Евгений Чигрин. Водяные деревья / Изд-во «Зебра-Е», 2022. 232 с.

 

За творчеством Евгения Чигрина давно пристально следят знатоки и любители отечественной поэзии. Поэт не перестает удивлять, всякий раз погружая читателей в свой самобытный поэтический мир, где привычное, преображаясь, предстает необычным, а самое невероятное, легко приручаясь, оказывается частью повседневного. Как удается Евгению Чигрину совмещать бытовое и бытийное, обыденное и мистическое, земное и небесное, старинное и современное – невозможно понять логически. Наверное, и сам поэт не смог бы разложить по полочкам, пронумеровать части уникального поэтического мира. Он не «конструирует» свои поэтические строки – он их выдыхает. Кажется, что «в его словарь добавлен нейролептик» – мы дышим этой поэзией как особым веществом. При этом поэзия Чигрина отнюдь не грешит «абстрактной заумью», она не оторвана от реальности, от ежедневных ее событий и примет. Просто эта реальность чудесным образом поэтически преобразована и представлена как бы под иным градусом – «под индексом космических широт», в результате чего привычный, предсказуемый, до дыр засмотренный мир становится невероятно увлекательным, маняще многоликим. Мы начинаем оглядываться вокруг и видеть окружающее оком поэта. И вдруг замечаем, что «созвездия, как медная посуда, на кухне неба сложены не в ряд», за окном «золотой фонарь нацепил парик», под ним «стоит декабрь в распахнутом пальто», а в комнате – «желторотый свет» домашнего уюта, в бутылке на столе «вытянулась в янтарной кофте астра», «на стуле ночь сидит в подсветке колдовства», и вообще везде разбросаны «крошки волшебства» – только подбирай их вслед за «птицами метафор», а там глядишь – и «ящеры метаморфоз» появятся, а на них в обнимку – прошлое и настоящее, сон и явь. Разгонится «колесо аллегорий», и «воображенье-возница» будет прокладывать новые маршруты толкований.

 

                                …Ты видишь, в сочинителе растет

                                Магический кристалл и лунный камень,

                                Нефритовый зверек, янтарный кот,

                                А демон-кошка выдыхает пламень...

                                Всё остальное – финиш, эпилог.

                                Захочешь – нагадай, хоть на кофейной...

                                За выдумкой пойдет хоть птичий бог,

                                Хоть муравьи тропинкой нелинейной.

 

Чигрин категорически не желает оставаться в границах своего исторического времени. Он легко перелистывает эпохи, страны, традиции, верования и вольнодумства. Он рад свободному доступу к культурному наследию минувших эпох и свободно ориентируется в разных видах искусств, накапливая свой запас созвучий и узнаваний для последующих поэтических воплощений и перевоплощений. Так, например, в живописи Чигрину особенно близок мистический сюрреализм, выводящий на широкий простор воображения. Его частые собеседники – Босх, Брейгель, Дали. Некоторые стихотворения как будто продолжают живописные полотна этих мастеров – в новых, почти зримых, запоминающихся поэтических образах. Его стихи – интересный пример вкрапления в темы и сюжеты, навеянные культурой и мифологией прошлого, примет и языковых оборотов современности.

Чигрин не замыкается в капсуле своего времени, но и не отстает от него. Он следует за языком, каждый раз оперяющимся по-новому в новых смысловых парадигмах. Поэтому, признавая, что «в Космосе тепло без ‘Инстаграма’», поэт, тем не менее, может отправить «ангелам депешу на... angel.ru», погрузиться в «зимний ютуб» или отыскать что-то любопытное в «файлах памяти».

 

                                Летим с бродягой-ангелом на отдых

                                К одной звезде в мерцании светил,

                                С которой мы на связи по смартфону:

                                Пишу в WhatsApp над грязною рекой,

                                Под нами Стикс? – почтение Харону

                                И тетке Смерти с пепельной косой.

 

Одна из десяти глав «Водяных деревьев» называется «Неуловимый алхимик» – точнее не скажешь и о самом авторе книги. Его поэзия преображает бытие, превращая обыденность в редкий «драгоценный металл», из которого поэт-ювелир искусно создает новые образы и смыслы. Чигрин транслирует через свою поэзию некое экзистенциальное знание, являющееся нам в разных обликах и ликах и придающее «жизни ту остроту, которую не отыскать и лампой Диогена». Именно эта поэтическая алхимия, уводящая за пределы видимого, помогающая прозревать тайные смыслы явного, объединяет все книги Чигрина. Он всегда многовариантен и всегда неизменен – его ни с кем не спутаешь. Поэзию Чигрина нужно принимать как данность и понимать прежде всего не разумом, а сердцем, «что рассудка глубже», а также всем своим бессознательным и интуитивным. Поэзия Чигрина – проводник в великое разнообразие земных миров и миров параллельных, окружающих нас. В его стихах-наитиях, стихах-пророчествах – ключ ко многим дверям, невидимым в примелькавшейся взору суетливой обыденности. Но то, что эти двери, потайные ходы, лазы скрыты от глаз, вовсе не означает, что их не существует. Они тут, рядом – стоит лишь прислушаться и приглядеться.

 

                                А в небе херувим с твоим лицом –

                                Смешливый дух. Смешные духи возле...

                                Какой из них пошепчет над стихом?

                                И спрятанный в небесной папиросе

                                Дым золотой колечками пойдет...

                                А здесь ты или там в потустороннем?

                                Для двери – видишь двери? – нужен код.

                                Смотри, впускают, но с бельем казенным.

 

Откроешь книгу стихотворений, разгадаешь код – и попадешь в чигринское Лукоморье «слововидений», в котором живут свои сказания и предания, действуют свои законы и расставлены свои опознавательные знаки. Там «пасется в небе красно-бурый скот», «луна шлет лесам янтарные шифровки» и сверкает «молния в карминовом пальто», там «сад с головой в рубиновом огне», там порой сгущаются «зловидения», но на помощь спешат «ангелы-хранители в шерстяных носках». Там растут «водяные деревья», на «сленге озерном» заговорщически переговариваются русалки, и «волны Леты бьются в дебаркадер Яндекс-ленты». Там безграничны «ландшафты сновидений» и бесконечен «кинотеатрик детства». Иди направо, иди налево – ничего не потеряешь, только приобретешь. И еще поймешь, что дороги в Лукоморье часто замысловато переплетаются друг с другом, но конца не имеют.

Чигрин хорошо разбирается во взаимосвязях земных противоречий, в диалектике сущего и потустороннего. Он направляет свой поэтический объектив не только на свет, но и на тьму, ибо знает – они нераздельны, как жизнь и смерть («Вздыхает смерть в хитоне жизни»), и неразлучны, как молодость и старость («Родишься стариком – умрешь мальчишкой»). Случается поэту и открывать «калитки локального ада», когда «на душе чернильная тоска», и наблюдать «весь в бабочках кровавый антимир». Часто подсознательное прорывается наружу в зловещих образах, и Чигрин ловит неводом рифм и эти видения. Он поэтически всевместителен, «не брезглив», он позволяет себе подсвечивать самые дальние углы существования. Он проникает во всё по праву поэтической вседозволенности. Поэт не боится быть бесстрашно откровенен и в рассказе о собственных провалах в темноту – скоротечных или затяжных, превращая самого себя в объект поэтического познания. У Чигрина «ателье в небесах» – но и в подземельях подсознания. Он берет книги в «библиотеке сумерек и страха» и зачитывает нам оттуда.

 

                                В квартире сфера из неуловимых

                                Миров соткалась: адский филиал;

                                В трельяже насмехается алхимик,

                                Тряся башкой. Мозаика-кошмар

                                Вдруг начинает надо мной вращаться,

                                И в этом «вдруг» еще не Танат, но –

                                Сигнал оттуда: нужно возвращаться,

                                Такое вот аидово кино.

 

Мне показалось, что мистической сумеречности в новой книге Евгения Чигрина больше, чем в предыдущих. Возможно, причина в том, что поэт стал острее ощущать стремительность уходящего времени, ускоряющееся таяние жизни. Всё чаще звучит мотив невозвратности прекрасных мгновений, которые остались в прошлом. «Вот и сносилась рубаха» – так образно пишет поэт о скоротечности бытия. Поэт учится смиряться с тем, что однажды и на него «дохнет Бог старости», а потом душа и вовсе покинет временное телесное пристанище и отбудет. «Смерть стала ближе. Ботинки не жмут». И тема запретная – поэту тоже «не жмет». Да, всё смертно, всё преходяще, лишь поэтическое слово животворяще. Поэтический заговóр – зáговор! – против страха небытия и многих других страхов в творчестве Чигрина оказывает на читателей почти психотерапевтическое воздействие: становится легче жить и бороться с собственными демонами, на смену которым обязательно приходит нечто чудесное. А тяга к чуду, сказке, игре в каждом из нас заложена изначально – ведь «в пансионе сущего все мы дети». Поэтому у Чигрина много прекрасных стихов, «заглянувших в детство» – часто, впрочем, печальных, ведь «слишком поздно жаловаться маме».

Вечный ребенок в душе поэта, которому «одиноко шар земной на пальчиках держать», не может смириться со своим экзистенциальным сиротством, но понимает, что жить приходится в однолинейном земном времени и в трехмерном пространстве заданной судьбы:

 

                                Чего теперь, когда случилось всё

                                И ничего не переделать, мама…

                                В календаре меняется число,

                                Последних листьев длится голограмма.

 

Но длится и «стихолента» чигринского поэтического наития. Чигрин неизменно напоминает: бытие – это прежде всего словотворчество и, значит, подвластно преобразующей силе поэзии. Пока «в сновидческой играют клавесины», а в поэтической строке «цветет нерукотворный сад» – всё еще не безнадежно. Поэт знает: «только в буквах-книжках волшебство» и мастерски надевает «на кончик стрелы ставшее кобольдом быстрое лето».

 

                                Прекрасно утро, солнце вышло жить,

                                Перевернулось, и давай ловить

                                Всё в объектив, как в жизни, ненасытно.

 

Нина Гейдэ, Копенгаген