Ганна Шевченко

* * *
Небрежно, как бы между делом,
в местах колонии утиной,
лежит, подрагивая телом,
река, затянутая тиной.

Над облаками зреет завязь
погоды цвета абрикоса –
дожди распухли, наполняясь
водою спеющей, раскосой.

Проходит лето в мокром стиле,
и нам бы спрятаться, но снова
мы рядом с тучей поселились,
теперь ответственны за слово.

Освоив радужные ниши
в подкисшей гуще серых буден,
тебя мы, лето, перепишем,
но не забудем, не забудем.

* * *
С водостоков стекала вода
на асфальт, золотой от листвы,
и делилась на лужи. Тогда
я работала в центре Москвы.

Интересной работы такой
мне еще не являла земля –
тут два шага пешком до Тверской,
и двенадцать минут до Кремля.

Проходили сезоны дождей.
Я читателям книги несла,
наблюдая потоки людей
за оконною кромкой стекла.

А на площади Пушкин стоял,
головой уходя в облака,
и недвижно лежала рука,
на застывшем сукне сюртука;

окружали его фонари,
перекресток венчал светофор,
незаметно текли сентябри.
Я работаю здесь до сих пор.

* * *
Грелись у флигеля серые кошки,
дыни в беседке казались шарами,
радио пело и шел над дворами
запах костра и печеной картошки.

А по ночам из садового царства
звероподобна, легка и крылата,
к самому дому являлась прохлада,
капли росы оставляя на астрах.

Ветер накачивал мускулатуру
с треском сбивая плоды водосбора,
груша роняла плоды у забора,
громко кудахтали белые куры.

Там и сейчас во дворе по соседству
лает дворняга на клин журавлиный;
в дальнем краю бузины и калины,
где не кончаются лето и детство.

* * *
Как перейдешь промзону, сверни к реке,
не доходя до сосен, спустись в овраг,
выбравшись, стой до полночи в ивняке,
как доберутся стрелки – сними башмак.

Так и иди, одною босой ногой
мягко ступай по шелку зеленых трав,
по лепесткам разбросанным, а другой,
обувью скованной, к ветру беги стремглав.

Перевернись. К поселку иди теперь,
не выдавай себя, не зажигай свечу,
не заходи в ворота, не трогай дверь,
слушай или записывай, что шепчу:

в темных кварталах сталинского жилья
мокнет в дожде песочница без песка,
там под столетним дубом лежит тоска –
забирай ее, отныне она твоя.

* * *
Все изменилось: пожелтели
у магазина тополя,
цветами сумрачной пастели
теперь окрашены поля.

Понурый дождь хотел, похоже,
сдержать обиду, но не смог,
и навалился на прохожих
синдром резиновых сапог.

Вот Мери Поппинс на летучку
спешит в небесный комитет,
я тоже зонт держу за ручку,
на юг пытаюсь улететь –

там никогда не стонут тучи,
к деревьям ластится трава,
и солнце, запонка от Гуччи,
скрепляет дни, как рукава.

* * *
Безмолвие. Что еще надо?
Как был, так и сгинешь ничей.
Затеплится свет, как награда,
за длительность темных ночей.

Промчатся и лепет, и топот,
и шум не оставит следов,
останется личностный опыт,
и жизнь в ожидании Годо.