным

носиком-кнопкой, ну, ты знаешь,

и хруня, его хозяин, кукеля друг

с института, тоже куда-то пропал,

давно, похоже, ты знаешь, с июля,

как-то так вспоминается к семи,

ведь блыся с супругой в польше давно,

ведь краков давно-предавно в польше,

и, если ты знаешь, мясика с семьей

еще в начале войны одним снарядом,

погибли все в своем доме – он теперь

давным-давно без звонка и без улицы:

может, мясика в гости и ждать не стоит –

двух дочек и мальчика-дошкольника,

и жену мясика (как-то ее там прежде звали?

ну, ты знаешь) – и кукель видит,

как остывает борщ, разлитый по

тарелкам к приходу дорогих гостей,

как густеет сметана, пылью по-

крываясь, и нарезанный хлеб с тем,

чтобы его есть, черствеет, пок-

рываясь ржавой коркой (забвения?):

кукель ждет гостей, пот

покрывает лоб – в бывшем строении

номер два по улице маршала тимошенко,

той, ты знаешь, которая в пух и прах совершенно

 

 

* * *

вот когда приведут, и когда уведут,

и когда позже к стенке поставят –

утешайся, что это неправедный суд

и всё мерзко в их лживом уставе:

верь – их ждет не инфаркт, так инсульт

 

время гласных согласных – всё крепче броня,

всё сильней под окном вой сирены…

нас на завтрак схарчат – и тебя, и меня,

с аппетитом, конечно, отменным,

ведь никто его не отменял

 

время кислой капусты, гнилых новостей,

прочесноченных ломтиков бреда,

низкой жирности фарша внутри митетей –

в самый раз каннибалам к обеду,

на десерт пьющим мозг из костей

 

словно ты за парадно накрытым столом

оказался в компании ушлой,

где в столовых приборах – и вилы, и лом,

а на первое – мясо для пушек,

да проклятье лежит на втором

 

не надейся, что чаша минует сия

и прожить доведется украдкой:

ты и кто тебя съест – это, как бы, семья

в рамках нового правопорядка,

с первых чисел внутри феврабря

 

 

* * *

снова ночь завывает вокально богатой сиреной,

завлекая локальных пожарных в токсичный пожар,

в скорость – «скорую помощь», а копам, которых не жаль,

сносит крыши прелюдией номер четыре шопена

 

днем подбитый, горит вертолет в постороннем просторе,

жизнь прекрасна в июле: шуршит саранча за окном –

чьи-то казни (к египетским точно ни духом, ни сном),

вроде рыб, кверху брюхом впадающих в черное море

 

в наши дни что-то очень дурное творится с вещами –

и от них не спастись, забежав в антипутинский чат:

как давно сообщающиеся сосуды молчат?

ни друзьям, ни врагам ничего, гады, не сообщают

 

время бьет по своим, по чужим, и прицелившись – мимо,

вдруг жалея, как нижние части стеблей на стерне:

всё еще слышен плач на великой китайской стене,

столько римлян спустя от падения иерусалима

 

в марле желтого воздуха пепел и сажу руками

разводя, как бы некто в заветном былом тьму и свет,

ты идешь, как счастливчик, которому лишний билет

вдруг достался у входа в любую из газовых камер

 

 

* * *

годы проходят, и до дня рожденья

двое осталось непрожитых суток!

жизнь – не подарок: котлеты отдельно,

жизнь – когда мухи не плавают в супе

 

жил без «феррари», ушел от «роллс-ройса»,

дом не построил на острове пасхи:

жизнь, оказалось, не повод к расстройствам,

жизнь, может, жалоба, только не пасквиль

 

всяко пивал, окромя керосина,

ни с нло не встречался, ни с йети:

жизынь по жёнам меня поносила,

жизынь меня поделила по детям

 

опыт немалый я нес за плечами,

что было видно по беглому взгляду:

жизнь разлучала с людьми и вещами,

жизнь познакомила с тем, с кем не надо

 

геной бывал, а когда доводили –

был крокодилом, но самую малость:

жизнь, где б я ни был, меня находила,

жизни, при том, от меня доставалось

 

был в метрополитен, не был в ла скала,

слушал рэй чарльза лично и стинга;

жизнь по квартирам меня растаскала,

жизнь разбросала меня по ботинкам

 

как хорошо быть с любимой влюбленным,

а повезет – лет до ста (плюс лет двадцать):

жизнь – сто ответов от тополя с кленом,

жизнь – это праздник индукции, ватсон

 

что мне сказать? оказалась не сплином,

а по длине – мой размер, оказалось:

жизнь поводила меня по витринам,

жизнь – это то, что пригрел – и прижалось

 

Нью-Йорк