Елена Кулен

 

Николай Ульянов. Долгий путь к свободе

 

Сотрудничество историка Николая Ивановича Ульянова (1904–1985) с «Новым Журналом» началось в эмиграции в 1952 году с № 28 и продолжилось тридцать три года до кончины ученого.

Наше внимание обращено к малоизвестным фактам биографии Ульянова: войне, немецкому плену (октябрь 1943 – апрель 1945) и раннему послевоенному периоду в Мюнхене (май 1945 – декабрь 1947). Нам хотелось бы представить читателям неопубликованные документы по вышеуказанным периодам.

Николай Иванович Ульянов – один из самых известных историков «второй волны» Русского Зарубежья. Ему, профессору Йельского университета, проработавшему там около 17 лет (1956–1973), удалось получить не только признательность от американских коллег-историков и студентов, но и высокую оценку его научных трудов, исторических романов и публицистики от ведущих интеллектуалов идейно-разрозненной эмиграции первой и второй волн.

Имя Ульянова стало известно в русской эмиграции с 1948 года по его регулярным публикациям в дипийской прессе сначала в Мюнхене (например, в журнале «На переломе»), а затем и в парижских изданиях «Возрождении» и «Российский Демократ» (ред. С. Мельгунов), в нью-йоркских «Новом Журнале» и «Социалистическом Вестнике», а также в газете «Новое русское слово». 

Первые биографические обзоры жизни и деятельности Н.И. Улья-нова появились в зарубежной эмигрантской прессе по случаю его восьмидесятилетия 5 января 1985 года¹, который историк праздновал по новому стилю (по старому стилю – 23 декабря 1904 года, празднование по новому календарно делало его на год моложе²). Но уже через три месяца юбилейные поздравления сменились многочисленными некрологами³: историк скончался 7 марта 1985 года. Первый обстоятельный обзор трудов Н. И. Ульянова был сделан его вдовой, Надеждой Николаевной Ульяновой, в 1986 году, в сборнике, посвященном памяти ученого (вышел под редакцией В.М. Сечкарева в Нью-Хейвене).

В советской историографии изучение наследия Н.И. Ульянова, как и других историков-эмигрантов, было абсолютно невозможно на протяжении долгого времени. Представители «второй волны», каковым был Н. И. Ульянов, десятилетиями стигматизировались советскими исследователями как предатели родины, их труды подверглись пропагандистской дискредитации и санкционированному забвению. С момента распада СССР в 1991 году в постсоветской историографии начался период «открытия имен», как расплывчато обозначен этот процесс возвращения эмигрантского культурного наследия в Российской Федерации. Мы бы назвали этот период преодолением санкционированного советского ликбеза.

Первой постсоветской публикацией о Н.И. Ульянове стал очерк архангельского историка Ю. Дойкова в газете «Северный комсомолец» (№ 17 (10501) от 21.04.1990) в Архангельске, где Ульянов проработал три года в «принудительно-обязательной командировке» доцентом местного комвуза. В 1991-м Дойков опубликовал в журнале «Волна» материал о ссылке Ульянова на Соловки и в Норильск («Личное дело № 43, или судьба эмигранта Ульянова», «Волна», 7.11.1991, Архангельск). Первые биографические исследования о Н.И. Ульянове были сделаны московским историком В.Э. Багдасаряном в 1997 году и его петербургским коллегой П.Н. Базановым (в 1995-м, 2018-м, 2021-м).

В своем исследовании биографии Ульянова мы сфокусировали внимание на процессе развития его личности от советского юноши через состояние «внутреннего эмигранта» к реальной иммиграции – долгого пути Ульянова через «советские университеты», ГУЛАГ и войну.

 

ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ Н.И. УЛЬЯНОВА

 

В анкете американской Проверочной Комиссии, рассматривающей документы Н.И. Ульянова на эмиграцию, от июля 1947 года, указано самим заявителем, что он родился в крестьянской семье в деревне Ганеша⁴ Осьминской волости, Гдовского уезда, Петербургской губернии. Этот регион состоит из огромных территорий тайги и болот. Бедность северорусских крестьянских хозяйств в тех местах была обусловлена суровыми климатическими и природно-ландшафтными условиями, что, несомненно, повлияло на формирование особенностей менталитета той социальной среды, к которой принадлежали Ульяновы.

Судьба отца историка, Ивана Ульянова, рожденного в 1870 году, была довольно типична для бедного гдовского крестьянства. Иван был «безлошадным», то есть представителем беднейшего крестьянства, и уход из деревни для заработка был единственным выходом для него. Он рано покинул родную деревню и, таким образом, навсегда разорвал связи с крестьянской средой, ее патриархальным укладом, глубинными православными истоками, превратившись в типичного городского пролетария в северной столице Российской империи.

Согласно данным Ю. Дойкова⁵, который опирался в своих исследованиях на переписку с вдовой историка Надеждой Николаевной Ульяновой, сведения о семье довольно кратки: «Отец с 12 лет жил в Петербурге и хозяйства не вел. В городе работал в качестве слесаря-водопроводчика и при разных строительных конторах. Основным местом работы отца был Александровский лицей».

Александровский лицей являлся знаменитым «Пушкинским» Царскосельским лицеем, переехавшим из Царского Села в Петербург на Каменноостровский проспект в 1843 году. После чего он и стал именоваться по указу Николая I «Императорским Александровским»⁶.

Заметим, что к моменту появления Ивана Ульянова в лицее там уже шла перестройка здания – история бесконечных строительных видоизменений, достроек, начавшихся с 1844 года, времени передачи здания в казенную собственность, и вплоть до 1911 года. Знаменитый В.В. Стасов⁷ называл Александровский лицей «стройкой века»: реконструкция длилась 67 лет.

Иван Ульянов, отец историка, в 12 лет покинул свою деревню, но связь с родными местами оставалась. Cоздав семью с девушкой из соседней деревни, он продолжал жить на два места: Петербург и Ганеша. Тяжелая работа слесарем-водопроводчиком в Александров-ском лицее и редкие визиты домой в деревню привели к непреодолимой раздвоенности. В 1908 году 38-летний отец историка, имея к этому времени уже 25-летний стаж работы, ввиду серьезного психического расстройства обратился за медицинской помощью в психиатрическую больницу в Петербурге. Там он позднее, в 1918 году, и скончался.

По информации Ю. Дойкова, «мать, Екатерина Гавриловна Ульянова, урожденная Свирбловская (1878 – ?), после болезни мужа, не имея возможности одной поддерживать хозяйство в деревне, тоже перебралась в Петербург, где устроилась уборщицей в общество «Детский городок», а затем в школу, куда позднее поступил ее сын. Маленький Николай Ульянов после отъезда матери в Петербург оставался жить некоторое время в деревне под наблюдением дяди и смог переехать к матери лишь в 1914 году, когда мать сумела устроиться и снять маленькую комнату на Васильевском острове.⁸

Исходя из этого, можно сказать, что петербургский период жизни Николая Ульянова начался в десятилетнем возрасте, когда он был определен во 2-й класс начальной городской школы Петербурга. Смена тихой атмосферы деревни в Гдовском уезде на шумную городскую среду в российской столице пришлась для Ульянова-мальчика на период конфронтации между Россией и Германией и Первой мировой войны. Ребенком он стал свидетелем превращения европейского по духу Санкт-Петербурга в город с новым «военным» лицом: в июле–августе 1914 г. начались погромы немецких магазинов, были закрыты все немецкие газеты и немецкие школы. Музыке Вагнера не было места в репертуаре Мариинского театра. Обладатели немецких фамилий спешно их русифицировали, пытаясь спасти себя и семьи от массовых погромов. Апогеем организованной народной ненависти к немцам стал разгром посольства Германии на Исаакиевской площади. Санкт-Петербург был официально переименован в Петроград 31 августа 1914 года. Выяснение этих деталей военного петроградского быта помогают нам понять атмосферу взросления и социализации Ульянова.

Первый учебный год в столице начался для Николая Ульянова в городе с новым названием «Петроград» и в новой атмосфере патриотического панславистского подъема. Все школы столицы спешно меняли формуляры с указанием на новое название города, где уже ничто не напоминало об участии немцев в его истории.

Мальчик должен был учиться всему заново: не только петербургскому акценту, отличному от гдовского диалектного, но и новой модели поведения в городе. Посещение начальной школы в Петрограде с более высоким общеобразовательным уровнем стало для Николая Ульянова не только первым соприкосновением с детьми из других социальных сословий и с городской культурой, но и открытием мира книг.

После переезда из деревни в Петроград Ульяновы жили втроем: мать, Николай и его младшая сестра Ольга (в замужестве Ильина), родившаяся в 1906 году (возможно, в перерывах между лечением в больнице с ними жил и отец Иван). Неизвестно также, работала ли мать Николая Ульянова уборщицей в той же школе, где он учился, чтобы не платить за обучение.

К моменту смерти отца в декабре 1918 г. Николаю Ульянову исполнилось 14 лет. Чтобы избежать стандартно-советской мифологизации бесстыдного захвата власти большевиками в октябре 1917-го, нам хотелось бы для осмысления атмосферы первых месяцев их правления привести цитату из дневника петербургского банкира Теодора Шварца («Банк Майера» на Английской набережной в Петербурге), чудом спасшегося от расправ большевиков, убежав зимой по замерзшей Неве в Финляндию: «Петербург декабря 1918 г. – это погрязший в грязи город с заплеванными семечками мостовыми, это тысячи и тысячи солдат на вокзалах, едущих с фронта вглубь страны, измученных многодневным ожиданием дальнейших проездов, штурмующих вокзалы и поезда, чтобы хоть как-то добраться до родных деревень и семей, чтобы скорее вернуться домой, где начали делить землю. Какое сладкое соблазняющее слово ‘земля’ для русского крестьянина из покон веков! Большевики обещали солдатам землю, так началось массовое бегство крестьян с фронта. Бедные, их обманули! Начиная с января 1918 г. в Петрограде царит беспредел обычных бандитов и преступников в большевистских кожанках. Это грабеж квартир, домов, институтов, школ, больниц, банков. Это абсолютная правовая незащищенность обычных граждан в Петербурге, это вездесущий беспредел. 1918 г. –  это голод и радость сухой вобле. Это холод в покрытых инеем зданиях снаружи и внутри, пронизывающий тебя до костей, хотя ты сидишь в шубе в комнате и плача сжигаешь бесценные книги для частички тепла на 5 минут. Это остановившиеся на недели замерзшие трамваи в январе 1918 г. и разведенные мосты над ледяной Невой при отсутствии электричества, это ночные черные улицы и проспекты без фонарей, это страшные черные окна домов. Это шайки бандитов, нападающих на прохожих на темных улицах. Это расклеенные листки на фонарях с приказами о расстрелах, это страшная тишина в зимнем городе, это наше почти животное желание выжить и выскочить из этого страшного сна! Это нависшая смерть над городом!»⁹

Б.Э. Багдасарян указывает, что Н.И. Ульянов закончил не гимназию в Петербурге, а четырехгодичное народное училище, которое после Октябрьской революции было преобразовано в Трудовую школу II ступени. Это был период экспериментов, предпринятых советской властью в области школьного реформирования, где, по утверждению Ульянова «сохранялась еще старая традиция, когда университетские профессора не только не гнушались, но считали это чем-то вроде почетной миссии»¹⁰.

И всё же в тот декабрь 1918-го Николай Ульянов в свои 14 лет воспринимает жизнь с жадностью, вбирая всё новое, что неистово закружилось в городе. Сергей Львович Голлербах, царскоселец, вспоминал свою беседу с Ульяновым: «Однажды я спросил его о первых днях Октябрьской революции, мне было интересно, схоже ли это было с эйзенштейновскими картинками из заказанных ему партией фильмах ‘Октябрь’ и ‘Старое и Новое’. Ульянов ответил: ‘Только сейчас, с высоты опыта понимаешь, что это был за страшный разрушительно-смертельный вихрь, но тогда нас, мальчишек из бедных семей с Васильевского острова, охватывало радостное чувство анархии. Нам казалось, что всё-всё будет теперь по-другому; это так опьяняло и давало нам уверенность в наших возможностях выскочить из нашей бедности’»¹¹.

По данным П. Н. Базанова, мать Н.И. Ульянова работала «с 1919–1921 на детской площадке Северо-Западной железной дороги (СЗЖД), в 1921–1922 – в 3-м клубе 1-й степени СЗЖД, затем в школе ‘Наша надежда’; проживали Ульяновы (мать, сын и дочь) по адресу 4-я рота (ныне ул. 4-я Красноармейская), д. 19, кв. 3»¹².

Период первых тяжелых месяцев после Октябрьского переворота связан для Николая Ульянова с театром. Это были его попытки поступить на «Инструкторские Курсы по обучению мастерству сценических постановок», первые режиссерские курсы, созданные В.Э. Мей-ерхольдом в июне 1918 года в революционном Петрограде. Занятия театром Ульянов соединял с работой подручным водопроводчика в лазарете еще не уничтоженного большевиками «Союза городов». Этот заработок помогал выжить семье.

При приеме на театральные курсы, или кратко Курмасцен, Ульянов получил сначала деликатный отказ ввиду его несовершеннолетия. Но он не оставлял попыток и, наконец, поступил в «Институт ритма совершенного движения», а в 1919 году сумел перевестись в желанный Курмасцен. Период с 1918 по 1922 гг. был для Н.И. Ульянова периодом театра, обретения уверенности в себе и нового круга друзей. Вот как он сам описывает этот период в Курмасцене: «Я – единственный несовершеннолетний – сделался предметом забот и опеки, как маленький жеребенок в табуне»¹³. П.Н. Базанов в биографии Н.И. Ульянова дает описание его учителей этого «театрального» периода, заслуживающее уважения за собранный исследователем материал.

Но обращаясь к тому времени, стоит вспомнить не только о революционной романтике, но и о крови и массовых арестах в Петрограде. Страх пришел в петербургские квартиры не в период Большого террора Сталина, он господствовал уже с первых дней большевистского переворота. Волны репрессий не стихали никогда. Предпринятая советскими историками идеализация революционного периода жизни страны тяжелым шлейфом тянется от поколений к поколениям как удобный нарратив для легитимизации этой власти и ее преступлений.

 

СТУДЕНЧЕСТВО И АСПИРАНТУРА. 1922–1927

 

Н.И. Ульянов стал студентом в 1922 году. Этот период ознаменован первыми «более спокойными, не кровожадными годами советской власти» после Гражданской войны, отказом партии от стратегии Военного Коммунизма и началом НЭПа; это короткая передышка в Большом терроре большевиков.

В июле 1922 г. Николай Ульянов поступил в «Петроградский университет на общественно-педагогическое отделение общественных наук, и только в 1925 г. перевелся на 4-й курс Историко-архивного цикла факультета языкознания и материальной культуры»¹⁴.

Уровень подготовки к университету у семнадцатилетнего Николая Ульянова в 1922 г. по сравнению с близкими ему по происхождению детьми крестьян и рабочих был значительно выше. Уровень других студентов, принятых в советские вузы по классовому принципу, оставлял желать лучшего. Большевики нашли решение проблемы путем введения с 2 февраля 1919 г. т.н. «рабфаков» (рабочие факультеты) , подготовительных курсов для вузов.

Николаю Ульянову-студенту как выходцу из крестьянской семьи, казалось бы, нечего было страшиться в Стране Советов. Но даже и для крестьян была введена квота и нужна была обязательная рекомендация для поступления в университет. П.Н. Базанов упоминает, что «рекомендация была дана культурно-просветительским отделом Дворца Труда Петроградского Совета профсоюзов по квоте профорганизаций»¹⁵.

Думается, что именно в этот период Н.И. Ульянов начинает критически осмысливать утвердившуюся систему социальной селекции – даже на примере получения права на высшее образование. Это подтверждает и С.Л. Голлербах: «В наших немногочисленных беседах с Ульяновым он рассказывал, что система строгого учета граждан и их проверки началась в стране уже с января 1918 г. для выявления социально чуждых. Анкеты разных уровней использовались для поступления в школу, институт, профсоюз, спортклубы и на работу. Это была та машина контроля за гражданами, от которой невозможно было спрятаться и которая создавала другую систему – доносов друг на друга для выявления кто есть кто»¹⁶. Сам Ульянов так характеризует засилье анкет и опросов как метода контроля в СССР: «Захваченные с детства величайшим в истории вихрем, росшие в условиях, которых ни прежняя русская, ни любая из современных западных интеллигенций не знала, мы достигли зрелого возраста в такое время, когда в анкетах не существовало больше рубрики о ‘сочувствии’ советской власти. Создавалась ‘служилая интеллигенция’, жившая не под знаком ‘убеждений или мировоззрения’, а под знаком тягла. Еe уже не спрашивали ‘како веруеши’, а смотрели, так ли она пишет, как надо. В Cоветской России людям оставлено право писать, но у них отнято право думать»¹⁷.

В июле 1923 года был издан Декрет СНК и ВЦИК РСФСР «Об удостоверении личности», в котором определялся уведомительный характер жилищной прописки. Поначалу это правило действовало лишь в городах. Ужесточение требования обязательной жилищной прописки и сдача анкетных данных всех граждан начались с 1932 г. на всей территории СССР, вследствие чего и были введены внутренние паспорта. Оформление прописки и выдача паспортов находились в ведомстве НКВД. Вот как этот факт оценивал С.Л. Голлербах: «Введение различных анкет при поступлении на учебу и работу, обязательная жилищная прописка давала абсолютный контроль за гражданами своей страны. Для нас, советских, это было само собой разумеющимся, и лишь в эмиграции после войны – сначала в Германии, а затем в США, – мы поняли всю чудовищность этого инструмента тотального наблюдения за человеком в СССР»¹⁸.

Николаем Ульяновым, студентом, контроль ощущался остро. Ему пришлось заполнить множество анкет в процессе учебы и работы. Так, например, в октябре 1925 г. он перевелся на 4-й курс историко-археологического отделения факультета языкознания и материальной культуры – процесс перевода также был связан с заполнением многочисленных анкет. Парадокс заключается в том, что именно благодаря этим документам исследователи имеют сегодня необходимый биографический материал о том или ином лице и событии в СССР. Однако надо понимать, что те анкеты и указанные в них данные не всегда соответствовали действительности. Так, например, Н.И. Ульянов указывал в студенческих анкетах «Петербург» как место рождения. Вероятно, он делал так из формальных соображений, а возможно и для того, чтобы не быть связанным с репрессиями, начавшимися в деревнях по раскулачиванию крестьян с конца 1920-х – начала 1930-х годов. Судьба родственников Н.И. Ульянова, оставшихся жить в Ганеше, могла бы повлиять на карьеру будущего историка.

П.Н. Базанов сообщает факты о материальном положении Ульянова-студента, которые известны именно из этих студенческих анкет: Н.И. находился на иждивении матери, содержащей двух взрослых детей и работавшей уборщицей с месячным окладом 20 рублей. Зарабатывать студент Ульянов стал лишь на последнем курсе, получая 10 р. 17 копеек в месяц, – он возглавлял драмкружок при 3-й Ленинградской школе Северо-Западной железной дороги (там же, где работала его мать).

Говоря о студенческих годах Н.И. Ульянова, стоит вспомнить и о характере высшего образования в Советской России. Стремясь создать идеологически лояльную и преданную коммунистическую трудовую интеллигенцию, советская власть увеличила число вузов. Так, «в 1920 г. имелся уже 91 вуз по сравнению с 1913 г. – 8 вузов по всей обширной России; число студентов возросло со 125 тысяч до 206 тысяч человек, в годы НЭПа вновь сократилось число студентов до 167 тысяч»¹⁹. Сеть созданных советских институтов была обширнее дореволюционной, но обучение – гораздо ниже по качеству. Ограничения для абитуриентов, связанные с социальным происхождением, были сняты лишь в 1936 году. С 1920 года появился особый вид вузов для подготовки партаппарата и пропагандистов – комвузы и совпартшколы, открытые параллельно системе классического высшего образования. Так, в 1921 г. начал работу Институт красной профессуры (ИКП) в Москве, основателем которого стал Михаил Николаевич Покровский²⁰, один из носителей идеи идеологизации высшего образования, ярый противник немарксистских отечественных историков. Его крылатая фраза «История – это политика, опрокинутая в прошлое» стала опорной в преподавании общественно-политических наук и истории на протяжении всего периода существования СССР.

Активная борьба М.Н. Покровского с оппонентами выразилась в подготовке списков «инакомыслящих» немарксистских историков для дальнейших чисток в Академии Наук СССР. От него зависели жизни многих людей. Он – непосредственный инициатор «Академи-ческого дела» – ареста, физического уничтожения и ссылок в ГУЛАГ большой группы ученых-историков, среди которых был и учитель Ульянова – профессор С. Ф. Платонов. П. Н. Милюков так характеризовал Покровского в своих воспоминаниях: «В нем было заложено начало той мстительной вражды к товарищам-историкам, которую он потом проявил, очутившись у власти»²¹. Юридической ответственности за уничтожение плеяды лучших русских историков М.Н. Покровский²² никогда не понес, даже постфактум. Напротив, за свои «заслуги» он был удостоен почетного захоронения в Кремлевской стене на Красной площади, где и покоится по сей день. Масштабный разгром его собственной исторической «школы» начался уже после его смерти в 1936 году, однако это было лишь одним из обычных эпизодов репрессивной истории СССР.

Николай Иванович Ульянов получил диплом историка в ЛГУ в 1927 году, а в 1929 г. началась масштабная травля историков, архивистов, краеведов, гуманитариев в Ленинграде, санкционированная М.Н. Покровским. Этим завершался процесс установления государственного и партийного контроля над Академией Наук (АН), начатый с середины 1920-х годов. В 1925 году АН была подчинена Совнаркому СССР, в 1927 г. ей был навязан новый Устав, в 1928-м избран новый состав членов, в 1929 г. правительственная комиссия во главе с Ю.П. Фигатнером была направлена в Ленинград для «чистки» АН. После 1934 года Академия Наук была переведена в Москву.

Всё это происходило на глазах молодого историка Н.И. Ульянова, в начале его профессионального пути. Так, во время его каникул в июне 1929 г. начались массовые увольнения в Академии Наук в Ленинграде: «были уволены 128 штатных сотрудников из 960, а также 520 сверхштатных из 830. Увольнениями дело не кончилось, были арестованы свыше 100 человек». «Приговорены к разным срокам заключения были 29 человек, в их числе С.Ф. Платонов, Е.В. Тарле, Н.П. Лихачев, М.К. Любавский, Н.В. Измайлов, А.М. Мерват, С.В. Рождественский, Ю.В. Готье, С.В. Бахрушин, Д.Н. Егоров, В.Н. Бенешевич и другие. Назовем также группу бывших гвардейских офицеров, работавших в различных учреждениях АН (А. А. Кованько, Ю.А. Вержбицкий и другие, все расстреляны), группу сотрудников АН, связанных с экспедиционной работой (Н.В. Раевский, П.В. Виттенбург, Д.Н. Халтурин и другие). Среди репрессированных оказались следующие группы: т.н. ‘церковная группа’ (А.В. и М.В. Митроцкие, А.И. Бриллиантов, М.М. Гирс и другие), т. н. ‘немецкая группа’ (Э.Б. Фурман, А.Ф. Фришфельд и другие), группа издательских работников (Ф.И. Витязев-Седенко, С.С. и Е.Г. Барановы-Гальперсон)»²³. Мишенью травли в Ленинграде стала не только Академия Наук, но и вся академическая элита; очищены от «чуждых» были также Русский музей и Центральный архив. Из самых известных имен арестованных лиц назовем таких, как А.С. Путилов, С.В. Сигрист, Н.С. Платонова, Ф.Ф. Скрибанович, Б.М. Энгельгардт, А.А. Достоевский, А.А. Бялыницкий-Бируля, М.Д. Приселков, С.И. Тхоржевский, А.И. Заозерский и др.). Это длинный и трагический мартиролог Ленинграда! С конца 1920-х гг. начался процесс превращения истории из независимой науки в орудие борьбы с идеологическими противниками и «чуждыми».

Итак, летом 1927 г. Н.И. Ульянов закончил ЛГУ, но не был оставлен на кафедре. Он поступил в Москве в аспирантуру Института истории РАНИОН (Российская ассоциация научно-исследовательских институтов общественных наук). Тема диссертации была сознательно выбрана аполитичной – «Кола и Мурман XVII». Большое участие в поступлении Ульянова в аспирантуру принял его учитель профессор С.Ф. Платонов (еще до его ареста и ссылки)²⁴. В октябре 1929 г. РАНИОН как организация была ликвидирована, а аспиранты, в числе которых и Н.И. Ульянов, переведены в ведомство Коммунистической академии. Последний год в аспирантуре Н.И. Ульянов учился в Комакадемии.

После расформирования РАНИОН профессор С. Ф. Платонов предложил Николаю Ульянову перевестись в аспирантуру при АН СССР в Ленинграде. Но сама мысль об этом была опасной, ибо Академия к тому времени стала уже мишенью нападок. П.Н. Базанов утверждает, что Ульянова спас от этого шага историк проф. Сигизмунд Натанович Валк (1887–1975), предупредив молодого ученого об атмосфере доносов в Академии. В 1929 г. Ульянов пишет под влиянием Валка письмо Платонову с просьбой снять его кандидатуру с конкурсантов на аспирантуру АН СССР. В период разгара травли над учителем Ульянов уже находится в Кольской экспедиции АН СССР, собирая материалы для проекта «Исторические материалы о Кольском полуострове». Возможно, это спасло ему жизнь.

К моменту масштабной расправы с независимыми историками в Ленинграде в 1929 году Николаю Ульянову, дипломированному историку, исполнилось 25 лет. Основной удар репрессивной кампании был направлен на проф. С.Ф. Платонова, возглавлявшего два учреждения: Библиотеку Академии наук и Пушкинский Дом. Стоить вспомнить о Сергее Федоровиче Платонове (1860–1933), чтобы осмыслить атмосферу травли и страха в Ленинграде 920-х годов. Окончивший историко-филологический факультет Петербургского университета, Платонов посвятил себя преподавательской деятельности. Он был приглашен преподавателем истории к Великим князьям Михаилу Александровичу, Дмитрию Павловичу и Андрею Владимировичу, а также к Великой кн. Ольге Александровне (1895–1902). Затем он получил место директора Женского педагогического института (1903–1918). С 1913 года Платонов был на пенсии. К большевистскому захвату власти в октябре 1917-го он отнесся крайне отрицательно. Однако в 1918 г. пошел на сотрудничество с большевиками исключительно из побуждений спасти петроградские архивы и библиотеки от уничтожения. С.Л. Голлербах вспоминал об оценке Н.И. Ульянова, данной учителю: «Именно благодаря инициативе таких людей, как профессор С.Ф. Платонов, мы имеем сегодня книжное русское наследие в СССР. В те страшные месяцы захвата власти большевиками нужно было иметь огромное мужество, чтобы отстоять брошенные на мостовые книги, которые топтали пьяные матросы в Петрограде»²⁵.

С.Ф. Платонов смог «продержаться на плаву» десять лет, до 1929 года, лишь благодаря международному признанию его авторитета как ученого. Процесс разгрома старой исторической школы подготавливался несколько лет. Полномасштабно он начался со статьи в «Красной газете» (Ленинград) в 1929 г. и с тотальной проверки на лояльность всего аппарата Академии Наук. В ночь на 12 января 1930 г. профессор С.Ф. Платонов был арестован вместе с младшей дочерью Марией и обвинен в антисоветской деятельности. Профессор в свои 71 год провел долгие 19 месяцев без предъявления обвинения в переполненной камере тюрьмы на Шпалерной в Ленинграде. 8 августа 1931 г. он был приговорен к ссылке на три года в Самару. В ссылку его сопровождали дочери Мария и Нина. Там он, не прожив и двух лет, скончался от сердечной недостаточности 10 января 1933 года²⁶.

Тема предательства в научной среде историков была осмыслена Николаем Ульяновым на примере его учителя, когда один за другим бывшие коллеги и ученики Платонова давали показания против него. Какую роль в этом процессе отречения сыграл сам Н.И. Ульянов, нам неизвестно. Но уничтожение знаменитого историка, которого не спасла от советского террора даже мировая слава, – это запомнилось Ульянову навсегда и, очевидно, стало уроком в освоении новой модели поведения – социальной мимикрии, ибо по-другому выжить не представлялось возможным. Думается, что именно с этого момента начинается для Н.И. Ульянова период «внутренней эмиграции». Весь путь от студента «из пролетариев» до преподавателя в университете стал для него путем переосмысления советской системы ценностей.

Возможно, именно принятой им стратегии социальной мимикрии, а не разделяемой идеологией, стало для Ульянова вступление в комсомол и, позднее, подача документов в кандидаты в партию.

В 1925 г. он вступает в комсомол; статус кандидата ВКП(б) молодой историк получает в 1931 году, заручившись рекомендациями ленинградских рабочих, друзей его отца. П.Н. Базанов указывает на то, что Н.И. Ульянов в эмиграции тщательно скрывал факты своего членства в комсомоле и кандидатства в партии. Позволим себе прокомментировать этот момент. Зная судьбу Н.И. в предвоенные годы (ссылка на Соловки и в Норильск), мы можем с уверенностью сказать, что эти шаги были вынужденной социальной мимикрией для выживания в условиях тоталитарной системы. В эмиграции Н.И. Ульянов много размышлял о судьбах тех, кто остался в живых и приспособился к советской власти: «Выиграла бы русская культура, если бы эти ученые сопротивлялись до конца, стояли бы насмерть и погибли? Нет, думаю, что русская культура от этого не выиграла бы»²⁷. В статье «Русские историки ХХ века» («Новое русское слово», 27 марта 1958) он высказывает сочувственное понимание тех, кто вынужден был приспосабливаться к режиму, не в силах ему противостоять.

Умолчание фактов принадлежности к ВЛКСМ и кандидатства в ВКП(б) при оформлении документов на въезд в США в период маккартизма в 1955 году точнее оценивать не как проявление социальной мимикрии, а как формальный акт заполнения анкеты беженцем, лишенным возможности осветить все детали своей полной драматизма жизни. В силу того, что проверить факты членства в партии, профсоюзе, комсомоле в Министерстве внутренних дел США было невозможно, то утверждения «не состоял» в письменной или устной форме было достаточно для лица, въезжающего в США.

По мнению Базанова, вопреки проблемам Н.И. Ульянова с идеологическими предметами в период учебы в университете, «от отчисления, видимо, спасало пролетарское происхождение»²⁸. Возможно, не только происхождение, но и первый брак с коммунисткой Ниной Ивановной Смородиной (1905 – ?). «Она была идейной большевичкой, член ВЛКСМ в 1924–1931 гг., окончила партшколу и стала кандидатом в ВКП(б) в 1929. Родителями первой жены Н.И. Ульянова были рабочие завода им. Казицкого, отец – коммунист с июля 1917, мать – с марта 1923»²⁹. Смородина была секретарем по академическому сектору в ЛГУ (параллельно она работала помощником библиотекаря в школе и экскурсоводом в Эрмитаже и Детском Селе). Можно предположить, что она смогла вовремя предупредить мужа об опасности ареста.

Как считает В.Э. Багдасарян, «первый брак Ульянова (1926 г. – Е.К.) еще в годы аспирантуры оказался кратковременным и неудачным, сохранилось упоминание о жалобах, подаваемых супругой на него в местком». В браке родился сын Сергей, названный Ульяновым, вероятно, в память учителя Сергея Федоровича Платонова. (Однако, П.Н. Базановым высказано предположение, что ребенок не был кровным сыном Ульянова.)

В «разгар» травли С.Ф. Платонова в октябре 1929 года «Н.И.Ульянов переводится в Комакадемию под непосредственное наблюдение М.Н. Покровского», инициатора этой травли³⁰. Был ли этот шаг Н. И. Ульянова защитой от «цунами» террора? Нам неизвестно. В своих мемуарах об этом компромиссе он не упоминает вовсе. В 1930 году Ульянов заканчивает академию.

 

РАБОТА В АРХАНГЕЛЬСКЕ. 1930–1933

 

Работу Ульянова в Архангельске Багдасарян объясняет «нехваткой преподавательских кадров в провинции»³¹, а Базанов называет этот период «добровольно-принудительной командировкой»³². Оба исследователя дополняют друг друга, однако не называют открыто, что пребывание на Севере было не чем иным, как возможностью для Н.И. Ульянова «исчезнуть» на какое-то время из поля зрения вездесущего НКВД.

Сопоставляя временные рамки «Академического дела» по уничтожению петербургской исторической элиты в 1929–1932 годах, можно с уверенностью утверждать, что именно так и было. После перевода из ликвидированной РАНИОН в Комакадемию в октябре 1929 года, Ульянов, как «бывший ученик» С.Ф. Платонова, был поставлен под особое наблюдение историка С.А. Пионтковского (1891–1937), который был «самый ярый ‘проработчик’ среди организаторов ‘дела Платонова’, ультрабольшевик, в своих работах щедро вешавший ярлыки ‘великоросских шовинистов’ В.О. Ключевскому, С.Ф. Платонову, М.К. Любавскому и др.»³³.

Итак, молодой историк Николай Ульянов был направлен в качестве доцента в Северный краевой комвуз им. В.М. Молотова³⁴ в Архангельск. Комвуз был создан на базе расформированного в 1920 г. «Учительского института»³⁵, созданного в 1916 году как среднее специальное учебное заведение в системе подготовки учителей городских школ Российской империи. Он занимал одно из красивейших зданий города³⁶ – помещение бывшей Духовной семинарии, открытой в 1723 году³⁷. Так, через 200 лет после основания Духовной семинарии в Архангельске, в ее стенах начали преподавать атеизм и «искалеченную» историю. Еще в бытность Ульянова в Архангельске комвуз был переименован в Высшую коммунистическую северную школу сельского хозяйства (ВКСХШ).

П.Н. Базанов упоминает работы Н.И. Ульянова архангельского периода по истории народа Коми. Очевидна их идеологическая направленность: «Борьба на два фронта в изучении истории Коми», «Октябрьская революция и Гражданская война в Коми области»... Эти исследования были заказаны правительством Автономной области Коми (зырян). Однако интерес руководства Коми-региона к коми-зырянам в действительности выражался в циничном использовании коренного населения в качестве обслуживающего персонала для советских исправительно-трудовых лагерей по добыче нефти, газа, радиоактивной воды³⁸. Нам неизвестно, занимался ли Ульянов исследовательскими «полевыми работами» в период написания этих монографий или сосредоточился исключительно на материалах архивов. Но известно о его посещении Ухты, второго по величине города АО Коми, основанного коми-зырянами еще в XV веке как поселение Чибь. В 1929 году, времени написания Н.И. Ульяновым работы о коми-зырянах, в этом регионе началось строительство исправительно-трудовых поселений; коренное население использовалось как дешевая рабочая сила и обслуживающий персонал для лагерей ГУЛАГа. Стал ли историк Ульянов непосредственным свидетелем создания лагерной системы в этих краях, нам неизвестно.

Столица Русского Севера печально «прославилась» как один из крупных центров ГУЛАГа, начиная с открытия первых советских  лагерей в селе Холмогоры (1919) и на о. Соловки (1920)³⁹. Сам Архангельск был превращен к 1930 г. в важный транзитно-транспортный пункт для пересылки заключенных в Соловецкий, Холмогорский, Котласский и другие лагеря. Из 30 тысяч мест заключения в системе ГУЛАГа правозащитный центр «Мемориал» называет восемь самых страшных лагерей, два из которых находились в Архангельской области (Соловецкий и Холмогорский). В 1929 г. была организована Ухтинская (г. Ухта в Коми ССР), в 1930 г. – Вайгачская (о. Вайгач) «экспедиции» ОГПУ, руководившего организацией добычи нефти, угля, радиоактивной воды и поставлявшего заключенных в эти малозаселенные регионы. Именно через Архангельск осуществлялся весь многотысячный транспорт заключенных⁴⁰.

Период 1930-х годов в Архангельске и области – это переполненные улицы несчастных измученных людей, прежде всего – раскулаченных крестьян, свозимых на Русский Север из разных уголков СССР⁴¹. Многотысячный поток не иссякал вплоть до начала Великой Отечественной войны; с осени 1939 г. состав репрессированных сменился представителями аннексированных регионов Прибалтики, Западной Украины, Западной Белорусии, Буковины. В 1930-х годах труд заключенных широко применялся на крупнейших промышленных стройках СССР; в 1938 году для строительства Архангельского целлюлозно-бумажного комбината («Мечкастрой») и Архангельского судостроительного завода (Завод № 402) были организованы Архангельский и Ягринский исправительно-трудовые лагеря НКВД. К 1933 году в системе архангельских лагерей насчитывалось около 150 тысяч заключенных⁴². Нехватка мест проживания в 1930-е годы в Архангельске и пригородах была настолько ощутима, что жители города сдавали для спецпереселенцев в аренду даже хозяйственные пристройки, несмотря на суровость климатических условий.

Архангельск 1930-х гг. – это еще и строительство железных дорог силами заключенных. Коноша–Котлас, Котлас–Воркута, Хабарово–Воркута – эти дороги соединили новые советские концлагеря. Не видеть происходящего Н.И. Ульянов просто не мог. Весь размах террора он смог ощутить в июне 1936 года на себе, оказавшись в рядах осужденных и этапированных из Архангельска в Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН) на долгие пять лет. По словам С.Л. Голлербаха, «в 1936 г. это было страшное дежавю Н.И. Ульянова с Архангельском». Сам же историк ничего не пишет ни об Архангельске времени его преподавания в Комвузе, ни о его второй «встрече» с городом через тюремную решетку, словно это время выпало из его жизни. Возможно, Ульянов и хотел, чтобы оно «выпало». Думается, что вавилонское столпотворение заключенных в Архангельске, преимущественно крестьян, не осталось не замеченным Н.И. Ульяновым, крестьянином по рождению. Именно в Архангельске он ощутил масштабность репрессивной системы, царящего насилия и безнаказанности и преступности власть имущих.

«Ульянов рассказывал об удушливой атмосфере в Комвузе, где историческая наука была превращена в идеологический фарш, пропущенный через коммунистическую мясорубку. Уровень подготовки студентов, набранных их архангельских деревень, удручал. Эти молодые люди не были виноваты в том, что их, без достаточного школьного образования, приняли в Высшую партийную школу; они были пытливы к знаниям, но еще не готовы к уровню высшего образования. Особенно тяжелой была атмосфера доносов и постоянного наблюдения преподавателей и студентов друг за другом»⁴³.

«Жить и работать в Архангельске Н.И. Ульянову очень не нравилось»⁴⁴, – пишет П.Н. Базанов. Эта формулировка кажется нам настолько неподходящей, что мы сознательно описали реальную атмосферу Архангельска 1930-х как города с неприкрытым характером огромного трудового лагеря. Репрессии в Ленинграде и Москве были масштабны, как и в Архангельске, но имели внешне скрытый характер. Большевики перестали публиковать списки расстрелянных уже в 1920-е годы. Террор в провинции носил цинично неприкрытый характер.

В архангельском вузе Николай Ульянов был наблюдателем результатов деятельности ГУЛАГа, что заставило его искать возможности переезда обратно в Ленинград. В начале 1933 г. он подал заявление с просьбой о его переводе в Ленинград «по состоянию здоровья». Географическая отдаленность от столиц для Н.И. Ульянова-историка означала также отдаленность от центральных архивов и невозможность дальнейших исследований. Вероятно именно это стало дополнительной причиной, заставившей Н.И. Ульянова активно что-то предпринять, чтобы выбраться из северной провинции. Предварительно поданное им заявление о вступлении в партию было удовлетворено осенью 1931 года, что могло ускорить позитивное решение руководства ЛГУ. Уже через 3-4 месяца, к 11 апреля 1933 года, был оформлен приказ о переводе историка «по состоянию здоровья» из Архангельска обратно в Ленинград. В протоколе отмечалась благодарность руководства Комвуза за его трехлетнюю работу.

В Архангельске все эти годы Н. И. Ульянов жил вместе с женой Н.И. Смородиной. По сведениям П.Н. Базанова, «она работала в должности заведующей Краевым музеем революции с 1930–1932 гг. и являлась фактическим создателем местного музея революции. Их брак существовал формально вплоть до 1935 г., после их возвращения из Архангельска»⁴⁵.

У нас нет информации об академическом круге общения Ульянова в этот период. Тот же исследователь упоминает об участии Ульянова в художественном совете городского театра – но также без указания имен. Интересным нам кажется краткое упоминание П.Н. Базановым имени Бориса Михайловича Зубакина (1894–1938) и его монографии «Холмогорская резьба по кости: история и техника производства»⁴⁶, которая вышла под редакцией Н.И. Ульянова. Борис Михайлович Зубакин – «поэт, скульптор, художник и философ, петербуржец, высланный за участие в масонских организациях»⁴⁷. Мы позволим себе несколько подробнее остановиться на этой личности. Электрон-ный архив Фонда Иофе дает краткую, но исчерпывающую информацию на этот счет. Б.М. Зубакин – потомственный дворянин, петербуржец, учился в Кенигсбергском университете на факультете археологии и славянской мифологии, с 1912 г. состоял в масонской ложе «Свет звезд», которая в 1916-ом была преобразована в Философский институт. После захвата власти большевиками он был насильно призван в Красную армию, остался в России, в 1920 г. экстерном сдал экзамены для получения диплома археолога. В звании профессора преподавал в Московском Археологическом институте. В Петрограде Зубакин был близок к кругу В. Брюсова, в Москве входил в Союз писателей как поэт-импровизатор. Стоит упомянуть, что Б.М. Зубакин принадлежал в 1918 году к кругу друзей М. Бахтина в городке Невель Псковской области, где многие скрывались в провинции от беспредела в Петрограде. В 1922 году Павел Антокольский познакомил его с Анастасией Цветаевой, которая стала его личным секретарем; через нее была установлена спасительная связь с М. Горьким, защищавшим Зубакина какое-то время от нападок советской власти. Однако в результате масштабной идеологической чистки всех «социально чуждых» Зубакин был арестован в 1922 году. Благодаря, вероятно, защите М. Горького он относительно быстро был освобожден. Однако в 1929 году последовал второй арест Б.М. Зубакина и ссылка на три года в Холмогоры. Мы можем предположить, что М. Горький, заступившийся за М. Бахтина в июне 1929 года, знал также и о судьбе Зубакина и смог как-то облегчить его положение. Во всяком случае, после трехлетнего пребывания в лагере Зубакин был освобожден в 1932 году. Третий арест в 1937 году оказался роковым. В возрасте 44-х лет Б.М. Зубакин был расстрелян на Бутовском полигоне вблизи Москвы.

Нам неизвестны обстоятельства встречи Н.И. Ульянова и Зубакина в Архангельске в 1932-м; неизвестно также, были ли они знакомы прежде. Вероятны их встречи в Петрограде в голодные 1919–1921-е в кругах революционных театров.

После холмогорского лагеря Б.М. Зубкин был освобожден без права проживания в обеих столицах, поселился в Архангельске, работал в Союзе северных художников и скульпторов, освоил лепку бюстов в мастерской скульптурно-формовочных работ. Известно о встрече Н.И. Ульянова и Б.М. Зубакина в 1932 году. В этот период Ульянов – свободный, формально «социально адаптированный к советской системе» человек, доцент в Комвузе, тогда как Зубакин – «бывший», за плечами которого два ареста и ссылка.

Свою монографию о холмогорской резьбе Зубакин написал, скорее всего, еще во время заключения в лагере, но издана она была уже после его освобождения в 1932 году. Очевидно, что изданием этой работы Ульянов пытался поддержать Зубакина.

 

ЛЕНИНГРАД. 1933–1936

 

После возвращения из Архангельска Ульянов прожил в Ленинграде три года. Во времена Большого террора, когда тысячи людей мгновенно и бесследно исчезали, три года кажутся почти вечностью. В этот период он занимает должность доцента кафедры истории России и народов СССР Ленинградского института истории и лингвистики (ЛИЛИ, позднее – Ленинградский институт истории, философии и лингвистики, ЛИФЛИ), совмещая ее с работой в Историко-археологической комиссии АН СССР и в Военно-политической академии им. Н.Г. Толмачева. С 1 сентября 1934 г. Н.И. Ульянов возвращается на восстановленный исторический факультет ЛГУ им. А.С. Бубнова – сначала доцентом, потом профессором-совместителем, а через полгода, 19 января 1935 г., он назначен исполняющим обязанности заведующего кафедрой истории СССР. Эти факты свидетельствуют о начинающейся блестящей карьере советского и лояльного к системе ученого-историка.

Судя по всему, статья Н.И. Ульянова «Советский исторический фронт» стала основным поводом начавшихся на него нападок поздней осенью 1935 года. Статья была опубликована 7 ноября к 18-ой годовщине Октябрьской революции и представляла собой попытку осмысления истории как науки. Смелость высказываний и роковая фраза Ульянова «Наша историческая наука быстро шла к своему вырождению» была навеяна, вероятно, «Постановлением Совнаркома и ЦК ВКП (б) о восстановлении преподавания гражданской истории в школе» от 16 мая 1934 г. и начавшейся критикой исторической школы М.Н. Покровского, недавнего знаменосца большевистской доктрины истории как идеологического оружия и одного из активных организаторов гонений на историка С.Ф. Платонова. Кампания против Покровского, вероятно, дала Ульянову повод надеяться, что история обретет свою независимость от диктата партии. Эта наивность обошлась историку очень дорого. Только что обретенная стабильность после «принудительно-добровольной» архангельской трехлетней командировки начала стремительно рушиться: сначала он был исключен из кандидатов в члены ВКП (б), а 29 ноября 1935 г. уволен из ЛИФЛИ. (Отчисление из состава сотрудников «было произведено задним числом, 19 июня 1936», утверждает П.Н. Базанов.) С момента злополучной статьи до увольнения Н.И. Ульянова из ЛИФЛИ не прошло и трех недель. Далее начался унизительный процесс «оправданий» и «объяснений» «этого недоразумения», апелляций в КПК, обращений к директору института. В ЛГУ 1 марта 1936 года «ему возвратили первоначальную ставку (не персональную), а исключен из состава университета он был только 27 апреля 1937 г., т.е. почти через год после ареста»⁴⁸. Это время обвинительных показаний коллег-историков против него и абсолютной юридической незащищенности закончилось для Н.И. Ульянова пятилетним лагерным сроком. Он, как и его учитель проф. С. Ф. Платонов, на себе почувствовал весь ужас предательств.

К моменту ареста Николаю Ивановичу Ульянову исполнился 31 год. Он, как и многие советские историки, молодые или принадлежащие к старой предреволюционной академической исторической школе, пытались сосредоточиться только на исторических исследованиях, не вмешиваясь в политику. Но политика вмешивалась в их жизни.

После 74-летнего периода советской власти (1917–1991) и крайне короткого восьмилетнего (1991–1999) процесса общественного осмысления преступлений советского периода, после 22-х лет (2000–2022) систематичного деформирования истории как науки в путинский период трудно говорить об объективной, академически нейтральной исторической мысли российской науки. Очевидно, что изучение последствий почти векового идеологического давления на исследовательскую мысль отложено на будущее. Наш анализ предвоенной, военной и послевоенной судьбы Николая Ивановича Ульянова выстроен в перспективе осмысления эволюции мировоззрения историка: от периода социализации юноши «из народа», выстраивания его базовых общечеловеческих ценностей и профессионального академического фундамента, через опыт «своих университетов» ссылки, лагеря и войны, от состояния внутреннего эмигранта – до решения стать «внешним» эмигрантом и навсегда покинуть «родные пределы» во всех их смыслах. Нам интересен также процесс осмысления историком Н.И. Ульяновым использования исторической науки как политического оружия на службе тоталитарных систем; интересен аспект формирования коллективного сознания и процесс аберрации национальной исторической памяти в СССР.

 

АРЕСТ И ССЫЛКА. 1936–1941

 

В дальнейшей судьбе Николая Ивановича Ульянова нет ничего исключительного для периода Большого террора. «Арест и пять лет лагерей» выглядели относительно «мягко» на фоне широко распространенных, декларированных «25 лет лагерей» для сотен тысяч граждан СССР. Н.И. Ульянов был арестован 2 июня 1936 года, помещен в следственный изолятор тюрьмы на Шпалерной улице в Ленинграде, где до него, в 1931 году, провел 19 месяцев его учитель С.Ф. Платонов. Ульянов пробыл в этой тюрьме четыре месяца, без предъявления обвинения, окончательный приговор был вынесен 15 октября 1936 года. Ему вменялись в вину пропаганда и агитация, призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти по Статье 58. Стандартная формулировка того времени. В период его ареста и тюремного заключения в Ленинграде Н.И. Смородина⁴⁹ отреклась от мужа.

Сопоставляя даты рождения сына Ульяновых, удивительным кажется, что уже в январе 1936-го, т.е. спустя месяц после рождения ребенка, Николай Иванович женился на Надежде Николаевне Калниншь. Это дает повод предполагать, что знакомство Ульянова и Калниншь началось еще до развода с первой женой. Вот какие биографические данные сообщает П.Н. Базанов о второй жене Ульянова: «Надежда Николаевна Калнишь (Калниншь) (3.09.1914 – сентябрь 2003) родилась в семье инженера, работавшего на КВЖД. Ее мать была домохозяйкой. Новая супруга окончила Иркутский медицинский институт и работала врачом-гинекологом. С Н.И. Ульяновым она познакомилась в Москве на студенческих каникулах»⁵⁰. По сообщению С.Л. Голлербаха, тридцатилетний Ульянов и двадцатилетняя Калниншь начали переписываться друг с другом после возвращения Надежды Николаевны из Москвы в Иркутск; завязалась переписка, он сделал ей предложение, она согласилась и переехала в Ленинград. Исходя из даты бракосочетания в январе 1936 года, ее переезд из Иркутска в Ленинград состоялся, вероятно, уже в 1935-м. Этому брачному союзу предстояло пережить арест, советские лагеря, войну. Брак Николая и Надежды Ульяновых с достоинством выдержал все жизненные трудности и просуществовал около 50 лет, до кончины историка.

Николаю Ульянову и Надежде Калниншь, потерявших друг друга с арестом Николая Ивановича, удалось соединиться уже после его освобождения из советского лагеря, в суматохе войны; вместе пережить немецкую оккупацию, вместе быть депортированными в лагерь в Мюнхене во время войны. Всё это время они оставались неразлучны. 

Начавшаяся новая супружеская жизнь была прервана уже через шесть месяцев. Надежде Николаевне Ульяновой, жене и дочери «врагов народа», было предписано покинуть Ленинград. «Вначале она поехала обратно в Сибирь. В это время в лагерях уже был и ее отец, поэтому Надежда Николаевна посылала посылки и мужу, и отцу»⁵¹. Об отце Надежды Калниншь подробной информации не имеется.

В октябре 1936 г. Н. И. Ульянов был приговорен к 5 годам исправительно-трудовых лагерей (ИТЛ) и направлен в БелБалтлаг, обслуживающий строительство Беломоро-Балтийского канала. Лагерь был создан в ноябре 1931 г. на базе одного из первых советских концлагерей ОГПУ на острове Соловки⁵² – Соловецкого лагеря особого назначения (СЛОН). Ровно через три года Н.И. Ульянов вновь оказался в Архангельске. Свой 32-й день рождения он встретил в СЛОНе. К этому моменту соловецкий лагерь существовал уже 13 лет, через эти «Врата ада» прошли многие десятки тысяч человек. «В 1930 г. численность заключенных насчитывала на Соловках 63 тысячи человек.»⁵³

К моменту прибытия Н.И. Ульянова на Соловки лагерный комплекс был частично расформирован, это случилось еще в 1933 году, а лагерное имущество было передано Беломоро-Балтийскому лагерю. На территории Соловков оставались отделения БелБалтлага. В период пребывания Н.И. Ульянова в 1936–1939 гг. на Соловках размещалась только Соловецкая тюрьма особого назначения (СТОН) ГУГБ НКВД СССР⁵⁴; бараки этой тюрьмы размещались на территории отдаленных монашеских скитов по всему архипелагу Соловков. Н.И. Ульянов был размещен на Соловках с октября 1936-го по осень 1939-го, времени расформирования лагеря и вывоза заключенных на «материк» ввиду готовящейся аннексии регионов Финляндии. Где именно размещался Н.И. Ульянов на огромном архипелаге, неизвестно. П.Н. Базанов и В. Э. Багдасарян в своих работах цитируют вторую жену историка, которая в письме к Ю.В. Линнику сообщает, что о Соловках у мужа нет никаких записок, но приводит стихотворение поэта Юрия Милославского с упоминанием следующих соловецких мест: Голгофа, Кремль (здание самого монастыря), Муксалма и Савватьево. Опишем эти соловецкие места человеческих страданий.

Муксалма – это обобщенное название, которое использовали заключенные, имея в виду два соединенных между собою острова с исконной топонимикой «Большая Муксалма» и «Малая Муксалма». Оба острова соединены с главным Соловецким островом, где размещен Кремль, искусственной каменной дамбой между проливами «Южные» и «Северные Железные Ворота». В период существования монастыря здесь находились птичья ферма, животноводческий комплекс для племенных коров и лошадей, закупаемых на аграрных выставках в Европе. С 1920 года, начала уничтожения монастырской обители и создания соловецкого лагеря в 1923-ем, был сельхоз, с 1926 года здесь работала химическая лаборатория для лесохимии. В здании бывшей фермы также размещались бараки для заключенных. Работа здесь считалась не самой тяжелой, так как зерновой корм для животных ели и заключенные, что спасало в суровые северные зимы.

Савватьево – это бывший Савватеевский (или Савватьевский) скит, расположенный в 13 км от главного монастыря (Соловецкого Кремля). С упразднением мужского монастыря все скиты были осквернены и превращены в тюремные помещения, многие монахи остались там уже в качестве заключенных. Так как монахи хорошо знали местность, часто их назначали руководителями трудовых бригад. Савватьево было центром 2-го отделения Соловецкого лагеря, поставляющего основной объем лесозаготовок. Это место слыло гибельным для заключенных – четверть работавших погибла, а выжившие, если и покидали лагерь, то инвалидами.

Голгофой называли бывший Голгофо-Распятский скит, основанный в XVII веке на острове Анзер. С главного острова Соловки он хорошо виден со стороны Капельской бухты. Голгофу надсмотрщики и заключенные называли «больницей». Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» так описывает это место: «В этой больнице лечили смертью». На о. Анзер имеется огромное безымянное кладбище. В 1930-е годы скончавшихся просто слегка засыпали землей, особенно зимой. Весной, в период таяния снега, трупы начинали гнить, были часты случаи вспышки холеры среди заключенных.

После полного расформирования лагеря в ноябре 1939 года позднее здесь же размещалась школа юнг. Вплоть до конца 1980-х гг. приехать на о. Анзер можно было только по особому разрешению. Описание острова как места массовой гибели множества людей и безымянных захоронений началось с 1994 года. Лишь тогда стали возможны и богослужения в заново освященом Голгофо-Распятском ските. Мы с уверенностью можем сказать, что здесь Н.И. Ульянов никогда не был, он знал об этом гибельном месте от других заключенных.

Мы можем предположить, что историк в лагерный период работал в одном из «спасительных мест». По утверждению Д.С. Лихачева, узника Соловков с 1928 года, такими «островками спасения» были биосад, агрокомбинат, биостанция, питомник пушных зверей. Возможно – библиотека, канцелярия, медпункт. Пример одного такого «спасительного места» на Соловках называет и Олег Волков, потомственный дворянин, петербуржец 1900 года рождения, прошедший тяжелый 28-летний путь советских лагерей. Он был этапирован в Соловецкий лагерь в 1931 году; от смерти его спасла работа в питомнике пушных зверей.⁵⁵

Нет пока данных и о том, что Н.И. Ульянов работал в отделение Архангельского общества краеведения (СОАОК) на Соловках, которое было создано заключенными еще в ранний период существования лагеря в 1924-м и просуществовало до 1939 года. В СОАОК было четыре секции: историко-археологическая, криминологическая (социокультурные исследования уголовного дела), охотоведческая и естественно-историческая.

2 ноября 1939 г. был подписан приказ НКВД СССР № 001335 о закрытии Соловецкой тюрьмы. В суровом декабре 1939 года заключенных перевезли на «Большую землю» и дальше – по назначению: в Норильлаг, Владимирскую и Орловскую тюрьмы. Военные действия СССР по аннексии финских территорий начались через 28 дней после приказа о закрытии лагеря, 30 ноября 1939-го. По ходатайству Наркомата Военно-морского флота территория Соловецких островов, все постройки и подсобное хозяйство были переданы Северному флоту. Там были размещены матросы и офицеры (с 1942 по 1945 гг. –  школа юнг),чьи бесстыдные надписи отборного русского мата можно было читать на стенах трапезной в Соловецком Кремле вплоть до 1991 года, времени постепенной передачи монастыря монахам. В 1967 г. Соловки были провозглашены музеем-заповедником, прошло еще 23 года, прежде чем Соловки вновь стали местом паломничества верующих людей и до начала возобновления церковно-монашеской жизни в Соловецком Кремле.

Н. И. Ульянов был этапирован с Соловков осенью 1939 года в Норильлаг (Норильский исправительно-трудовой лагерь), находившийся в Красноярском крае. Такие этапирования длились порой до трех-четырех месяцев с остановками в многочисленных пересыльных пунктах. Этапирование проводилось как морским путем, так и по суше, и представляло собой бесконечный мученический путь с огромным количеством жертв.

Вывоз заключенных старались осуществить к моменту образования льда на Белом море. С Соловков заключенных перевозили на грузовых баржах в пересыльный пункт города Кемь, расположенный в месте впадения реки Кемь в Белое море (62 км, 3 часа при хорошей погоде. В ноябрьских штормовых условиях иногда до 6-8 часов). Дальнейший сухопутный маршрут этапирования проходил через промежуточные станции: из Кеми вывозили грузовыми поездами в Архангельск (636 км, примерно 15 часов езды), далее поезд шел до Красноярска от 7 до 10 дней, более 3 тысяч км. Из Красноярска до Норильска перевозили в грузовых машинах, закрытых брезентом. Зимой это означало верную смерть.

От сухопутной транспортировки руководство ГУЛАГа отказалось в 1939 году; морской путь был более надежным в весенне-летний сезон. С 1939 г. был налажен перевоз заключенных морским путем с острова Соловки до Кеми (Карелия), а далее всех выживших отправляли баржами без отопления до порта Дудинка, самого северного в Сибири; он был связан с Архангельском и Карелией только во время весенне-летней навигации.

Гулаговская транспортная логистика перевоза заключенных работала на всех мощностях. Еще с июня 1936 г. началось строительство узкоколейной линии силами заключенных от порта Дудинка до Норильлага. Расстояние между Дудинкой и Норильлагом составляло 96 км вечной мерзлоты. Официально строительство завершилось 17 мая 1937 г., первый поезд был в пути три дня. Однако железнодорожная насыпь, сооруженная из льда, стала разрушаться при майском солнце. В июне 1937 г. движение было полностью прекращено. В 1938 г. узкоколейка была восстановлена невероятными усилиями заключенных со множеством жертв. Транспортировка людей в Норильлаг осуществлялась вплоть до 1957 года.

К моменту прибытия Н.И. Ульянова в Норильлаг осенью 1939 года транспортная логистика была уже «отработана». В Норильске вокруг строительного комбината Норильстроя начал расти город-лагерь уже с 1937 года. Отделение правозащитной организации «Мемориал» в Норильске сообщает следующее: «Строить промышленный комплекс начали в 1935 г. заключенные, которых бросили на вечную мерзлоту, выкинули на пустынное место, заставили жить зимой в палатках. Всё, начиная от железных дорог и заканчивая бараками для себя, заключенные строили вручную. В 1939 г. Норильск получает статус рабочего поселка, а в 1953 году – города»⁵⁶. Исходя из этой информации, мы можем предположить, что историк Н.И. Ульянов был размещен в 1939 г. не в палатке, а уже в одном из деревянных домов-землянках, что, без сомнения, спасло ему жизнь.

С. Л. Голлербах цитировал Н.И. Ульянова: «Осмысливая этот долгий мученический путь понимаешь, что даже в логистике транспорта страшной машины ГУЛАГа не было у советской власти ни смысла, ни умения. Он служил спланированным дополнительным мучением для заключенных. Унижение ради унижения, убийство ради убийства. Осенью и зимой смертность обессилевших людей была самой высокой. Но эта машина смерти не уставала. Все знаменитые сталинские стройки не оставались без рабочей силы, на индустриализацию требовались всё новые и новые ‘поставки’ бесплатных советских рабов. Машина смерти работала непрерывно, только в этом палачи оказались большими умельцами»⁵⁷.

Лагерь Норильлаг⁵⁸, куда был этапирован Н.И. Ульянов, в Красноярском крае был создан 25 июня 1935 году для обслуживания огромного военно-промышленного химического комплекса СССР: «медно-никелевого комбината, наземных и подземных рудников по добыче платины, никеля, кобальтового завода коксохимических батарей, теплоэнергетической станции, цеха для хлора, выпускающего каустическую соду и др.»⁵⁹. «В первые годы существования Норильлага, с 1935-й по 1939-й, от истощения, паралича сердца, цинги, туберкулеза умерли около 400 заключенных. В тот период в лагере одновременно содержалось от двух до десяти тысяч заключенных. Большинство из них получило срок по политическим мотивам – это контрреволюционеры, кулаки, их дети и родственники. Они добывали уголь, вырабатывали кокс, трудились на углесортировке, строили шахты, рудники, железную дорогу, другие промышленные объекты, работали в порту – всего к 1939 году на территории Норильска и Дудинки было пять лагерных отделений. Среди умерших и расстрелянных в Норильлаге подавляющее большинство – русские, но есть и подданный Финляндии, корейцы и китайцы крестьяне, немцы, евреи, украинцы, белорусы, молдаване, представители прибалтийских стран и Польши. К началу 1940 года появляются новые лагерные пункты, лагерное население возрастает до 19.575 з/к – рабсила нужна для строительства новых промышленных объектов, из которых главный – металлургический комбинат»⁶⁰.

Н. И. Ульянов не описал в своих воспоминаниях ни трехлетнее соловецкое заключение, ни двухлетний норильский период. Нам неизвестно, почему историк решил умолчать об этом периоде своей жизни. Мы уверены, что работа с материалами норильского «Мемориала» смогла бы пролить свет на время пребывания Ульянова в Норильске.

Уже будучи в лагере в Норильске, Н.И. Ульянов в феврале 1940 г. подал прошение на пересмотр его дела, а год спустя, в январе 1941-го, ему пришел отказ. В.Э. Багдасарян сообщает: «По решению секретариата окружного совета от 29 января 1941 г. было постановлено ‘в пересмотре дала отказать’»⁶¹. Ульянов отсидел весь срок заключения. Точная дата освобождения – 2 июня 1941 года.⁶² Это было ровно за 20 дней до начала вторжения частей вермахта в пределы СССР.

У нас нет данных об отъезде Н.И. Ульянова из Норильска. Однако мы можем восстановить этот путь. По сведениям норильского «Мемориала», после освобождения от Норильлага маршрут шел до порта Дудинка по железной дороге, примерно 100 км. Эта железнодорожная узкоколейная ветка также была построена силами заключенных. В мае 1941 г. она была заменена на «ширококолейку». Именно по этой дороге уезжал Н.И. Ульянов. Из порта Дудинка пути распределялись, ибо были изначально определены строгим предписанием места будущего проживания. В летний период самым быстрым путем было отплытие пароходом из Дудинки по трассе Северного морского пути до Архангельска и далее в европейскую часть страны.

..........................................................................

(окончание читайте в журнале)

 

ПРИМЕЧАНИЯ

1. И. Одоевцева, Е. Трауберг, Н. Ровская, К. Померанцев, Р. Герра. Н.И. Ульянову – 80 лет. // «Русская мысль», № 3555 от 7.02.1985, Париж.

2. Об этой «игре календарного омоложения» Н.Ульянова благодаря разнице в 13 дней между юлианским и грегорианским календарями нам поведал С.Л. Голлербах в Нью-Йорке 5 сентября 2018 года.

3. Некрологи в «Новом Журнале» (№ 158, 1985), а также некрологи: Зенковский С. «Верный флагу», Крыжицкий С. Н.И. Ульянов / «Новый Журнал» (№ 160, 1985); некрологи в «Русской мысли» (№ 3560 от 14.03.1985), в «Русском возрождении»( № 30, 1985), в «Вече» (№ 18, 1985), в «Свободном Слове Руси» (№ 5-6, 1985), в «Новом русском слове» (10.03.1985).

4. Мы используем это написание названия деревни со ссылкой на анкету в американской Проверочной Комиссии от июля 1947 г., которую Ульянов собственноручно заполнял.

5. Дойков, Ю. Личное дело № 43, или судьба эмигранта Ульянова / «Волна». Архангельск, 7.11.1991, С. 6. В кн.: П.Н. Базанов. Н.И. Ульянов – русский эмигрант, историк, публицист, писатель: библиографический указатель / С.-Петербург: Комитет по культуре и туризму Ленинградской обл. 2021, С. 10.

6. После захвата власти большевиками осенью 1917 года в здании лицея был размещен штаб Красной гвардии Петроградской стороны. Ценнейшая библиотека Царскосельского лицея была растащена, частично вывезена в Екатеринбург. В 1938 г. усилиями Бонч-Бруевича, директора Государствен-ного музея литературы, часть книг была перевезена в Москву в ГМЛ. Однако говорить о его «героическом поступке» по спасению библиотеки Царскосель-ского лицея не приходится, ибо достоверно известно, что именно Бонч-Бруевич отдавал приказ о расформировании этой библиотеки в 1918 году.

7. Владимир Васильевич Стасов (1824–1906), музыкальный и художественный критик, историк искусств, архивист, общественный деятель.

8. Дойков Ю. Указ. сочинение. В кн.: П.Н. Базанов: Н.И. Ульянов – русский эмигрант, историк, публицист, писатель: библиографический указатель / Указ. изд., С. 11.

9. Дневники Теодора Шварца. Из частного архива семьи Шварц-Майер-Кулен, банкира Санкт-Петербурга. 1917–1922. С 1922 г. жил в Берлине.

10. Багдасарян, В.Э. Историография русского зарубежья: Н.И. Ульянов / Российская АН, Институт этнологии и антропологии / М. 1997, С. 6.

11. Беседа автора статьи с С. Л. Голлербахом. Нью-Йорк, 03.09.2018.

12. Базанов, П.Н. Петропольский Тацит в изгнании. Жизнь и творчество русского историка Николая Ульянова / СПб, 2018, С. 49.

13. Там же. С. 69.

14. Багдасарян, В.Э. Историография русского зарубежья: Н.И. Ульянов / Указ. изд., С. 8.

15. Базанов, П.Н. «Петропольский Тацит» в изгнании... С. 72.

16. Беседа автора статьи с С.Л. Голлербахом, Нью-Йорк, 04.09.2018.

17. Ульянов, Н. И. «Дело Ульянова» / Нью-Йорк: «Новое русское слово». 1961. 5 янв. С. 2.

18. Беседа автора статьи с С.Л. Голлербахом. Нью-Йорк, 03.09.2018.

19. Пушкарев, С. Г. Россия в 19 в. / Нью-Йорк: Изд.им. Чехова, 1956. Также: Пушкарев, С. Г. Самоуправление и свобода в России / Франкфурт: Посев, 1985.

20. Михаил Николаевич Покровский (1868–1932), советский историк-марксист, общественный и политический деятель. Лидер советских историков в 1920-е годы, глава марксистской исторической школы в СССР. Член РСДРП(б) с апреля 1905 года. С 1908 по 1917 гг. жил в эмиграции в Финляндии, Франции. В 1918 г. участвовал как историк-консультант в подписании Брест-Литовского мира. С мая 1918 г. – заместитель Луначарского, министра просвещения.

21. Быкова А. Г., Рыженко В. Г. Курс лекций «Культура Западной Сибири: История и современность». Глава «Исторические взгляды М. Н. Покровского» / Омск. 2001.

22. Уже перед своей кончиной М.Н. Покровский в апреле 1932 г. способствовал аресту и ссылке в советские лагеря большой группы историков, чья карьера пришлась на предреволюционную пору.

23. По материалам книги «Академическое дело 1929-1931 гг.: Документы и материалы следственного дела, сфабрикованного ОГПУ». Вып. 1: Дело по обвинению академика С.Ф. Платонова / СПб., 1993; Вып. 2: Дело по обвинению академика Е.В. Тарле. Ч. 1-2 / СПб., 1998.

24. Академия Наук СССР как правопреемница Российской Академии наук (1917–1925) была создана в 1925-м и до 1934 года находилась в Ленинграде, затем переехала в Москву.

25. Беседа автора статьи с С.Л.Голлербахом в Нью-Йорке, 03.09.2018.

26. Три дочери из шести взрослых детей проф. Платонова скончались в блокаду Ленинграда, сына расстреляли в 1942 году.

27. Ульянов, Н.И. Русские историки ХХ века / «Новое русское слово», 27 марта 1958 года.

28. Базанов, П.Н. Указ. соч. С. 72.

29. Там же. С. 81.

30. Там же. С. 95.

31. Багдасарян, В.Э. Указ. соч. С. 18.

32. Базанов, П.Н. Указ. соч. С. 98.

33. Базанов, П.Н. Там же. С. 95

34. История университета восходит к 1916 г., когда в Архангельске был создан Учительский институт. В 1920-е гг. преобразован в Архангельский практический институт народного образования. 23 октября 1932 г. решением Краевого исполнительного комитета Северного края был создан Архангельский вечерний педагогический институт с отделениями физики, истории, литературы, биологии. В 1938 г. преобразован в Архангельский государственный педагогический институт (АГПИ). С мая 2011 г. в составе Северного (Арктического) федерального университета.

35. Учительские институты стали учреждаться со времени издания положения о городских училищах от 1872 г., с целью подготовки преподавательского состава. К 1 января 1878 г. действовало девять учительских институтов (599 учащихся), включая два еврейских (269 учащихся). После революции 1905–1907 гг. учительские институты стали открытыми учебными заведениями, принимавшими лиц мужского пола всех званий и состояний.

36. Здание Духовной семинарии было построено в 1908–1910 гг. по проекту архитектора Василия Андросова. После вывода частей Антанты в 1920-м из Архангельска Духовная семинария была закрыта.

37. Учреждена в 1723 г. в Холмогорах. Содержалась Духовная школа на средства архиерейского дома. Первоначально (до 1730 г.) именовалась «Славено-русской школой».

38. Лагерь в Ухте (Чиби) насчитывал на лето 1933 г. 4666 заключенных, 206 вольнонаемных, 421 колонизированного, 313 спецпереселенцев. Т.н. «колонизированные поселки» создавались в 1930-х гг. для проживания и работы заключенных, к которым могли приехать их семьи. Такая практика называлась «перевод заключенного на колонизацию» (лагерную).

39. В 1919 году ВЧК учредила ряд принудительных трудовых лагерей в Архангельской губернии: в Пертоминске, Холмогорах и рядом с Архангельском. Лагеря существовали на хозрасчете. Соловецкий трудовой лагерь с подчинением подотделу принудительных работ Архгубисполкома предназначался для заключенных военнопленных Гражданской войны. Просуществовал до 1939-го, до начала Советско-финской войны.

40. В 1938 году для строительства Архангельского целлюлозно-бумажного комбината («Мечкастрой») и Архангельского судостроительного завода (завод № 402) были организованы Архангельский и Ягринский исправительно-трудовые лагеря НКВД.

41. Хлевнюк, О. В. История ГУЛАГа: от коллективизации до большого террора. 2004. С. 9.

42. Сайт Александра Копеина: ГУЛАГ и спецпереселенцы Архангельской губернии. URL: https://alex-kopein.livejournal.com/60673.html

43. Указанные беседы автора статьи с С.Л. Голлербахом.

44. Базанов, П.Н. Указ. соч. С. 99

45. Базанов, П.Н. Указ. соч. С. 82.

46. Там же. С. 99.

47. О Б.М. Зубакине см.: «Вы, сударь, изумительно талантливый человек...»: к 125-летию Б. М. Зубакина (1894–1938): Библиогр. список / Сост. Е. И. Тропичева. Архангельск, 2019, С. 8; Дойков, Ю. В. Борис Зубакин и Владимир Пяст. Письма из ссылки в ссылку / Ю. Дойков. Невельский сборник: статьи, письма, воспоминания. СПб., 1998. Вып. 3. С. 111-116; Волынская, А. В. Потерянная рукопись. О книге Бориса Зубакина «Новое и забытое о Ломоносове» 1930–1931 гг. / А. В. Волынская. М. В. Ломоносов – великий сын России : материалы Междунар. науч. конференции / Архангельск, 2011. С. 174-177.

48. Базанов, П.Н. Указ. соч. С. 138.

49. О судьбах первой жены Ульнова и его сына ничего неизвестно. Предположительно, они скончались во время блокады Ленинграда.

50. Базанов П.Н. Указ. соч. С. 152-153.

51. Голлербах С.Л. Надежда Николаевна Ульянова // Нью-Йорк: «Записки Русской академической группы в США». Т XXXIII. 2004. С. 280.

52. Одними из первых советских лагерей считаются принудительно-трудовые лагеря в Архангельской губернии. В начале 1923 года ГПУ, сменившее ВЧК, предложило увеличить количество северных лагерей, построив новый лагерь на Соловецком архипелаге.

53. Шульгина, М.В. Развитие производственной деятельности Соловецких лагерей особого назначения в 1923–1930 гг.: Стратегии и дискуссии / «Молодой ученый». Вып. 14. 2010. С. 240-243.

54. Моруков, Юрий. «Соловецкий лагерь особого назначения (1923–1933 гг.)» / Альманах «Соловецкое море». № 3. 2004.

55. Волков, О. В. Погружение во тьму / М.: «Молодая гвардия». 1989.

56. Сайт «Мемориал». URL: http:// archive.org

57. Указ. беседы автора статьи с С.Л. Голлербахом.

58. На месте лагеря в 1990 г. был создан Музейный мемориальный комплекс «Норильская Голгофа», собрание национальных мемориалов, памятников русским, литовцам, эстонцам, полякам, евреям. Комплекс был организован по инициативе Музея истории Норильского промышленного района и городского общества «Мемориал», усилиями энтузиастов Норильска, стран Прибалтики, Польши, при поддержке администрации города и ГМК «Норильский никель». 

59. Система исправительно-трудовых лагерей в СССР. URL: http:// memo.ru 60. Биографии известных людей – заключенных Норильлага. История Норильска и Норильлага. URL: http:// LiveJournal

61. Багдасарян, В.Э. Указ. соч. С. 29.

62. Там же.

 

Мюнхен