Елена Кулен[a]

 

Судьба русских «перемещенных лиц» в американской зоне оккупации в Баварии

 

К вопросу о возникновении второй волны русской эмиграции

 

Тем, кто спрашивает меня:  «Кто такие русские ДиПи?»,
я отвечаю: это те, кто носит на себе груз несправедливости,
страдания и неправды всего мира. И потому они заслужили
всемерную  помощь  и  сочувствие,  которые  можно им предоставить.
А. Л. Толстая, 1950[1]

 

ИСХОД «ВТОРОЙ ВОЛНЫ»

История второй волны русской эмиграции, сложившейся в ходе Второй мировой войны 1939–1945 гг., является одной из наименее изученных в исторической литературе как западными, так и российскими исследователями. Это объясняется прежде всего продолжительной недоступностью к источниковой базе в связи с засекреченностью документации и табуированностью темы вплоть до начала 1990-х годов как в России, так и на Западе. Отсутствие объективной информации породило идеологически предвзятые или ошибочные толкования о послевоенной русской эмиграции. Долголетнее молчание самих свидетелей событий также не способствовало внесению ясности в анализ мотивации послевоенного Исхода советских гражданских лиц из оккупированных вермахтом регионов СССР.

Представители второй волны русской эмиграции называют этот период «Исходом», указывая на массовость такого до сих пор мало изученного явления. Это воистину был второй массовый исход из России, сравнимый по своей масштабности с первой волной эмиграции.

Ко второй волне эмиграции принято относить советских граждан, которые в ходе военных действий оказались вне пределов СССР и которые не вернулись на родину после окончания военных действий. К их числу относились советские военнопленные и гражданские рабочие («остарбайтеры»), насильно депортированные немцами на принудительные работы в рейх или добровольно выехавшие на работу по рабочему договору. Третьей многочисленной группой являются советские гражданские лица, добровольно покинувшие свою родину вместе с частями отступающего вермахта, увидев в этом последний шанс на спасение от советского режима.

Если судьбы советских военнопленных и гражданских рабочих («остарбайтеров»), вопрос их репатриации и статистика освещены как русскими, так и немецкими историками, то изучение судеб советских гражданских беженцев, добровольно покинувших родину, находится еще в самом начале. Одними из первых научных публикаций по теме советских военнопленных и остарбайтеров были исследования таких ученых: В. Земсков, П. Полян, М. Ерин, К. Штрайт, Р. Оверманс, Д. Стратиевский, А. Шевяков,        Ю. Арзамскин, В. Зелеменов, Ю. Зверев, К. Мюллер, А. Харитонов[2].

В настоящее время исследователи получили доступ к различным источникам, ранее закрытым. В США и Германии это архив УНРРА в Нью-Йорке и Лондоне (UNRRA, Archivе of the United Nations Relief and Rehabilitation Administration) и ИРО (IRO, International Refugee Organization). Большая часть архива находится в Главной штаб-квартире ООН в Нью-Йорке, часть архива размещена в формате микрофильмов в Европейском региональном офисе в Лондоне, материалы по локальной американской военной администрации, например в Баварии, хранятся в виде выборочных микрофильмов в Центральном государственном архиве Баварии в Мюнхене. Документация касается лагерей ДиПи в американской зоне, их управления, статистики.

Большой помощью в осмыслении послевоенной ситуации с ДиПи в американской зоне оккупации стоит назвать обширный труд «Руководство к управлению Офиса военной администрации в Германии» (OMGUS-Handbuch), выпущенный в 1996 году Институтом современной истории в Берлине–Мюнхене (Institut für Zeitgeschichte, Berlin–München). Это исследование осветило работу высшего органа управления в американской зоне оккупации Германии и локальные управленческие структуры, их задачи в Баварии, Бремене, Гессене, Западном Берлине с 1945 по 1949 годы. Проблеме ДиПи уделено, на общем уровне, также некоторое внимание.

К числу важных историографических источников следует отнести документацию по передаче лагерей ДиПи от ИРО в немецкое ведомство в Баварии в 1950–1953 гг., размещенную в Центральном Баварском государственном архиве, фонд Баварского Министерства по делам беженцев. В архиве Министерства внутренних дел Баварии имеются еще не все доступные материалы об отдельных советских эмигрантах, в архиве Баварской Земельной полиции собраны данные о криминальных делах ДиПи в Баварии и регионах. Все это расширяет тему, позволяя вводить в исследовательский контекст материалы официальных американских и баварских учреждений, ответственных за решение «дипийского» вопроса на правовом, организационном и гуманитарном уровне.

В России важной источниковой базой являются архивы Государственного Комитета Обороны (ГКО), Управления делами Совета Министров СССР, Отдела проверочно-фильтрационных лагерей НКВД СССР, Отдела спецпоселений НКВД/МВД СССР, ГУЛага, 9-го Управления МГБ СССР, Управления по борьбе с бандитизмом НКВД/МВД СССР. Эти материалы полно освещают аспекты соглашений по репатриации на высоком политическом и исполнительном уровне между СССР и западными союзниками, подробно представляют механизм репатриаций, организацию контрольно-пропускных сборных пунктов на территории Германии и Австрии, процесс передачи репатриантов от западных союзников представителям советских репатриационных комиссий.

В СССР вплоть до начала Перестройки тема советских военнопленных, остарбайтеров, гражданских беженцев, обобщенной общим понятием «второй советской эмиграции», всячески замалчивалась по идеологическим причинам, из-за особой трактовки хода Великой Отечественной войны и оценки глобальных стратегических ошибок Верховного правительства СССР в первый военный год, породивших явление массовой сдачи в плен советских военнослужащих. Мирное советское население, не эвакуированное заблаговременно советской властью, постигла горькая судьба депортации и принудительного труда в рейхе.

Причина замалчивания темы второй волны эмиграции и многолетняя недоступность к архивам связана также с трагедией депортации в советские лагеря и на поселения целых «непослушных» народов и малых народностей СССР, оказавшихся на оккупированных вермахтом территориях. По мнению российского исследователя Павла Поляна[3], тотальной депортации были подвергнуты десять народов: немцы, финны-ингерманландцы, карачаевцы, калмыки, чеченцы, ингуши, балкарцы, крымские татары, турки-месхетинцы, корейцы; из них семь: немцы, карачаевцы, калмыки, ингуши, чеченцы, балкарцы, крымские татары – лишились при этом своих национальных автономий.

Если рассматривать свидетелей событий как важный историографический источник в освещении и интерпретации темы невозвращенчества, то стоит выделить две группы лиц: воспоминания тех, кто покинул родину, но был насильно выдан в конце войны западными союзниками, и воспоминания тех, кто покинул родину и кому удалось избежать всеми правдами и неправдами трагической судьбы и выдачи советским репатриационным комиссиям. Те, кто был насильно репатриирован после войны в СССР, прошли мучительный путь советских исправительных лагерей, многие из них не выжили. Эти люди, заклейменные в советском обществе как «враги народа» и «предатели», были понижены в гражданских правах и не имели возможности свободного выбора места жительства и работы. Идеологическое клеймо «предателей» на этой группе лиц в СССР не мотивировало большинство из них ни на устные, ни на письменные воспоминания. Фото, документы послевоенного времени, если таковые вообще сохранились, что было весьма редко, берегли в семейных архивах трепетно, но часто даже дети и внуки не знали о прошлом своих родных. На этот период было наложено вето молчания самими свидетелями событий; это время было словно вытеснено сознанием многих, сработал защитный механизм.

О судьбах советских военнопленных, остарбайтеров, гражданских беженцев-невозвращенцев стало известно в России лишь благодаря неустанной деятельности российского неправительственного историко-просветительского, благотворительного общества «Мемо-риал», созданного в 1987 году и ведущего систематическую исследовательскую, правозащитную и просветительную работу. Голоса выживших «репатриантов» были услышаны через инициированную программу «Жертвы двух диктатур».

«Перемещенных лиц», кому удалось спастись от насильственных выдач, постигла разная судьба. Тем, кто не сумел выехать по болезни и возрасту в другие страны и остался в Германии и Австрии после расформирования лагерей ДиПи, было трудно ассимилироваться в немецкое общество при незнании языка и отсутствии немецких дипломов об образовании. Российские «перемещенные лица» в Германии жили изолированно, в атмосфере замкнутой национальной диаспоры, с шатким социальным статусом апатридов («иностранцы без подданства»), по немецкому законодательству лишь частично приравненные к коренным немцам и немецким беженцам. Новый старт в жизни получили лишь те русские «перемещенные лица», кто сумел при помощи американского Толстовского Фонда или других конфессионально-гуманитарных частных организаций выехать в США, Австралию, Канаду, Новую Зеландию и другие страны. Они получили полные права граждан этих стран, принявших русских беженцев по рабочей квоте. Опыт этих групп ярко представлен мемуарной литературой начиная с 1950-х гг. и по нынешнее время в США и в Западной Европе[4]. Большую роль в распространении воспоминаний известных русских зарубежных деятелей сыграло издательство «Посев», учрежденное в 1945 году российскими эмигрантами «второй волны», членами Народно-Трудового Союза, в русском лагере ДиПи Мёнхехоф, вблизи города Касселя. С января 1947 года издательство размещалось во Франкфурте-на-Майне, выпуская журналы «Грани» и «Посев». Эти материалы являются важными историографическими источниками, представляющими послевоенные события с точки зрения самих представителей «второй волны» русской эмиграции. Недооцененными историками остались судьбы обычных людей. Особо важным источником являются интереснейшие частные фотоальбомы, неопубликованные воспоминания рядовых свидетелей событий, изготовленные для себя и своих семей, часто так и не увидевшие свет и до недавнего времени не привлекаемые как источниковая база для анализа послевоенной русской эмиграции.

В данной статье нами предпринята попытка проанализировать судьбы советских гражданских «добровольных» беженцев и их мотивацию ухода за армией вермахта, как и причины противостояния советским репатриационным комиссиям в послевоенной Германии и Австрии. Акцент в анализе сделан на материалах из американской зоны оккупации, на примерах русских «перемещенных лиц», проживающих в лагере Шляйсхайм, вблизи Мюнхена, и на примере Дома милосердного самарянина, приютившего русских беженцев, избегавших лагеря ДиПи.

Кто же были эти люди, решившиеся на бегство из своей страны? Что мотивировало их избрать трудный путь скитальцев? Как ни парадоксально звучит, но именно война стала тем шансом, который использовало множество советских граждан, чтобы спастись из своей страны, изолированной от всего мира с 1917 года и насильно держащих своих граждан за «железным занавесом» без права выбора места проживания и права выезда. Война сломала все заградительные препоны – как физические в виде реальных границ советского государства, так и идеологические, устраненные с приходом частей вермахта и с установлением нового оккупационного порядка в захваченных регионах СССР. Начавшаяся война и последовавшие за нею двадцать месяцев немецкой оккупации были тяжелыми во всех отношениях для мирного советского населения в разных регионах СССР. Однако наступление частей Красной Армии в 1943 году стало для многих процессом мучительных размышлений – «уходить или оставаться на родной земле».

Страх остаться испытывали не только те, кто сотрудничал с немцами, но и те, кто не имел никаких контактов с оккупантами. Страх новых репрессий с приходом советской армии и боязнь быть огульно осужденным заставляли многих людей думать об уходе. Этот панический страх возник не в период войны. Он существовал весь 24-летний период советского государства. Почти каждая семья пострадала в годы ленинского и сталинского террора: исчезновение родных, близких, знакомых в советских лагерях, потеря собственности и элементарных социальных прав... Трагически памятны были десятилетия произвола и репрессий. В предвоенный период в стране царила паника, массовая истерия и подозрения в шпионаже, слежка агентов НКВД и обычных граждан друг за другом. Государственный психоз поиска «врагов народа», атмосфера массовых открытых сфабрикованных процессов, доносов, штрафов за малейшие провинности давили тяжелым психологическим грузом. Люди попросту обезумели от страха и крови в стране. Не говоря уже о таких правительственных распоряжениях предвоенного времени, как приказ о мобилизации трудовых ресурсов от 26 июня 1940 года, предусматривающий восьмичасовой день и семидневную рабочую неделю, об уголовной ответственности за самовольный уход и за опоздание более чем на 21 минуту; ужесточенные законы о судопроизводстве, уголовной ответственности в сфере труда были также страшным воспоминанием о произволе предвоенного времени. В канун Великой Отечественной войны настроение в стране было мрачным. Это настроение в обществе важно учитывать при анализе явления Исхода советских граждан из страны в военный период. Для многих людей именно это стало эмоциональной мотивацией для решения оставить родину. Несмотря на жестокую политику депортаций и бесчинств немецких оккупантов, у многих советских граждан возникло желание окончательно покинуть советскую землю. Из двух страхов – перед немецкими оккупантами и перед советским режимом – многие решались на уход с ненавистным захватчиком, нежели на уже знакомую очевидность огульно-репрессивного характера советского режима. Мало у кого были иллюзии быстрого видоизменения и «очеловечивания» советского строя. Работа партизанских бригад на оккупированных территориях велась не только как подрывная против врага, но и как подконтрольно-идеологическая среди мирного гражданского населения СССР по наблюдению за действиями мирных жителей во время оккупации.

Введенная немцами строгая трудовая повинность на местах обусловила вынужденную работу советских граждан в органах управления, снабжении, системах отопления и электро- и водоснабжения и в других сферах деятельности в городах и селах. Для многих было очевидно, что после войны будет трудно доказать свою невиновность при огульном подозрении всех, кто оказался на территории оккупированных областей и в беспомощной ситуации. Продолжительность оккупации была в разных регионах различна и достигала иногда четырех лет. Выжить и накормить семью и себя в трудных условиях оккупации было естественной человеческой необходимостью. Едва ли это может подлежать идеологической интерпретации и оценке.

Зная о беспощадности и жестокости Сталина к собственным солдатам, попавшим в немецкий плен, было ясно, что исключений и милости трудно ожидать также и для мирного гражданского населения, обреченного оставаться на оккупированной территории, не эвакуированного советской властью заблаговременно. Этот страх быть безвинно и огульно осужденным после войны при полной невозможности элементарной юридической защиты гражданских прав, ожидание возможных преследований были тем отягощающим грузом размышлений для многих людей, который перевешивал радость за победы Красной Армии.

Массовый Исход мирного населения с оккупированных территорий проходил параллельно операции по набору рабочей силы немцами. Так, например, к февралю 1942 года «только на Украине насчитывалось 110 бюро труда и начались операции по набору рабочей силы, проводившиеся на всей оккупированной советской территории, включая армейские и войсковые тыловые районы вермахта. Особое исключение было временно сделано для прибалтийских регионов (главным образом, для Эстонии и Латвии), где до начала 1943 года, учитывая планы ‘онемечивания’, насильственное привлечение нерусского населения на принудительные работы не проводилось»[5]. Если вывоз рабочей силы проходил организованно, то для гражданских беженцев, решившихся уйти на Запад, транспорт не был предоставлен. Вереницы идущих пешком людей или едущих на телегах с тем немногим скарбом, что можно было увезти с собой, тянулись на запад.

Массовый выезд начался перед зимней наступательной кампанией Красной Армии 1942–1943 гг., продолжадся часто и во время наступлений. Стоит отметить, что без реальной поддержки вермахта – будь то предоставление в отдельных случаях транспорта и разрешения о передвижении (Marschbefehl), частичного обеспечения питанием при полевых кухнях и кухнях для немецких и иностранных беженцев – выезд мирного советского населения на Запад был бы попросту невозможен. Само передвижение этих масс гражданского населения по линии фронта было негласной легализацией этого процесса со стороны вермахта и немецкой оккупационной администрации. Этот исход из регионов СССР не получил бы такового массового характера, каким он стал на момент зимы 1943 года, без их поддержки.

С ноября 1942 года началось контрнаступление советских войск на Сталинградском и на Юго-Западном фронтах. С захватом Сталинграда наступил период коренного перелома хода Второй мировой войны и дальнейшего успешного продвижения советских войск по всему фронту протяженностью 1500 км: Северо-Кавказская наступательная операция, прорыв блокады Ленинграда, победа в Сталинграде, наступления на Центральном фронте, на подступах к Харькову, в Донбассе, у Ростова, на побережье Азовского и Черного морей. Только за три первых месяца 1943 года были освобождены регионы Воронежской, Сталинградской областей, Чечено-Ингушской, Североосетинской, Кабардино-Балкарской и Калмыцкой автономных республик, Ставропольского и Краснодарского краев, Черкесской, Карачаевской и Адыгейской автономных областей. Если говорить о географии Исхода и географическом генезисе второй волны эмиграции, то они точно совпадают с географией оккупированных советских территорий.

Чем быстрее продвигалась Красная армия в сторону Восточной Европы, тем быстрее отдалялись от нее бежавшие из СССР граждане. Вставшие на путь неизвестности, многие советские люди, покинув родину, проделали долгий мучительный путь через всю Восточную Европу, прежде чем очутились к концу войны в западных зонах оккупации Германии и Австрии. По достижении границ рейха в Польше и Восточной Пруссии гражданские беженцы обязаны были регистрироваться на сборных пунктах, получая уже немецкие документы, т. н. «паспорт для иностранцев» (Fremdenpass). К концу войны они стремительно искали пути в западные оккупационные зоны Германии и Австрии с непоколебимой верой в демократический принцип неприкосновенности личности и с верой в возможность предоставления им статуса политических беженцев. «По предварительным статистическим подсчетам УНРРА в 1944 году союзники предполагали обнаружить на территории Третьего рейха около 11,3 млн лиц, перемещенных в ходе войны, которым должна была быть предоставлена помощь»[6]. «Общая численность ДиПи на момент подписания капитуляции Германии 8 мая 1945 года составляла 13 500 000 человек»[7]. «Из них 6,5-7 млн ДиПи находились в западных оккупационных зонах. Среди ДиПи и иностранных беженцев были представители 20 национальностей»[8].

С советской стороны был также осуществлен статистический подсчет. Управлением уполномоченного Совета Народных Комиссаров СССР по делам репатриации было установлено, что «5 млн советских граждан находились вне пределов СССР, из них 3 млн – в трех зонах действия западных союзников»[9]: британской, американской, французской. Возвращение этих 3 млн человек в сферу советского влияния и дальнейшая их переправка на родину была одной из первоочередных задач в послевоенной политике СССР при действенной помощи западных союзников. Это означает, что из общего числа всех ДиПи советские «перемещенные лица» составляли примерно половину.

Для всех лиц, перемещенных во время войны, был введен англо-американский термин западных союзников «Displaced Persons». В своей первой трактовке термин подразумевал «лиц, перемещенных в ходе войны лишь насильственным способом вследствие депортации или плена в ходе военных действий и находящихся по окончании войны вне границ своей родины»[10]. К этой группе относились прежде всего военнопленные и гражданские рабочие разных национальностей, обнаруженные в нацистских концентрационных и рабочих лагерях. Однако уже с момента вступления армейских частей западных союзников в Германию и Австрию стало очевидно, что генезис «перемещенных в ходе войны лиц» был намного разнообразней. К ним относились также и гражданские беженцы разных национальностей из СССР и из Восточной и Южной Европы, которые добровольно покинули свои родные места перед вступлением частей Красной Армии. К их числу относились граждане таких стран, как Югославия, Чехословакия, Болгария, Румыния, Польша и т. д. Среди гражданских беженцев из этих стран были также представители русской диаспоры, сформировавшейся из потока первой волны эмиграции с 1920 годов. Но особо многочисленной группой среди гражданских беженцев были всё-таки беженцы из СССР. Эта группа лиц была т. н. «добровольными беженцами».

Понятие «ДиПи» было расширено западными союзниками к декабрю 1945 года, теперь оно гласило: «К категории ДиПи следует относить военнопленных, иностранных принудительных рабочих, а также гражданских беженцев разных национальностей, насильственно или добровольно перемещенных в силу военных действий Второй мировой войны и находящихся вне границ своих государств, не имеющих возможности вернуться на родину без сопровождающей помощи или по политическим мотивам»[11].

Понятие «Displaced Persons» («перемещенные лица») использовалось с апреля 1945 по декабрь 1945 всеми четырьмя оккупационными военными администрациями в Германии, включая СССР. С декабря 1945 года СССР перестал использовать этот термин, заменив его категорией «репатриант», и не принял общее союзническое соглашение по единому механизму создания лагерей ДиПи, отказывая представителям УНРА в доступе к советским сборным репатриационным пунктам. С декабря 1945 года термин «ДиПи» стал использоваться исключительно западными союзниками. С 1943 по 1951 годы, периода ответственности Организации Объединенных Наций за ДиПи, этот термин претерпел существенные изменения; трактовка этого юридического статуса зависела от общей политики западных союзников. Юридический статус «ДиПи» давал преимущества бесплатного обеспечения жильем в лагерях ДиПи, питанием, снабжением медикаментами и одеждой. При общности трактовки термина «ДиПи», между западными союзниками существовали различия в их политике по отношению к «перемещенным лицам», что выражалось разницей в снабжении и обслуживании, в системе трудовой занятости и т. д.

Все советские военнопленные, остарбайтеры, гражданские беженцы рассматривались как ДиПи, но не каждый из них мог получить этот юридический статус, предполагающий безвозмездное обеспечение материальной помощью. В западных зонах оккупации Германии и Австрии была разработана и введена система критериев для получения этого статуса.

Окончательная судьба всех советских граждан (военнопленных, остарбайтеров, гражданских беженцев), оказавшихся вне пределов СССР во время Второй мировой войны, была решена западными союзниками и СССР на Ялтинской конференции 4-11 февраля 1945 года. Всем советским гражданам, оказавшимся во время войны по разным причинам вне пределов СССР, была предписана срочная безоговорочная репатриация, независимо от их воли и желания. Критерием репатриации была дата проживания на территории СССР на момент начала Второй мировой войны 1 сентября 1939 года.

При всей трагичности массовых насильственных выдач, заслугой западных союзников в ялтинских договоренностях было всё-таки то, что они категорически отказались выдавать Сталину «перемещенных лиц» – граждан таких независимых государств, как Литва, Латвия и Эстония, и выходцев с территорий Западной Украины и Западной Белоруссии, Бессарабии и Северной Буковины. После окончания войны Сталин категорически настаивал на признании этой группы беженцев советскими гражданами. К счастью, этого не произошло. Западные союзники рассматривали присоединение этих территорий к СССР как оккупацию и аннексию[12] в рамках неправомерного разграничения сфер влияния в Восточной Европе между нацистской Германии и СССР и как следствие подписания пакта Молотова–Риббентропа с сопровождающим его секретным протоколом от 23 августа 1939 года.

Нежелание возвращаться на родину этих людей объясняется карательными репрессиями после присоединения этих государств к СССР и принудительным «перевоспитанием» этих народов в духе советской пропаганды. Трагедии массовых депортаций в странах после их присоединения к СССР общеизвестны.

Вступление советских войск и террор в этих странах проходили в следующей хронологии:

с 1.11.1939 – в Западную Украину и Западную Белоруссию,

с 15.6.1940 – в Литву,

с 17.6.1940 – в Латвию и Эстонию,

27.6.1940 – в Бессарабию и Северную Буковину.

Было несколько волн советских массовых депортаций в северные регионы СССР. Скажем, общая численность только июньской депортации 1941 года из этих стран составила 300 тысяч человек, согласно материалам общества «Мемориал»[13]. Многие из депортированных погибли. Выселение проходило в рамках кампании, именовавшейся «очисткой» от «антисоветского, уголовного и социально опасного элемента и членов их семей». К этому числу депортированных следует отнести также убиенных и замученных сразу после вступления Красной Армии в эти суверенные страны. Вот что пишет автору этой статьи Л. С. Оболенская-Флам, рожденная в Риге, чья семья пережила эти трагические дни: «Вся эта акция в Прибалтике подготовлялась сугубо секретно и была рассчитана на то, чтобы застать людей врасплох. Поэтому вся первая огромная волна репрессий была проведена в Прибалтике повсеместно в ночь с 13-го на 14 июня 1940 года. Кое-кого схватили позже, но задуманную вторую массовую волну террора (которой подлежала, как позже выяснилось, и наша семья) провести не успели, так как вступили части вермахта в Прибалтику»[14]. Одновременность действия советских карательных органов в трех прибалтийских странах привела к массовым жертвам. В память о них 14 июня считается в современных государствах Балтии Днем национального траура с 1992 года.

К концу войны среди национального состава беженцев из этих государств в западных зонах оккупации Германии оказалось немало этнических русских из русских до- и послереволюционных диаспор. После окончания войны нежелание возвращаться на родину сотни тысяч советских «перемещенных лиц» в Германии и Австрии стало очевидным. Это наносило удар по престижу советского режима, который всему миру демонстрировал себя как народно-гуманную демократию с 1917 года. Ведомство, возглавляемое Ф. И. Голиковым, установило, напомним, что в конце войны осталось в живых около 5 млн вне пределов СССР[15]. Сам факт существования такого большого количества советских граждан вне советского влияния и идеологии рассматривался Сталиным как опасность возникновения многочисленной антикоммунистической оппозиции после войны. Советское правительство опасалось, что западные союзники могут предложить каждому беженцу право свободного выбора – возвращаться на родину или оставаться на Западе, а также предоставить политическое убежище трем миллионам человек в своих зонах.

К несчастью, этого не случилось. Не случилось уже в силу бескомпромиссной позиции СССР при обсуждении вопроса репатриации с западными союзниками. На весы договоренностей ставился обмен трех млн советских «перемещенных лиц» в трех западных зонах оккупации и «300 000 американцев, французов, англичан (в основном военнопленных, частично гражданских лиц)»[16], оказавшихся по окончании войны в советской зоне оккупации в Германии и Австрии. Позиция СССР относительно репатриации советских ДиПи была однозначна: срочное возвращение этой группы лиц на родину без учета их желания.

Уже 22 мая 1945 года союзниками был обсужден точный механизм обмена репатриантами в Лейпциге, итоги переговоров вошли в т. н. «Лейпцигское соглашение», которое предусматривало создание 11 советских контрольно-пропускных пунктов СМЕРША в Германии и 2 сборных пункта в Австрии. «Основная масса репатриантов проходила проверку и фильтрацию во фронтовых и армейских лагерях и сборно-пересыльных пунктах (СПП) Наркомата обороны (НКО) и проверочно-фильтрационных пунктах (ПФП) НКВД, часть военнопленных – в запасных воинских частях. Выявленные преступные элементы и ‘внушавшие подозрениe’ обычно направлялись для более тщательной проверки в спецлагеря НКВД, переименованные в феврале 1945 г. в проверочно-фильтрационные лагеря (ПФЛ) НКВД, а также в исправительно-трудовые лагеря (ИТЛ) ГУЛага. Лица, проходившие проверку и фильтрацию в лагерях, СПП и запасных частях НКО и ПФП НКВД, в отличие от направленных в ПФЛ и ИТЛ, не являлись спецконтингентом НКВД. Большинство репатриантов, переданных в распоряжение НКВД (спецконтингент), составляли лица, запятнавшие себя прямым сотрудничеством с чужеземными завоевателями и подлежавшие по закону за переход на сторону противника в военное время самому суровому наказанию, вплоть до смертной казни. Однако на практике их чаще направляли на спец-поселение на 6 лет и не привлекали к уголовной ответственности»[17].

Мощная «машина» массовых выдач начала свою работу в американской, британской и французской зонах с 28 мая 1945 года. Несмотря на трудности с транспортными средствами, разбомбленными железнодорожными путями и дорогами, первые эшелоны и грузовики, до отказа наполненные людьми, направлялись к советским контрольным репатриационным пунктам. Трагический результат работы этой «машины репатриации» за 10 месяцев (с мая 1945 по 1 марта 1946 года) мы находим в статистическом отчете cоветского Управления по репатриации: «...из зон действия союзников, включая Швейцарию, было репатриировано 2 352 686, из них 1 392 647 гражданских лиц и 960 039 военнопленных»[18]. Число репатриированных гражданских лиц существенно доминирует в этих данных, разница составляет почти 1 млн. человек. Все ли эти лица были репатриированы насильно – нам неизвестно.

Вера в западные демократии у сотен тысяч советских гражданских беженцев, покинувших свою родину вместе с немецким вермахтом, проделавших долгий путь по Европе в надежде на спасения от советского режима и очутившихся к концу войны в оккупационных зонах западных союзников, была развеяна циничной политикой насильственной репатриации тремя западными союзниками антигитлеровской коалиции.

 

ДИПИЙЦЫ В АМЕРИКАНСКОЙ ЗОНЕ

 

Как же развивалась ситуация после войны в американской зоне, в частности, в Баварии? В данной статье мы уделяем особое внимание американской зоне оккупации и ее центру в Баварии, городу Мюнхену. Из всех трех союзнических зон оккупации американская зона была самая большая по площади. В ее состав вошла юго-западная часть Германии, куда, кроме Баварии, входили Гессен, северные части Бадена и Вюртемберга, Бремен. Город Берлин, как столица побежденной Германии, был разделен союзниками на четыре сектора. «Общая площадь американской зоны охватывала 110 075 км с коренным немецким населением численностью в 16 682 573 человека»[19]. В силу того, что вокруг Мюнхена было обнаружено большое количество нацистских лагерей, к коренному населению этих регионов причислили также и многочисленных ДиПи.

«Вступлению в Мюнхен частей Седьмой американской армии предшествовал период массовых англо-американских бомбардировок с 7 января по 29 апреля 1945 года, следствием которых было 45%-ное разрушение исторического центра города. Численность коренного населения Мюнхена сократилась от предвоенной вдвое, до 470 000 человек»[20]. Перед окончанием войны, уже с января 1945 года, из-за частых бомбежек началась повсеместная эвакуация гражданского населения из городов и стратегически важных центров Баварии в деревни и села («Landverschickung»); прежде всего вывозились женщины и дети, больные и престарелые жители. Мюнхен, имея статус столицы «нацистского движения», был взят без боя 30 апреля 1945 года в 16 часов, в день самоубийства Гитлера в берлинском бункере. «За день до вступления в Мюнхен части Седьмой американской армии освободили 29 апреля концентрационный лагерь Дахау, где было обнаружено 32 000 изнеможденных заключенных разных национальностей»[21]. Американцами был обнаружен не только лагерь в Дахау, находящийся в 20 км от центра Мюнхена, но и разветвленная сеть больших и малых лагерей, прикрепленных к стратегически важным предприятиям военной промышленности рейха. Одними из самых известных и крупных предприятий военной промышленности в Мюнхене были BMW (Bayerische Motorenwerke) с расширенной сетью филиалов по всей Баварии; Krauss-Maffei, Junkerwerk, IG-Farben, Dornier-Werke, Firma Moll и множество средних и малых предприятий, на которых советские военнопленные и остовцы использовались, как бесплатная рабочая сила. При каждом крупном и среднем предприятии размещались лагеря для военнопленных и остарбайтеров разных национальностей. Согласно материалам из серии «Kulturges-chichtspfad»[22], на территории Мюнхена и в его окрестностях существовало примерно 400 больших и малых лагерей для военнопленных и принудительных иностранных рабочих. Примером лагеря советских военнопленных в Мюнхене может служить «Руссенлагер» в так называемом «Аквариуме» (Russenlager im s.g. «Aquarium» Truderingerstraße), размещенный при государственном предприятии «Рейхские железные дороги, ремонтные мастерские» (Reichsbahn-Ausbesserungswerk, RAW) в городском районе Трудеринг на Трудерингерштрассе. В лагере насчитывалось около полутора тысячи советских военнопленных. Горожане этот лагерь называли русским, несмотря на то, что в нем были размещены также украинцы и белорусы.

Историк и архивариус городского архива Мюнхена Андреас Хойслер называет «точные адреса 131 нацистского лагеря»[23] только в городской черте Мюнхена, в которых были размещены военнопленные разных национальностей и остовцы. Имея точные данные по топографии лагерей в Мюнхене и использованию принудительного труда в лагерях военнопленных и остарбайтеров, немецкие историки, однако, до сих пор не располагают точной статистикой этой группы лиц, которая находится в архивах вышеуказанных предприятий.

Такое большое количество рабочих лагерей в Мюнхене и в его окрестностях потребовало от американцев срочно заняться проблемой военнопленных и остовцев во избежание возможных эпидемий среди заключенных и коренного немецкого населения. В связи с этим американцами было решено и дальше содержать бывших заключенных в тех же самых лагерях до момента идентификации их личности и последующей репатриации. Однако меры по закрытому содержанию узников нацистских лагерей в первые три-четыре недели мая 1945 года после освобождения американцами Мюнхена объяснялись не только боязнью эпидемий; это предотвращало возникновение общего хаоса в городе и его окрестностях. Против строгого, закрытого режима содержания выступали сами освобожденные, измученные многолетним пленом, изнурительным трудом и унижениями. Несмотря на запрет оставлять лагерные территории до идентификации личности, остановить процесс произвольного стихийного возвращения на родину, в особенности западноевропейских заключенных нацистских лагерей, было практически невозможно. Это привело, в том числе, к серьезным проблемам на главных магистралях Баварии, что затрудняло дальнейшее продвижение частей Третьей и Седьмой американской армий. Этот период немецкий историк Вольфанг Якобмайер назвал «кризисом первых дней освобождения»[24].

Кризисом это было еще и потому, что многие бывшие заключенные не были обеспечены продовольствием после снятия военной немецкой лагерной охраны, когда до прихода американцев оставались считаные, от трех до пяти, дни. Обессилевшие люди покидали лагеря в поисках пищи. Нередки были случаи грабежа, насилия и нападений на местных жителей. Однако судя по отчетам американских военных подразделений за первые недели мая 1945 года после их вступления в Мюнхен, все опасения о возможных вспышках эпидемий и массового насилия со стороны военнопленных и остовцев по отношению к немцам не подтвердились – во всяком случае, в том масштабе, который ожидался.

Каждый освобожденный заключенный подлежал проверке его личности, для чего была произведена первичная регистрация на основе немецких лагерных картотек. Процедура проверки идентичности военнопленных и остарбайтеров проходила согласно указанным формулировкам в «Плане действий оккупационных властей в отношении беженцев и ДиПи» (Outline Plan for Refuges and Displaced Persons) Главного Штаба западных союзников (Supreme Headquarters, Allied Expeditionary Force – SHAEF[25]). Военнопленные и остарбайтеры были единственными группами, имеющими в картотеках при нацистских лагерях соответствующие немецкие документы, подтверждающие их статус. Эта точная документация о заключенных, содержащая данные о личности, годе и месте рождения, начале депортации или плена, стала первой информационной базой для организованной репатриации западных и восточноевропейских ДиПи. Представители этой группы не имели никакой возможности избежать репатриации.

Трудности со снабжением коренного населения Мюнхена и необходимость содержания многочисленной группы ДиПи стали теми факторами, которые ускорили репатриацию. Проблем с возвращением западноевропейских ДиПи не было, в этом случае возникали лишь трудности с транспортом ввиду разрушенных железных дорог. С конца мая 1945 года начался массовый выезд западных ДиПи из региона Мюнхена.

Самые большие проблемы выявились в процессе репатриации советских военнопленных, остарбайтеров, гражданских беженцев Восточной Европы из-за их общего нежелания возвращаться на родину. Лейпцигское соглашение предусматривало двухсторонний обмен «перемещенными лицами» между западными союзниками и СССР. США настаивали на скорейшем получении американских граждан, бывших в немецком плену и оказавшихся в конце войны в советской зоне оккупации, – взамен на советских граждан. Советские репатриационные комиссии начали свою работу в Баварии уже с 25 мая 1945 года. В Лейпцигском соглашении со стороны СССР были уточнены 11 советских контрольно-пропускных пунктов СМЕРША в Германии и 2 сборных пункта в Австрии. В Баварии были созданы следующие советские сборные пункты: один из корпусов в Функ-казармы – в Мюнхене, а также в городах Пассау, Хоф, Кемптен и др. До момента передачи советских репатриантов в руки репатриационных комиссий американцы обязаны были обеспечить их продовольствием, одеждой и предоставить медицинское обслуживание.

Массовая репатриация советских военнопленных и остарбайтеров проходила в Мюнхене с ускоренным темпом. Советские военнопленные, несмотря на страх возвращения домой из-за печально известного приказа Сталина № 270 «Об ответственности военнослужащих за сдачу в плен и последствий для их семей», из-за клейма предателей, верили, вопреки всему, в лучшее и во всепрощение Сталина. Многие из них, устав от нацистских лагерей, измученные от многолетнего унижения, истощения, изнурительного труда, ехали на родину с жаждой вернуться в свои родные места, в предчувствии встречи с родными после стольких лет плена. Вот что пишет известный общественный деятель Зарубежья в Мюнхене Александр Степанович Казанцев[26] в своих воспоминаниях «Третья сила»: «Часть военнопленных едет от безысходности – куда деваться, никто не защитит, никто не поможет. Часть, и едва ли не большая, едет, как на эшафот, у этих лица смертников. Решившиеся ехать добровольно делают это по разным побуждениям. Одни от безысходности – ‘все равно всех отправят’, кто рассчитывает – ‘первым, поехавшим добровольно, легче будет’, третьи бросаются в неизвестность, как в холодную воду, – ‘все равно придется когда-нибудь’. Едет много терроризированных в сборных лагерях, не посмевших заявить о своем нежелании ехать, – ‘заявишь, а вдруг все равно выдадут’. В лагерях этих с самого начала установилась атмосфера хорошо организованной психологической бойни: всюду лозунги, портреты Сталина, флаги. Многие стараются перекричать друг друга, показать свою благонадежность и преданность. Кто потрусливее, пугает своими бурно высказанными восторгами себя и других, кто подлее, выбирает себе из присутствующих жертвы, по которым завтра доносом на них уже на той стороне он будет пробираться в жизнь. Тут же в лагерях уже начинается выявление ‘врагов народа’, буйным цветом цветет пресловутая советская бдительность и взаимная слежка – люди составляют капитал для той стороны»[27].

Дополнительной мотивацией возвращения на родину у советских военнопленных были успехи победоносного шествия Красной Армии в Германии. Это пересиливало страх, всем верилось, что будут учтены все объективные причины сдачи в немецкий плен из-за стратегических ошибок Верховного командования СССР в первые месяцы войны. Трагичность судеб советских военнопленных после их возвращения на родину общеизвестна: проверки на идеологическую лояльность в фильтрационных сборных пунктах СМЕРША на территории Германии, далее мучительные годы в ГУЛаге. Тем, кому удалось выжить после долгого пути страданий в немецких и советских лагерях, не суждена была ресоциализация в обществе и в последующие годы жизни в СССР. Это была двойная трагедия людей, чудом выживших в нацистских лагерях, освобожденных западными союзниками и по окончании войны репатриированных на новый мученический путь страданий в советских спецлагерях. Ситуация с остарбайтерами была схожей.

Что же касается советских гражданских беженцев, добровольно покинувших родину с отступающими частями вермахта, то их число стало расти в Баварии к концу войны. Никто не знал, где будут пролегать границы оккупационных зон; все кормились слухами или скупыми новостями, действовали по ситуации. Бавария стала своего рода землей обетованной после вступления в нее 30 апреля 1945 года американской армии. Число русских гражданских беженцев, прибывающих в Мюнхен, быстро росло. Они стремились выехать из других оккупационных зон до того момента, пока не был введен строгий контроль по въезду в американскую зону.

Вот как описывает советских гражданских беженцев в конце войны А. С. Казанцев: «Мчатся грузовики на Восток, а по обочинам дороги, озираясь, скрываясь от американских и английских патрулей, двигаются в одиночку, семьями, небольшими группами такие же русские люди – на Запад. Идут без документов, без разрешений передвигаться. Американские солдаты чаще всего делают вид, что не замечают их: так много горя сквозит в глазах этих людей, с такой надеждой смотрят они на расстилающийся на Запад путь. Этими людьми забиты все дороги Западной Германии. Они идут, не задерживаясь нигде больше двух-трех дней, идут не куда-нибудь, а просто так, чтобы не сидеть на месте, не привлекать к себе внимания, не регистрироваться. Ходят туда и обратно, с севера на юг, с востока на запад, и с большой осторожностью – с запада на восток. На маленьких тележках – несложный багаж, иногда дети и больные, которым идти не под силу. Группируются по деревням, расходятся снова, на время короткого отдыха выставляют посты – не едут ли грузовики, на которые так просто, потому что они пустые, могут погрузить и увезти на восток. Хотя люди делают сотни и сотни километров, а в голове неотвязно один и тот же мучительный вопрос: выдадут или не выдадут? Если выдадут – это смерть. Каждый пропущенный день увеличивает ‘вину’»[28].

Останавливаясь на аспекте Мюнхена как месте наибольшего скопления русского населения в американской зоне, стоит заметить: люди были ведомы целью как можно скорее очутиться там. У каждого из этих русских людей была своя история исхода из СССР и спасения, свой путь в Мюнхен. Но чаще всего спасал случай – и помощь сердобольных людей, нередко немцев, иногда – рядовых американских солдат, сообщавших о готовящихся выдачах. Большую помощь оказывали и свои, русские. Часто местом спасения становились русские православные церкви, дававшие не только утешение в молитве, но кров и продовольствие. В какой бы немецкий город ни прибывали русские гражданские беженцы – как в военный, так и послевоенный период, – они шли прежде всего в православную церковь не только для богослужений, но и для помощи в поиске родственников, знакомых и, прежде всего, для получения информации о ситуации в том или ином городе.

В Мюнхене таким религиозно-духовным центром и местом встреч для беженцев был Кафедральный собор Св. Николая. Вот какую статистику о русских, которые могли свободно посещать храм, в отличие от интернированных в лагеря советских военнопленных и остовцах, мы находим в статье протоиерея о. Георгия Зайде в журнале Германской епархии Русской Зарубежной Церкви «Вестник»: «Число прихожан нельзя было точно установить: 150 человек регулярно вносило членские взносы. Число причащающихся в 1943–1944 гг. было около 1 500 человек. Оба храма на Сальваторплятц (Salvatorplatz) и на Деннингерштрассе (Denningerstraße)[29] были решительно переполнены… В Крестном ходе на Пасху 1945 года в полночь участвовало 2 000 человек, хор состоял из 30 певчих… Число прихожан возросло по окончании войны (6 мая 1945 г. православная Пасха совпала с Днем Георгия Победоносца, который предшествовал подписанию капитуляции Германии 8 мая 1945 г. Сталин настоял на вторичном подписании капитуляции 9 мая 1945 г. Именно эта дата стала праздноваться в СССР как День Победы, а в Европе дата 8 мая 1945 вошла в аналы истории как день капитуляции Германии и окончания войны. – Е. К.) . В приходе с двумя храмами состояло около 2 000 человек. По окончании войны Свято-Николаевский приход был только одним из 15 приходов в Мюнхене»[30]. Рост православных приходов в Мюнхене начался после вступления американцев в город, где почти в каждом лагере ДиПи, смешанного или мононационального типа, были устроены барачные православные церкви.

Вот как описывает проф. О. П. Раевская-Хьюз (Бёркли, Калифорния) прибытие ее семьи из Ульма в Мюнхен: «Это был канун Рождества Пресвятой Богородицы (9/20 сентября 1945 г. – Е. К.). Прямо с вокзала мы отправились в церковь на Salvatorplatz и попали к концу всенощной. В храме мы встретили старых харьковских знакомых. Они пригласили нас к себе ночевать. Очень пожилая мать и две взрослые дочери ютились в крохотной комнатке. Сейчас не могу представить, как мы там разместились вшестером! Вскоре мы услышали, что один православный священник получил в свое распоряжение целый дом, где, может быть, мы найдем приют. Этим священником был о. Александр Киселев, а дом – без крыши и частично разрушенный – будущий Дом ‘Милосердный самарянин’. Мы там не только нашли ночлег: этот дом стал нашим домом – там мы прожили почти четыре года до отъезда в США»[31].

Приток русских людей в Мюнхен начался еще до окончания войны – и не только гражданских беженцев; сюда стали стекаться священнослужители Русской Зарубежной Православной Церкви из Югославии, Чехии, Польши, а также их братья во Христе из СССР, решившиеся на Исход после трагических гонений советской власти на Православную Церковь. Эти священнослужители еще не были в РПЦЗ, им предстояло еще войти в состав клира РПЦЗ на Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви Заграницей (РПЦЗ) в 1946 году. К концу войны в Мюнхене собирались представители высшего клира РПЦЗ. Так, например, осенью 1945 года в Мюнхен прибыл Архиерейский Синод РПЦЗ во главе с митрополитом Анастасием (Грибановским) из Сербии. На пять долгих послевоенных лет Мюнхен становится центром церковного Русского Зарубежья – с 1945 по 1950 гг., до времени отъезда Владыки Анастасия и Архиерейского Синода в США.

С неимоверной быстротой начинают расти православные приходы в русских лагерях ДиПи; РПЦЗ собирает русскую эмиграцию вокруг себя, предоставляя исстрадавшимся людям духовную заботу, утешение в молитве, но и помогая в организации православных приходов и в строительстве православных храмов в лагерных бараках. Это был непростой период становления структуры Русской Зарубежной Церкви после войны, с изменением географии викариатств РПЦЗ в период потери приходов РПЦЗ в восточноевропейских регионах, находящихся в зоне влияния советской власти и Московского Патриархата после 1945 года.

После прибытия в американскую зону беженцы могли зарегистрироваться в лагерях ДиПи или жить на частных квартирах. Боясь насильственных выдач, многие не регистрировались в лагерях, предпочитая, как тогда говорили, «жить на привате». Их положение было особенно тяжелым, т. к. найти кров в разбомбленном Мюнхене было чрезвычайно сложно, как и получить легитимные карточки на продовольствие при практически нелегальном положении. Те же из гражданских беженцев, кто решался на регистрацию в американском лагере, использовал самые разные стратегии для получения легитимного статуса. Получить статус ДиПи могли лишь те, кто сумел доказать, что до начала Второй мировой войны, до 1 сентября 1939 года, проживал за пределами СССР и не служил в составе военных подразделений вермахта. Чтобы избежать насильственной репатриации, беженцы меняли национальность, даты и место рождения. Такая «смена национальности» отразилась на статистике – скажем, на появлении чрезвычайно большого количества «поляков» в американской зоне. Поэтому современным исследователям следует с особой осторожностью оценивать статистические материалы УНРРА и ИРО относительно национального состава лагерей ДиПи.

Процесс регистрации «перемещенных лиц» в первый хаотичный период формирования лагерей в американской оккупационной зоне в Баварии проходил быстро и без серьезной проверки идентичности гражданских беженцев. Достаточно было устного заверения или предоставление любых документов, подтверждающих непричастность к Стране Советов. В ход шли даже дипломы об окончании университетов в дореволюционный период.

Обратимся к интересным воспоминаниям Валентины Синкевич, американской русской поэтессы и редактора из Филадельфии, чья судьба во многом типична для того времени. Рожденная в Киеве, она была вывезена девочкой-подростком на работы в Германию как остарбайтер, после войны оказалась в лагерях ДиПи в английской зоне оккупации в Гамбурге и Фленсбурге, в 1950 году выехала в США. Вот что она пишет: «Справедливости ради, нужно сказать, что иногда ‘юнрровцы’ закрывали глаза на фантастические автобиографии допрашиваемых дипийцев. В этом им, тоже иногда, помогали сочувствующие переводчики, обыкновенно из первой эмиграции. То было время вынужденного биографического мифотворчества. Возник даже лагерный фольклор, в котором фигурировал некий Иван. Например, пользовался популярностью такой трагикомический рассказ. На ‘скрининге’ недоумевающее официальное лицо спросило Ивана, каким образом он, родившийся и выросший в Венгрии, говорит только по-русски и по-украински? – На что насмерть перепуганный Иван отвечает: ‘Так я же жил в лесу’. А позже, когда началось расселение дипийцев по всему белому свету, в лагерях пели: ‘По синим волнам океана / Везут в Аргентину Ивана’...»[32]

Большой приток русских «перемещенных лиц» в американскую зону в первые недели мая и июня 1945 года объясняется, прежде всего, непоколебимой верой русских людей в демократический уклад США как противовес советской системе. Эта вера в американцев была продиктована надеждой людей на соблюдение права неприкосновенности личности и защиты права выбора свободы для беженцев. В эти недели мая-июня, при полном отсутствии газет и невозможности получить достоверную информацию, все кормились слухами. Трагические события насильственных выдач американцами советским репатриационным комиссиям становились известны спустя недели, а то и месяцы. Среди самых крупных эпизодов жестоких насильственных выдач англичанами и американцами были:

– выдачи казаков в Лиенце, Австрия (28 мая – 2 июня 1945),

– выдача советских военнопленных из Форта Дикс, шт. Нью-Джерси, США 25 июня 1945,

– выдача советских гражданских беженцев в лагере в Кемптене, регион Альгой, Швабия (12 августа 1945),

– выдача советских гражданских беженцев и военнопленных в лагере Дахау, Верхняя Бавария (19 ноября 1945),

– выдача генералов РОА Меандрова, Ассберга, Севастьянова и около 50 офицеров командного состава РОА из тюрьмы в Ландсхуте, Бавария (6 февраля 1946),

– выдача воинов 2-й дивизии Русской Освободительной Армии в Платтлинге в Нижней Баварии (24 февраля и 13 мая 1946),

– выдача советских гражданских беженцев в лагере Фюссене, регион Альгой, Швабия (13 августа 1946),

– выдача советских военнопленных в Бад Айблинге, Верхняя Бавария (21 августа 1946),

– выдача донских, теркских, кубанских казаков из лагеря Римини (Rimini) в Италии (8 мая 1947).

Те немногие, кому чудом удалось спастись из этих лагерей, попадали в лагерь Шляйсхайм, начиная с сентября 1946 года.

Эти ужасающие трагедии насильственных выдач и зверского обращения американских и британских солдат с беженцами передавались из уст в уста; люди узнавали страшные факты по так называемому «сарафанному радио» от самих свидетелей событий, чудом спасшихся. В русских газетах в американских лагерях писать о насильственных выдачах было невозможно, да и появились эти национальные газеты и отпечатанные т. н. «радиосводки» лишь с поздней осени 1945 года, при этом они проверялись американцами на идеологическую лояльность. Русских людей в лагерях охватила массовая паника, полное отчаяние и чувство абсолютной безысходности из-за отсутствия какой-либо правовой защиты. Недоверие к лагерным администрациям УНРРА стало общим настроением в русских лагерях ДиПи. Об этом ярко пишет Валентина Синкевич: «Я хорошо помню панику людей, ютившихся в послевоенных немецких лагерях. Есть еще свидетели того времени, хотя их осталась всего горстка. Многие тогда стремились уйти из опасных лагерей, которые нередко окружались американскими и английскими специальными репатриационными отрядами и советскими смершевцами. Людей хватали, сажали в грузовики и доставляли в советскую зону, где с некоторыми чинили расправу там же. Иногда каким-то образом в лагере узнавали, что готовится облава, и люди бежали в лес или ютились на вокзалах, хотя последнее было небезопасным. Людей похищали и просто на улицах: нередко репатриационные команды выслеживали своих ‘клиентов’. Некоторые невозвращенцы ухитрялись лечь, хотя бы на короткое время, в немецкую больницу, где, по слухам, находиться было безопаснее»[33].

Люди готовы были бежать из лагерей куда глаза глядят, но бежать было некуда. Опасность ожидала их не только внутри лагерей, но и на улицах городов в американской зоне. Так, например, в Мюнхене американской военной администрацией были предприняты регулярные проверки документов на улицах. Проверки проводились американской военной полицией (Military Police) при помощи мюнхенской полиции. В Баварии были приняты также меры на управленческом уровне – например, была введена строгая проверка всех иностранцев при выдаче продовольственных карточек и при организации жилищной прописки. Охота за беглецами-репатриантами – не только советскими военнопленными и остовцами, но и бывшими военнослужащими РОА, осуществлялась и т. н. «гиенами». Об этой категории лиц-«охотников» пишет в своих мемуарах Сергей Фрёлих: «Русские, преследуемые советскими репатриационными комиссиями, разыскивались также и так называемыми ‘гиенами’. Это были лица, которые использовали чужую беду для своих личных делишек... Люди наиболее распространенного типа этой категории следили за теми, кто арестован. Потом неожиданно появлялись у членов их семей, выражали им свое сочувствие по случаю ареста и, одновременно, предлагали свою помощь для их освобождения. Самой безобидной формой при этом было вымогательство денег, драгоценностей и других ценных вещей, которые, очевидно, должны были быть переданы дальше соответственным чиновникам, бывшим, якобы, в состоянии освободить арестованного… Гораздо опаснее была другая порода ‘гиен’, которая в совместной работе с баварской полицией обращала ее внимание на людей, которые скрывались и чем-то еще владели. Их арестовывали и в некоторых случаях освобождали за взятки, которые ‘гиены’ раздобывали у родных преследуемых. При этом взятки делились между чиновниками соответствующего учреждения и ‘гиенами’»[34].

В этой поголовной охоте за советскими ДиПи циничным образом соединились интересы американской военной администрации, целенаправленно стремившейся сократить численность ДиПи и, та-ким образом, расходы на их содержание, интересы обычных немцев и советских репатриационных комиссий. Об этом пишет и А. С. Казанцев: «Советские беженцы были людьми вне закона. Они нежелательны для немцев, как всякий бродячий элемент нежелателен оседлому жителю. Нежелательны для немцев, проигравших войну ‘вот этим же русским’, потерявших сыновей, братьев, мужей в борьбе ‘вот с этими же русскими’. Бывает особенно тяжело, когда люди попадают на немца, вышедшего, вернее, бежавшего от ужаса советской оккупационной зоны. Тогда им, уже не раз пострадавшим и сейчас спасающимся от большевизма, приходится отвечать за преступления, совершенные тем же большевизмом над другими. Ведь те и другие – русские. Они в тягость и союзникам, эти люди с непонятным нежеланием вернуться домой, к своим, к родным, к близким. И вот они ходят в безнадежности, как в темноте, без защиты, без каких-либо прав, всюду гонимые, везде нежеланные. Ходить все труднее и труднее. В Германии восстанавливается жизнь, затвердевают какие-то формы постоянного уклада. И вот это хождение, в первые после окончания войны дни и недели, еще вперемежку с немцами, осевшими уже на постоянное местожительство, всё больше режет глаз, мешает и вызывает преследование, а впереди, как и раньше, – полная беспросветность. Другие сидят в лагерях, проводят ночи – каждая, как последняя ночь осужденного. Ложась спать, облегченно вздыхают: ‘Ну, сегодня пронесло, не приехали, не увезли’. А с утра опять ожидание: вот подъедут грузовики, на них советские офицеры с американскими солдатами, погрузят и повезут. Вероятно, это страшнее, чем тогда, когда везут на казнь, потому что люди перед этим ‘повезут’ кончают самоубийством. Кое-кто видит спасение в бегстве. В лес, в горы, а там – существование дикого затравленного зверя: да и надолго ли? Ведь Германия – не Сибирь. Что же пугает людей? Откуда этот страх, который толкает их в сумасшествие, в самоубийство? Не напрасен ли он? Не создан ли он только воображением? Очень скоро после того, как увезены были первые эшелоны, с той стороны стали возвращаться чудом вырвавшиеся беглецы. Из сотен рассказов, очищенных от личных переживаний и впечатлений каждого, рисуется совершенно определенная и безоговорочно верная картина следственных допросов НКВД...»[35]

Люди искали пути спасения от насильственных выдач: многие избегали лагерей ДиПи, не веря более в американскую демократию, а те, кто подлежал обязательной репатриации, искал свои стратегии выживания. Большую помощь в изготовлении поддельных документов оказали советским гражданским беженцам прежде всего русские эмигранты первой волны. Документы подделывались по типу старых русских или нансеновских паспортов и прежних стран проживания в эмиграции. Люди учили ночами несколько слов по-польски, по-чешски, по-хорватски – на языке той страны, которая могла бы соответствовать их вымышленной биографии. Вот что сообщает Сергей Фрёлих: «В то время Мюнхен был полон русских, которые скрывались от советских репатриационных комиссий. Эти последние продолжали во всех трех оккупационных зонах искать свои жертвы, частично при поддержке оккупационных властей. Большинство опрашиваемых отрицало свое настоящее происхождение. Они неожиданно стали поляками, литовцами, румынами или югославами… Уже в лагере ДиПи в Мюнхене-Мозахе, где содержалось до 8000 человек, главным образом русских, семья Цуриковых снабжала сидельцев нужными документами. Невероятный страх перед выдачей в Россию заставлял предпринимать любые усилия. Я знал одного профессора, специалиста по посевным семенам, который изучил сербский язык и наизусть запомнил городской план Белграда, чтобы заставить поверить, что, как эмигрант, он проживал в Югославии. Конечно, не все были столь предусмотрительны, но каждый хотел стать гражданином другой страны. Помощь оказывалась также и ‘остарбейтерам’. Быть таковым было гораздо лучше, чем участником власовской армии или бывшим ‘хиви’. ‘Остарбейтеры’ в Третьем Рейхе вместо удостоверения личности имели желтый ярлычок, размером примерно в ДИН А5, в котором стояло, что владелец этого документа – ‘остарбейтер’ и работает на такой-то фабрике. Этот желтый документ, клочок бумаги, продавался по цене от 200 до 500 рейхсмарок. Чтобы прекратить этот денежный грабеж, мы нашли в Штуттгарте типографа, который без ведома владельца типографии в нерабочее время отпечатал нам на похожей желтой бумаге до тысячи таких ‘документов’ за сравнительно скромное вознаграждение. Большая часть этих формуляров попала в канцелярию Цуриковых и с заполнением личными данными безвозмездно раздавалась тем, кто был в беде. Таким образом ‘гиены’ внезапно оказались без работы»[36].

И все же до 1946 года большинство русских людей стремились зарегистрироваться в лагерях ДиПи. Для многих другого выхода не было – без знания немецкого языка, без денежных средств, без обязательной прописки, без работы. Зарегистрировавшись в лагере, люди получали бесплатный кров, питание, одежду, медикаменты. Качество и нормы обеспечения продуктами, медицинским обслуживанием и одеждой в американских лагерях ДиПи существенно отличалось в лучшую сторону от подобных лагерей в английской и французской зонах.

Быстрая массовая репатриация советских военнопленных, остарбайтеров, гражданских беженцев с середины июня 1945 года существенно сократила число «перемещенных лиц», находящихся в Баварии. Согласно общей статистике УНРРА, «на момент декабря 1945 года в Баварии находились 195 000 ДиПи разных национальностей»[37]. Таковы результаты полугодовой работы репатриационных комиссий западных стран и СССР. В этой статистике не учтены те лица, которые проживали на частных квартирах, опасаясь насильственных выдач. Сколько из этого числа было советских ДиПи, судьбы которых предопределили ялтинские договоренности, выяснить трудно уже и потому, что бывшие советские граждане использовали практику поддельных документов. Здесь стоит упомянуть и тот факт, что наличие нансеновских паспортов у «старых» русских эмигрантов также не было страховкой от выдач. 

Вопреки сокращению численности «перемещенных лиц» после насильственной или добровольной репатриации, с октября 1946 года число ДиПи в американской зоне опять возрастает. В документации УНРРА мы находим следующие статистические данные: «Зарегистрировано в лагерях ДиПи в американской зоне в октябре 1946 года 278 056 человек и 139 803 иностранца, живущих вне лагерей ДиПи»[38]. Эти статистические данные не дают ясности о советских «перемещенных лицах», но являются очень точными ввиду того, что составлялись УНРРА в первые полтора года американской оккупации Германии каждую неделю, а также сверялись Баварским министерством по делам беженцев, выпускающим т. н. ведомственные статистические листки[39]. Рост численности «перемещенных лиц» объясняется притоком еврейских беженцев из Польши после погромов лета 1946 года. ООН предоставило евреям возможность переселиться в американскую зону. Это были те евреи, кто выжил после немецких концентрационных лагерей, вернулся в свои родные места в Польше – и кто уже летом 1946 года пострадал от погромов, учиненных поляками. Число ДиПи росло также за счет нелегально перебежавших из британской и французской зон оккупации.

Чтобы понять атмосферу послевоенного времени в Баварии и, конкретно, в Мюнхене, стоит проанализировать первый период становления Американской Военной администрации в Баварии. В конце мая 1945 года возникли внутриорганизационные проблемы в американской армии. Части армии, участвовавшие в боевых действиях с сентября 1944 по май 1945 гг. под командованием Эйзенхауэра (Dwight D. Eisenhower) готовились к переформированию. Главная Квартира американского военного командования «Supreme Headquarters Allied Expeditionary Force (SHAEF/G-5)» была заменена Главной Военной американской администрацией (Office of Military Government for Germany (U.S.), коротко – ОМГУС (OMGUS)[40] под руководством Военного губернатора генерала Луциса Д. Клэйя (Lucius L. Clay) и ее региональными представительствами. Уже к началу июня 1945 года произошли внутризональные изменения, прежде всего – передислокация Седьмой американской армии под предводительством генерала Александра Пэтча (Alexander McCarell «Sandy» Patch, jr.) из Мюнхена, на смену ей в город вступили части Третьей американской армий под предводительством генерала Джорджа Смиса Пэттона. Численность действующей армии была существенно сокращена. Четырехзвездочный генерал Третьей американской армии Джордж С. Пэттон (Georgе Smith Patton, Jr., 11.11.1885 – 21.12.1945, Гейдельберг) возглавил в Баварии Региональную военную американскую администрацию с 15 июня 1945 года. Его пребывание на этом посту продлилось не больше четырех месяцев, 10 октября 1945 года он был отстранен от дел из-за скандально мягкого и сочувственного отношения к немцам и восхваления дисциплины и порядка в подразделениях СС. Антикоммунист генерал Пэттон рассматривал СССР не как союзника, а как главного врага; им были предприняты попытки формирования новых немецких воинских частей, включая бывшие подразделения СС, ставящих задачу наступление на СССР и борьбу с коммунизмом. По предположению баварского историка-архивариуса Романа Р. Смолорца, «смещение генерала Пэттона негативно сказалось на насильственных выдачах особенно представителей Русского Освободительного движения  генерала А. А. Власова»[41]. Месяцем позже генерал Пэттон пострадал в авиакатастрофе и скончался в госпитале в Хайдельберге.

В ведение Третьей американской армии под командованием генерала Пэттона перешел весь регион Баварии, с 15 июня 1945 года ставший местом стационарного размещения Третьей армии и получивший название «Восточный военный округ» (Eastern Military District). Центр командования Третьей армии США был перемещен из городка Эрланген в Средней Франконии в Мюнхен, Верхнюю Баварию. В этот период ответственность за лагеря ДиПи несла действующая армия, а не УНРРА. В задачи Управления Военной Американской Администрации («Office of Military Government for Bavaria», OMGBY) входило обнаружение и локализация нацистских лагерей, организация снабжения питанием лагерей ДиПи, идентификация, регистрация и срочная массовая репатриация военнопленных и остовцев. Передача лагерей ДиПи в Баварии от Третьей американской армии к гражданской благотворительной международной организации УНРРА проходила медленно. По настоянию генерала Пэттона УНРРА подчинялась американской армии. Это вызвало много конфликтных ситуаций между армией и УНРРА как организацией ООН. Персонала УНРРА не хватало, сориентироваться в ситуации без помощи армии было сложно. Этим определялась зависимость УНРРА от армии – и их неизбежный конфликт.

К 19 сентября 1945 года, согласно Прокламации № 2 от 19 сентября 1945 года, были созданы три самостоятельные региональные оккупационные управления внутри американской зоны: Большой Гессен (Groß-Hessen), Вюрттемберг-Баден (Württemberg-Baden) и Бавария (Bayern). С 1 октября 1945 года была учреждена региональная оккупационная администрация в Баварии «Office of Military Government for Bavaria» в системе общеамериканской Военной оккупационной администрации «Office of Military Government US» (OMGUS).

Из всех земель рейха Бавария была самой большой по площади – 70 551 км² с населением в 12 млн.человек. Прежние территориальные границы субъектов рейха были изменены в соответствии с ялтинскими договоренностями союзников о разделении Германии на четыре зоны оккупации после подписания ее капитуляции. Интересно отметить, что Бавария была единственным субъектом рейха, сохранившим свой территориальный статус-кво, если не учитывать отторжение судетских районов в мае 1945 года. Бавария, граничащая с Баден-Вюрттембергом, Гессеном, Тюрингией и Саксонией, имеет на юге границу с Австрией, на востоке – с Чехией. Массовый наплыв немецких гражданских беженцев в августе 1945 года объясняется именно географическим расположением Баварии. Это создало чрезвычайную ситуацию в регионе: огромное количество как ДиПи, так и немецких беженцев. К коренному немецкому населению Баварии с осени 1945 года прибавилось более двух с половиной миллионов «перемещенных лиц» разных национальностей в лагерях и более полутора миллиона немецких беженцев из пограничных регионов Баварии. Проблемы обеспечения продовольствием достигли к осени 1945 года своей наивысшей напряженности.

Первая волна немецких беженцев из Восточной Пруссии, Силезии, Померании устремилась уже в 1944 году, спасаясь от приближающегося фронта, бомбардировок и, прежде всего, из-за страха перед местью победителей, грабежами, насилием. Слухи о том, что творится на захваченных Красной Армией территориях, повергал людей в ужас. По окончании Потсдамской конференции (17 июля по 2 августа 1945) был установлен новый территориальный порядок по границе рек Одера и Нейса. Целью этих потсдамских договоренностей союзников антигитлеровской коалиции была компенсация Польше в виде территорий Западной Украины и Западной Белоруссии (Восточные Кресы), отторгнутых от нее в 1939 по секретному договору Молотова–Риббентропа. Следствием этого решения стало насильственное переселение этнических немцев, так называемых «изгнанных с родины» (Heimatvertriebene), с территорий бывших восточных областей Германской империи, из Чехословакии (Богемии и Судетов), немецких меньшинств субэтнических сообществ в Румынии и Южной Европе. «Около 14 миллионов немецких беженцев были переселены в послевоенную Германию»[42].

Судетская область (регион Бёмервальд, нем: Böhmerwald), как помним, была аннексирована в соответствии с Мюнхенским соглашением 1938 года. Формально три региона были присоединены к территории Баварии 25 марта 1939 года: Берграйхенштайн, Маркт Айзенштайн, Прахайтц (Bergreichenstein, Markt Eisenstein, Prachaitz). Это был первый этап оккупации Чехословакии 1938 года. После войны, с августа 1945 г., в Баварию устремились десятки тысяч немецких беженцев из восточных регионов бывшего Германского рейха, прежде всего – немцев из Судетии, граничащей с районом Нижней Баварии и Верхнего Пфальца (Niederbayern-Oberpfalz). Сложилась чрезвычайно сложная ситуация в Баварии с большой концентрацией немецких беженцев, ДиПи, разрозненных частей немецкой армии. От Американской Военной администрации потребовалось большое искусство логистики для организации, размещения, обеспечения людей в разбомбленных городах и селениях Баварии.

Огромный наплыв населения в американскую зону оккупации, и прежде всего в Мюнхен, повлек за собой в январе 1946 введение запрета на въезд из других зон оккупации Германии, чтобы остановить мощный миграционный поток из других оккупационных зон Гер-мании. С введением американской и британской «бизонии» 6 декабря 1946 года, а также с присоединением впоследствии французской зоны и созданием т. н. «тризонии» 8 апреля 1949 года проблема «внутризонального» перемещения со специальными разрешениями о проезде отпала.

Безвозмездное обеспечение продовольствием, предоставление бесплатного жилья, пусть и в лагерях ДиПи, и медицинского обслуживания поставили «перемещенных лиц» в особое, привилегированное для конца войны положение, что вызвало социальную зависть со стороны коренных немцев и немецких беженцев. К августу 1945 года УНРРА приняла решение о непредоставлении финансовой помощи для представителей стран-врагов и стран–бывших врагов, а также немецким гражданам и немецким беженцам. Эти группы лиц были исключены из программы финансовой помощи УНРРА. Выживать в трудных послевоенных условиях приходилось самостоятельно. Эта группа немецких беженцев находилась в ведении региональных германских министерств по вопросам беженцев. Когда явление приняло массовый, трудно контролируемый на региональном уровне, характер, было создано в ноябре 1946 года Федеральное Германское министерство по вопросам беженцев. Социальная интеграция этнических немцев в общество так называемых «рейсхских немцев», проживавших на главных территориях Германии, проходила болезненно и с большими трудностями почти весь послевоенный период вплоть до 1951 года.

Особый статус ДиПи для иностранных беженцев и бывших заключенных нацистских лагерей с предоставлением им больших привилегий со стороны американских оккупационных властей в период с мая 1945 по декабрь 1951 гг. привел к социальному диссонансу и трениям между немецкими и иностранными беженцами в послевоенной Германии. С другой стороны, привилегированный статус «ДиПи» осложнил и сам процесс социальной интеграции дипийцев разных национальностей в послевоенное общество ФРГ и привел к изоляции этой социальной группы.

Сравнивая вкратце политику по отношению к ДиПи в западных оккупационных зонах Германии и Австрии, стоит отметить, что в американской зоне отношение к ДиПи было наиболее либеральным. На это имелись свои причины. Прежде всего, сказывалось то, что США по сравнению с Англией и Францией находились в более выгодном положении территориально не пострадавшей от войны страны; Америку не коснулись военные действия, разруха, послевоенный экономический кризис. Вступление США во Вторую мировую войну как союзника и открытие Второго фронта произошло лишь к июню 1944 года, времени высадки англо-американского десанта в Нормандии, – за год до полного окончания войны. Первые пять лет войны тяжелым бременем легли на Францию и Англию, на СССР, в их антигитлеровской коалиции. Экономика США на протяжении всей Второй мировой войны оставалась стабильной и могла себе позволить качественное обеспечение «перемещенных лиц» в лагерях в своей оккупационной зоне Германии. Это повлекло за собой либеральное отношение также и к самим немцам. Заявленные на Потсдамской конференции цели оккупации Германии – «денацификация, демилитаризация, демократизация, декартелизация» – реализовывались у всех четырех союзников антигитлеровской коалиции в разной степени строгости и последовательности. 

Программа восстановления Европы, выдвинутая в 1947 году американским государственным секретарем Джорджем К. Маршаллом, противостояла британскому плану Моргентау, предусматривающему замораживание немецкой экономики. План Маршалла предполагал восстановление не только разрушенной Европы («European Recovery Program»), но и экономики Германии. Оказанная по американскому Плану Маршалла финансовая помощь Западной Германии осуществлялась параллельно с взиманием с нее контрибуций за причиненный материальный ущерб странам-победителям во Второй мировой войне. Благодаря Плану Маршалла началась материальная стабилизация Западной Германии, что несомненно сказалось также и на обеспечении лагерей ДиПи и что повлекло за собой массовый приток «перемещенных лиц» именно в американскую зону.

Тем не менее, несмотря на обострение отношений между западными союзниками и СССР уже весной 1946 года, для противников репатриации в СССР не существовало альтернативы. Американцы, англичане, французы по-прежнему выдавали из своих оккупационных зон всех, без учета согласия или протестов, строго соблюдая ялтинские договоренности. Принцип добровольного выбора для советских ДиПи цинично игнорировался западными союзниками вплоть до начала работы ИРО 1 июля 1947 года. «К весне 1947 года после массовых выдач в лагерях трех западных зон оккупации Германии оставалось 250 тысяч ДиПи разных национальностей»[43]. Это были те, кто отстоял любыми правдами и неправдами свою свободу, применив различные стратегии выживания в этой экстремальной ситуации.

После массовых репатриаций «перемещенных лиц» к лету 1946 года начинается переформирование лагерей ДиПи. Так, например, некоторые бывшие немецкие казармы, где первоначально были размещены ДиПи, освобождались для нужд американской армии, школы – для немецких детей. Здания больниц начинали работать по назначению с выделением в них отделов для лечения ДиПи с немецким и национальным медицинским персоналом из рядов дипийцев; освобождались многие здания, использованные ранее для размещения большого количества «перемещенных лиц». Эти здания передавались их первоначальным владельцам или же использовались для нужд новых беженцев – на этот раз немецких, из бывших восточных рейхских территорий, а также еврейских беженцев, жертв погромов 1946 года в Польше.

Именно в этот период в американской зоне начали создаваться лагеря ДиПи строго по национальному принципу. Это объяснялось прежде всего конфликтами конфессионально-национального характера между дипийцами. В качестве примера мононационального лагеря нам хочется привести лагерь Шляйсхайм для русских «перемещенных лиц». Шлейсгейм, Шлайсгейм, Шлейсхейм, Шлайсгейм, Шляйсгайм, Шляйсхайм и так далее – русских вариантов названия этого баварского местечка вблизи Мюнхена имелось множество. Такова уж богатая русская языковая фантазия, смело жонглирующая немецкими словами и изменяющая их до фонетической неузнаваемости. «Шляйсхайм» – это самая точная, наиболее адекватная транслитерация немецкой топонимики географического названия «Schleißheim». Этимология названия лагеря Шляйсхайм исходит от названия городка-резиденции Шляйсхайм и военного аэродрома с тем же названием. Именно эти места и селение Фельдмохинг стали географическими соседями русского лагеря Шляйсхайм на долгие послевоенные семь лет, с осени 1946 года по осень 1953 года.

 

ЛАГЕРЬ ШЛЯЙСХАЙМ

 

Лагерь Шляйсхайм находился в 13 км от центра Мюнхена и был организован на месте бывшего учебного комплекса Военно-летной школы Люфтваффе при военном аэродроме Шляйсхайм, где уже имелась вся необходимая инфраструктура для размещения большого количества человек: оборудованные жилые бараки, бани, кухня, медицинский центр, радио. Этот барачный городок использовался с момента вступления частей американской армии с 30 апреля 1945 по сентябрь 1946 года для размещения американских солдат и технической американской части по обслуживанию военного аэродрома Шляйсхайм – до момента отказа американцев от военного аэродрома.

Изначально лагерь Шляйсхайм был создан как мононациональный лагерь для русских ДиПи, но с момента вселения в него украинцев, белорусов и калмыков лагерь меняет свой характер на интернациональный. Однако в воспоминаниях бывших шляйсхаймовцев лагерь остался исключительно русским лагерем. Это объясняется прежде всего тем, что русские доминировали в лагере, и языком общения, единым для всех наций. В силу этого создавалось ощущение этнической гомогенности, что не соответствовало действительности. Так, например, планы Большого Шляйсхайма указывают на этно-территориальное разделение лагеря, на существование русской и украинской частей. Каждая нация по предписаниям УНРРА была размещена в отдельной части лагеря во избежание возможных конфликтов. Среди украинцев были не только представители непризнанной Украинской Автокефальной Православной Церкви, т. н. «липковцы» или «самосвяты», но и греко-католики, а также свидетели Иеговы и др. Калмыки прибыли в лагерь Шляйсхайм в 1947 году из лагеря Пфаффенхофен, их было не более 300 человек. В лагере Шляйсхайм они восстановили два буддийских храма в жилых комнатах в своих бараках. В 1949 году в лагере были размещены русские евреи, которые были освобождены из немецких концентрационных лагерей, –  относящиеся как к первой, так и второй волнам эмиграции. Их численность ограничивалась 50-ю лицами, и пребывание их в лагере было кратковременным. Во избежание конфессиональных конфликтов они были переведены в специальный лагерь для еврейских ДиПи в лагерь Фёренвальд, вблизи Мюнхена.

Первыми жителями лагеря стали этнически русские «перемещенные лица» из расформированного лагеря в городе Фюссене. Их было примерно 2 000 человек, большинство из них – советские гражданские лица, частично – русские из национальной диаспоры из Югославии. Эти две тысячи человек были тем «остатком», которому удалось спастись от двух насильственных репатриаций: сначала в лагере Кемптен 12 августа 1945 года, далее в лагере Фюссен в августе 1946 года. В Кемптене русский лагерь располагался в средней школе им. Виттельсбахов, лагерь был расформирован после насильственной репатриации и здание передано по назначению для баварских детей перед началом учебного года. В лагере Фюссен русский лагерь был размещен в казарме альпийских стрелков, после выдачи августа 1946 года все оставшиеся русские «перемещенные лица» были вывезены организованно на грузовиках в лагерь Шляйсхайм. Шляйсхайм стал их первым пристанищем, где был гарантирован статус ДиПи.

Нами не найдено документов, подтверждающих особый подбор жителей лагеря Шляйсхайм, кроме национального принципа. С осени 1947 года в лагерь Шляйсхайм начали свозить русских ДиПи из других лагерей: из крупных интернациональных лагерей Мюнхена («СС-казарма», «Луитпольд-казарма», «Лоэнгрин-казарма», «Фрай-манн-казарма»), а также из регионов Верхней и Нижней Баварии, находящихся в пятом американском округе. Согласно статистическим сводкам о лагерях ДиПи при OMGUS, численность лагеря Шляйсхайм на протяжении семи лет не превышала максимальной границы в пять тысяч человек. Все утверждения свидетелей событий, сохранивших в памяти преувеличенную цифру от 6 до 8 тысяч человек, не соответствуют действительности.

В списке лагерей ДиПи в американской зоне[44] имеются два лагеря с наименованием Шляйсхайм (Schleißheim), сформированные осенью 1946 года вблизи Мюнхена:

– лагерь «Большой Шляйсхайм» под номером «UNRRA-Team 631»,

– лагерь «Малый Шляйсхайм» под номером «UNRRA-Team 633».

Разделение на «Большой» и «Малый» Шляйсхайм использовалось лишь в устном употреблении русских жителей лагеря и не было внесено в официальную документацию американской администрации по управлению лагерями. Согласно архивной документации УНРРА, оба лагеря имели свои, независимые друг от друга, администрации и номера регистрации, имели также раздельные системы снабжения продовольствием и одеждой. Официальная классификация этих двух лагерей Шляйсхайм в американской зоне оккупации указывает на две различные лагерные территории с независимыми друг от друга управленческими структурами с полным названием Schleissheim DP-Camp, T 631 AC (95-433 Airport) OB-701, Area 7, AT 1066 и Schleissheim DP-Camp, T 633 AC (95-456) OB-794 District Base Labour Camp, Area 7, AT 1074, 1066. Административно-территориальная принадлежность лагерей в системе американских лагерей отражалась в их официальных названиях. Так, например, Большой Шляйсхайм был обозначен как «DP-Сamp Schleißheim-Feldmоching, UNRRA-Team 631», т. е. размещенный рядом с селением Фельд-мохинг, а Малый Шляйсхайм – «DP-Сamp Schleißheim Аirport, UNRRA-Team 633», т. е. территориально прикрепленного к военному аэродрому. В американских документах оба лагеря названы как «Sсhleissheim» с написанием двух «ss», а не «ß». В американской документации часто наблюдаются некоторые неточности в написании названий мест лагерей, что было связано с англоязычным алфавитом печатных машинок, не имеющих ни немецких дифтонгов, ни «умлаутов», ни затейливых букв «ß»[45]. В код каждого лагеря ДиПи в американской зоне оккупации входила следующая информация:

– Дистрикт и его подразделение;

– Географическая локализация места расположения конкретного лагеря ДиПи в дистрикте и его номер;

– Номер области (Аrea);

– Номер управления лагеря (Area-Team);

– Имена американского офицера лагеря от Армии и от УНРРА, позднее – от ИРО.

Каждый лагерь ДиПи получал номер дистрикта, т. е. административно-территориального деления на районы по американской системе управления. Географические границы американских дистриктов в Германии совпадали с границами немецких регионов. Так, например, русский лагерь Шляйсхайм был размещен в пятом дистрикте, в который входили Верхняя Бавария (Oberbayern, OB) и Швабия (Schwaben, S). Сокращенные обозначения «OB» и «S» использовались в административном коде лагерей ДиПи в американской зоне. Оба лагеря были воссоединены лишь в январе 1948 года в единую лагерную административную единицу с единым номером регистрации лагеря в американской зоне и с единым лагерным управлением.

Величина территории этих лагерей, а также численность их жителей, определяли их разделение на «Малый» и «Большой» Шляйсхайм. В коллективной памяти бывших шляйсхаймовцев лагерь все-таки остался как единое пространство. Малый Шляйсхайм размещался в бараках бывших военнопленных, работавших при аэродроме; Большой Шляйсхайм размещался в бараках бывшей Военной летной школы Люфтваффе. Расстояние между Малым и Большим Шляйсхаймом было не более 2 км, их территории разделял небольшой лес. Малый Шляйсхайм был своего рода транзитной станцией ожидания места в Большом Шляйсхайме, потому что именно в «Большом» лагере «кипела» русская жизнь; там были созданы такие жизненно важные учреждения, как русская школа, садик, радиоцентр, две православные церкви, театр, кино, библиотека, медицинская амбулатория, спортивные площадки, магазины. В Большом Шляйсхайме возникли детские и юношеские организации скаутов – разведчиков (ОРЮР) и «соколов»; Русское студенческое христианское движение (РСХД), Народно-Трудовой Союз (НТС); устраивались традиционные пасхальные и рождественские лагерные праздники. В 1950 году лагерь Малый Шляйсхайм был закрыт ввиду массового выезда русских «перемещенных лиц» в разные страны по программе ИРО.

При анализе лагеря Шляйсхайм важно учитывать временной фактор, а именно дату основания лагеря. Согласно архивным материалам по регистрации лагерей ДиПи в американской зоне[46], лагерь Шляйсхайм был зарегистрирован 21 сентября 1946 года. Это значит, что с момента вступления частей Третьей и Седьмой американских армий в Мюнхен 30 апреля 1945 года до момента формирования лагеря Шляйсхайм прошли почти полтора года. К моменту основания лагеря Шляйсхайм был завершен общий процесс структуризации лагерных территорий в американской зоне, в результате чего было зарегистрировано 135 лагеря ДиПи осенью 1946 года[47]. Временные рамки существования лагеря Шляйсхайм охватывают семь лет – c осени 1946 года по осень 1953 года. За этот семилетний период сменилось несколько ведомственных организаций, несущих юридическую ответственность за лагерь и русских «перемещенных лиц»:

– с 21 сентября 1946 по 1 июля 1947 лагерь находился в системе управления УНРРА (UNRRA). В документах Американской Военной администрации в Баварии[48] имеется точная дата регистрации лагеря Шляйсхайм в американской зоне в Мюнхене-Пазинг (Pasing).

– c 1 июля 1947 по 31 декабря 1951 – в системе управления ИРО (IRO). На смену УНРРА 1 июня 1947 года ответственность за ДиПи была передана ИРО, «Международной Организации беженцев» (International Refugee Organisation). В промежуточный период передачи дел фонда помощи беженцам от УНРРА к ИРО была создана  «Подготовительная Комиссия для работы Международной Органи-зации беженцев» (Preparatory Commission of the International Refugee Organisation, коротко PC-IRO), целью которой было с 15 декабря 1946 года по 20 августа 1948 года проведение проверок-скринингов статуса ДиПи беженцам.

– c 31 декабря 1951 по ноябрь 1953 – лагерь Шляйсхайм перешел в ведомство Баварского Государственного Министерства по делам беженцев (Bayerisches Staatsministerium für Flüchtlinge).

Вышеуказанные периоды управления лагеря Шляйсхайм отражают политику американской военной администрации в Германии в целом по отношению к ДиПи всех национальностей и, конкретно, по отношению к русским «перемещенным лицам», которая постоянно менялась в зависимости от общей политики между западными союзниками и СССР. В соответствии с этим изменялась также трактовка юридического статуса «ДиПи» и условий его получения в американской зоне оккупации.

За эти семь долгих послевоенных лет пребывания в лагере Шляйсхайм русские «перемещенные лица» пережили многое: 1946 год был первым периодом «оседлости» людей, измученных войной и перемещением из лагеря в лагерь, измученных постоянной угрозой дальнейших насильственных советских репатриаций; с 1947 года начался психологически изнурительный период продолжительных проверок-скринингов жителей всех лагерей ДиПи, проверки легитимности присвоения статуса «ДиПи», боязнь «отсеивания»; в 1948–1953 гг. начинается программа по переселению в другие страны по рабочей квоте и долгое ожидание решений комиссий, предоставляющих право выезда в новую страну. Это было время определения дальнейшей судьбы русских «перемещенных лиц».

С началом деятельности ИРО 1 июля 1947 года русские «перемещенные лица» подвергались постоянному психологическому нажиму со стороны ИРО как в лагерях ДиПи, так и вне их. Им было предложено три варианта:

1. Возвращение на родину при добровольной репатриации (с 1947 года насильственная репатриация была уже невозможна по многим политическим причинам). Этот вариант был предпочтительнее для ИРО, так как формально не предусматривал больших организационных хлопот и финансовых затрат. Но именно этого боялись и избегали русские «перемещенные лица», искавшие стратегии приспособления к новой политике ИРО.

2. Выезд в страны Европы, Северной и Южной Америки, Новой Зеландии, Австралии, согласившиеся принять «дипийцев» по квотам. Этот вариант был для ИРО продолжительным по времени процессом и подразумевал увеличение численности персонала ИРО, а значит, повышение финансовых затрат на организацию приглашений для выезжающих, на основательные медицинские проверки и выполнение строгих условий для выезжающих. Это требовало дополнительной опеки ДиПи до их отъезда, организацию транспорта для переезда в другие страны, обеспечения их устройства на новом месте в новой стране. Этот вариант требовал времени и финансовых ресурсов для ООН. Однако именно этот вариант более всего предпочитали русские люди, желая как можно скорее оставить разрушенную Германию, в которой постепенно нарастала угроза новой, «холодной» войны, а с нею возрастал страх быть втянутым в нее или быть насильно возвращенным в СССР. Это был тот дамоклов меч, который продолжал висеть над всеми.

3. Социальная адаптация в Германии. Этот вариант вызывал боязнь среди русских людей. Опасения объяснялись тем, что со стороны нового немецкого правительства не было дано официальных гарантий постоянного пребывания ДиПи в полуголодной, полуразрушенной Германии при неустойчивом социальном статусе, отсутствии гарантий соблюдения их прав и возможной будущей выдачи в СССР.

Вследствие многочисленных проверок было «отсеяно» большое количество дипийцев и переведено с бесплатного обеспечения в лагерях на жесткие условия немецкой экономики. Численность «перемещенных лиц» была существенно сокращена, а вместе с ней и финансовые затраты ООН на их содержание в лагерях. С июня 1951 года юридическая ответственность за «перемещенных лиц» разных национальностей была передана Германскому министерству по делам беженцев и их региональным представительствам в Федеральных землях Западной Германии, в Баварии – Баварскому министерству по делам беженцев. Эта общая политика ООН в отношении «перемещенных лиц» непосредственно отразилась на жизни лагеря Шляйсхайм и на непрекращающейся миграции его жителей; отразилась также на самой атмосфере в лагере и на поведении его обитателей, поиску ими стратегий выживания и приспособления к новым условиям.

С 1948 года IRO была начата реализация программы по переселению ДиПи разных национальностей (Resettlement) в страны Южной и Северной Америки, Австралии и Европы по рабочей квоте. Для этих русских «перемещенных лиц» был обеспечен нелегкий, но всё же старт в новую жизнь в новой стране. Время пребывания в лагере было для разных людей различным. Для одних – два-три года в тесноте лагерных бараков, для других – пребывание в лагере Шляйсхайм оказалось продолжительным и томительным из-за невозможности выезда из Германии по состоянию здоровья (чаще всего – туберкулез), выбраковке медицинскими комиссиями, а также по причине преклонного возраста, так как право на выезд получали лишь молодые и здоровые люди как будущая рабочая сила в новых странах.

Для группы, оставшейся в лагере Шляйсхайм до момента его расформирования, наступил сложный постлагерный процесс адаптации в немецком обществе – при незнании немецкого языка и невозможности работы по специальности, без стабильного социально-юридического статуса «иностранца без подданства» и без уверенности в праве постоянного пребывания в Германии.

Каков генезис жителей лагеря Шляйсхайм? Это были представители как первой волны эмиграции, так и второй. Эмигранты первой волны покинули Россию в большинстве своем после революции 1917-го и Гражданской войны в 1920 году, прожили два десятилетия до начала Второй Мировой войны вне родины в странах рассеяния русской диаспоры, таких как Чехия, Словакия, Польша, Румыния, Болгария, Франция, Югославия, в восточных регионах Германии. Это было старшее поколение русских эмигрантов и их дети.

Поколению детей русских эмигрантов первой волны, родившемуся в 1920-е годы вне России, было к концу Второй мировой войны 20-25 лет. Все они выросли вне России, никогда не видели ее, но были воспитаны в лучших русских традициях сохранения национальной самобытности и идентичности на чужбине, часто – в больших материальных лишениях, сопутствующих эмигрантам в этих странах. Опыт адаптации в чужой стране был унаследован ими от их родителей. Многие из них прибыли в Мюнхен к концу войны, спасаясь от наступающей советской армии, это был их второй Исход. Большинство из них были обладателями нансеновских паспортов или имели гражданство страны, приютившей их до войны. Согласно ялтинским договоренностям союзников, эта группа лиц не подлежала насильственной репатриации в СССР. Но практически при всех акциях насильственных выдач наблюдались грубые нарушения этого условия и среди репатриантов были и владельцы нансеновских паспортов. Эта группа жителей лагеря Шляйсхайм была незначительна, но удивительно деятельна. В социальном отношении ее представляла русская дореволюционная элита, интеллигенция и члены Добровольческой армии. Их силами были созданы в лагере Шляйсхайм школа, православный приход, юношеские организации (ОРЮР и «Русский сокол»). «Старые» эмигранты привнесли в послевоенный лагерный мир Шляйсхайма яркий созидательный жизненный опыт воссоздания национальных традиций в рассеянии.

В лагерном пространстве встретились люди разных социальных уровней, воспитания, мировоззрения, разного жизненного опыта. Все обитатели Шляйсхайма имели разные судьбы; разными были их «маршруты» прихода в американскую зону и в этот лагерь. Но в Шляйсхайме они соединили свои жизни невидимой нитью обретенной свободы и противостояния советскому режиму. Здесь на семь лет сплотились люди многих политических направлений, культурных интересов, социальных сословий и образования. По численности доминировали бывшие советские граждане, прожившие в СССР от революции до войны 24 года. Но прежде всего это были люди, на себе испытавшие все ужасы Гражданской войны, голода и Голодомора, ленинских и сталинских чисток и террора, страшных лет коллективизации и уничтожения аграрной России; испытавшие дикую мощь индустриализации с использованием рабской рабочей силы при создании широкой сети штрафных и рабочих лагерей ГУЛага и лживую пропаганду достижений социализма. Советские ДиПи были лишены иллюзий о своей стране, им слишком хорошо была знакома власть у себя на родине.

Генезис второй волны руской эмиграции был следующим: группа советских военнопленных и остовцев в лагере Шляйсхайм была немногочисленна, так как избежать массовую репатриацию в СССР оказалось практически невозможно. Из советских военнопленных и остовцев, оказавшихся в лагере Шляйсхайм, были лишь немногие смельчаки, которым удалось вовремя убежать из лагерей, прячась в лесу, горах или на частных квартирах, у баварских крестьян (были и такие счастливые случаи помощи и христианского участия), изменив имя и фамилию, получив поддельные документы. Они, прожив какое-то время скрываясь, с середины 1946 года осмеливались на свой страх и риск снова регистрироваться в лагерях ДиПи у американцев под чужой фамилией, уже с новой историей своей жизни, выдавая себя за поляков, западных украинцев, прибалтов. В первый период формирования лагерей ДиПи в американской зоне было еще возможно сослаться на разбомбленные дома и потерю документов – одна из веских и частых причин весной 1945 года.

Судьба «остовцев», как сами себя называли остарбайтеры, схожа с судьбой советских военнопленных. Среди жителей лагеря Шляйсхайм группа остовцев была также малочисленна и представлена, в основном, молодыми русскими, украинскими и белорусскими женщинами. Большинство из бывших «остовок», очутившихся в лагере Шляйсхайм, работали во время войны у баварских крестьян, их положение было менее тяжелым, чем тех, кто работал на фабриках тяжелой промышленности Германии.

Советские гражданские беженцы были самой многочисленной группой среди жителей лагеря Шляйсхайм. Это были те, кто сумел самостоятельно добраться до американской зоны, в Мюнхен, в последние месяцы войны со всех уголков Германии и Австрии, кто бежал от СМЕРШа и наступающей советской армии. Вот что сообщает 87-летняя Ирина Бутаченко из Гамбурга, бывшая жительница лагеря Шляйсхайма: «Наша семья не работала у немцев, не была антисоветчиками, мы были простые крестьяне, чьи хозяйства на Псковщине были выпотрошены советской властью до основания. Дед, бабушка и отец, будучи трудолюбивыми хозяйственниками, были репрессированы и погибли – неизвестно где и неизвестно за что. Наша семья имела всего на одну корову больше, чем положено, деда и отца репрессировали за то, что отстаивали свои права крестьянства на свою землю и двор. Моя мать с нами, двумя детьми, решилась уезжать с немцами. В нашей деревне решились на Исход многие, все такие же простые исстрадавшиеся крестьяне. Обозы за обозами тянулись вослед отступающему вермахту, кто пешком, кто на возах, все шли, зная точно, что хуже на чужбине не будет, чем на родине, утонувшей в крови за всё время существования советской власти и в бесконечной советской лжи о правах крестьян, о свободе слова и действия, когда нам, крестьянам, даже паспортов не выдавали. Для того чтобы проехать в районный центр, надо было брать разрешение в сельсовете, рассказывала моя мама. Мы были живыми свидетелями русского геноцида, у нас не было иллюзий о советской власти и после ее победы над фашистской Германией. Свободу действия мы выбрали, решившись на Исход»[49].

Внушительной по численности в лагере Шляйсхайм была группа лиц, представляющая гражданское население Западной Украины и Западной Белоруссии. Украинцы доминировали среди них. В лагере их называли «галичанами», имея в виду западных украинцев. В лагере имелась так называемая «украинская часть» лагеря со своей школой и церковью, со своим национальным комитетом, что было выражено в территориальной разделенности всей площади лагеря на русский и украинский Шляйсхайм.

Меньше других по численности среди жителей лагеря Шляйсхайм было представителей стран Прибалтики, Правобережной Молдавии и Северной Буковины, а также русских, проживавших до войны в этих регионах. В Мюнхене в районе Грюнвальд был устроен особый латышский лагерь, куда стремились попасть латыши, оказавшиеся в меньшинстве в лагере Шляйсхайм. В лагере, устроенном в здании Германского музея (Deutsches Museum), было размещено полторы тысячи балтийцев.

В Шляйсхайме были также немногочисленные представители военных антикоммунистических национальных подразделений, которые воевали на стороне нацистской Германии: остатки Русской Освободительной Армии генерала А. А. Власова (РОА), Казацкой дивизии генерала Гельмута фон Паннвица (Helmut von Pannwitz), калмыцкие и кавказские национальные дивизии в составе вермахта. Эти люди сумели спастись во время разгрома их подразделений в ходе военных действий или от захвата в плен, а потом и от насильственной репатриации.

Эмигранты второй волны, как бывшие советские граждане, впервые столкнулись с необходимостью вхождения в чужую языковую среду, в чужую национальную традицию. При понижении общего культурного уровня у советских людей за все годы СССР, мало кто из них владел иностранными языками, в основном – старшее поколение, которое получило свое образование еще в дореволюционное время, не смеющее упомянуть о своих знаниях на родине, дабы не быть обвиненным в шпионаже. Вхождение в языковую среду в Германии стало новым опытом для советских беженцев.

В лагере Шляйсхайм столкнулись два менталитета «старой» и «новой» русской эмиграции, которые, при всех различиях, на протяжении семи лет совместной жизни в лагере всё же найдут общий язык. Им станет язык единого неприятия репрессивного советского режима.

Лагерь Шляйсхайм был одним из важных «островов» русской жизни вблизи Мюнхена. Люди начали обустраиваться в жилых бараках, разбивали огороды около бараков, разводили мелкую живность, заготавливали дрова и уголь на зиму; начался созидательный процесс формирования школы, церкви, различных обществ и союзов. Несмотря на временность положения, у многих возникло ощущение обретения хоть какого-то домашнего очага после всех жизненных перипетий.

 

ДОМ МИЛОСЕРДНОГО САМАРИТЯНИНА

 

Чтобы осмыслить послевоенный «русский Мюнхен» и понять модели существования русских беженцев «вне лагеря», (т. е. без статуса ДиПи) стоит вспомнить о втором важном «острове» национальной русской жизни – о Доме Милосердного самарянина, находящегося в городском районе Богенхаузен, на Мауеркирхерштрассе 5. Тесная взаимосвязь этих двух русских «островов» ощущалась уже по той причине, что здесь сложилась общая по культурным традициям и быту жизнь: проводились совместные мероприятия, например, по линии ОРЮР при организации совместных летних лагерей, торжества – например, День непримиримости 7 ноября или Русский День матери, праздновавшийся традиционно «русскими разведчиками» в последнее воскресенье ноября или в первое воскресенье декабря, – по традиции, введенной еще 26 ноября 1915 обществом «Русский скаут» в Царском Селе. Те, кто жили в городе, имели друзей или родственников в лагере Шляйсхайм, навещали их там, были хорошо проинформированы о жизни в лагере. Это был постоянный обмен информацией и новостями, особенно теми новостями, которые касались решений американских оккупационных властей относительно русских ДиПи и их будущего.

Л. С. Оболенская-Флам вспоминает: «В силу разных причин получилось так, что послевоенный Мюнхен стал как бы неофициальной русской столицей, привлекшей большое количество интеллигенции. Все они тянулись к Дому Милосердного самарянина, чья деятельность, помимо церкви и гимназии, охватывала социальную и медицинскую помощь, школу сестер милосердия и зубоврачебные курсы. В культурном отношении это было место, где выступали с лекциями артисты и ученые. К тому же, при Доме была своя типография. Активно проводилась и внешкольная деятельность в рамках ОРЮР и РСХД»[50]. Дом Милосердного самарянина, созданный неутомимым русским православным священнослужителем из Эстонии о. Александром Киселевым[51], играл роль своего рода культурно-образовательного центра русской жизни в Мюнхене, предоставив русским беженцам вне лагерей кров, возможность воспитания и образования для детей. «Русским Ноевым ковчегом» называли этот Дом русские «перемещенные лица». Вот что о нем вспоминает О. П. Раевская-Хьюз, бывшая ученица гимназии при Доме Милосердного самарянина: «По сути, Дом ‘Милосердный самарянин’ был православной общиной, но общиной совершенно уникальной. Название Дом ‘Милосердный самарянин’ сразу указывало на социально-благотворительное направление в работе этой общины. Хотя, объективно говоря, положение насельников дома и его сотрудников было достаточно шатким, всё же мы были в лучшем положении, чем беженцы и эмигранты, кто в послевоенных условиях не имел статуса перемещенных лиц, следовательно, не пользовался помощью международных организаций (UNRRA, а затем IRO) <...> Просуществовавший несколько лет Дом ‘Милосердный самарянин’ был уникальным явлением. Необычным было время – сразу после окончания Второй мировой войны, когда опасность выдачи советским репатриационным комиссиям подстерегала беженцев из СССР и выживших военнопленных на каждом шагу. Дороги назад не было, люди прилагали усилия, чтобы не оказаться в лагере, откуда их могли насильно отправить в Советский Союз. В 1945 году еще не было и реальных возможностей выезда за океан. Но мы были живы и в большинстве молоды, а многие из нас, в том числе и я, – очень молоды. Мюнхен был великолепен – ‘полусожженный, но прекрасный город’, как написал в то время Неймирок»[52].

Дом открыл двери для учебы тем русским детям, которые жили с семьями вне лагерей ДиПи, общей численностью до 330 человек. При Доме была созданы детский сад, начальная школа и общая гимназия, свидетельства которой давали право на поступление в немецкие высшие заведения и университет, а для переехавших в США «матура» приравнивалась к двум первым годам американского колледжа. В Доме были предложены два профессионально-специализированных курса по обучению сестер милосердия, проходивших позднее практику в немецких больницах, и зубоврачебные курсы, душой и организатором которых был проф. мед. Петр Николаевич Раевский, выехавший со своей семьей из Харькова во время войны. Им же была создана и собственная медицинская амбулатория, «где работало 14 врачей и профессоров и три сестры-самарянки, оказывая бесплатную медицинскую помощь беженцам (принимались от них только добровольные пожертвования). К концу 1947 года амбулатория приняла в общей сложности 11 191 пациента, врачи и сестры посетили 3 000 больных на дому. Кроме того, насчитывалось свыше 2 000 неотложных ночных вызовов, а в лаборатории проведено около 1000 исследований», – приводит эти интересные данные О. П. Раевская-Хьюз. Сам масштаб услуг по медицинской помощи для русских беженцев вне лагерей говорит о масштабе русских контактов по всему Мюнхену через Дом Милосердного самарянина.

Огромной заслугой Дома была организация своего собственного издательского отдела, предпринятого основателем Дома 36-летним о. Александром Киселевым. Русские издания Дома милосердного самарянина появились одними из первых в Мюнхене, в особенности это касается учебников, которых так не хватало в русских школах в лагерях ДиПи в американской зоне. Это были ротаторные издания. Издательским отделом заведовал Сергей Сергеевич Любимцев, в прошлом секретарь о. Иоанна Шаховского (будущего архиепископа Сан-Францисского).

 

* * *

Феномен русского социума в изгнании в послевоенном Мюнхене интересен именно этими двумя моделями существования как в Доме Милосердного самарянина, так и в лагере Шляйсхайм, и представляет удивительное сочетание воссозданных общественно-культурных структур как русской дореволюционной России, сохраненных за 24 года в изгнании в разных центрах рассеяния, так и традиций, перенятых от советских беженцев, социализированных в СССР. Для русских эмигрантов первой волны это было уже вторичное воссоздание традиций, для советских беженцев опыт лишь приобретался. 

В послевоенный период в Мюнхене обе русские эмиграции «встретились» друг с другом, выявив разительные несовпадения на социально-психологическом, ментальном уровнях и в модели поведения, коммуникации. Живя в одном пространстве лагеря Шляйсхайм, эта разница четко отражалась прежде всего на быте. Советский «новояз» был «внешней» пропастью, разделившей обе волны – «белую» и «советскую» – друг от друга в первый период существования лагеря Шляйсхайм. Разница в модели поведения и коммуникации «советских» дипийцев была доказательством тех метаморфоз социализации, которые произошли с человеком на протяжении 24 лет советской власти. Вторая волна, представленная разными возрастными группами, была по своему происхождению уже гомогенно советской. Несмотря на то, что среди советских дипийцев были люди старшего поколения, знавшие Россию дореволюционного уклада, их было немного. Преобладало молодое поколение, сформировавшееся под влиянием догмата советской идеологии. Однако при всей советизации их нравов и поведения, это были люди, испытавшие на себе все ужасы репрессивной системы СССР и травмированные этой системой. Почти каждый из них потерял в советских лагерях родственников, друзей, близких, потерял собственность и познал эффект социальной мимикрии во имя спасения жизни. Это были люди, не имевшие иллюзий о СССР, а собравшие все свои силы на Исход во имя спасения своих жизней и во имя предоставления будущего для своих детей вне советской идеологии.

Потребовалось определенное время для сближения и взаимопонимания двух «волн» русских эмигрантов. Преодолеть ментальные, политические, поведенческие разногласия между «белой» и «советской» «волнами» помогла Русская Православная Церковь Заграницей. Православная вера стала именно той нитью, которая воссоединила русских людей и благодаря которой была найдена национальная общность и взаимопонимание. Основание церкви и православного прихода были началом начал; храм становился стержнем русского социума во всех русских лагерях ДиПи и вне их. Бывшим советским гражданам, выросшим в духе воинствующего атеизма нужно было еще научиться вере, начиная с самых азов Православия, ее «азбуки»; нужно было научиться правильному поведению в храме, уважению к духовенству, научиться молитвам. Огромную роль в приобщении к вере оказали священнослужители как Русской Православной Церкви Заграницей (РПЦЗ), так и священнослужители, покинувшие СССР. Воссоединенное духовенство стало примером для разрозненной паствы, а лагерные православные приходы превратились в духовные пристанища для страждущих и спасающихся от советских репатриационных команд и СМЕРШа.

Помощь и взаимообмен опытом двух «волн» русской эмиграции был разносторонний: устройство школ, православных приходов, помощь в изготовлении документов, в том числе по образцу русских диаспор и признанных в Европе нансеновских паспортов, помогающих обойти жестокие условия репатриации в СССР, человеческое христианское участие в поиске крова и т. п. Культурно-образовательный обмен между «старыми» и «новыми» русскими эмигрантами был яркий и самобытный и выразился, в том числе, в образовании различных профессиональных союзов, обществ и политических партий. В русском лагере Шляйсхайм, например, были воссозданы русские научные общества, издательства и органы печати, благотворительные общества.

Несмотря на то, что представителей первой волны было намного меньше в лагере Шляйсхайм, именно им принадлежит инициатива создания лагерных структур православного прихода, садика, русской школы и таких юношеских организаций, как «Русский сокол» и ОРЮР. В активности представителей первой волны русских эмигрантов чувствовалась миссия подвижников по сохранению русской культуры и ее традиций с мечтой и непоколебимой верой в возвращение на свою историческую родину, которая когда-нибудь будет свободна от коммунистов. Так, например, бывший житель лагеря Шляйсхайм С. С. Вороницын, рожденный в Ниш, в Сербии, вспоминает, что «живя там, мы каждое Рождество поднимали бокалы и повторяли из года в год одну и ту же фразу: ‘В следующее Рождество мы непременно будем в России!’ Живя уже в лагерях ДиПи, наши родители перестали это говорить, угнетенные потерями надежд.» Эта утопия и мечта определяла всю реальность и быт русской диаспоры в Сербии несмотря на то, что эта надежда таяла с каждым днем.

Период дипийских лагерей был вторичным воссозданием традиций для «старых» русских эмигрантов. Так была создана система образования от начального до гимназического по модели, практикуемой когда-то в Российской империи. Примерами могут служить русские школы в лагере «СС-казарма» в Мюнхене, директором которой был Борис Николаевич Сергеевский, и в лагере Фюссен, директором гимназии им. Д. И. Менделеева был Николай Никитич Баташов. Оба директора были из славной русской диаспоры в Сербии, оба бывшие военные с опытом организации русских школ – Кадетского корпуса и Института благородных девиц. В силу того, что директор Баташов прибыл в лагерь с первой группой из Фюссена, он первым организовал русскую школу в Шляйсхайме и был назначен директором. Летом 1947 года Б. Н. Сергеевский был переведен вместе со своими учениками и их семьями в лагерь Шляйсхайм. Русские школы воссоединились. Стараниями обоих директоров была воссоздана модель русской школы по дореволюционному образцу, важными элементами которой было введение Закона Божьего, начала учебного дня с молитвы, формы обращения учителей к ученикам, виды внеклассного времяпровождения и т. д.

Здесь стоит напомнить, что именно учительство из русской диаспоры из Югославии ярко представлено в русских лагерях ДиПи. Это объясняется тем, что «в Югославии в межвоенный период было зарегистрировано более тысячи русских организаций; в вузах страны преподавало около 120 российских профессоров, а всего в Югославии работало более 600 русских учителей и преподавателей»[53]. Многие из них прибыли к концу войны в Мюнхен и очутились в лагере Шляйсхайм и с большим усердием вновь возродили то, что с таким трудом создавалось в течение двух десятилетий в Сербии до Второй мировой войны.

С течением времени трудности взаимопонимания двух «волн» русской эмиграции преодолевались. Стоит дифференцированно анализировать представителей двух «волн» русской эмиграции, возраст русского ДиПи играл решающую роль. Вот как комментирует разницу между первой и второй волнами В. Д. Гашурова из Нью-Йорка, бывшая жительница лагеря Шляйсхайм, ученица лагерной гимназии им. Д. И. Менделеева: «Вспоминая Шляйсхайм, я часто думаю о том, что нам, молодым, неважно было, кто мы были и откуда, к какой волне русской эмиграции мы все относились. Между нами царило какое-то чудное равноправие. В лагерной гимназии были ученики из разных семей, как из первой волны эмиграции, так и из второй. Разница в менталитете, несомненно, была, а также в манерах, в языке, но уже в первые месяцы учебы все отличия друга от друга просто исчезли, не существовали. Эта граница была стерта общей энергией молодости через общность школьных интересов, нашего школьного драмкружка, которым руководила моя мама. Устраивались спортивные олимпиады, баскетбол, гимназические балы и танцы, совместные походы в кино. Нас всех захватила мощная сила влюбленности. При имеющейся осторожности и недоверии представителей первой волны русских эмигрантов к бывшим советским, в лагере Шляйсхайм у нас, гимназистов, этого недоверия друг к другу не было. У нас всех был за плечами опыт войны и Исхода с родины или из европейских центров русской диаспоры. Многие из нас, молодых, были травмированы войной, и всё же всегда побеждал оптимизм, побеждала молодость. Пессимизму и разочарованности старшего поколения, которые ясно понимали ситуацию в американских лагерях ДиПи в Баварии и напряженность политической атмосферы в Западной Германии, мы, гимназисты, тогда еще наивные и веселые, противопоставляли огромную веру в наше будущее, у нас не было страха перед ним. В этом и была удивительная сила шляйсхаймовского единства нашего лагеря. В нас, бывших советских, не было умиления Россией, как у представителей первой волны. Мы не имели иллюзий о той стране, которую мы покинули. Благодаря нашим учителям из старых эмигрантов мы обрели благоговение перед той исчезнувшей Россией, которую они знали. Историю нашей родины мы должны были учить заново». (Из личной беседы с автором. 5 сентября 2018)

Лагерь Шляйсхайм, как и Дом Милосердного самарянина, дали русским «перемещенным лицам» удивительную закалку и духовный базис в жизни. Об этом свидетельствуют традиционные «шляйсхаймовские» встречи и встречи бывших гимназистов Дома Милосердного самарянина в США и в Мюнхене. Дружба и связи, сложившиеся в этих русских послевоенных центрах, остались на всю жизнь и служат доказательством существования феномена двух русских «островов» в послевоенном Мюнхене.

Мы располагаем информацией о следующих юбилейных встречах бывших гимназистов-шляйсхаймовцев:

– 1956 год в г. Лос-Анжелесе, шт. Калифорния, США,

– 1957 год в г. Нью-Йорке, шт. Нью Йорк, США,

– 1995 год в г. Санта-Барбара, шт. Калифорния, США,

– 1997 год в г. Поконос, шт. Пенсильвания, США,

– 1999 год в г. Сан-Диего, шт. Калифорния, США.

На вопрос, почему именно гимназические связи оказались самыми сильными после выезда из лагеря Шляйсхайм, В. Д. Гашурова ответила автору так: «Нас всех связала не только наша школа, нас связывала наша юность. Приехав в США, каждый из нас вспоминал лагерь Шляйсхайм как самый важный период в жизни, давший нам не только знания в школе, но и вложивший в нас особую систему человеческих ценностей. У всех нас было сильное желание сохранить эти связи друг с другом, разбросанных по всему свету после выезда из лагеря. Сохранить эти воспоминания было для нас, бывших гимназистов, особенно важно, а потому наши юбилейные встречи были для нас необходимы, как возвращение в нашу юность».

Уже к весне 1950 года стало ясно, что проблемы ДиПи невозможно будет решить окончательно. Гуманитарная опека и финансовая поддержка ООН через организацию IRO к 1951 году подходила к концу. За этот период Германию и Австрию смогли покинуть сотни тысяч «перемещенных лиц» по квоте, предоставленной разными странами.

Огромную работу по оформлению документов на выезд в страны Нового Света оказала американская благотворительная организация Толстовский Фонд, созданная в 1939 году в Нью-Йорке Александрой Львовной Толстой, младшей дочерью Льва Толстого. Толстовский Фонд открыл с большими трудностями свой филиал в Мюнхене в октябре 1947 года и просуществовал до 1994 года, до момента завершения Программы по переселению[b]. В 1972 году была создана самостоятельная организация «Tolstoi Hilfs und Kulturwerk e.V.» как правовой базис для русской Толстовской библиотеки в законодательной системе Западной Германии. Татьяна Шауфусс, как вице-президент Толстовского Фонда,  развернула титаническую работу по помощи русским православным «перемещенным лицам» в Мюнхене в тесном сотрудничестве и под покровительством международной благотворительной организации ИРО, Архиерейского Синода Русской Право-славной Церкви Заграницей, находящегося в Мюнхене, и межконфессиональной международной благотворительной организацией Church World Service, размещенной в Нью-Йорке. По данным А. Л. Толстой, Толстовский Фонд помог переселиться «более 20 000 беженцам»[54].

 

ДИПИЙЦЫ ПОД НЕМЕЦКОЙ ЮРИСДИКЦИЕЙ

Для тех, кто не сумел выехать по болезни или возрасту в другие страны, был предусмотрен закон ФРГ «Об иностранцах без подданства» применительно к ДиПи всех национальностей (Gesetzt über die Rechtsstellung heimatloser Ausländer in Bundesrepublik (HAusIG), принятый 25 апреля 1951 года. На момент принятия закона в западных оккупационных зонах Германии в лагерях проживало около 130 тысяч ДиПи[55]. С апреля 1951 года термин «ДиПи» перестает использоваться немецкими ведомствами и заменяется термином «иностранцы без родины», который часто критиковался не только самими ДиПи, но и немецкими историками, видящими в этом завуалированный характер нацистского прошлого, не указывающего на вину Германии в трагической судьбе остовцев и военнопленных.

Закон предусматривал, что все «иностранцы без подданства» имеют право пребывания на территории ФРГ; категория «иностранцы без родины» передавалась по наследству, но при желании принять немецкое гражданство в таковом не было бы отказано; часто это касалось уже детей русских ДиПи в Западной Германии. Здесь стоит заметить, что несмотря на провозглашение равных социальных прав, бывшие «перемещенные лица» не имели возможности получить финансовую помощь и облегченные кредиты для старта жизни вне лагеря, как это было предложено немецким беженцам. Бывшие ДиПи не имели права голоса на выборах и не имели права организовывать свои партии. На момент 2003 года на территории Западной Германии проживало 10 023 человека, имеющие паспорт «иностранец без подданства». В основном это были бывшие постаревшие ДиПи разных национальностей, и не только русские, дети которых с момента совер-шеннолетия имели право получить немецкий паспорт, что в большинстве семей и делалось.

После официального подчинения всех лагерей ДиПи под немецкую юридическую ответственность лагерь Шляйсхайм был переведен, как и все лагеря ДиПи в Западной Германии, в ведомство Общегерманского министерства по делам беженцев. С этого момента начинается постепенная подготовка к выселению жителей лагеря Шляйсхайм из жилых бараков. По настоянию американской Военной администрации в Баварии для оставшихся ДиПи должен был быть построен новый поселок. Таковой был размещен в 4 км от лагеря Шляйсхайм, – поселок Людвигсфельд. Переезд совершался по мере постройки зданий и растянулся почти на полтора года. Качество зданий желало быть лучшим, осенью и зимой по стенам текла вода, печное отопление было некачественным – результат дешевого строительства для иностранцев. Это говорило об общем отношении в немецком обществе к никому не нужным «иностранцам без подданства».

Многие русские «перемещенные лица» остались и дальше жить в этом поселке, в котором была с течением времени построена русская церковь и организован свой православный приход. Сначала это был обычный барак, позднее выстроена каменная церковь. И всё же люди искали возможности выезда, устраивались в Мюнхене и его окрестностях, искали работу – и находили. С весны 1953 года в Мюнхене была создана русская радиослужба при имеющейся уже с 4 июля 1950 «Радио Свободной Европы» («Радио Свобода»), вещавшей на страны социалистического блока – Болгарию, Чехословакию, Венгрию, Польшу, Румынию.

После многолетних мытарств и страданий по лагерям ДиПи, чудовищной неопределенности, шаткости социально-правового статуса в Западной Германии, без знания немецкого языка и при непризнании русских профессиональных дипломов об образовании, без возможности найти работу и при катастрофическом финансовом положении русские «перемещенные лица» стали объектом внимания американских информационных служб. Знание русского языка, географии, индустрии, партийной системы СССР, советского менталитета, профессиональный опыт советских специалистов из разных областей деятельности и, прежде всего, антикоммунистическая настроенность явились тем капиталом русских «перемещенных лиц», который стал идеологически использоваться американцами с началом «холодной войны». «Русскость» ДиПи стала их профессией в психологической войне и противостоянии между США и СССР. В разгар «холодной войны» русские «перемещенные лица» получили возможность новой работы в кругу политических единомышленников и гомогенно-русском рабочем коллективе на «Радио Освобождение», финансируемом Конгрессом США. Эта работа стала не только стабильным средством к существованию, но и выражением их политической позиции, а также способом стабилизации их правового статуса в Германии под защитой американцев, и дало социальное самоутверждение этой социальной группе эмигрантов.

Уже с момента формирования мононациональных лагерей ДиПи в американской зоне военной администрацией были предприняты попытки не только предотвращения национально-конфессиональных конфликтов между «перемещенными лицами», но и выявлению в эмигрантской среде активных антикоммунистически настроенных лиц, которые могли бы быть использованы в психологической войне против СССР и которые должны были быть сосредоточены локально в одном месте, например, в лагере Шляйсхайм.

Многие «советские» послевоенные эмигранты были инструментализированы в психологической войне как Вашингтоном, так и Москвой. Под крышей «Радио Свобода» нашли себе приют представители многочисленных разрозненных политических русских эмигрантских союзов, партий и беспартийных организаций. Пестрый социальный состав довоенной и послевоенной русской эмиграции, многообразие политических направлений говорило об отсутствии эмигрантского единства. В русскую послевоенную эмиграцию влились сотни тысяч выходцев из СССР – крестьяне и рабочие, бывшие партийные работники и военнослужащие, люди культуры и науки – представители всех народов Советского Союза. После объявления Соединенными Штатами Америки программы финансовой поддержки эмигрантских организаций многие политически активные эмигранты смогли самореализоваться в работе следующих организаций в Мюнхене и окрестностях:

– «Радио Освобождение» – с 1953 года,

– Институт по изучению СССР – с 1949 года,

– Толстовская библиотека – с 1949 года (к тому моменту – Библиотека им. Лесли Стивенса),

– Научно-стратегический центр Дж. Маршалла в Гармиш-Партенкирхен (Georgе C. Marshall European Center for Security Studies) – с 1947 года.

Стоит заметить, что первоначально «Радио Освобождение» было задумано как национально-эмигрантское радио и рупор Координационного Центра антибольшивистской борьбы для освобождения родины от коммунистической диктатуры; американская помощь рассматривалась исключительно как административное финансирование.

Правда, не все русские послевоенные беженцы, ставшие невозвращенцами, работали в этих организациях. При всей сложности ассимиляции в немецкое общество, многие нашли работу, далекую от политики и пропаганды. Судьбы их были нелегкими, они работали в качестве простых рабочих на стройках, выполняли работу, не требующую дипломов об образовании.

Для консолидации же политических русских эмигрантских сил в 1950-е годы американцы организовали несколько конференций, вот лишь отдельные примеры:

– в январе 1951 состоялась первая конференция в Фюссене (регион Альгой, Бавария) представила четыре русских политических партии, вошедшие в Американский Комитет Освобождения России, 

– в августе 1951 года в Штуттгарте была разработана совместная политическая платформа русских партий,

– в октябре 1951 года в Висбадене в состав конференции вошли представители малых народностей России, что повлекло за собой серьезные разногласия,

– 16 октября 1952 года был создан Координационный Центр антибольшевистской борьбы (КЦАБ). В его состав вошли четыре русские политические сообщества: Союз борьбы за свободу России, Союз борьбы за освобождение народов России, Российское народное движение и Лига борьбы за народную свободу; пять нерусских союзов: Объединение армянских борцов за свободу, Грузинский национальный совет, Комитет азербайджанского национального объединения, Северо-Кавказское национальное объединение (СКАНО) и Тур-кестанский национально-освободительный комитет «ТЮРКЕЛИ».

 

В заключение стоит отметить, что вторая послевоенная волна русской эмиграции могла бы быть очень многочисленной – учитывая высокую численность советских военнопленных и остарбайтеров в нацистских лагерях Германии и Австрии, а также массовость Исхода советских гражданских лиц с родных территорий с отступающими частями вермахта. Этого не произошло в силу бескомпромиссной позиции Сталина относительно обязательной репатриации советских граждан из лагерей ДиПи после войны, без учета их желания возвращаться на родину, и в силу позиции западных союзников в рамках Ялтинских соглашений. «Согласно статистике УНРРА с 1944 по 30.06.1947 года из Германии в СССР было репатриировано 2 043 061 человек, из Австрии в СССР – 78 561 человек»[56]. «Согласно отчету ИРО, в период с 1.07.1947 по 30.05.1950 год в СССР было репатриировано 1.692 человека»[57].

Насильственные выдачи привели к гуманитарной катастрофе, мученическому пути через советские лагеря, к гибели сотен тысяч русских людей. Принцип добровольной репатриации был предложен западными союзниками в конце 1946 года, но применен лишь в 1947 году в связи с начинающейся «холодной войной». Те русские люди, которые с большими трудностями сумели отстоять свое право на свободу, имели шаткий социально-правовой статус в Западной Германии и прошли сложный процесс вхождения в немецкое общество с большими трудностями ассимиляции, поиска работы и жилья. Несмотря на то, что русскими эмигрантами были созданы русские школы, библиотека, православные приходы в Мюнхене, их интеграция в баварское общество проходила чрезвычайно сложно. Можно говорить об успешной ассимиляции лишь поколения детей послевоенной русской эмиграции.

В атмосфере конфронтации сил США и СССР началось использование русских «перемещенных лиц», бывших советских граждан, как носителей информации и языка, менталитета советского человека в психологической войне между двумя системами. Наибольшие шансы на успех получила лишь та группа русских послевоенных эмигрантов, которая сумела в рамках программы ИРО по переселению выехать из послевоенной разрушенной Германии и Австрии в страны Северной и Южной Америки, в Австралию, Канаду и Новую Зеландию, где они стали полноправными гражданами этих государств, получили образование и работу.

Для более углубленного понимания мотивов явления невозвращенчества в послевоенной русской эмиграции стоит учитывать не только документы официальных учреждений – таких, как Американ-ской Военной администрации в Баварии, архивные документы Баварского министерства по делам беженцев, но стоит обратиться и к воспоминаниям обычных людей и постараться понять судьбы второй русской эмиграции, услышать их рассказы. Это означало бы избежать коллективного национального беспамятства, избежать идеологической нагрузки при анализе явления невозвращенчества. Свидетели событий еще живы, их остается всё меньше и меньше. «Наше поколение тает», – как образно выразилась Л. С. Оболенская-Флам. Собрать мемуары и проанализировать судьбы второй послевоенной русской эмиграции означало бы понять их.

 

Мюнхен

 


a) © Elena Kuhlen, 2019

b) См. подробно: Е. Кулен. Толстовский Фонд в Германии. – НЖ, № 294, 2019.


1. Толстая А. Л. Тhe Russians DP (Русские ДиПи). – Russian Review, Vol. 9, №. 1, Jan. 1950. – С. 58.

2. Земсков В. Н. К вопросу о репатриации советских граждан. 1944–1951 годы // История СССР. 1990. № 4; Рождение «второй эмиграции». 1944–1952 // Социологические исследования. 1991. № 4; Репатриация советских граждан в 1945–1946 годах: Опираясь на документы // Россия XXI. 1993. № 5; Репатриация советских граждан и их дальнейшая судьба. 1944–1956 гг. // Социологические исследования. 1995. № 5, 6. Полян П. М. Жертвы двух диктатур. Остарбайтеры и военнопленные в Третьем рейхе и их репатриация. – М.: Институт географии РАН, Институт по изуч. последствий войн им. Л.Больцмана, 1996; Ерин М. Е. Советские военнопленные в нацистской Германии. 1941–1945 гг. Проблемы исследования. – Ярославль: ЯрГУ, 2005; Christian Streit, Keine Kameraden. Die Wehrmacht und die sowjetischen Kriegsgefangenen 1941–1945. – Verlag J.H.W. Dietz. Nachf., Bonn. 1997; Rüdiger Overmans. Die Kriegsgefangenenpolitik des Deutschen Reiches 1939 bis 1945 // Das Deutsche Reich und der Zweite Weltkrieg, Bd. 9/2. – München. 2005; Stratievski D. Sowjetische Kriegsgefangene in Deutschland 1941–1945 und ihre Rückkehr in die Sowjetunion. – Berlin. 2008; Шевяков А. Л. «Тайны» послевоенной репатриации // Социологические исследования. 1993. № 8,  Репатриация советского мирного населения и военнопленных, оказавшихся в оккупационных зонах государств антигитлеровской коалиции // Население России в 1920–1950-е годы: Численность, потери, миграции. – М., 1994; Арзамаскин Ю. Н. Заложники Второй мировой войны: Репатриация советских граждан в 1944–1953 гг. – М., 2001; Selemenov V., Ju. Zverev, K.-D. Müller, A. Haritonow (Hrsg.). Sowjetische und deutsche Kriegsgefangene in den Jahren des Zweiten Weltkriegs. 2004.

3. Полян П. М. Жертвы двух диктатур: Советские военнопленные и остарбайтеры в Третьем рейхе и их репатриация. – М.: ВАШ ВЫБОР ЦИРЗ, 1996.

4. В качестве примера: Троицкий Н. А. Ты, мое столетие... – М.: ИПВА. Материалы к истории русской политической эмиграции. Вып. 11. 2006. – 496 с.

5. Мюллер Н. Вермахт и оккупация (1941–1944). О роли вермахта и его руководящих органов в осуществлении оккупационного режима на советской территории. – М.: Воениздат, 1974.

6. Jacobmeyer, Wolfgang. Vom Zwangsarbeiter zum heimatlosen Ausländer. Die Displaced Persons in Westdeutschland 1945–1951. – Vandenhoeck & Ruprecht, Göttingen. 1985, S. 15.

7. Frings, Paul. Das internationale Flüchtlingsproblem 1919–1950. – Frankfurter Hefte, Frankfurt am Main. 1951. S. 55.

8. Wetzel, Juliane. URL: www.historisches-lexikon-bayerns.de/Lexikon/Displaced_ Persons_(DPs)

9. Земсков В. Репатриация перемещенных советских граждан / В сб. «Война и общество», 1941–1945. – М.: Наука. 2004. Работы следующих немецких исследований особенно высоко ценимы: Wolfgang Jacobmeyer, Juliana Wetzel, Ulrike Goeken.

10. Reinisch, Jessika. Introduktion: Relief in the Aftermath of War / Journal of Contemporary History. Vol. 43. 2008. 3. S. 374.

11. Grünbeck, Max. Das Wesen der UNRRA.– Berlin – Rom – Tokio. Jg. 5 (1943), № 9. S. 8.

12. В 1983 г. Европейский парламент осудил вступление советских войск в страны Прибалтики как аннексию, с 2007 г. этот акт официально именован как «оккупация» и «незаконная инкорпорация».

13. Гурьянов А. Э. Масштабы депортации населения вглубь СССР в мае-июне 1941 г.. – НИПЦ «Мемориал». 2004.

14. Электронное письмо автору от Л. С. Оболенской-Флам от 27.11.2018.

15. Земсков В. Репатриация перемещенных советских граждан...

16. Jacobmeyer, Wolfgang. Vom Zwangsarbeiter zum heimatlosen Ausländer...

17. Земсков. В. Репатриация перемещенных советских граждан...

18. Ibid.

19. Dollinger, Hans. München im 20. Jahrhundert. Eine Chronik der Stadt von 1900 bis 2000. – Buchendorfer Verlag. 2001. S. 178.

20. Ibid.

21. Ibid.

22. «Kulturgeschichtspfad» представляет собой серию изданий о культурно-исторических пешеходных прогулках по Мюнхену с указанием мест с важными архитектурными памятниками. Каждый том соответствует отдельному городскому району.

23. Heusler., A. Zwangsarbeit in der Münchner Kriegswirtschaft, 1939–1945. – München: Stadtarchiv München. – Buchendorfer Verlag. 2000. S. 10.

24. Jacobmeyer, Wolfgang. Vom Zwangsarbeiter zum heimatlosen Ausländer... – S. 39.

25. SHAEF был создан как единый англо-американский Генеральный Штаб западных союзников в конце 1943 г. с размещением на северо-западе Европы. С января 1944 г. Генеральный Штаб был переведен в Лондон для подготовки операции высадки в Нормандии. В это время Эйзенхауэр возглавил Генеральный Штаб. Далее Генеральный Штаб был переведен в Версаль и Реймс.

26. Казанцев А. С. Третья сила. – М.: Посев. 2011. – С. 32.

27. Казанцев Александр Степанович (Георгий Като) (1908–1963) – общественно-политический деятель эмиграции, журналист. Родился в Челябинске. Учился в кадетском корпусе. В Гражданскую войну вместе с корпусом эвакуировался во Владивосток, затем в Шанхай и в 1924 г. – в Югославию, где завершил среднее образование. Окончил юридический факультет Белградского университета. С 1930 г. член НТС. До войны редактор газеты НТС «За Россию». С начала Второй мировой войны переехал в Берлин. В 1944–1945 гг. редактор газеты «Воля народа». С 1957 по 1961 гг. главный редактор русской секции радиостанции «Свобода» в Мюнхене.

28. Казанцев А. С. Третья сила... С. 324.

29. Эта церковь на Деннингерштрассе в городском районе Богенхаузен была устроена для остовцев без строгого режима содержания, имевшим возможность покидать жилые бараки.

30. Свящ.. Георг Зайде. Из истории нашей Епархии. Кафедральный собор Св. Николая в Мюнхене. - «Вестник». № 5. 1991. – С. 25.

31. Сб. «Судьбы поколения 1920–1930-х гг. в эмиграции. Очерки и воспоминания» / Сост. Л. Флам. – М.: «Русский путь». 2006. – С. 143.

32. Синкевич В. Вторая волна русской эмиграции. – «Новый Журнал». № 267. 2012.

33. Ibid.

34. Фрёлих С. Генерал Власов: Русские и немцы между Гитлером и Сталиным / Перевод Ю. К. Мейер. – Мюнхен. 1990.

35. Казанцев А. С. Третья сила... – С. 326.

36. Фрёлих С. Указ. соч.

37. Smolorz, Roman R. Displaced Persons. Autoritäten und Anführer in angehenden Kalten Krieg im östlichen Bayern, Regensburger Studien, Band 11. – Stadtarchiv Regensburg. – S. 19.

38. Земсков В. Указ. соч.

39. Amtliches Zahlenmaterial zum Flüchtlingsproblem in Bayern, 1945, 1946, 1947 usw. Эта статистика была необходима для планирования периодов снабжения продовольствим населения и беженцев.

40. Вся документация Американской Военной администрации была переправлена в 1950 г. в США. Объем документов: 18 морских контейров, что соответсвует 3 200 метрам актов, которые размещены в Вашингтоне – Washington National Records Center in Suitland / Maryland. По истечении 30-летнего вето на документы, они стали доступны для немецких историков с 1976–1983 гг., на 100 000 микрофильмах этот материал доставлен в Германию.

41. Smolorz, Roman R. Displaced Persons... – S.16.

42. Beer, Mathias. Flucht und Vertreibung der Deutschen. Voraussetzungen. – Verlauf, Folgen. C.H. Beck. München. 2011. – S. 23.

43. Jacobmeyer W. Vom Zwangsarbeiter zum heimatlosen Ausländer... – S. 33.

44. Список лагерей ДиПи хранится в архиве в Бад Арользен, рядом с Касселем, «International Tracing Service» (ITS). Архив был создан 1946 году как «Международная служба поиска» после Второй мировой войны. Тематическая направленность архива – нацистские лагеря. Лагеря ДиПи представляют лишь малую часть больших фондов.

45. Расшифровка американского кода для лагеря Шляйсхайм произведена Е. Кулен cамостоятельно с использованием исследования об общих принципах классификации лагерей ДиПи немецкого историка Susanne Flörke.

46. IST, DP-camp-Verzeichnis, Bad Arolsen.

47. UNRRA DO-Operations, Germany, 14 th Dezember 1945.

48. Archivе, International Tracing Service, Bad Arolsen, Deutschland, DP-camp Inventory.

49. Устное интервью автора от 12.01.2016 с Ириной Бутаченко, 87 лет, Гамбург.

50. Сб. «Наставникам, хранившим юность нашу» / Сост. Л. С. Оболенская-Флам, О. П. Раевская-Хьюз. – М.: «Русский путь». 2017. – С. 72.

51. Сб. «Судьбы поколения 1920–1930 гг. в эмиграции...» – С. 145. Свящ. Александр Киселев (1909, имение Каменка, Осташевский уезд, Тверская губерния, – 2001, Москва, Донской монастырь). В девятилетнем возрасте, после революции, уезжает с семьей в Эстонию. Перед вступлением советских войск в Эстонию в 1940 году о. Александр Киселев покинул Эстонию и служил ключарем кафедрального Воскресенского собора в Берлине, принял активное участие в организации Русского Освободительного движения генерала А. А. Власова, был вице-президентом общества «Народная помощь» при Комитете освобождения народов России (КОНР), для оказания социальной помощи семьям военнослужащих РОА. Хорошо владевший немецким и английским языками, он быстро вступил в контакт с Американской Военной администрацией и получил возможность въехать в жилой дом, где и был основан Дом Милосердного самарянина.

52. Сб. «Наставникам, хранившим юность нашу...» – С. 78. Неймирок Александр Николаевич – поэт, переводчик, активный член НТС. Родился в 1911 г. в Киеве в семье военного, в 1920 г. эмигрировал с семьей в Сербию. В 1944–1945 гг. был заключен в немецкие концлагеря – Заксенхаузен, Флоссенбург, Герсбург, Дахау. В апреле 1945 г. освобожден американцами, до 1949 г. пребывал как ДиПи в лагере Мёнхехоф под Касселем.

53. Данные по историческим исследованиям А. Б. Арсеньева. – Нови Сад, Сербия.

54. Толстая А. Л. Наш Толстовский Фонд. Бюллетень Толстовской библиотеки в Мюнхене. № 144-145, март-июнь 2010. – С. 30.

55. Материалы к закону Gesetz über die Rechtsstellung heimatloser Ausländer in Bundesrepublik (HAuslG) vom 25. April 1951.

56. 12th Report of UNRRA to the Congress, 30.7.1947.

57. IRO, Advance Statistical Report. – May 1950.