Елена Улановская

 

Восемь лет спустя^[1]

 

Часть 1. 24 февраля 2022

 

МИЛАНА

   Милану разбудил звонок. Нет, не телефон, как ей показалось спросонья, – телефон на тумбочке лежит, молчит и не мигает. Может, показалось? Нет, не показалось – опять звонок. Звонили в дверь…

   Звонок в дверь в районе трех ночи не предвещал ничего хорошего. Сашка?! Но нет, он так запросто не приедет без предупреждения, да и часть свою оставить не сможет… Что-то с ним случилось и пришли сообщить?.. Тоже нет: они в три ночи не явятся – будут ждать до утра, а то и до вечера... Сашка рассказывал, как это делается: сообщают об убитых вечером, когда люди после работы смотрят телевизор, а ночью или утром только в крайних случаях... Когда семье угрожает опасность...

   Саша не ночевал дома с 19-го февраля, и Милана прекрасно понимала, что вопрос объявления войны – это дело считанных дней. Ее совсем не волновало «когда», ее волновало  – где. Где будет муж в этот момент: в командировке, на границе или в Северодонецке, в штабе, – тогда, если повезет, как раз заскочит домой хоть на часок – соскучился ведь! – в этом у нее не было сомнений. Сомнение было в другом – какой ценой? Какой ценой ему и ребятам придется держать оборону? Конечно, пограничные войска – они на то и пограничные, чтобы границы охранять, но одно дело, когда пара контрабандистов или даже диверсантов прорвется, а другое, когда вся громада российской армии только и ждет, чтобы обрушиться на эту несчастную границу, где всего-то несколько патрулей. Где же ВСУ, где обученные бойцы украинской армии, где танки и бронетранспортеры, где полевые госпитали и учения по гражданской обороне? Вон соседка, медсестра в больнице, говорит, что к главврачу обратились военные: сколько коек в случае войны – так они сказали: в случае войны нужно открывать еще госпиталь... Все говорят о войне – даже американский президент, но кто его слушает?! Никто до последней минуты не хочет верить в худшее – как будто живут в стране розовых пони, где всё случается только понарошку…

   Но политика политикой, а Милана свое дело сделала. С вечера уже готов термос с борщом (дань почти тридцати годам на Украине), ну и хачапури осетинские, как мама учила, и кебабы с кинзой... Конечно, Сашу в военной части чем-то кормят, но знаем мы эту казенную еду! У каждого своя работа: у него – охранять границу, а у Миланы – его кормить! Хорошо, что кастрюли, завернутые в полотенца, в часть таскать не надо, как в молодости – вон термосы всех размеров выстроились на полочке, хоть суп, хоть котлеты туда пакуй.

   Жалко, Дениса здесь нет: его тоже подкормить не помешало бы. Уже восемь лет прошло с тех пор, как сын сидел в подвалах Луганской Народной Республики, но вес прежний до сих пор не набрал… Милана не понимает, как он сдал экзамен по физподготовке в пограничное подразделение имени Хмельницкого… Упертый – в папу…

   Удивительно, сколько мыслей может промелькнуть у человека в голове, пока он надевает халат, шлепанцы, нащупывает выключатель и, спотыкаясь о кота, который, конечно же, должен быть первым, бежит к двери, где еще нужно провернуть ключ в замке два раза. На простую задвижку рассчитывать не приходится – что-то в последнее время опять неспокойно стало в городе.

   Наконец-то она даже не открыла, а распахнула дверь настежь – и попала прямо в объятия мужа.

   – Ты даже «кто там» не спросила, с ума сошла? – ворчал Сашка, пока Милана висела у него на шее, как девчонка, не заметив, что за ним на площадке смущенно топтались двое молодых солдат. По тому, как муж не торопился отрывать ее от себя, она понимала, что Сашка гордится этим порывом любви. Не каждого мужика под пятьдесят жена так встречает! Эти сопляки и понятия не имеют, сколько сил и терпения нужно положить, чтобы создать, содержать и уберечь свою семью. Дай бог, чтоб узнали. Дай бог, чтоб дожили…

   Сашка знал, конечно, – что тут удивительного? – что война будет; еще неделю назад передали: ждать диверсий, артиллерии, а может быть, даже танкового прорыва. А людям с мозгами всё стало понятно, когда российские войска начали стягиваться к границам – вроде как учения. Ребята с Мелового и с Троицкого пропускных пунктов предупреждали: за пограничной полосой появились совсем другие военные... Ведь за последние несколько лет пограничники по обе стороны луганской границы не сказать чтобы подружились и сигаретами обменивались, но как-то примелькались друг другу. «Приятно видеть знакомые лица по ту сторону границы», – шутил Антон, записной балагур из Мелового. Теперь же – другие нашивки, другое вооружение, другая выправка... Это как разница между котом и тигром: не нужно даже стоять рядом – хищника видно издалека.

   Кстати, о котах: на армейскую кухню завезли целый ящик кошачьих консервов – с этим начальство разбираться будет, а пока  классный повод заскочить домой, порадовать Мурзика. Пацанов, что тащили ящик, можно отправить в машину, а самому юркнуть в постель к Миланке хоть ненадолго: уж неделю почти не виделись – такие долгие разлуки не для него...

   Сашку после обороны Луганского погранотряда хотели представить к повышению, но он отказался: как можно уехать в Харьков, оставить ребят? Столько всего вместе прошли... Ничего, он и командиром отряда пользу принесет... Пусть Денис растет по службе: он вот – пацан пацаном, а капитана уже получил за задержание диверсантов.

   Сердце екнуло: на Сумской границе тоже неспокойно; лучше бы сын был здесь, под боком. Но нельзя... Хоть и закона такого официального не было, чтобы запрещал отцу и сыну служить в одном отряде, у Сашки – свои законы...

   В кармане завибрировал телефон. Освободив одну руку, а другой обнимая Милану, он взял телефон: на экране светились цифры 3:30, срочно вызывали в часть.

   «Началось», – Сашка стиснул зубы. Сейчас, прижимая к груди свое теплое счастье, которое придется отпустить, так и не насладившись, он понял: вот она, настоящая цена войны! И для тех, у кого это счастье есть, и для тех, у кого оно должно еще случиться.

 

МЕЛОВОЕ

   Почти бегом спускаясь с пятогого этажа (черт, опять коленка подводит!), Сашка слушал отчеты патрулей. Новости были ожидаемыми и, нужно признаться, неутешительными. Прямо в машине, по телефону, Александр Майоркин, командир Луганского погранотряда, начал свой первый бой на Меловом.

   Вторжение российских войск началось с захода диверсантов, и это были не раздробленные группы нарушителей, которые старались избегать прямого столкновения с пограничниками, – это была масса до зубов вооруженных вояк, стреляющих на поражение. Сказать, что силы были неравные, – ничего не сказать. Застава могла выставить пять-шесть полноценных нарядов... «Пятерка отважных» отстреливалась – этих ребят Сашка знал лично, сам не раз бывал на Меловом: он постоянно перемещался между заставами, проверял патрули вдоль границы, в штабе не засиживался.

   Одному из ребят, которые сейчас принимали первый бой, они с Миланкой даже стали кумовьями: Иван пригласил их на крестины двумя неделями раньше. Саша, скрепя сердце, согласился, хотя обычно он себе такого не позволял – держал субординацию и «невинные» подарки в виде свинины и свежих яиц тоже никогда не принимал: зарплаты полковника пограничной службы хватало. Но к Ивану было особое отношение: он закончил ту же самую Пограничную академию имени Хмельницкого, что и Денис, только несколькими годами раньше. К тому же тогда, в предчувствии войны, так необходимо было ощущение мужского братства – отказать язык не повернулся…

   На крестинах местный священник предложил назвать малыша Александром в честь почетного гостя, чему Иван с женой были очень рады, – оказывается, они и сами того хотели. А может, и шепнули заранее священнику на ушко... Так или иначе, у Майоркиных появился крестник – отец которого в эту минуту прикрывал отход товарищей с позиций: по-другому не было шансов сохранить ни жизнь ребят, ни оружие.

   Пока ребята перебегали от деревца к деревцу (какие уж деревья в степных посадках!), Иван, вжимаясь в холодную землю оплывшей канавы, стрелял одиночными, стараясь экономить патроны, которых все-таки не хватило. Нападавшие окружили его кольцом, изрешетили автоматной очередью – вот и нет больше Ивана... Часом позже за пехотным десантом через границу пошли колонны танков. Война началась...

 

ЖЕНЬКА

   Женьку разбудили глухие удары. Ну просто дежавю – как тогда, в Луганске, в четырнадцатом... – и взрывы, вроде, недалеко! Что по новостям? Женька пошарила рукой под подушкой: вот он, мобильник – черт, разрядился! И где эта зарядка для телефона... Как пить дать, Кристина вчера утащила! Она еще спит, да поди, и закрылась – жалко будить ребенка. Но звуки разрывов не прекращались, даже, казалось, приближались...

   Женька с сожалением вылезла из-под теплого одеяла – включай теперь свет, чтобы на часы посмотреть, – надо будет вечером дверь спальни закрывать, чтобы бессовестный ребенок не воровал зарядку... Что-то топить плохо стали в последнее время, придется с управдомом поговорить... Она нащупала на стене выключатель. Полпятого... Полпятого? Что же там взрывается?

   «Это в аэропорту, – мелькнула догадка, – может, пожар, цистерны с топливом? Надеюсь, до Ирпени не дойдет.»

   Перед дверью дочкиной спальни Женька затаила дыхание – слава богу, не заперто! На цыпочках, по стеночке к розетке – вот она, моя светящаяся зарядочка, за диванчиком!

   Кристина зашевелилась.

   – Мам, это ты? Не даешь поспать!

   – Да я на секунду: телефон нужен срочно.

   – Сейчас, ночью? Ой, а что это так бухает?

   – Вот я и хочу проверить.

   – Где мой? – Кристина, окончательно проснувшись, схватила мобильник. Женька вставила свой в зарядку – скорее, скорее, ну засветись скорее! Кристина уже открыла новости, прямо из телефона забабахало... Вот и Женькин телефон ожил и тут же заверещал: Артем из Якутска – он что, с ума сошел? Он же знает, что у нас ночь!

   – Мама, война началась! – услышала Женька одновременно от обоих детей.

   В испуге Кристина кричала, что нужно сейчас же уезжать, прямо сейчас, не дожидаясь, пока начнут бомбить Ирпень, а то будет то же самое, что в Луганске; Артем по телефону уговаривал спуститься в подвал и не выходить, пока он за ними не приедет. Он в Тикси, на севере Якутии, но он срочно вызовет вертолет... они поймут, война же... А там из Якутска всего шесть часов до Москвы... а там...

   – А там из Москвы на военном бомбардировщике, – по инерции пошутила Женька в ответ. Больше ей всё равно ничего не дали сказать: дети продолжали кричать каждый свое. И тут уже звонил их папочка – на ее, кстати, телефон, у них же в Якутске почти полдень, видно, сообщили уже. Надо же, какая честь! – Женька и не знала, что у Алика есть ее номер; думала, только дочкин. Впрочем, он названивал ей в первое время после развода – рассчитывал на прощение: с кем не бывает, месяц без жены – любой пойдет налево... Из-за этого разводиться, ломать всё, кровью и потом построенное, пускать по ветру всё нажитое?.. Звонил и ныл, пока Женька не сошлась со Славиком... Славик потом оттяпал половину Женькиного бизнеса и отжал второе кафе. Ну не везет ей с мужиками, что тут делать?! Что делать, что делать?..

 

ИРПЕНЬ

   Женьке этот городок приглянулся сразу. Конечно, она мечтала о Киеве: пить утренний кофе на Крещатике или где-нибудь на Подоле – например, с видом на Андреевскую церковь, где ее любимая «Мадонна» Врубеля. Но это только если жилье снимать, как тысячи беженцев из Луганска. А Женька мечтала о своей собственной квартире. Пусть небольшой. Пусть квартирке... Не под бомбами, в тишине... И это была Ирпень.

   На квартиру с видом на реку денег, конечно, не хватило – всё, что Женька вложила в кафе «Заря», пошло прахом: от кафе в Луганске остались одни развалины. Ее счастье, что не потратила мамины деньги: Женька успела продать их старый дом и забрать маму к себе еще до войны 2014-го... И слава богу, что мама не дожила... Как теперь ту войну будут называть? Первая украинская? Наверное, так – ведь вторая началась сегодня...

   Снова позвонил Алик. Вот ведь человеку развлечение – сидит, читает новости на компьютере... Он теперь большой чин в колонии под Якутском – ему на плацу, как младшим офицерам, с зэками не стоять...

   – Я погорячился: не вздумайте двигаться с места! Вам нужно пересидеть и не высовываться! Воевать с гражданскими никто не будет, но можно попасть под раздачу. Здесь объявили, что это «специальная операция», всего на несколько дней: уничтожают аэродромы и склады оружия, чтобы НАТО не могли ими воспользоваться. Угораздило же тебя поселиться прямо рядом с военным аэродромом! И Кристине скажи, чтобы не высовывалась: есть все-таки опасность провокации – ваши же нацики по своим начнут лупить...

   Женька промычала в ответ что-то неразборчивое. Ей не хотелось сейчас ввязываться в спор с бывшим мужем.

   Следующий звонок раздался от Софии – хозяйки кофейни в центре Ирпени, где Женька по утрам подрабатывала. Женьке, в прошлом владелице собственного кафе, вставать рано было не в тягость, и запах свежемолотого кофе она любила, так же, как и ранних посетителей... Тем более София ей доплачивала за утренние часы: очень ценила такую самоотверженность. Муж Софии был начальником пожарной бригады в аэропорту Гостомеля и, в полную противоположность шуткам о пожарных, спал очень мало: во-первых, всегда должен быть на службе в семь утра, а во-вторых, его часто вызывали по ночам, и он появлялся дома лишь к завтраку – обнять жену, выпить кофе и снова ехать на аэродром, закинув по дороге старших детей в школу, а малышку в садик.

   – Конечно, кофейню открывать не будем сегодня: через пару дней всё уляжется и разберемся. Два мешка зерен должны подвезти в районе полудня. Я подойду, конечно... – Женька пыталась выдерживать деловой тон, хотя самой хотелось кричать: «София, бросай всё и беги! Бери детей и беги, не оглядываясь! Аэродром бомбят, скоро перейдут на Гостомель и на твой дом!» Но единственное, что она смогла выдавить из себя на прощание, было: «Держись...»

   Женька с грустью осмотрела свою полюбившуюся за восемь лет квартирку, задержалась взглядом на акварели с видом на Днепр сквозь цветущие кроны каштанов, которую когда-то купила на Андреевском спуске, и пошла варить кофе. По дороге открыла клетку с кроликом Кристины и пощекотала пушистого зверька за ушком.

   – Держись, – сказала кролику Женька. Судя по всему, держаться скоро придется ей...

 

ЛЕРА

   – Мама, это война! Ты срочно должна лететь к нам!

   Лера вздохнула: вот еще один проснулся – в Америке как раз шесть утра. Только что Женька по телефону рассказывала, как ее Артем собирался из Якутска, вернее, прямо из Тикси (практически Арктика!), лететь спасать ее и Кристину.

   А теперь Димка на том конце провода просто сходит с ума у себя в Нью-Йорке. Лера не знала, что ответить сыну. Лететь? Жуляны и Борисполь бомбят. Да и до Киева добраться нужно как-то. Говорят, что дороги уже перекрыты, что расстреливают машины... А самое главное, Юрочка никуда отсюда не поедет: она это точно знала. Военные корреспонденты бегут не от войны, а наоборот – к войне!

   А сама Лера? У нее с утра были запланированы две операции – здесь, в Ирпени, и в Бучанской городской, где она приписана. И еще три – завтра в Киеве. Анестезиологов всегда не хватает... В Киев она, конечно, завтра не попадет; из Бучанской позвонили, отменили операцию на сегодня. Но безработица ей не грозит – судя по ситуации, скоро пойдут раненые…

   Ее опыт в Луганске 2014-го со счетов не сбросишь. Там у нее в детской больнице несколько палат заняли: кого только ни привозили – и бандитов, и кадровых военных, и новых вождей ЛНР. Детская областная находилась прямо напротив отделения СБУ: таких пациентов ни один врач не откажется принимать, побоится... Будет ли она сейчас лечить русских?

   Уже звонила Ксюша, ее медсестра, – она иногда в гостомельском медпункте в аэропорту по ночам дежурила. Там настоящий ад… Несут и везут раненых в убежище – временный медпункт... На руках у Ксюши десантник от ран скончался, когда она его перевязывала – русский десантник, его украинская оборона сняла прямо в воздухе... А если бы жив остался, сколько бы наших положил?

   С мужем на эту тему говорить бесполезно. У него ответ философский:

   – Человечности не достойны те, в ком нет человечности…

   Вон такой он, ее философ Юрочка! А сейчас он на первом этаже диван к внутренней стене передвинул и собачьи миски с подстилками вниз перенес. Подвала у них не было, но стены внутренние, несущие – будь здоров! Юрочка всегда говорил: землетрясение в семь баллов шутя выдержат. Про бомбы старались не думать, а ведь они, луганские, знали – «бункерный» не успокоится. И все говорили, что будет война... Юрик глаза прячет, а она всё равно знает, что он надумал, – сейчас устроит ей безопасный уголок и сбежит… Сбежит туда, куда всегда убегают мужчины, – на войну. Фраза-то какая расхожая, а ведь правда! Ну что ж, она врач – она тоже пойдет на войну.

   ...Юрику было не по себе. Лера, его Мерилин Монро, как он ее шутя называл, со светлыми локонами и голубыми глазами, была совсем не так проста, как казалось, – впрочем, как и знаменитая американская звезда. Они уже десять лет вместе, а у него всё так же, как в первый день, дух захватывает от ее красоты. И от проницательности – Юрик не сомневался, что жене точно известно, что он задумал.

   Сейчас, когда все бегут из военного поселка – совсем рядом идут бои за аэропорт – проехать в сторону Гостомеля будет гораздо труднее. Юра может стать первым корреспондентом, который всё увидит воочию: могут получиться очень редкие, практически уникальные кадры. Не каждый день война начинается возле тебя... Тут, если огородами, вообще «два лаптя по карте» – на машине пятнадцать минут или пешком за два часа дотопает. Из Киева вряд ли можно так быстро добраться – да тыловые крысы из центральных изданий и побоятся сюда сунуться. Тем более что в Киеве тоже бомбят – и шоссе, наверное, перекрыли. А Юрика этим не удивишь – он разрывов бомб в Луганске наслушался. И с боевиками вживую встретиться довелось – и ведь стреляли, псы, в спину! Если бы не его Мэрилин, не видать бы Юрику белого света. Юрик покосился на жену: по телефону спорит с сыном. Тот уговаривает приехать. Как же, поедет она! Плохо сын свою мать знает...

 

ГОСТОМЕЛЬ

   Лера вцепилась в камеру мужа, которую тот неосторожно повесил на плечо, вместо того чтобы спрятать. А куда спрячешь – велосипед, он существо просвечивающееся…

   Женушка дернула камеру так, что Юрику пришлось обе ноги поставить на землю, чтобы велосипед не покатился назад.

   – Не тяни, Лерчик! Я же вместе с велосипедом сейчас грохнусь! Фары побью, раму покривлю... Зачем тебе это? Ну вот, руку поцарапала о флажок.

   Лера немного ослабила хватку: велосипед – это святое.

   Юрик стал преданным фанатом велосипеда после поездки в Амстердам еще в двухтысячном, когда группу журналистов пригласили на конференцию в Голландию. Вернувшись домой, он приобрел велосипед и прицепил на руль подаренный сувенир – миниатюрный металлический флаг Нидерландов. Собственно, конференция проходила в Гааге, при Международном суде ООН.

   На семинарах, проведенных специально для русских и украинских журналистов (тогда они еще были вместе), рассказывали, как в одном государстве могут сосуществовать газеты и новостные каналы, выражающие абсолютно противоположные мнения. Как же Юрику тогда хотелось, чтобы так же легко можно было выражать свое мнение у них на Украине – и чтобы эта свобода была не кажущаяся, а настоящая!

   Как давно это было... Как много жизней пришлось отдать за эту свободу в 2014-м – а сколько придется отдать сейчас? Что-то не верилось Юрику, что обойдется только бомбардировкой военных объектов... В любом случае, он не упустит своего шанса.

   Лера как будто прочла его мысли и потянула камеру еще сильнее:

   – Ты куда собрался?

   – Да съезжу в Ирпень, в областной совет, поговорю с людьми: если орки сюда придут, нужно объединяться...

– Бомбят, ты не видишь, бомбят!

   – Ирпень – не военный объект. И на велосипедиста никто боеприпасы тратить не станет.

   – Юрий Мережковский! – Лера перешла на официальный тон. – Вы знаете, что камера – это отягчающее обстоятельство при поимке: обвинят в шпионаже! Уж лучше ехать на машине с логотипом газеты, с которой ты работаешь.

   – Не уверен... А по поводу камеры ты, Лерочка, как всегда, права.

   Юрик снял с плеча фотоаппарат и отдал жене. Действительно, чего спорить: его последней марки айфон, с приятной тяжестью у сердца во внутреннем кармане куртки, тоже дает очень приличное разрешение. Но этого он своей Мерилин Монро говорить не стал.

   Лера обернулась на всполох взрыва на горизонте, и Юрик, как всегда, залюбовался ее профилем с локонами, выбивающимися из-под «дежурной» шапки-ушанки, которую она надевала только в самый мороз – прогулять Цезаря и Мухтара. Страшно было оставлять их всех даже на пару часов. «По дороге позвоню соседу, – решил он, – если что, присмотрит.»

   Юрик покатил по улице, не сомневаясь, что Лерка смотрит ему вслед, но на первом же перекрестке повернул за угол и вернулся по другой улице, чтобы попасть на шоссе в направлении, противоположном Ирпени, – на Гостомель…

 

СОБАКИ

   Время тянулось медленно. Просто так ждать у Леры не было сил. Новости сводили с ума, но оторваться от телевизора было невозможно. Нужно что-то делать – но что? Сбегать купить еще продуктов? Кладовая и так забита: Юрик, как и все журналисты – более осведомленные и информированные, чем остальное население, – знал, что война будет. Не верил до последней минуты, но знал и подготовился соответственно. Так что продуктов у них хватит на год блокады или на месяц бегства… Чем же себя занять – может, убраться? Пропылесосить? Вот уж бесполезное занятие – вдруг бомба? Даже если рядом разорвется – стекла полетят, стены порушатся… Вот пылищи-то будет!

   Лера слонялась по комнатам, преследуемая картинами разрушенных зданий в Луганске, – неужели с этим домом случится то же самое? Собакам передалось ее волнение: они не лежали, как обычно, на подстилке, наблюдая за ее перемещениями, а бродили из угла в угол вслед за Лерой.

   Собаки! Точно – вот кем нужно заняться! Они с Юриком в этом сумасшествии ожидания войны совсем их запустили… Срочно искупать – вдруг не будет воды! – и когти обрезать, чтобы не царапались, если придется в случае бомбежки всем вместе лезть под кровать. У стены стояла старая, их первая двухспалка из натурального дерева, сделанная на заказ, – раритет и ностальгия...

   Для Леры, не имевшей своих детей, собаки стали словно детьми Юрика, а она – как бы их приемной мамой. Хотя Лере – врачу не только по образованию, но и по зову сердца, – люди были намного ближе, и в волнениях и заботах о пациентах она, видимо, исчерпала внутренний запас привязанности к живым существам как таковым. Но Юрик обожал собак, поэтому любовь к мужу она перенесла и на его питомцев. Сейчас Лера была благодарна им хотя бы за то, что они ненадолго отвлекали ее от бесконечной череды мрачных новостей. 

   ...Лера заканчивала расчесывать поскуливающего Мухтара. Цезарь, менее чувствительный к гигиеническим процедурам, поедал свой законный дополнительный паек, заработанный мужественным, без единого писка, купанием. Раздался звонок. Юрик?! Лера кинулась к мобильному телефону, который положила на кровать, чтобы не забрызгать, и чуть не поскользнулась на кафельном полу, где страдающий Мухтар, бесконечно отряхиваясь от ненавистной воды, оставил лужу. «Еще не хватало упасть и что-нибудь сломать!» – чертыхнулась про себя Лера и схватила телефон. 

   Звонила Ксюша:

   – Нужны бинты, спирт, йод, антибиотики и снова спирт! Мы уже выехали в Гостомель, нас чудом выпустили из аэропорта, да – там русские... Одни пропустили, а другие обстреляли – чудом проскочили, водителю по косой пуля щеку зацепила. В основном все легкораненые; я наложила две шины – шкафчик тут на доски разобрали. Но один наш десантник с пулей в животе, у второго ранение в грудь: пуля внутри застряла. Я знаю, что вы анестезиолог – но всё равно больше хирург, чем я! Я позвоню по Вотсапу – сможете мне показать, где резать? Тут еще пара гражданских есть, очень тяжелых... И русских два... тоже плохих. А один умер... Володя мой сейчас сюда едет, он к вам заскочит – сможете собрать, что есть? Бинты и спирт – это главное! Может, простыни есть – тоже пойдут. Мы тут у местных собираем и телефон аптекарши нашли – обещала приехать открыть. Нет, поселок не бомбят – это же не стратегический объект!

 

РЕНАТА

   Ренате не верилось, что это происходит с ней. С ней? С самым предусмотрительным, организованным и хладнокровным человеком на свете? Да, был Луганск. Да, это они пятьдесят дней сидели в квартире под обстрелами, а по ночам развозили продукты и воду друзьям и своим работникам – тем, кому повезло меньше, как говорят в Америке. Но потом ведь была та же Америка, и Испания, и Германия, и Израиль – где только они не побывали, современные люди в современном мире... А сейчас, в Киеве, когда она уже третью неделю после родов не может прийти в себя, рядом с ней поставили кроватку с малышом: услышишь сирену – хватай и беги в подвал. Хватай и беги – легко сказать!

   Рената, еле передвигая ноги, спускается по узким бетонным ступенькам с ребенком на руках, а за ней две медсестры несут подставку для зонда: Максик недоношенный, крошечный комок, сам есть не может, всё через зонд. И капельницу ставят... Сирена! Опять сирена! Взрывы слышны очень близко... 

   В подвале Рената, в пальто поверх больничного халата, сидит на шатком стуле с Максиком на руках – у него иголка в вене, медсестра подсоединяет инфузию.

   Другая роженица в шубе сидит прямо на полу, подложив под себя целлофановый пакет, и кормит крошку, завернутую в розовое одеяло – девочка... Холод такой, что зуб на зуб не попадает... Врач помогает спуститься новородившей – у той на ноге подсыхает красный ручеек... Рената вообще две недели после родов встать не могла. Следом по лестнице два мужика – завхоз Ромочка и парень из теробороны – волокут железную кровать. Парень увидел пятно крови на ступеньке, побелел и прислонился к перилам. Завхоз засмеялся:

   – О, ты здесь еще не такое увидишь. Думаешь, тебя мамка по-другому рожала? Мы все так в этот мир приходим – с кровью...

   «И уходим тоже», – подумала Рената, а вслух пошутила:

   – Его аист, наверное, принес: смотри, какой белый…

   Она-то уже имела опыт бомбежек и сирен еще в Луганске и знала точно: лучшее лекарство от страха – это шутка. Невозможно поверить, но они, наверное, никогда так много с мужем не смеялись, как в тот проклятый 2014 год…

   Опять сирена! И звуки разрывов – где-то недалеко. В Киеве хоть сирены есть, а вот в Ирпени, например, где Женька с дочкой, или в Ворзеле, где ребята живут – там могут не успеть даже в подвал спуститься... Пока что бомбят аэродром, но Рената уверена, что это только начало. Позвонила Лера – о собаках своих беспокоится... У Ренаты тут младенец недоношенный на руках, а она о собаках...

   А Женька, та вообще с ума сошла: кричит в трубку как резаная: Павлика, Павлика забери! Их сказали срочно забрать – всех домой срочно! – в кадетском нет, что ли, транспорта вывезти детей? А как Рената Павлика заберет, если она к этой стойке с инфузией и Максиком привязана? И сама еле ходит, первородка старородящая – это ей так в больничном файле написали и еще на браслет прихлопнули наклейку.

   И Леня – Леонид, то бишь, – в Молдавии. Как она шестого февраля родила, так он назавтра и уехал: срочный заказ. Директор роддома ему лично клялась Максика выходить и сдать в руки с весом в три килограмма. Он ведь им тоже резиновые трубочки поставлял, не только в танковую промышленность... Вот он звонит уже двадцатый раз сегодня, хочет приехать, а Рената ему двадцатый раз говорит: не надо приезжать, потом не выедешь, указ президента – мужчин не выпускают за границу.

 

ПАВЛО

   Павло решил передохнуть и не отвечать на телефон, но тетя Женя начала слать сообщения: Павлик то, Павлик сё... Во-первых, он уже давно не Павлик, сколько раз просил! Во-вторых, он и сам может разобраться, что к чему. В-третьих, он не ссыкун, как его дружки, – от одной сирены в штаны наделали... Он-то слышал, как бомбы и мины летят, и видел, как самолеты многоэтажки расстреливали в Луганске. Его собственный, например. И видел, как дом распадался на куски, как люди падали, – его мама, наконец. Павлик, конечно, в глубине души верил, что она найдется когда-нибудь, но в этом он и сам себе не признавался...

   А вот СМС от Ренаты. Она, оказывается, до сих пор в роддоме: у малыша не получается молоко сосать. Ну почему он все новости узнает последним?

   Давно прошли времена, когда Павлик не любил Ренату и чурался ее, и даже тетей не называл, но так и привык: Рената, Рената... Даже стыдно вспоминать, как кричал, вцепившись в ногу тети Жени, когда понял, что Рената и Леонид Маркович хотят его усыновить. Рената тогда пришла к тете Жене в черном костюме, точно как директор школы, и всё время поглядывала на него из-за огромных, как у черепахи Тортиллы, очков, и у Павлика всё внутри дрожало от страха. А Леонид Маркович пытался сунуть Павлику конфету «Гулливер» – такую, как приносил папа еще до того, как попал в луганские подвалы... Где Леонид Маркович взял эту луганскую конфету в Киеве, понять было невозможно; только потом Павлик узнал, что бывал Леонид Маркович в Луганске часто: ведь там остался его завод, который делал всякие разноцветные трубочки – с ними Павлик любил играть. Такие же разноцветные трубочки Рената и Леонид Маркович возили в Израиль и даже Павлика с собой один раз взяли.

   Именно в Израиле Павлик, который к тому времени уже не разрешал называть себя никак, кроме как Павло, – именно там, в Израиле, он решил, что пойдет в кадетский корпус, а потом в военную академию и будет защищать Украину.

   Племянницы Ренаты, близнецы Майя и Дана, пришли на выходные после тиронута^[2] важные, в форме с беретами, похожие, как две капли воды, и у каждой наперевес автомат. Павлик, то бишь Павло, от зависти чуть не задохнулся. А потом Леонид Маркович с Ренатой позвали его в комнату для серьезного разговора и сказали, что у Ренаты будет ребенок, хоть она уже не такая молодая, что в Израиле им с этим помогли и что это стоило много денег, но это не главное, а главное, что будет сын. И сын этот будет Павлику как брат, и что все оставшиеся деньги и квартиру, и завод разноцветных трубочек они разделят между Павликом и этим новым ребенком, потому что тетя Женя, хоть и официальный опекун, но у нее ничего нет после того, как ее кафе в Луганске разбомбили.

   И вот тогда-то Павло дал себе слово защищать и Украину, и этого пацана, своего будущего брата, ну и тетю Женю заодно, у которой никого нет, кроме него, Кристины и сына Артема где-то в Якутии, которого он видел всего-то пару раз.

   И вот он – кадет, практически, можно считать, военный, но никто не собирается давать ему в руки автомат. А в это время проклятые «рашисты» бомбят и Ренату, и киевский роддом, полный малышей, и тетю Милану с дядей Сашей, который воюет на луганской границе, и военный аэродром в Гостомеле – это же рядом с Ирпенью, где тетя Женя с Кристиной, и с Ворзелем, где тетя Лера.

   Все они – его семья, и кому же он может помочь прежде всего? Конечно, Ренате: роддом недалеко, всего минут десять на такси.

   – Еду к Ренате, – написал Павло тете Жене и достал из кошелька купюры – неприкосновенный запас, которым его обеспечил заботливый Леонид Маркович.

   Но уехать не удалось. Командир практически схватил Павлика за руку и втащил обратно в здание.

   – Да, сказали разъезжаться домой, но с родителями, с родителями! Ты хочешь меня под суд подвести? Как я отпущу тебя одного, да еще если бомбят! Какое такси – весь центр закрыт! Говорят, обнаружили диверсантов! И десантники русские высадились... Сейчас я тебя отпущу, как же! Вот Саша Зайченко, на год младше тебя – его родители сейчас забирают домой в Ирпень. У тебя же там вроде тетя?

   – И в Ирпени, и рядом – в Ворзеле…

   – Вот и отлично, – командир посмотрел на телефон, – они уже подъехали: пошли, передам из рук в руки... Ирпень, конечно, недалеко от аэропорта, но думаю, туда бомбежки не дойдут, не военный объект...

 

КИЕВ

   С шести лет Павло уже привык, что планы могут поменяться молниеносно и что от него это никак не зависит. Именно поэтому он станет идеальным военным, способным адаптироваться к любым обстоятельствам... Даже если они будут не в его пользу...

   На заднем сидении «Тойоты», тесном от кадетских пожиток, Павло, будучи невольным свидетелем семейного раздора родителей Зайченко, недоумевал: зачем спорить о том, что уже случилось? Видимо, негативная динамика семейных отношений прошла мимо него, так как в шесть лет Павлик стал сиротой. А все его тети Леры и Ренаты никогда не попрекали мужей – и тем более обстоятельства... Наверное, потому, что все были из Луганска, все нахлебались войны и видели такое, что этим необстрелянным киевлянам и не снилось.

   – Зачем мы ее оставили? – нервно вопрошала мама Зайченко, молодая женщина со старомодным именем Жанна.

   – Затем, что четырехлетнего ребенка не берут под бомбы, – резонно отвечал Зайченко-папа.

   – А если, пока мы вернемся, бомбы начнут падать в Ирпени?

   – Во-первых, это не военный объект; во-вторых, мы дали маме инструкцию: если что, спускаться в подвал; как ты помнишь, я туда деревянную кровать перетащил.

   – Если бы мы забрали Майечку, могли бы сразу поехать к моей тетке в Полтаву. Там точно бомбить не будут.

   – А маму и собак куда прикажешь девать?

   – Вот их как раз в подвал, – не сдавалась Жанна.

   – Ну хорошо – мама моя, но собаки – твои!

   – Ладно, – при упоминании о собаках Жанна смирилась, – спорить смысла нет, мы уже возвращаемся.

   Она нашла в телефоне фотографии собак, двух здоровых мастифов, и Майечки в разных платьицах и передала назад Павлику посмотреть. Сашка Зайченко безмятежно спал, запрокинув голову назад, а Павло листал чужие фотки, хвалил и считал минуты до того, когда это неприятное путешествие закончится. Огорчало, что вместо обычного часа они добирались уже три с половиной – их машину то и дело разворачивали: где дороги перекрыты, где приличный кусок шоссе разворотило бомбой – зрелище, как в фильмах про Апокалип-сис, где-то – прорыв русских войск.

   Наконец-то подъехали к Ирпени, и тут Павло заволновался, как волновался каждый раз, когда ехал к тете Жене, потому что там была Кристина. «Бабочки в животе» – выражение, конечно, для девчонок, из диснеевской сказки, но честно говоря, когда Павло видел Кристину, у него в животе трепетали бабочки. Ну и что, что ей девятнадцать, а ему еще пятнадцати нет? Во-первых, скоро будет, а во-вторых, это не так важно в наше время. Тем более в кадетской форме он выглядит намного старше, года на полтора минимум...

 

ВОРЗЕЛЬ

   Неожиданный звонок Ксюши привел Леру в чувство. Она сама поедет в Гостомель, она – врач. Если будет возможность, Юрочка потом за ней приедет. Он, конечно, ее с ума сводит, когда не отвечает на сообщения, но это с ним случается... Особенно, когда он фотографирует. Слава богу, камеру не взял, но наверняка не преминет воспользоваться айфоном.

   Пришло сообщение от Ксюши: Володя будет через двадцать минут. Лера понеслась собирать перевязочные материалы, простыни, да и кухонные белые полотенца из хлопка могут пригодиться. Йод, зеленка и бутылка абсента «Ван Гог», которую Юрочка привез из заграничной поездки. Пить его невозможно: семьдесят градусов – практически спирт, а для дезинфекции пойдет. Бутылку водки тоже не мешает прихватить: ничего, что начатая...

   Стоп! Лера вдруг сообразила, что собак нельзя оставить. Если бомбить начнут, они точно запаникуют. Это они только выглядят устрашающе, а на самом деле пугливые, как дети. У соседа Шурика была собака той же породы – кане-корсо. Они даже тренировали их иногда вместе. Лера отправила сообщение Володе, чтобы ждал, сама подхватила миски, мешок с кормом, собак на поводках и понеслась к соседу огородами. Шурик, когда Лера вручила ему двух собак в придачу к своей, не очень-то обрадовался:

   – Я тут в тероборону, наверное, пойду: не нравится мне, что у нас творится... Куда я с тремя собаками? Жена с дочками к матери в Полтаву уехали.

   – Да я ненадолго! Там, в Гостомеле, раненые украинские десантники!

   – Ладно, если что, я их всех к куме в Бучу отвезу – у нее там питомник, вы же там своих брали? Название еще итальянское…

   – Нет, мы своих в Ирпени брали, да неважно. Пришли, если что, адрес и телефон. Я думаю, Юрик скоро приедет, заберет: я ему сообщение оставила...

   Уходя, Лера оглянулись. Цезарь и Мухтар стояли, опустив хвосты, и казалось, что на мордах у них такая тоска, как будто они расставались навсегда.

   – Я скоро вернусь, – успокоила собак Лера, – всё будет хорошо.

   Первое, что услышала Лера, когда открыла дверь микроавтобуса – это звуки взрывов. Вздрогнув, она сообразила, что звуки раздаются из Володиного телефона. Володя повернул к ней растерянное лицо:

   – Смотрите, Лера Васильевна, Ксюша послала: уже не аэропорт, прямо Гостомель начали обстреливать! Там же люди – женщины, дети...

   Лера поставила сумки с медикаментами за сиденье, села рядом с Володей и похлопала его по плечу:

   – Поехали скорей: там раненые, Ксюша одна не справится. Может быть, сможем быстрее эвакуировать...

   – Откуда, Лера Васильевна, вы такая смелая – неужели не страшно?

   – За одного битого двух небитых дают, Володечка. Мы, луганские, стреляные воробьи...

   Володя несся по трассе с непозволительной скоростью. Навстречу ехали машины, забитые вещами и людьми, но не так много, как следовало ожидать. Видимо, люди до сих пор надеялись, что всё обойдется. Проехали Бучу – дороги пустые, в обычно людном парке – ни души, разрывы со стороны аэропорта всё ближе и ближе. Впереди, у поворота в Гостомель, стоял блокпост с вооруженными людьми.

   – Тормози, тормози! – вдруг воскликнула Лера и заставила Володю остановиться.

   – Лера Васильевна, здесь нельзя! Нас уже увидели: или разворачиваемся и тикаем, или едем к ним, желательно с белым флагом – доставайте свои простыни.

   Лера открыла дверцу машины и выскочила на обочину. У фонарного столба стоял велосипед. Что-то блеснуло на руле в лучах скупого февральского солнца, и Лера уже знала, что это не зеркало. На негнущихся ногах она приблизилась к велосипеду. На руле был треугольный флажок Нидерландов, о который она сегодня утром поцарапала руку.

 

АРТЕМ

   Скоро слово сказывается, да не скоро дело делается... Прямых полетов в Украину нет уже давно, со времен АТО, а сегодня еще и Борисполь разбомбили – придется добираться через Польшу, а оттуда поездом. Лететь в Минск было бы, конечно, легче, но на чем оттуда доехать до Киева – верхом на русских танках?

   Как Артем ни бился, купить онлайн билет из Москвы в Краков или Варшаву не получилось. Во-первых, в Тикси барахлил интернет, во-вторых, на какое-то время обрушился сайт польских авиалиний, в-третьих, у него просто не было времени. Тут хоть бы в Москву добраться... Семен Владимирович не разрешил оставлять станцию на выходные, а сам мог сменить Артема только в понедельник.

   – Я не виноват, что Путин решил начать в войну с Украиной в четверг! – кричал в трубку Артем. – Я не виноват, что его самолеты бомбят в семи километрах от Ирпени! Я должен вывезти маму и сестру! У них даже машины нет!

   – Успокойся, Артем, – голос у Семена Владимировича стал бархатным и вкрадчивым: таким голосом он обычно говорил с министром природных ресурсов и экологии РФ, – это очень точечная военная операция. Никто не будет бомбить мирных жителей, разве что сами украинские нацисты. Это операция по спасению, а не по уничтожению.

   Артем задохнулся от возмущения, но сосчитал до десяти и попытался тоже придать голосу бархатистости, но с определенным процентом жесткости.

   – Семен Владимирович, вы же знаете, что я из Луганска: я точно знаю, о каком спасении мы с вами говорим. Это война, и я еду вызволять своих близких.

   – Артем Александрович, – руководитель НИИ перешел на официальный тон. – Вы вправе принимать решения, касающиеся вашей семьи, так как мы живем в демократической стране. Мы же вправе принимать решения по поводу вашей карьеры. Но я не думаю, что ваши действия совместимы с научными целями нашего института...

   – Карьера? – Артем не мог найти слов.

   Восемь лет – учеба в университете, аспирантура, работа над докторской, – всё это пойдет насмарку. Научная работа в определенных областях исследований, таких, как сейсмология, иногда держится всего на нескольких людях, и если тебе, не дай бог, доведется испортить с ними отношения – забудь о науке...

   Для сейсмологического отделения Российской Академии наук Якутия была уникальной территорией. Незаселенная, до пятисот землетрясений в год – почти все шесть баллов или выше, несколько научных станций – в Тикси на севере, в Якутске в центре, в Усть-Нере на востоке, в Чулмане на юге. Золотая жила для сейсмолога... Недаром же Артем просидел здесь, на краю земли, столько лет, домой почти не ездил...

   Артем быстро собрал рюкзак, на всякий случай обесточил станцию. Хорошо иметь друзей. Он всегда привозил вертолетчикам какую-нибудь диковинную бутылку виски из Москвы. Друзья-пилоты были частыми гостями на станции – не коротать же одному долгие полярные вечера. А вот теперь никто, кроме них, не поможет: как он еще доберется до Якутска, на собаках? Стоило только позвонить – и они тут как тут. Услышав шум пропеллера, Артём запер дверь станции и, пригнувшись и прикрывая лицо перчаткой, побежал к вертолетной площадке. Да, в феврале тут, на севере Якутии, прогулочным шагом не пойдешь. Николаеву он позвонит уже из вертолета...

   Николаев, замечательный якутский товарищ, партнер по охоте и капитан команды по биатлону, присмотрит три дня за станцией, ключи у него есть – да кому она нужна, в принципе, там и компьютера-то нормального нет... Разве что медведь забредет, так Артем даже консервы в холодильник сложил.

   Да! Еще Галочке нужно сказать – ведь не простит потом, что не попрощался. Артем посмотрел на часы – она еще успеет в аэропорт приехать, если он сейчас ей такси вызовет.

   Аэропорт порадовал новой инсталляцией – коричневые полотна на фоне синего витража, видимо, изображающие Ленские столбы, стильными кафе с забавными названиями «Полчаса до рейса» и «Чемоданное настроение» и минималистичным дизайном: изящные стулья из пластика и люстры в виде пропеллеров, вращающиеся в разные стороны. Что значит близость к Москве! Это не игра слов: столица поставляет Якутску художников, дизайнеров, актеров и даже парикмахеров. Шесть часов прямого полета – и вперед, покоряй новый мир! Артёма ни в Луганске, ни в Киеве так стильно не стригли, как здесь, в самом холодном городе мира – и надо же, Галочка оказалась этим самым парикмахером.

   ...Галочка добралась до аэропорта почти одновременно с Артемом, бросилась на шею со счастливой улыбкой – не ожидала так скоро увидеться: до конца экспедиции по расписанию еще три месяца. В оленьих унтах и песцовой шубке она, казалось, спрыгнула с новогодней открытки. Якутского в ней было всего четверть: мать – сахалярка, а сахалярки часто такие красавицы, что могли бы дать фору любой топ-модели из Гонконга.

   Галочка, конечно, расстроилась, что Артем улетает; по ее мнению, смысла в том никакого не было – ничего с его мамой и сестрой не случится. Когда она, как под копирку, повторила слова его начальника про спецоперацию, Артем даже не сообразил, что ответить. Он вдруг понял, что они с Галочкой говорили о чем угодно – о новых веяниях в digital art, о фильмах на последнем Каннском фестивале и даже о книгах Пелевина – только не о политике, как брезгливо выговаривала она это слово, смешно морща при этом носик.

   Галочка закончила Московский художественно-педагогический колледж технологий и дизайна (всегда с гордостью выговаривала это название целиком) по специальности «парикмахерское искусство», выиграла два международных конкурса, потом вернулась в родной Якутск, чтобы открыть собственный салон, – благо папа, заместитель мэра города, помог с помещением и, наверное, с деньгами.

   Артем почувствовал, что не в состоянии ничего объяснять и доказывать, говорить Галочке о том, что российские самолеты рано утром начали бомбить одновременно Киев, Одессу и Харьков, – и соврал, что уже начинается посадка на рейс; выдержал жаркие объятия, щекотавший лицо мех шубы и долгий прощальный поцелуй. В нем словно всё окаменело.

   На самом деле билет Артему удалось взять только на утренний рейс, и то лишь благодаря его брони от Якутского отделения Академии наук. Ну что ж, придется коротать ночь в аэропорту... Звонить отцу в Якутск даже не стал, боялся опять услышать бред о спасении великого отечества... Отпишется уже с Украины.

 

Часть 2. 25 февраля – 5 марта 2022 года

 

НАШЕСТВИЕ

   Сашка иногда задумывался – есть ли у него эго? То есть, по определению, эго есть у каждого, ну тогда такой вопрос: заниженное у него эго или нет? Да, он отказался от карьеры в Харькове, чтобы не оставлять Миланку, Дениса, отряд. Да и сейчас Сашку абсолютно не волнуют лычки, не интересует, назовут ли его героем, наградят ли за удачную операцию. Его волнует жизнь и благополучие его ребят... Некоторые из них даже старше его, ведь на пограничную службу срочники не идут – были бы знания, образование, опыт... Но неважно, старше они или моложе – он отвечает за них, только он. 

   Вот когда Сашка пожалел, что Денис не служит в его отряде. Черт с ней, с субординацией! В конце концов, они – контрактники... Он не прятал бы сына, но берег бы наравне с другими. Ему даже страшно подумать, что творится сейчас в Ахтырке, где Денис. Кто знает, какой уровень эго у его командиров?

   Наконец-то сообщение от сына: «Папа, ты как? Отходите, не ввязывайтесь, ждите подкрепления! Мы отрабатываем цели. Тероборона поддерживает». Сашка подсчитывал потери... Стало очевидно, что установка новоявленных завоевателей – стрелять на поражение, пленных не брать. И как-то подло они это делают, не по-людски. У того же Ивана, отца его крестника, который прикрывал остальных, орки забрали телефон, заставили разблокировать, добили лежачего, а потом нашли номер жены и позвонили, чтобы забрала труп. Поглумились над человеческим горем – сами же вроде солдаты... Да, его меловчанам сейчас очень тяжело. Особенно тем, кто был в группе с Иваном.

   Сашка приказал отступать к Беловодску и ждать подкрепления. А теперь вот сообщение от Миланки:

   – Сашок, позвони маме: Ромы больше нет...

   Ромки?! Ромки больше нет? 

   Роман, старший брат Сашки, служил в харьковском погранотряде. Жена у него из Ольшан. Да, такая вот у них пограничная семья – все Майоркины жили на границах Украины и ее же охраняли. Рома по долгу службы знал больше, чем Сашка, и предупреждал, звонил чуть ли не каждый день:

   – Скоро начнется, отправляй жену подальше, забери Дениса к себе, будь в полной боевой готовности!

   Только вчера не позвонил...

   Роман Майоркин со своими ребятами патрулировал в Купянске – пограничники помогали полиции поддерживать спокойствие в городе: враг близко. Внимание привлекла черная «акула»^[3] без номеров и с тонировкой: остановили на проверку. Роман как старший по званию подошел и попросил документы. Из машины крепкие ребята в балаклавах расстреляли Ромку в упор, одной автоматной очередью, в лицо. Остальные патрульные успели заскочить в свою машину и дать по газам, оставив на асфальте безжизненное тело...

   Почему они не открыли ответный огонь? Не были готовы к нападению? Еще не выработался рефлекс? Не ожидали, что так просто и нагло можно расстрелять человека?.. «И сколько же нужно времени, чтобы научиться стрелять первым? – спрашивал себя Сашка. – Стрелять в лицо врагу?» А сколько нужно, чтобы собрать все небольшие разрозненные подразделения в мощную силу? Меловские ушли в Старобельск, Троицкие – в Сватово, потом пришло указание из Лисичанска идти на Лиман, а оттуда все – на Днепр... А утром 25-го февраля колонной из Днепра – в Донецкую область, теперь уже готовые защищать Кременное и Рубежное. Ничего себе путешествие «вокруг света» за одну ночь – и опять вернулись в Донбасс!

   Что остается делать пограничнику, когда границы стерты полчищем врагов? Сашка и его товарищи стали разведкой – глазами и ушами ВСУ. Помогали умелая маскировка и секретные посты вдоль главных дорог. В хаосе первых дней войны самое важное – это информация: какая техника, в каком количестве, в каком направлении движется колонна? Жутко, когда идут артиллерийские дуэли. Весело, когда начинается бой и они сражаются плечом к плечу с ВСУ. Смешно, когда им ставят какую нибудь идиотскую разведывательную задачу типа встать там-то и там-то, подсчитать количество, записать номер танка – и тогда можно стрелять. Но война расставила все точки над «и» – сейчас не до обид и, опять же, не до эго.

   Сашке и всему луганскому отряду повезло, что они остались в живых в первые дни вторжения, когда даже Главный штаб не знал, что делать, и когда они еще не умели стрелять врагу в лицо...

 

ЛЮБОВЬ ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ

   От дома до зоомагазина в центре Ирпени было два квартала. Если пешком неторопливо – то двадцать минут, если бегом – пятнадцать. А Кристине с Павликом и десяти минут вполне достаточно. Слава богу, мобильники оповещают о тревоге минут за пятнадцать-двадцать до взрыва: ракеты летят издалека, иногда с Каспийского моря…

   Было страшно отпускать детей одних, и каждый раз Женьке приходилось свой страх пересиливать. На Кристине держалось всё живое население ирпеньского зоомагазина. Кристина работала там уже год, и ее походку и веселый голос знали все обитатели этого чудесного пространства. Тридцать аквариумов редких рыб, тридцать клеток тропических птиц, морские свинки, ласки, белки, диковинные ящерицы и много еще чего! В этот экзотический рай приезжали даже из Киева: ну где еще, скажите на милость, можно купить кузнечиков для любимой игуаны? О котятах и щенках и говорить нечего! Кстати, по инициативе Кристины в магазине появился «Уголок кормления и общения», где можно было угостить белочку или хорька купленным тут же кормом, потискать щенка или котенка. Продажи увеличились вдвое, а Кристина получила премию и купила новый китайский «Huawei». Теперь он ей очень пригодился, потому что приложение «Воздушная тревога» невозможно было поставить на ее старый кнопочный... 

   В зоомагазине был и подвал – Женька даже подумывала, не стоит ли им всем туда переехать, но потом решила, что не выдержит запаха зверья и разноголосого шума. И на корм для рыбок у нее аллергия. Но и в их довольно новой многоэтажке было не лучше – подвал не оборудован, и управдом предложил бегать по тревоге в недостроенный парковочный гараж с бетонированным подвалом. Там им выдали деревянные поддоны, на которых в магазинах перевозят товар, – и устраивайся как хочешь! Февральский холод пробирал до костей, сквозняки свистели вокруг, одеяла не спасали, для обогревателей не было электричества – этот февраль выдался поистине лютым^[4].

   Женька, конечно, видела, что назревает роман: Павлик не сводил глаз с Кристины и выполнял все ее прихоти. Война стерла разницу в возрасте – Павлик стал единственным мужчиной в семье. Они с Кри-стиной ухаживали за животными в магазине, будто за своими детьми.

   Скоро в Ирпени начались сильные обстрелы. Когда первая ракета попала в многоэтажку – все бегали смотреть на выгоревшую квартиру. Жильцы плакали над завернутыми в пластиковые мешки телами, которые выносили спасатели, и ужасались увечьям от осколков – тогда же у Женьки возникло предчувствие, что опять придется уезжать. В памяти всплыли картины ее разбомбленного кафе в Луган-ске: осколки зеркал в Розовом зале и воронка от попадания снаряда в Голубом... Счастье, что Павлик, которого занесло тогда в «Зарю» за клубничным мороженым, остался жив благодаря тому, что в темноте провалился в подвал.

   Женька закашлялась и потянулась за стаканом с водой. Третья подряд ночь в бетонном аду продуваемого ветрами и промороженного насквозь подвала парковки принесла удушающий кашель и температуру под сорок – сказался перенесенный на ногах ковид, подхваченный пару недель назад в Киеве, когда Женька ездила в роддом проведать Ренату. Пара недель сейчас казалась вечностью, а Киев дальше, чем Австралия.

   Когда же позвонила Лера, которую каким-то чертом занесло в Бучу, и сказала, что город заняли и больницу отдают под госпиталь для русских солдат и что около каждого двора стоят танки и бронетранспортеры, а людей выгоняют из собственных домов и недовольных расстреливают, Женька поняла: пора уезжать из Ирпени!

   Но Кристина и слышать не хотела о том, чтобы оставить животных – они от нее зависели.

   – Кристина – мы все зависим от тебя. Выбирай: или мы, или звери, – попыталась поставить ультиматум Женька. – Я не могу больше бегать в этот гараж – меня даже норковая шуба не греет!

   – Надо продать шубу и заказать такси, – засмеялась Кристина.

   – Да, без норковой шубы в Ирпени нынче не прожить, – не удержался Павлик.

   – Во-первых, зиму никто не отменял, – возразила Женька. – Начало марта еще не весна, так что шуба и нам пригодится. Во-вторых, в чате нашего дома пишут, что пустили эвакуационные поезда и намечается зеленый коридор через мост: договорились с русскими. Кристина, ты меня слышишь? Денег на такси у нас нет, в поезд нас с твоими зверями не возьмут... – Женька вглядывалась в телефон, пытаясь разобраться с расписанием. 

   – Подожди, подожди! Павлик, ты знаешь такого Александра Зайченко? Он наш, ирпенский.

   – Тетя Женя, ну откуда я могу знать Александра Зайченко, я же в Киеве последние три года учился!

   – Просто он тоже в кадетском – только на первом курсе.

   – Первый курс? Да мы с этими зеленками на одном квадратном километре рядом не стоим. А что?

   – Помните, вчера было попадание в центре и говорили, целая семья погибла? Вот тут объявление: «Выражаем глубокое соболезнование бывшей заведующей областной больницы Марии Семеновне Зайченко в гибели ее сына Владимира, невестки Жанны и внуков: студента первого курса киевского кадетского училища Александра Зайченко и Майи Зайченко, четырех лет, – от ракеты ‘рашистов’ вчера, пятого марта 2022 года. Панихида состоится в здании областной больницы, в подвале...»

   – Теперь я понял! Жанна и Саша Зайченко! Конечно, знаю! Они... – у Павлика перехватило горло, – они же меня везли из Киева. Жанна, его мама, еще повторяла: «Почему, ну почему мы ее не взяли?» Это она про девочку... – По щекам предательски потекли слезы, и Павлик покраснел от стыда: ну вот, расплакался перед Кристиной, как маленький. 

   Больше всего Павлику было жалко эту Майечку, которую он никогда не видел... Он заморгал и отвернулся, чтобы вытереть слезы рукавом, но Кристина подошла и крепко-крепко обняла Павлика. «Конечно, это просто жалость», – подумал он, но вырываться не стал: может, за эти пару секунд глаза подсохнут.

   «Ты веруй, но не ожидай» – эта фраза из какого-то шлягера всплывала в голове у Павлика. С тем, что Кристина упрямо называла его Павликом, он уже смирился. Не заходит им, его родным, украинское имя Павло – и не надо. Он всё равно так запишет себя в паспорте. И пусть песни в голове крутятся на русском – некоторые альбомы любимых певцов даже в интернете тяжело найти бесплатно. А теперь мы их судим не по песням, а по отношению к войне... И по языку... Оказалось, что с песнями на русском и на украинском «не всё так однозначно»... Но эту чушь пусть муссируют в блогах и в ТикТоке те, кто боится идти в военкомат... С войной у Павлика было всё однозначно: он-то готов в любую минуту, только бы вырасти поскорее, чтобы взяли. 

   С одной стороны, ему всего пятнадцать, а берут с восемнадцати. С другой стороны, не может же он желать, чтобы эта война длилась так долго. Вон на YouТube он вчера одного русского блогера слушал... Говорит, за три дня Киев возьмем и война закончится. Дудки ему – три дня прошло, а Киев стоит, и Сумы, где Денис в погранцах, и Северодонецк, где Милана и дядя Саша. И Ирпень они так просто не отдадут: Павлик видел вчера, как работяги бетонными блоками улицы перегораживали и как сварщики сваривали в противотанковые ежи порезанные куски металлических рельсов. Резали и тут же варили. Чтобы русские танки не прошли... И кстати, они с Кристиной по дороге в магазин пробежали мимо целой команды детей, женщин и подростков, которые солярку в бутылки разливали – коктейли Молотова готовили. Он еще тогда Кристине сказал: «Как закончим кормежку животных – вернемся им помогать». Где это видано – дети к обороне готовятся, а они с Кристиной в подвале будут отсиживаться?

   С войной всё понятно, а вот с любовью – нет. Кристина, сестричка, как она себя называла, конечно, не была ему родной, как и все его тети и дяди. Они все вместе практически усыновили Павлика, когда нашли его в развалинах кафе. Так что с вопросами родства у них с Кристиной всё в порядке – они не одной крови. С возрастом, конечно, посложнее, но война за пару дней расставила всё по местам. Во время войны старше тот, кто сильнее, выносливее, кто не боится ни снарядов, ни грязной работы, ни холода, ни голода, – это он, Павло, и есть. Ну, про голод – это он для красного словца сказал: голод ему выносить сложно. Хорошо, они с тетей Женей в первый же день войны, когда он из училища приехал, пошли и продуктов закупили на несколько тысяч гривен. Теперь мешки с гречкой, с картошкой, с рисом в коридоре лежат и под кроватями даже. И консервами полки в кладовке забиты. Пройти негде, но душу греет – с голода не умрем. Ну что он всё про еду да про войну – мужик и есть мужик! Что с любовью-то делать?

   Любил Павлик только однажды, в шесть лет, – ту самую Анечку, с которой они в подвале котят выращивали, когда Луганск бомбили. И вот он опять в подвале с девочкой – и влюблен в нее, и не может ни насмотреться, ни наговориться. 

   Не то что других девочек у него не было – в кадетское его Алиса провожала, печенья напекла по французскому рецепту – во рту таяло! И текстовала каждый день, и даже открытку с сердечком на Валентинов день прислала. Но это всё не то... Может быть, настоящая любовь случается только во время войны? Павлик не знает, жива ли Анечка, но он точно сделает всё, чтобы Кристина осталась жива.

 

МОСТЫ СОЖЖЕНЫ

   Женьке, конечно, не о чем было волноваться, кроме как за Артема. Сидел бы в своем Тикси, где одна только опасность – белые медведи, и то, если сгущенку случайно разольешь. Так нет – ему нужно было объехать полмира, чтобы оказаться на Украине в разгар войны! А теперь вообще непонятно – встретятся они или нет. Тем не менее намерение сына приехать подстегнуло Женьку на принятие радикальных решений.

   Было ясно, что если они останутся в Ирпени, Артем будет пробираться сюда. Этого точно допустить было нельзя. Судя по тому, как развивались события, доехать в Ирпень можно было только на русских танках, хотя и тем приходилось несладко: «коктейли Молотова» все-таки работали, и украинские ракетчики не дремали. Но гражданскому населению снаряды, мины, самолеты, – все несли смерть. В городке не было сирены – воздушная тревога передавалась по телефону. Электричество то и дело отключалось, зарядить телефон становилось проблемой. Женьке иногда мерещилось, что она вернулась в Луганск – дежавю. 

   Чего не было тогда в Луганске – так это такого холода. Отопление постоянно отключали, и было понятно, что скоро в доме станет так же холодно, как в убежище. Впрочем, ни там, ни здесь уже не было безопасно. Огромные авиационные бомбы оставляли на улицах такие кратеры, что сомнений не оставалось: если такая шарахнет в их недостроенную бетонную парковку, то результат будет тот же. 

   – Всё, мосты сожжены, – заявила Женька детям, – мы уезжаем.

   Кристина, наконец, сдалась, и даже Павлик, который явно праздновал каждую минуту их общих приключений, согласился с тем, что нужно уезжать. Они с Кристиной стали писать во все местные форумы, пытаясь найти кого-то, кто сможет кормить животных, – к тому же владелец зоомагазина пообещал неплохую сумму за охрану его экзотического товара. Когда он – человек очевидно не бедный, к тому же депутат городской Рады – ушел служить в тероборону, Кристина осталась в хозяйстве за главную, хотя раньше была просто продавщицей. Однако, несмотря на обещанное вознаграждение, желающих сменить ее не находилось.

   Дело осложнялось тем, что среди питомцев был ее собственный белый кролик Рабит, который от стресса начал лысеть. Кристина сказала, что без него она не сдвинется с места и что друзей в беде не бросают, и что «мы в ответе за тех, кого приручили» и так далее и тому подобное, – на что Женька ответила, что она лично «приручила» их – Кристину и Павлика, и что отвечает она только за них. 

   Женька, не откладывая в долгий ящик, отправила в чаты своего дома и улицы просьбу найти водителя «за очень приличную сумму». «Приличная сумма» в тысячу евро уже лежала под подушкой – в банк она, наученная горьким опытом Луганска, сбегала в первое же утро после вторжения. Это всё, что осталось от денег, вырученных от продажи маминого дома и покупки квартиры в Ирпене. Теперь эта последняя тысяча, может быть, спасет ее и детей – спасибо, мама... 

   Водитель нашелся удивительно быстро – правда, в Киеве, но готов был приехать и забрать их за семьсот евро, чему Женька несказанно обрадовалась:

   – Останется хоть на что поесть купить: мы ж свои мешки не потянем...

   Павлик с Кристиной огородами (в центре уже стояла русская боевая техника) побежали в местную церковь предложить продукты – при храме кормили беженцев из соседних деревень и оставшихся без крова ирпеньцев, которых становилось всё больше. 

   Настоятель храма отец Андрей сам приехал на машине, помог Павлику загрузить мешки и пообещал присматривать за животными в магазине – благо, там же были и запасы корма для братьев наших меньших...

   – Бог даст, людей не придется этим кормить, – горько пошутил священник. 

   – А что, консервы для собачек очень даже хорошо пахнут, – ответила Женька ему в тон.

   Отец Андрей взглянул на Женьку благосклонно. Женька только сейчас обратила внимание на его голубые глаза и окладистую русую бороду, которая манила своей мягкостью. Женька вспомнила, как София, знавшая всех и вся, сокрушалась, что жена батюшки несколько лет назад скончалась при родах. Проходив год в трауре, батюшка ищет матушку и даже просил Софию поспособствовать ему в поиске подруги. Женьке он показался очень симпатичным, но она была убежденной атеисткой...

   Появление священника напомнило, что София сидит в подвале дома в Гостомеле, и никак не может выехать. Чем же ей помочь? Туда сейчас ни за какие деньги никто не поедет!

   И тут отец Андрей обрадовал – вроде бы российские части, которые уже пару дней хозяйничали в Гостомеле, обещали дать гражданским «зеленый коридор» в Ирпень. 

   Что же будет, если Женька с детьми уже уедут – куда податься Софии? 

   «Пойдут к церковь», – решила Женька. В крайнем случае, она оставит отцу Андрею последние триста евро, чтобы София могла уехать хотя бы в Киев. Свой транспорт Женька отменить не могла – машина уже выехала.

 

ВЕЛОСИПЕД

   Военные на блокпосту при въезде в Гостомель оказались ребятами из теробороны и, Володя, будучи гостомельским, с некоторыми даже был знаком. С Ксюшей он познакомился в Буче – в травматологии, куда Володя угодил после аварии на грузовике. Ему долго чинили левую ногу и плечо, даже специального хирурга из Киева вызывали. Ксюша меняла Володе повязки и улыбалась на его прибаутки. Она потом говорила, что Володю так хорошо лечили из-за его легкого нрава – он и на операционном столе умудрялся шутить. 

   При выписке ему сказали – в армию не возьмут, рука так и осталась малоподвижной. Ну он тогда и не рвался. Он стал подрабатывать на такси, а с Ксюшей они очень скоро стали неразлучны. Сейчас Володино место – в ВСУ, чтобы этих «орков» не пропустить; а как выгонят – свадьбу с Ксюшей сыграют. В том, что выгонят, Володя не сомневался: в военкоматах, говорят, уже очереди стоят. Ничего, что рука больная, – это же левая. Вот он Ксюшу сейчас определит куда-нибудь в безопасное место – и в военкомат...

   В направлении аэропорта слышались взрывы, висела дымовая завеса. Над поселком кое-где виднелись сполохи огня. Володя покосился на Леру Васильевну, которая смотрела прямо перед собой невидящими глазами. Когда Володя сообразил, что тот велосипед у столба принадлежал ее мужу – военному журналисту, – шутить отпала охота. Ребята из теробороны ничего про ее мужа не знали и предположили, что он мог уехать с кем-то на машине и просто бросил велосипед, так многие сейчас делали. Они даже позвонили председателю поселкового совета, но тот тоже ничего определенного сказать не мог. 

   Чем дальше они ехали по поселку, тем безрадостнее вырисовывалась картина. Разрывы слышались ближе и ближе, в какой-то момент Лере показалось, что она потеряла слух; ее саму как будто окутало плотное облако дыма – и запах, удушливый запах, проникал даже через закрытые окна машины. Было понятно, что горел аэропорт, но Лере казалось, что это обугливалась ее душа. 

   Лера с маниакальным упорством безостановочно звонила и писала на Юрочкин телефон, хотя давно уже было понятно, что это не сработает.

   Они мчались по безлюдным улицам поселка, лишь два раза обогнали велосипедистов, нагруженных кульками из местного магазинчика. Навстречу попалось несколько машин, до предела набитых пассажирами и багажом – люди покидали свои дома. И это при том, что на улицах было небезопасно: уже пошли слухи, что несколько машин у Дома культуры расстреляли. На их машину смотрели с удивлением и опаской. Никогда нельзя знать, кто может приехать в прифронтовой теперь уже поселок.

   По дороге, когда и Ксюша перестала отвечать на звонки, Лера вообразила себе, что Юрочка, должно быть, там – в подвальной больнице у Ксюши: ему, наверное, стало плохо или он упал с велосипеда, или, не дай бог, осколком задело, и добрые люди снесли его в медпункт. Она сама так поверила в эту историю, что, отстранив вышедшую навстречу им Ксюшу, бегом спустилась по ступенькам в подвал и стала обходить пациентов, заглядывая каждому в лицо в надежде, что сейчас увидит своего Юрочку. Ксюша, не понимая, что происходит, бросилась было к ней, но Володя ее остановил.

   Через несколько минут Лера, как бы очнувшись от морока, вздохнула, достала медицинские перчатки и занялась осмотром раненых.

   Украинский солдат с ранением в живот не дожил до их приезда – Ксюша сказала, что бедняга ужасно мучился и на него ушли все обезболивающие, какие были в подвале. Русский с ранением в грудной клетке был не безнадежен, но ему требовалась срочная операция. Состояние остальных было получше, но без антибиотиков больше недели они, скорее всего, не протянут.

   – Эвакуация – вот самый правильный диагноз! Мы должны срочно всех перевезти в Бучанский госпиталь, – Лера пересчитала больных. – Нам нужно еще две машины.

   – Но бомбежки не прекращаются! Что если в нас попадут? Могут погибнуть все, – слабо возражала Ксюша.

   – Если мне дадут машину, я вывезу самых тяжелых, – решила Лера, – я же опытный водитель. А вы присмотрите за остальными.

   – Ну уж нет, – вмешался Володя, – едем все.

   – Ну что ж, – Лера не стала возражать, – начинаем искать транспорт. Бог не выдаст – свинья не съест. 

   Ксюша прыснула от смеха – она, конечно, не слышала этой пословицы и среагировала очень искренне. Лера посмотрела на девушку с завистью – вот ведь легкий она человек! Счастливчик этот Володя...

 

ЭВАКУАЦИЯ

   Трудно было поверить, что этот день когда-то закончится, но темнота наступила быстрее, чем ожидали. Уже был объявлен комендантский час, да и без того было понятно, что ночью ехать опасно. 

   – Едем завтра, – решила Лера, – сейчас всем спать, а я подежурю. 

   – Я, я! – Ксюша, как всегда, кинулась помогать.

   – Давай по очереди: я разбужу тебя в три ночи. Вам с Володей нужно отдохнуть. Наверх подниматься нельзя, так что уединиться не получится (при этих словах Ксюша залилась краской), но положить матрасы рядом мы вам позволим. 

   Лера, будучи оптимисткой, должна была признать, что им все-таки повезло: подвал просторный, не очень холодный, а главное, сухой – раны быстрее заживут. 

   Сказать, что ночь была тяжелой – не сказать ничего. Заснуть никому не удалось: бухало так, что даже бетонные стены содрогались, на головы сыпалась пыль и куски штукатурки. Ксюша и Кристина по очереди бегали наверх греть воду для промывания ран; одноразовые шприцы закончились быстро и пришлось кипятить антиквариат из стекла и металла, еще восьмидесятых годов, – из коллекции местной аптекарши. Только Володю уговорили прилечь на пару часов – ему с утра за руль.

   К утру стало ясно, что тяжелораненых подручными средствами спасти не удастся.

   – Что ж, – веско сказал Володя, – Лера Васильевна права. Грузим в мою машину самых тяжелых и везем в Бучанскую больницу. Ты, Ксюша, присмотришь за остальными. 

   Взгляд, который Ксюша обратила на Володю, заставил Леру отвести глаза... Это действительно мог быть их последний раз. 

   – Русского не берем, – Володя был непреклонен, – он только место зря займет.

   – Во-первых, мы выбираем больных по степени тяжести, во вторых, он будет нам прикрытием, если остановят... – Лера была старше и знала, как разговаривать с молодыми задиристыми ребятами. – И пойди сними гимнастерку с того русского, что вчера умер, – мы кого-нибудь оденем, так будет вернее.

   – С мертвого?! – у Володи округлились глаза.

   – Тут кто-то в армию собрался или я ошибаюсь? Ладно, сама сделаю – выводите тех, кто может ходить, и позовите соседей помочь перенести лежачих. Ксюша тут носилки успела смастерить – молодец! 

   Наконец все как-то были усажены и уложены в Володину «Шко-ду» – не самый фешенебельный микроавтобус, но вместительный и крепкий – самое то...

   Лера заняла место пассажира, Володя повернул ключ зажигания, поцеловал Ксюшу через окно, и она опять залилась краской. 

   – Секунду! Я забыла груз, гирю эту, чтобы ногу загипсованную оттягивало Валерику, – Лера уже знала всех по именам, – Володя, спустись в подвал, она там за дверью. Ксюша, проводи его, пожалуйста, а то он сам не найдет.

   – Ладно, – добродушно проворчал Володя, прикинув, что он еще раз сможет поцеловать Ксюшу на лестнице, – всё у вас, Лера Василь-евна, фантазии: то с мертвого снимай, то без гири никак, как будто в Буче гирю нельзя найти. Машину не выключайте, я сейчас... 

   Как только Володя и Ксюша скрылись за дверью, Лера перескочила на водительское место (откуда только прыть взялась!) и дала газу. В зеркало она увидела, как Володя с Ксюшей, выскочив из дома, побежали было вдогонку, но вскоре остановились, развели руками и пошли обратно, конечно, целуясь по дороге. Валерик в русской гимнастерке, так и не получив груз для своей загипсованной ноги, зааплодировал.

   После стартового рывка Лера сбавила скорость. Во-первых, если встретишь русских, лучше ехать медленно – быстрая езда их раздражает, могут обстрелять. Во-вторых, для пассажиров это безопаснее, а в-третьих, ей было совершенно необходимо проверить – на месте ли Юрочкин велосипед... 

 

ЯКУТСК – СТАМБУЛ

   Сойдя с самолета в Шереметьево, Артем понял, почему в Тикси не удалось взять билет из Москвы ни до Кракова, ни до Варшавы – да и ни в какой другой город в направлении украинской границы, ну разве что в Минск... Это были не технические неполадки и не проблемы с электронными платежами – это было решение европейских стран закрыть авиасообщение с Россией. 

   Внутренне поприветствовав проявление солидарности с Украи-ной, Артем безбожно кокетничал с девочкой в десятой по счету кассе «международных авиаворот» России. Разрез ее черных глаз напоминал Галочкин, хотя и не якутский – после восьми лет жизни в республике Саха отличить якутские глазки от любых других Артему не составляло труда. Кассирша оказалась родом из Улан-Удэ; она шепотом поделилась, что уже мобилизовали брата, что мама носила в военкомат хушуры, а теперь плачет, что завтра брата отправляют на Украину, а он и оружия в руках никогда не держал – помогал родителям в семейном ресторанчике.

   – Ну так быть ему в армии поваром! Скажи маме, пусть не плачет, – успокоил Артём, и бурятка благодарно подняла на него глазки китайской принцессы. Артём как можно короче изложил ей свою украинскую историю, пока очередь за его спиной не начала возмущаться, и получил заветный билет на послезавтра до Стамбула – откуда очень легко, как заверила его азиатская красавица, можно попасть в Краков, но место забронировать она не сможет.

   – И никуда не уезжайте из аэропорта: сейчас такая ситуация, что самолет может улететь раньше...

   Судя по всему, подобным же образом о потенциальных изменениях в расписании предупреждали всех пассажиров, так что в аэропорту скопились тысячи людей – с билетами и без, с надеждами и без них. Артем и здесь не растерялся. Он занял место у входа в комнату матери и ребенка: там была хоть какая-то ротация, и мамочки улыбались и освобождали ему место возле себя в благодарность за то, что он предлагал присмотреть за детьми, пока мамочка сбегает в уборную или за кефирчиком для малыша.

   В Стамбул удалось вылететь только 28-го февраля: рейс несколько раз откладывали. Ирпень уже обстреливали танки и бомбила авиация, причем мама и Кристина, судя по сообщениям, практически перестали реагировать на воздушную тревогу, что Артема сводило с ума. Хорошо хоть приехал Павлик, с которым он общался пару раз: когда приезжал на экологический конгресс в Киев и потом, когда они всей семьей – с мамой, Кристиной и Павликом – ездили в Ялту. Уже тогда он поразил Артема какой-то недетской серьезностью. А на последних фотографиях в кадетской форме Павлик выглядел почти взрослым. Пусть ему пятнадцать, но все-таки мужик…

   Ожидание превратилось в кошмар, часы превратились в дни, ситуация с вылетами в Польшу была так же безнадежна, как в Москве, только кассирши не говорили по-русски, и паспорт, который предъявлял Артем, был украинским: слава богу, он сообразил его продлить, когда приезжал на конгресс. Переполненный аэропорт Стамбула представился Артему Вавилоном, где два мощных потока – бегущие от войны и стремящиеся туда – встречались, сталкивались и рассыпались, как девятый вал, радужными брызгами: крики, мольбы и увещевания на разных языках; чемоданы, рюкзаки и котомки; детские слезы и тут же улыбки, объятия и рукопожатия... Билет удалось приобрести на третье марта, и опять всем, кто летел в Польшу, посоветовали не покидать аэропорт: рейс может вылететь раньше или появится дополнительный.

   Сделав несколько кругов по переполненному залу ожидания и заглянув в круглосуточный дьюти-фри, Артем прибился к группе израильтян. В основном это были волонтеры-медики, которые собирались развернуть станции медпомощи на украинско-польской границе. Они то обсуждали, как и когда им смогут доставить медицинское оборудование, лекарства и перевязочные материалы, то спорили о грядущих выборах в кнессет; смеялись и подкалывали друг друга. Эти молодые медики принадлежали к тому самому «полуторному поколению», которое выросло и выучилось уже в Израиле: несмотря на то, что большинство говорило на русском, они кричали, жестикулировали и вдохновенно спорили, как коренные израильтяне, на которых Артем насмотрелся в Иерусалиме, опять же на конгрессе по сейсмологии. 

   Рядом с медиками расположилась группа ребят его возраста и постарше – тоже израильтяне, но не такие горластые и на вид посерьезнее. Ими Артем заинтересовался еще больше: чего такие неразговорчивые – может, агенты «Моссада»?

   Конечно, не было в мире человека, который не уступил бы обаянию Артема. Уже через пятнадцать минут он выяснил, что его израильские попутчики – будущие бойцы украинского Интернационального легиона обороны. Один из них, Михаэль, оказался бывшим снайпером элитного подразделения израильской армии и собирался заниматься тем же самым в Армии Украины. Они тут же погрузились в оживленную дискуссию о преимуществах разных видов винтовок – Артем был хорошим стрелком и старался не пропускать ни возможности поохотиться, ни соревнований по биатлону. Михаэль оказался еще и земляком: в девять лет с родителями приехал в Израиль из Донецка, еще восемь лет ездил на каникулы к бабушке и дедушке в село в Донецкой области – пока прямым попаданием ракеты не разворотило их добротный дом со скрипучими полами из широких досок, бабушкиными вышивками на стенах и массивным камином, сложенным дедушкой – известным в округе печником. Бабушку убило падающей балкой, но лица не повредило, и соседи говорили, что в гробу она лежала красивая-прекрасивая, в украинском венке, который для нее сплели подружки. От дедушки осталась только кепка-бейсболка, привезенная Михаэлем из Америки, куда он ездил на соревнования по вольной борьбе: дедушка хоть и был евреем, но кипу носить отказывался. Михаэль, будучи наслышан о дедушкином троюродном брате на Брай-тон-Бич, звал дедушку поехать вместе на соревнования в Чикаго, а потом махнуть в Нью-Йорк, но тот отказался: «Потом всей семьей съездим». Так и не съездили...

   Артем после 2014-го в Луганске не был, но часто видел во сне абрикосовые деревья, усыпанные оранжевыми плодами, что росли вдоль улицы по дороге к дому, – а уж как ему этих абрикосов не хватало в Якутске, словами не передать! В разговорах и воспоминаниях время прошло незаметно; новый знакомый и вся шумная израильская компания улетели второго марта. На прощание Михаэль кинул Артему ссылку на сайт с условиями поступления в Интернациональный легион обороны Украины. 

   – Каждый должен делать то, что умеет лучше всего, – сказал Михаэль, обняв Артема, как близкого друга. – Одни лечат, – он кивнул в сторону медиков, – другие стреляют, – сделал движение рукой, как будто передернул затвор винтовки. 

   Артем в ответ тоже передернул воображаемый затвор, но по-своему – парни рассмеялись и снова обнялись...

   Ночи размышлений между отъездом израильтян и его собственным рейсом хватило Артему на то, чтобы понять, где его место в этой войне. «Каждый должен делать то, что он умеет лучше всего», – вспоминал он слова нового друга. 

   На следующий день почти в ту же минуту, когда объявили посадку на рейс, Артему пришел ответ из Интернационального легиона: в течение двух недель нужно было явиться на Яворовский полигон.

 

Часть 3. 6-15 марта 2022

 

СЕВЕРОДОНЕЦК

   О том, почему Сашка с Миланой осели в Северодонецке, можно было бы написать целую книгу. Они бежали из Луганска, где теперь царили сепаратисты, уничтожившие всё, что у них было. На месте абрикосовой аллеи возле дома – воронки от снарядов, на месте их квартиры – зияющая дыра...

   В принципе, у каждой семьи беженцев из Луганска или Донецка похожая, но своя история. Истории эти гораздо счастливее, когда у семьи где-нибудь, неважно где, есть жилье. Конечно, нормальная украинская (бывшая советская) живущая на зарплату семья не могла позволить себе вторую квартиру, но Миланкина тетя в Осетии надумала продать свою «однушку», с высоким потолком и с видом на Терек в центре Владикавказа! Ей стало так тоскливо и захотелось переехать к сестре в ее двухкомнатную, доставшуюся еще от советского государства. После смерти отца для Миланы это стало большой подмогой – страшно было оставлять маму одну. Родители прожили вместе много лет, но отец был намного старше – его час и пришел раньше... 

   Поскольку тетка была незамужней и бездетной, она подарила деньги за квартиру племяннице – и Майоркины смогли приобрести двухкомнатную в Северодонецке. Почему не в Луганске? Да очень просто: намного дешевле – теткиного подарка как раз хватило. Кроме того, планировалось, что после окончания университета, где Денис учился на факультете химической промышленности, он получит направление в Северодонецк, который был, можно сказать, флагманом химической промышленности Украины. 

   Когда-то Советская власть вбухала огромные деньги в индустриализацию республики и, в частности, Донбасса – и Северодонецк стал примером победы социализма и строительства новой нации «советский народ». Параллельно с цехами заводов возводились целые кварталы пятиэтажек, молодые специалисты из Харькова, Днепро-петровска и даже Киева ехали сюда «пачками» – строили новый город и новую жизнь. 

   Майоркиным тоже более или менее удалось построить новую жизнь в двухкомнатной квартире бывшей кооперативной пятиэтажки; правда, на пятом этаже... Денис доучился уже в Северодонецке, куда переехал университет, но потом объявил, что идет в пограничники.

   – Прежде чем развивать промышленность Украины, – рассудил сын, – страну нужно отвоевать. Я не прощу им Луганска. 

   Родители возражать не стали. Зарплаты у пограничников были выше, чем у начинающих инженеров, да и держать парня в структуре было совсем неплохо: кто знает, куда его занесет. История в Луганске показала, что Денис – парень импульсивный и сначала бросается в бой, а потом начинает соображать, чего это ему будет стоить... Поэтому, отучившись еще четыре года в пограничной академии в Хмельницком, Денис вышел лейтенантом и был назначен – ни больше ни меньше – командиром взвода в Сумской пограничный отряд. Сашка не стал вмешиваться, когда сын попросился не к нему в отряд. Он понял...

   Однако сейчас, в этом кошмаре первой недели, когда Сашка каждый час проверял, нет ли сообщения от Дениса, а Милана – от них обоих, когда каждое послание могло оказаться последним, Сашка еще раз убедился, что любимых и родных нужно держать около себя: что еще нам нужно в этой жизни?

   Милана же всегда знала, что это главное, – и теперь, когда некому было носить (как Сашке) или передавать с проводницами поезда (как Денису) ее осетинские пироги и хачапури, она впала в такое угнетенное состояние, что впору было пить таблетки от депрессии. 

   Лера так ей и сказала, когда подруги смогли созвониться и поговорить в перерыве между обстрелами.

   – Я не могу сейчас рецепт выписать: сходи в аптеку, там есть хотя бы агомелатин или амитриптилин в свободной продаже, они успокаивают.

   «Нет уж», – подумала Милана: сейчас, пойдет она в аптеку, как же! Чтобы прямо на улице завалило или осколком ранило? Противно будет, если тебя в луже крови найдут. Но ей и вправду стало настолько всё безразлично, что она перестала бегать в подвал по тревоге и питалась одними чипсами да крекерами, которые раньше никогда и в рот не брала. 

   Сашка в пылу боев ничего этого не знал. И так, наверное, и загинула бы его осетинская красавица от попадания снаряда или крылатой ракеты в дом, загинула бы в своей вовремя приобретенной двухкомнатной квартире в молодом, перспективном и еще недавно зеленом городе Северодонецке, который методично сносила с лица земли российская артиллерия, – если бы не сообщение от Дениса: «Мама, папа, всё в порядке, я в Днепропетровске: легкое ранение, жить буду...»

 

ЗЕЛЕНЫЙ КОРИДОР

   «Желающий спастись да спасется...» – Милана тысячу раз повторяла про себя эту фразу, неизвестно откуда пришедшую ей в голову. Может быть, она успеет, как говорится, на последний поезд... 

   Первый раз за эти дни Милана заглянула в чаты ее дома и улицы. Обещали «зеленый коридор»... Управдом, неутомимый голова дома, вывозил лежачих и семейных с детьми в центр на эвакуационные автобусы – казалось, в доме осталась только горстка жильцов. Но когда объявили «зеленый коридор» – тех, кто до сих пор не смог выехать, оказалось на удивление много. Чат был забит просьбами о лишнем месте в машине «хотя бы для детей!»

   В их доме жили в основном семьи врачей Центральной больницы, подвалы которой переоборудовали для приема раненых. Их было так много, что медперсонал работал практически круглосуточно, а члены их семей, можно сказать, жили в убежище; многие даже не поднимались в квартиры. Хорошо, что благодаря хозяйственному управдому там имелась проводка для розеток, чтобы включать электродрели или другие инструменты. Вот и пригодилось в тяжелую минуту – люди приспособили электрические обогреватели и плитки: так и жили. 

   В то утро, когда Милана узнала о ранении сына, в здание по соседству угодил снаряд. Их дом тоже тряхнуло, как при землетрясении: стекла задребезжали, кусок балконной решетки из дома напротив влетел в окно кухни, врезался в посудный шкафчик, и стеклянные формы для пирогов посыпались ливнем осколков на пол. Холодный мартовский ветер ворвался в квартиру, которую, на удивление, пока топили.

   Придя в себя, Милана осторожно выглянула в окно. Квартира в доме напротив была объята пламенем, дымились и квартиры этажом ниже; слышались крики людей, потом звуки пожарной сирены и «скорой» – и снова взрывы – теперь уже дом с магазином через дорогу, куда выходило окно спальни. 

   Милана посмотрела на часы: выезд эвакуационной колонны в десять утра, а сейчас уже восемь. Добежать бы до гаража в целости и сохранности! Да, и белую простыню на машину взять! Руку не забыть повязать белым полотенцем... Ключи от машины – вот они; придется брать Сашкин «бус», хотя она его ни разу не водила. «В 9 ч. жду у подъезда желающих уехать: есть 8-10 мест в бусе», – написала Милана в чат, взяла клетку с Мурзиком, «тревожный чемоданчик», а точнее, рюкзачок, и вышла, не оглянувшись на разрушенную кухню.

   Находясь в смертельной опасности, человек иногда чувствует и действует как бы на другой частоте, чем в обычной жизни, так что потом даже не может вспомнить, что с ним происходило. Колонна продвигалась медленно, в обход основных дорог, поэтому вместо обычных пяти часов по трассе поездка заняла почти двенадцать; Милана умирала от голода, потому что свои чипсы отдала детям в «бусе». Она помнила, что взрывы гремели очень близко, а потом и очень часто – так что начальник колонны несколько раз заставлял всех выходить из машин и прятаться в ближайшей лесополосе; некоторые ложились прямо на мерзлую землю, надеясь, что взрывы – случайные, и русские не обстреливали гражданскую колонну намеренно. Когда стихало, все возвращались в машины, и колонна двигалась дальше. Ехали с потушенными фарами, хотя первые мартовские дни – короткие, и темнело рано.

   Последние блокпосты перед Днепром оказались украинскими, военные были дружелюбны: угостили детей шоколадом и сгущенкой. Даже коту Мурзику повезло облизать ложку... Все немного расслабились. Пассажиры толпились вокруг полевой печки, грелись и курили, оставили солдатам все сигареты, табак и даже папиросную бумагу для сворачивания цигарок. Ветер пахнул первым весенним теплом и в наступившей после канонады тишине казалось, что мир вернулся на свое место...

   Перед тем как возвращаться в машину, одна пожилая женщина из соседнего буса отправилась выгулять собачку на снежку подальше от колонны и, должно быть, наступила на мину: страшный взрыв, вспышка пламени – те, кто еще не сели в машины, повалились на землю... Зацепило несколько машин, но кроме одной несчастной никто не пострадал. Взрыв, однако, был такой сильный, что собирать и хоронить было нечего. Дочь женщины, на вид совсем девочка, тихонько плакала: все снова вернулись в страшную реальность.

 

СОФИЯ

   Хорошо, что Женька не все продукты в церковь отдала: оставила пару кульков муки и консервы, чтобы сделать пирожки на дорогу. Пирожки-то они съели, а машина за ними так и не приехала ни пятого, ни шестого марта. Претензий к водителю никаких не было, потому что четвертого марта взорвали центральный Романовский мост. Он звонил с дороги, хотел проехать по Демидовскому, но и тот был подорван, по крайней мере, так говорили на блокпостах: доехать до моста и убедиться в том, что он действительно взорван, было нелепо.

   – Я попробую еще завтра через Стоянку, – услышала Женька, измученная ожиданием, постоянными взрывами, непрекращающимся холодом. Электричества в доме не было, и Павлик с Кристиной бегали заряжать телефоны в церковь. И когда священник успел предусмотрительно запастись генератором? К вожделенному источнику электричества выстраивалась очередь. Но другого выхода не было, и ребята терпеливо ждали. Потом бежали с телефоном к Женьке, и та снова звонила водителю. Он, и правда, старался – и литры бензина потратил, но доехать не мог...

   Наконец-то вечером этого бесконечного второго дня раздался звонок в дверь – Женька с Кристиной наперегонки понеслись открывать: неужели водитель? Почему же не было сообщения – опять телефон отключился? 

   Кристина добежала первая, за ней Женька – открыла дверь и ахнула: на пороге стояла София с маленькой Лизочкой на руках, сзади препирались два рыжих подростка – Вадик и Владик, похожие друг на друга как две капли воды, за ними прятался отощавший пес с поджатым хвостом и проплешинами на когда-то холеной шкуре.

   София похудела вдвое, выглядела постаревшей и измученной; она еле стояла на ногах. Бросившись было обнимать подругу, Женька застыла как вкопанная: некогда роскошные черные волосы Софии стали абсолютно седыми. 

   – Видишь, – едва слышно проговорила София, спустив Лизочку с рук, – что со мной случилось. Горе у нас – нет больше Витечки. 

   «Слава богу, хоть дети живы», – хотела сказать Женька, но язык не повернулся: ей ли, разведенной и одинокой, судить? 

   – Как вы добрались до нас? Везде стреляют! – Женька завела подругу в квартиру. Кристина подхватила на руки малышку, Павлик помог занести сумки и позвал пацанов к себе в комнату. Собака последовала за ними.

   – Мы с колонной, машин пятнадцать... Две первые обстреляли танки, уже здесь, в Ирпени. – София устало опустилась на стул.

   – Люди погибли? – Павлик не мог представить, что танки могли стрелять по гражданским.

   – Сгорели, – глухим голосом ответила София. 

   – Так... Завтра же выезжаем на эвакуационном поезде, – твердо сказала Женька. – Наш мэр, оказывается, пустил эвакуационные поезда в Киев. Если бы знали раньше – не стали бы ждать машину. В десять утра надо быть на вокзале. А сейчас – всем купаться (запах от приезжих шел невыносимый).

   На газу в больших кастрюлях грелась вода, которая еще чудом шла из крана, и женщины старались как можно быстрее помыть детей одного за другим – вдруг тревогу объявят... Сначала близнецов – они согласились, чтобы Павлик поливал их ковшиком, потом Лизочку, и уже совсем ночью при свечах Женька вскипятила еще три кастрюли воды и сделала Софии ванну. Та, лежа в мыльной пене с закрытыми глазами, говорила тихо, чтобы дети не услышали. Женька же была рада темноте и тому, что глаза подруги закрыты, – смотреть в них и не содрогаться от боли было невозможно... 

   София рассказала, как русский десант брал аэропорт: они шли по аэродрому с оружием наперевес, готовые уничтожить всё и вся живое.

   Витечка звонил как сумасшедший в диспетчерскую, чтобы выгоняли машины тушить пожар, но там не отвечали, – может, спустились в убежище? Тогда он взял свою «Ладу», чтобы проехать напрямик по летному полю – так быстрее, и машина ведь не военная, и сам он был в гражданском... Могли бы остановить, проверить – ведь на одном языке говорим. Ну почему нужно было из гранатомета?.. 

   – Ничего не осталось от моего Витечки... Совсем ничего... Даже пепел собрать не пустили... – Слезы Софии капали в остывшую уже воду. 

   Женька хотела сказать, что пора уже ополаскиваться, Кристина вон еще кастрюлю кипятка нагрела, остывает же... Нужно поспешать – вдруг воздушная тревога? Но говорить что-то в эту минуту было бы кощунством, и подруги молчали. 

   И тут, конечно, завыла сирена.

 

ДОРОГА ЖИЗНИ

   За ночь воздушную тревогу объявляли еще три раза. Женька все-таки загнала всех в убежище: еще не хватало прямо перед эвакуацией погибнуть в собственной квартире!

   В подвале недостроенной парковки было так же холодно, но соседи приспособили там что-то вроде печки и жгли те же самые поддоны, что им выдали вместо кроватей. Едкий запах алкидной смолы, которой были пропитаны доски, уносило сквозняком, но вместе с теплом. Только если лежать совсем рядом, можно было хоть как-то согреться. К счастью, поддонов было много – почти все жильцы уже эвакуировались, остались Женька с детьми, управдом и несколько семей с лежачими стариками.

   Управдом Николай свою семью отправил на Западную Украину, а сам, как капитан тонущего корабля, решил, что пока не вывезет из дома последних жильцов, – поста не покинет. От него Женька узнала, что ночью разбомбили железнодорожные пути, так что эвакуационных поездов больше не будет... 

   – Но, – продолжил Николай, – мэр организовал эвакуацию через реку возле Романовки. Мост частично разбит, однако там есть, где спуститься и перебраться по перекинутым мосткам. За рекой ждут эвакуационные автобусы и волонтеры помогают с переправой. Я достал «бус» и начинаю вывозить лежачих. Я видел, у тебя там пацаны крепкие – помогут? Вас всех тоже отвезем, само собой... 

   «Наконец-то ясно, что делать», – Женька не понимала, как всё это время она могла сидеть на одном месте и ждать – это же совсем не в ее характере! Оцепенение какое-то напало – наверное, из-за Луганска. Говорят, второй подвиг намного труднее совершить, чем первый.

   Сейчас, помогая эвакуировать семью со второго этажа – дедушку, который давно не ходил, и бабушку, которая передвигалась только с ходунками, – Женька чувствовала прилив энергии. Затем в микроавтобусе разместились еще два лежачих старика с седьмого этажа, их невестка (сын в теробороне), полуходячая бабушка, ее сестра, которая хорошо ходила, но плохо соображала, и Женькино семейство да София с детьми и собакой.

   По дороге подобрали ненормальную молодую мамашу с годовалым ребенком, которая катила коляску в сторону моста.

   – У меня муж в теробороне, ну как я могла уехать? А вдруг прибежит покушать?

   – Так как же ты ушла сейчас? – не выдержала Женька. 

   – Так квартиру разбомбило – вместо кухни дыра в стене. Хорошо, мы в подвал спустились, обычно не до этого: малыша то кормить, то купать.

   Женька переглянулась с Кристиной – та покрутила пальцем у виска.

   «Мы сами не лучше, – написала ей на телефон Женька, – полюбуйся на себя с кроликом...» Она сделала фотку и послала дочери. Крис-тина засмеялась: она действительно напоминала плохую иллюстрацию из книги «Алиса в стране чудес» с полулысым Рабитом в клетке. 

   Повернув на центральную улицу, они присоединились к колонне таких же «бусов» с белыми простынями на бортах и надписями «Дети», «Инвалиды», «Эвакуация». 

   Все-таки мэр города смог договориться с русскими, чтоб обеспечили зеленый коридор для выезда. «Повезло, – пришла в голову Женьке нелепая мысль, – повезло, что русские читают на русском: они уж точно не смогут сказать, что не поняли, что написано на бусах.»

   Но, как говорится: помяни черта, он и явится...

   – Пригнитесь! – закричал Николай. – Все пригнитесь! Танк! Еще один! Мы на прицеле...

   …Их «бус» задело по косой, сорвало дверцу – слава богу, их машина была в голове колонны. В последнем «бусе» зияла дыра, и Николай бросился вытаскивать раненых. Рядом с Женькой застонала София, сидевшая как раз у оторванной дверцы – что-то с ногой! – джинсы, разорванные на голени, начали набухать кровью – осколок попал? 

   – Мама, что с тобой? – закричали близнецы, а Павлик молча снял шарф и перетянул ей жгутом ногу.

   – Мы же первую медицинскую помощь проходили, – пожав плечами, ответил он на удивленный взгляд Женьки.

   Николай вернулся с тремя женщинами и несколькими детьми, доложил:

   – Двое убитых, пять раненых: из них двое очень тяжело. Раненых перенесли в медицинский бус, убитых пришлось оставить: отставать от колонны нельзя. 

   Он посмотрел на Софию, которая с трудом сдерживала стоны.

   – Держитесь, на переправе есть волонтеры, они вам помогут спуститься с моста. А на той стороне – медики и автобусы. Ну-ка, двигайтесь все: у нас пополнение... 

   Пассажиры стали уплотняться, устраивать новоприбывших. Вопросов никто не задавал: и так понятно, что это, скорее всего, семьи тех несчастных. Некоторые были в шоке и даже не плакали, только говорили: «спасибо вам, спасибо». Одна девочка, лет восьми, всё время повторяла: 

   – Смотрю в окно и вижу танк, и – бум! Смотрю в окно и вижу танк, и – бум! Смотрю в окно и вижу танк, и – бум!..

   – Смотри, какой кролик! – не выдержала Кристина, поднимая клетку. – Хочешь погладить? Его зовут Рабит. 

   – Терапевтический кролик, – пошутил Павлик, и все засмеялись...

 

ПЕРЕПРАВА

   Колона двигалась довольно быстро: боялись еще раз встретиться с танками – скорее бы мост! Его вчера обстреляла русская авиация: изуродованные, развороченные машины на подъезде к бывшей набережной были тому свидетельством. Что стало с людьми в машинах, можно было только догадываться.

   Ближе к месту переправы стояли неповрежденные автомобили, брошенные по обеим сторонам моста. Люди выходили, брали детей и рюкзаки на руки и спешили к переправе, иногда даже багажники оставляли открытым. Подорванная секция моста была ближе к противоположному берегу речки Ирпень – машины и техника не проедут, а для людей был организован спуск – самодельные ступеньки вниз, а там дощатая переправа...

   Николай передал своих пассажиров волонтерам и снова вскочил за руль – где-то еще его ждали люди. Женька проводила его взглядом – увидятся ли они когда-нибудь? На войне герои погибают первыми...

   Волонтеры – крепкие ребята в желтых жилетах – казались богами или по меньшей мере ангелами, спустившимися с небес на помощь. Женька, убежденная атеистка, дивилась своим религиозным ассоциациям, пока не увидела отца Андрея – это он привел команду добровольцев, которые помогали проводить эвакуацию. «Вот оно, тлетворное влияние религии, – улыбнулась Женька, – или, может, это голубые глаза?..» Ангелы-волонтеры укладывали лежачих на носилки и спускали с моста, остальные парами или тройками переходили по мосткам. Вокруг валялись брошенные детские коляски, велосипеды, большие чемоданы. Их не было смысла брать: в эвакуационных автобусах всё равно места не хватило бы.

   Женька, пользуясь своим несомненным влиянием на священника, попросила помочь Софии, и с моста ее спустили на носилках. Но перед переправой носилки потребовали обратно – привезли новую партию раненых. Софию подхватили под руки сыновья, и она неловко передвигалась по криво проложенным доскам, подпрыгивая на одной ноге, морщась и постанывая. Их перепуганная собака жалась к хозяйке и мешалась под ногами.

   – Ничего-ничего, – поймав встревоженный Женькин взгляд, сказал отец Андрей, – на той стороне медики, они помогут... Они уже близко...

   Женька обернулась к отставшим детям. Павлик с Лизочкой на руках ждал Кристину, которая возилась с кроличьей клеткой, опустившись на колени. Когда в воздухе послышался знакомый по Луганску свист, Павлик среагировал первым:

   – Мины! Ложись!

   Женька и Кристина бросились ничком на землю, Павлик прикрыл своим телом Лизу. Глядя на них, другие тоже попадали прямо в ледяную жижу растоптанной мартовской земли. 

   Взрывы ближе, ближе, совсем рядом; на головы сыплются земля, вода и огонь. Так же внезапно всё затихло – опять стали слышны журчание реки и далекие разрывы в Ирпени. 

   – Отбой, – поднялся, отряхиваясь, отец Андрей, – продолжаем эвакуацию. 

   Кристина трясла клетку с кроликом, повторяя «Рабит, Рабит!», но зверек не двигался. 

   – Разрыв сердца, – мрачно сказал доброволец с белой повязкой на руке, где простым маркером был нарисован красный крест, – такое бывает у животных. Я ветеринар, знаю.

   – Людей, людей убило! – закричали волонтеры с того берега. 

   Женька присмотрелась. Господи, София! София – да, это была София, – лежала на спине на береговой насыпи, раскинув руки, а рядом в паре метров ее сыновья – Вадик и Владик.

   Собака бегала вокруг как сумасшедшая, пытаясь растормошить их, тыкалась носом, ложилась, вставала, прыгала на них обеими лапами.

   – Не жилица она была, – сказал священник, подойдя к застывшей от ужаса Женьке, – не жилица...

   – Откуда вы знаете, отец Андрей? – Женька, как тот пес, еще надеялась в душе, что они все-таки встанут.

   – Тень над ней такая была, и в лице, и в душе – знаки смерти...

   – А дети, дети-то за что?

   – Бог дал, Бог и взял... – и перекрестился.

   Женька ничего не ответила, взяла за руку Павлика, который неловко гладил по голове взахлеб плачущую Лизочку.

   Кристина осторожно поставила клетку с мертвым Рабитом под мост, прикрыла своим пушистым белым шарфиком, и побежала по мосткам на другой берег. Женька и Павлик с Лизочкой на руках последовали за ней быстрым шагом, насколько позволяла эта хлипкая конструкция. На полпути они остановились – собака, видимо, поняв бесполезность попыток поднять мертвых, села около тела одного из мальчиков, подняла морду к небу и завыла.

 

ЭВАКУАЦИОННЫЙ ПОЕЗД

   «Природа устроена так, что женщины рожают независимо от того, мир на дворе или война. И людей в этом мире прибавляется. И любви в мире тоже прибавляется. Война же устроена так, что обязательно люди погибают, какой бы бессмыслицей это ни казалось. И людей в мире убавляется. И убавляется любви, ведь у погибших всегда остаются те, кто их любил...»

   Рената иногда писала мужу свои мысли, сидя в подвале роддома во время обстрелов, которые раздавались всё чаще и чаще. Иногда, в  перерывах между тщетными попытками накормить Максика, который до сих пор не сосал сам, она помогала роженицам, кто не мог передвигаться после родов или кесарева сечения: купала, приносила из кухни еду и помогала стирать и гладить подгузники – кто-то из медсестер притащил утюг. В первые дни у них еще были памперсы для новорожденных, потом пришлось рвать простыни и складывать треугольные подгузники по старинке – это их нянечка научила. 

   В то утро, когда Женька с Павликом и Кристиной сели в эвакуационные автобусы на другом берегу реки Ирпень, Максик в первый раз взял соску сам – и зачмокал, как будто не было этого долгого месяца зависимости от зондов и инфузий. Почему-то в этот момент Рената окончательно поверила, что Украина победит: ведь если борьбу за жизнь выиграл ее беспомощный комочек, то что и говорить о сорока миллионах человек, которые хотят жить – и жить независимо!

   Наконец-то время пошло на минуты, а не на дни. Через пару часов после первого самостоятельного завтрака Максик был осмотрен врачами, которые казались не менее Ренаты довольны тем, что могут выпустить в мир еще одного полноценного младенца. 

   В это время Женька сообщила, что эвакуационные автобусы высадили их в центре Киева и повернули назад, чтобы ехать за следующей партией беженцев. Теперь задачей было добраться до железнодорожного вокзала. Рейсовые автобусы, конечно, не ходили, а метро использовалось в качестве убежища от бомбардировок – прямо как в Лондоне во время Второй мировой.

   Попытка уехать на такси не увенчалась успехом из-за собаки. Та самая собака, которую рука не поднялась оставить в Ирпени, спасала их в автобусе, потому что Лизочка переставала плакать, только когда прижималась к этой потрепанной псине.

   Но собака отпугивала водителей, одно за другим такси отказывались их сажать, забирая других пассажиров. Многих забирали родственники и знакомые, и постепенно толпа, выгруженная из трех ирпеньских автобусов, рассосалась полностью. Женька со своим семейством остались стоять на площади под пронизывающим ветром. Она не почувствовала, что теряет сознание... 

   – Мама, мама! – голос Кристины проходил через уплотнившийся воздух с трудом, как через толстую вату. 

   Очнулась Женька в «бусе» волонтеров, которые решали: везти их на вокзал или в ближайшую больницу. 

   – Нет-нет, – Женька благодарно взяла протянутый ей одноразовый стаканчик с чаем, – нас на вокзал...

   Раз уж так повезло, что волонтеры подобрали всю компанию и на улице прекратились взрывы, появился реальный шанс попасть на пятичасовой эвакуационный поезд, о котором им говорили еще в Ирпени. 

   Ренату же выручили ребята из «скорой помощи», которых она не раз поила чаем в приемном покое, когда те привозили очередную роженицу. Они согласились высадить Ренату с Максиком у железнодорожного вокзала по дороге на очередной вызов. Киевлянки рожать не переставали, и главный врач родильного отделения мрачно шутил, принимая очередного мальчика: «Вот еще один солдат родился...»

   – Не дай Бог, – писала Рената Леониду, – не дай Бог нашему малышу придется стать солдатом... Неужели эта бессмысленная война продлится так долго? 

   – Даже не думай об этом, – успокаивал муж, – всё скоро закончится (а что еще он мог сказать?), мы скоро будем вместе: я уже в дороге. Я буду ждать тебя в Варшаве столько, сколько нужно, – только береги себя и малыша!

 

ШТУРМ

   Рената прибыла на вокзал во всеоружии. На спине – Максик в специальной переноске, которую еще до войны Леня привез из Израиля, хотя потом оказалось, что в Киеве такую можно было купить гораздо дешевле, как и многое другое... Рената вздохнула: Киев двухнедельной давности казался теперь недостижимым раем – вернется ли она когда-нибудь в этот рай? Итак, ребенок на спине, на груди «тревожный» рюкзак с деньгами, подгузниками и смесью для малыша, ну еще пару пеленок нянечка запихнула на всякий случай. Хорошие пеленки, доперестроечные... Можно подниматься на перрон. Женька уже несколько раз текстовала, что они ждут в самом центре – она слышала, что там больше шансов найти место. До поезда оставалось пятнадцать минут.

   Как только Рената поднялась на перрон, она поняла, что совершила ужасную ошибку. Люди всё прибывали и прибывали, уплотняя уже донельзя сжатую толпу. Ренату несло тесным потоком, давка усиливалась, и она испугалась, что еще немного – и ее малыша раздавят, просто сплющат, а она даже не поймет, когда это случилось... Максик за ее спиной молчал: может быть, спал – а может быть?.. Ее всё больше и больше теснили, край жестяной банки с молочной смесью в рюкзаке впивался ей в грудь.

   Фонарный столб! Ренате в голову пришла спасительная мысль: если немного продвинуться вправо, подальше от железнодорожных путей, то можно уцепиться за столб и остановиться на минутку, глотнуть воздуха и проверить, что с ребенком. 

   – Ребенок! Здесь ребенок, – закричала Рената, – стойте!

   Те, кто окружал ее, на секунду остановились, сдерживая поток толпы, чтобы Рената смогла сделать несколько шагов в сторону и ухватиться рукой за столб. 

   «Не проси помощи у всех, – вспомнила она книгу по психологии, – проси у одного: того, кто рядом.» Рядом оказался мужчина, который отчаянно пытался протолкнуть сквозь толпу жену с мальчиком лет семи, но шанса пробиться к краю платформы, куда вот-вот должны были подать состав, не было, даже если бы он взял на руки их обоих. Улучив момент, Рената попросила:

   – Помогите, пожалуйста, снять переноску, иначе мне задавят малыша.

   Мужчина посмотрел на нее недоуменно: он понятия не имел, о чем речь. Выручила его жена: она развернулась, и вдвоем с мужем они прикрыли Ренату телами, пока ей не удалось снять со спины эту ужасную конструкцию. Максик спал, причмокивая губами.

   Вздохнув с облегчением, Рената достала из рюкзачка пеленки, завязала узел, перевязала крестом на груди, как учила нянечка, и пристроила туда Максика. В эту минуту раздался гудок поезда, толпа колыхнулась ближе к краю платформы: казалось, что люди начнут падать на рельсы.

   Рената изо всех сил одной рукой держалась за столб, а другой прикрывала ребенка. Рюкзак, который придерживала ногой, смели и затоптали...

   – Рената, Рената! – раздался откуда-то голос Павлика. – Я здесь! Я вас нашел! У нас купе в поезде – скорее, держитесь за меня! 

   Пробившись сквозь толпу к ней – что значит молодой и крепкий! – Павлик теперь своим телом прокладывал дорогу к вагону. Рената кивнула женщине, которая ей помогла, и та, не выпуская руки сына, пристроилась за ней, крепко вцепившись в ее пуховик.

   Рената же, одной рукой придерживая малыша, а другой ухватившись за локоть Павлика, передвигалась мелкими шажками под прикрытием его широкой спины – кто бы узнал в нем щуплого мальчика, которого они нашли лежащим без сознания в подвале Женькиного кафе восемь лет назад?

 

НОЧЬ В ПОЕЗДЕ

   Каким-то чудом Женьке с ее командой удалось занять целое купе. Женщина, спасшая Максика, стояла у окна, прижав ладони к стеклу там, где ее муж, оставшийся на перроне, с другой стороны стекла прижал свою ладонь. В его глазах была любовь, как и у сотен мужчин, которые отправляли семьи подальше от бомбежек, а сами оставались защищать страну.

   Поезд уже должен был отправляться, когда по вагону прошел слух, что проводница просит найти место для молодой мамочки с новорожденными близнецами – та стоит на подножке и угрожает, что бросится под поезд, если ее не впустят. Ее никто не провожает – муж в ВСУ, высадить ее на перрон рука не поднимается...

   Женька с Кристиной переглянулись – к нам, к нам! – мы найдем ей место! Несчастную женщину с двумя младенцами в корзинке и еще пацаном лет четырех чуть ли не на руках передали к ним в купе. Поезд, наконец, тронулся; почти сразу отключили свет, чтобы состав в двадцать вагонов не стал движущейся мишенью. Подсвечивая телефонами, население маленького купе стало устраиваться. Лизочку, которая ни за что не хотела расставаться с собакой посадили на пол, подстелив сначала мешки для мусора, выпрошенные у проводницы, а сверху кинув Женькино дутое пальто; к Лизочке с удовольствием присоединились мальчишки.

   Нижние полки отдали Ренате и Максику, а также маме с младенцами; на верхних разместились Женька с новой знакомой и Павлик с Кристиной. 

   – Если лечь валетом, можно даже поспать, – учила Женька: на каникулах между вторым и третьим курсом института она ездила со студенческим стройотрядом, и это было лучшее лето в ее студенческой жизни.

   Не успели расположиться и доехать до Святошина, как завыла сирена воздушной тревоги. От этого звука сердце обрывается и летит вниз, а в животе внутренности наматываются жгутом.

   Женька и Кристина слышали этот жуткий звук впервые – в Ирпени еще не успели поставить сирены, зато киевляне наслушались вдоволь... Женька посветила вниз и увидела: мамочка, прижимая к себе младенцев, упала грудью на мальчиков, задремавших на пальто прижавшись к собаке, а Рената, подхватив с полу Лизочку, подложила под себя ее и Максика. Никто не шевелился, пока Женька и Кристина сверху не закричали: «Отбой!» Близнецы, конечно, сразу заорали, а может, они кричали и до того, но за сиреной их никто не слышал... 

   Мамочка близнецов вернулась к себе на полку, оправилась, попросила Павлика отвернуться и, прикрывшись полотенцем, стала кормить обоих младенцев одновременно. Максик, услышав аппетитное чавканье, недовольно запищал, потом захныкал и завертел головой в поисках соски. Видеть его голодным Ренате было в удовольствие: раньше малыш не знал этого чувства. На секунду обрадовавшись, Рената с ужасом вспомнила, что рюкзачок с детским питанием остался растоптанным где-то на перроне... Максик орал уже в полный голос, и Рената заплакала от бессилия... 

   – Питание для грудничка, молочная смесь; есть у кого-нибудь смесь и бутылочка? – эту просьбу, сопровождаемую воплями голодного младенца, передали по вагону, но все только пожимали плечами. 

   Когда бдизнецы, наевшись и откинувшись, блаженно задремали, молодая женщина протянула руки к орущему Максику. 

   – Давай его сюда, накормлю. У меня молока много – сейчас вот грудь обработаю...

 

ЛЮДИ И СОБАКИ

   Лера знала, что пригибаться смысла нет – потолок больничного подвала был достаточно высоким – но всё равно при каждом взрыве она невольно втягивала голову в плечи, и ей было стыдно перед ранеными. Бучу бомбили, расстреливали из танков и минометов; часто те, кто вез раненых в больницу, до нее не доезжали – и раненые умирали от ран в машине с погибшим водителем.

   Тем не менее больница еще как-то держалась. К счастью, Ксюша смогла вывезти оставшихся раненых из Гостомеля и присоединилась к Лере. Володю пришлось забинтовать и замаскировать под пациента, иначе ему не выжить: мужчин призывного возраста расстреливали на месте. 

   Раненых украинских солдат прятали в углу подвала, форму сразу сжигали. Русским раненым оказывали первую помощь и передавали военному коменданту, и это как-то облегчило существование больницы. Тяжелее всего было с медицинскими препаратами. Запасов еды пока хватало, но было понятно, что и еда скоро закончится – и где ее брать, неизвестно: местные жители сидели в подвалах своих домов, в которых были расквартированы оккупанты. Телефоны забирали и уничтожали на месте; лишь некоторым удавалось их спрятать и заряжать в подвалах – и понемногу до мира доходила информация о том, что происходит... 

   Русские военные, оккупировавшие город и дома бучан, вели себя по-разному: некоторые специально ставили шкафы или столы на крышку подпола, чтобы люди не могли выйти, а другие угощали детей шоколадом и печеньем из своих пайков. Практически все грабили – из домов выносили всё мало-мальски пригодное, удивляясь зажиточной жизни украинцев. В первое время вытаскивали даже стиральные машины и загружали в оставленные людьми легковушки, но вскоре поняли, что машинам этим не проехать по разбитым военной техникой дорогам, свои же и разбомбят. Поэтому стали брать только деньги и украшения.

   Лера сознательно загружала себя работой так, что чуть не падала от усталости, не спала уже несколько суток. От Юрочки не было никаких вестей – он не числился ни в списках мертвых, ни в списках раненых – и да, велосипед его так и остался возле того столба на дороге в Гостомель. 

   Единственное, что утешало Леру, – это то, что собаки были в питомнике, куда отвез их сосед Шурик. Правильно она сделала, что не оставила их дома: она туда не скоро вернется.

   Телефон в питомнике, правда, не отвечал, и Шурик не реагировал ни на звонки, ни на сообщения, но на всё всегда есть объяснения: нет связи, невозможно зарядить... О других причинах Лера старалась не думать. Иногда ей хотелось пробежать несколько кварталов до питомника, обнять собак – так близко были Цезарь и Мухтар, живое напоминание о Юрочке. 

   Когда заговорили об открытии зеленого коридора для вывоза во Львов раненых и медперсонала больницы, Лера решила действовать: собак она должна забрать с собой! Лера пошла просить у Володи «бус», который, кстати, вернула ему в целости и сохранности, без единой пробоины, чем невероятно гордилась.

   Вопреки ее ожиданиям Володя заупрямился, хоть Лера и обещала лично получить разрешение от русского коменданта, которому они только что они помогли с несколькими тяжелоранеными. Спорить с Володей у Леры не было времени: она торопилась на очередную операцию, а когда вышла, заплаканная Ксюша дрожащим голосом рассказала, что в том самом питомнике с итальянским названием пьяные солдаты закидали собак гранатами, а тех, что не погибли, – расстреляли. Хозяйку питомника, женщину лет тридцати пяти, которая кинулась спасать собак, изнасиловали и бросили на улице – спасибо, соседи подобрали, а то не выжила бы в такой холод. Случилось это позавчера, но от Леры скрыли.

   Лера, сняв маску и перчатки, обняла Ксюшу и вытерла ей слезы рукавом своей уже не стерильной медицинской рубашки.

   – Пойдем готовить раненых к перевозке. Плакать будем потом...

 

Вместо эпилога

 

ДРУЗЬЯ ВСТРЕЧАЮТСЯ ВО ЛЬВОВЕ

   Встречать Леру 15 марта пришли все, кто еще оставался во Львове. Женька одной рукой держала за руку Лизочку, а другой – поводок с собакой, на которую по закону пришлось надеть намордник, и с гордостью наблюдала, как Артем и Кристина с Павликом помогали выводить и выносить из поезда раненых. Но на перроне было столько «скорых» и столько волонтеров, встречающих эвакуационный поезд из Бучи, что ребятам скоро стало нечего делать, и им пришлось вернуться к Женьке и терпеливо ждать, пока Лера распределит раненых по степени тяжести и проверит, есть ли у каждого всё, что нужно. 

   Лера попросила Ксюшу записать, кого из их подопечных куда забирают, – нужно будет всех навестить. Ксюша возвращалась с Володей в Киев – он идет в ВСУ, а она будет его ждать. 

   – Почему бы не ждать во Львове? – спросила Лера. – В Киеве намного опаснее. 

   – Потому что чем ближе ждешь, тем больше шансов увидеться, – с неожиданной мудростью ответила Ксюша.

   Наконец-то все смогли отправиться в просторную львовскую квартиру, которую снял для Женьки и всего семейства Артем. У него оставалось два дня до начала службы в Интернациональном легионе, и он делал всё, чтобы облегчить матери и всей команде переезд в Польшу. С присущей ему предприимчивостью он смог, будучи в Кракове, найти Женьке работу в Starbucks на площади перед железнодорожным вокзалом, а также снять квартиру в доме, где разрешали держать собак. Кроме того, он успел оформить Женьке временную опеку над Лизочкой, иначе через границу ее не перевезешь. А вот Ренату с малышом пришлось сразу после прибытия отправить в Варшаву: состояние Максика ухудшилось. Там их уже ждал Леонид. Он планировал везти семью в Израиль, там точно малыша вылечат.

   Милана позвонила проверить, как добралась Лера. Она сама в Днепропетровске: живет в гостинице для беженцев и шьет балаклавы для ВСУ. Первую партию Денис уже отвез отцу в свой любимый Северодонецк – за него еще боролись. Денис организовал волонтеров и на своей машине возил помощь на линию фронта. Скоро приедет в Польшу за дроном – деньги уже собраны.

   Через два дня провожали в армию Артема. Женька нашла в квартире настоящий чугунный котелок и наварила плова, который с удовольствием ела даже Лизочка, хотя обычно, как уже поняла Женька, она питалась только йогуртами и мороженым.

   Улучив минутку, Лера отвела Артема в сторону:

   – Извини дружок, но ты сдай мой билет до Кракова, пожалуйста: я возвращаюсь в Киев. 

   – Тетя Лера, – заныл Артем как маленький, – там же бомбят, там опасно! И я думал, вы поможете маме... И Димка вам уже вызов в Америку оформляет!

   – Артемчик, у твоей мамы много помощников, а меня в Киеве работа в госпитале ждет: я там нужнее, чем в Америке. И самое главное, Артем: я Юрочку жду.

   – Но почему не ждать во Львове – тут безопаснее!

   – Потому что чем ближе ждешь, тем больше шансов увидеться.

 

Бостон

 

 

 

---

1. Повесть вошла в шорт-лист Алдановской премии-2023. Те же герои описаны Е. Улановской в повести «Город, где цвели абрикосы» о событиях войны в Луганске в 2014 году. См.: НЖ, № 297, 2019.↩

2. Тиронут – курс молодого бойца в Израиле, обучение новобранцев Армии обороны Израиля.↩

3. «Акула» – просторечие; название автомобиля Mercedes-Benz CLS Asma Shark.↩

4. Лютый – февраль (укр.)↩