Елена Кулен

Иван Елагин. Материалы к биографии^[1]

                                                                                    Вглядываюсь, дверь туда открыв,

                                                                                    Где хранится времени архив.

                                                                                    Замелькали кадры прошлых дней

                                                                                    На экране памяти моей.

                                                                                                Иван Елагин, поэма «Память», 1982

Часть 2. Мюнхенский период.

1 марта 1946 – апрель 1950

Весна – зима 1946

Согласно информации в регистрационной карточке Ивана Матвеева (Елагина) и его семьи, они прибыли в Мюнхен 1 марта 1946 года. Нам неизвестно, были ли они уже зарегистрированы как Ди-Пи и организованно переведены из американского лагеря Фалькенберг – или же смогли самостоятельно нелегально пробраться в Баварию каким-то другим способом. Мы можем лишь утверждать, ориентируясь на данные регистрации, что Иван Матвеев (Елагин) и его семья прожили в баварской столице ровно четыре года: с 1 марта 1946 по апрель 1950 года.

Первое впечатление от Мюнхена Иван Елагин отразил в его «Беженской поэме», которая начинается так:

Сколько тут бабахано!

Сколько тут убухано!

Динамитом вспахана

Половина Мюнхена.

Мюнхен, который увидел Иван Елагин в марте 1946-го – спустя год после окончания войны и американской оккупации, – выглядел, как и многие немецкие города: Мюнхен лежал в руинах, с горами кирпичей от разрушенных зданий. Город сильно пострадал от англо-американских налетов в течение войны. На «столицу нацистского движения» было сделано «74 авианалета, начиная с 10 марта 1940 года по 26 апреля 1945 года, совершенных авиаэскадрильей Bomber Command British Royal Air Force (RAF), United States Army Air Forces (USAAF)»¹. Причиной постоянных бомбардировок западными союзниками была большая концентрация военной промышленности вокруг Мюнхена, прежде всего таких предприятий тяжелой промышленности, как BMW, Krauss-Maffaei, Meiler, Südbremse, Dornier. На этих предприятиях работали военнопленные и узники концентрационных лагерей. Согласно сообщению баварского историка др. Андреаса Хойслера из Городского архива Мюнхена, «около 400 нацистских лагерей были сосредоточены в Мюнхене и его окрестностях»². Бомбардировки были призваны разрушить военную мощь Третьего рейха. «В результате этих налетов погибло 6632 мюнхенцев, 15800 человек были тяжело ранены»³. Число жертв от налетов среди иностранцев и узников лагерей никто не учитывал. Мюнхен был на 90% разрушен. Именно таким город  предстал Ивану Елагину, когда он прибыл на главный вокзал:

А вокзал – как выводы

Из войны законченной:

Окна все повыбиты,

Двери заколочены

В реку остов башенный

Рухнул, как подкошенный.

Рядом с крыши крашеной

Черепица сброшена.

Гневно разворочена

Мостовая миною,

Кошка озабоченно

Крáдется руиною.

И трубит в пробоины

Ветер неприкаянный.

А казарм настроено

Сколько по окраинам!

Многочисленные мюнхенские казармы – это архитектоника военной мощи и претензии на нее Баварии в исторической перспективе, сначала как курфюрстерство Виттельсбахов, с 1806 года – как столицы Баварского Королевства, с 1919 – как часть Веймарской республики, с 1923 – как зарождающейся столицы нацистского движения. До Второй мировой войны в Мюнхене и на его окраинах насчитывалось 26 военных казарм, одна из самых старых была «Кройц-казарма», построенная в 1670 году, переоборудованная для гражданских нужд в конце 19 века. Расширяя военную мощь Третьего рейха, большинство военных казарм в Мюнхене было выстроено в 1930-е годы. После вступления американцев в Мюнхен 30 апреля 1945 года здания немецких военных казарм использовались для размещения частей американских Седьмой и Третьей армий, а также для размещения многотысячных «перемещенных лиц». Нацистские лагеря для военнопленных и принудительных рабочих были переоборудованы также в сборные пункты и лагеря Ди-Пи для быстрой и массовой репатриации западно- и восточноевропейских дипийцев на родину.

Лагерь, где зарегистрировался Иван Матвеев (Елагин) со своей семьей по прибытии в Мюнхен, был размещен в «СС казармах». Это был огромный комплекс зданий, построенный в процессе подготовки к Второй мировой войне в 1934–1936 годах по планам архитектора Освальда Бибер (Oswald Bieber) для размещения дивизии «СС Стандарт 1, Германия» (SS-Standart 1, Deutschland). Казармы были предусмотрены для размещения 5000 человек, за период своего существования несколько раз были переименованы. Этот казарменный комплекс располагался в городском районе Мюнхен-Фрайманн, в народной молве получивший название «казармы Фрайманн». После вступления американцев в Мюнхен этот огромный комплекс был использован прежде всего для размещения гражданских беженцев из Польши и Украины. Согласно документации об американских лагерях в архиве Бад Арользен, в лагере «СС казармы» размещалось около 8000 человек, начиная с 15 мая 1945 года. Первоначальный состав Ди-Пи был польско-западноукраинский – до июля 1945 года, лагерь считался мононациональным; после размещения в нем русских (около полутора тысяч человек) осенью 1945 года, а также югославов, литовцев, латышей и эстонцев, лагерь имел ярко выраженный многонациональный характер.

Татьяна Фесенко, хорошо владеющая немецким и английским языками, приехав в Мюнхен из Бамберга, где проживала на частной квартире, также зарегистрировалась с мужем, Андреем Фесенко, в лагере «СС казармы». Ей посчастливилось: ее приняли служащей на работу в управление УНРРА этого лагеря для учета его жителей. Вот что она вспоминает: «С июля 1945 года ‘СС казармы’ перестали существовать как чисто польский лагерь, и скоро в UNRRA Team 107 оказались представители 25 национальностей, составлявших мелкие, а иногда и довольно значительные группы. Цели, приведшие этих людей под крышу ‘СС казарм’ были различными: некоторые нетерпеливо ждали возможности возвратиться на родину, другие же, в частности, бывшие граждане СССР и ‘добровольно присоединившихся’ к нему республик, изыскивали всевозможные способы, чтобы избежать репатриации»⁴.

О русской группе Ди-Пи в лагере «СС казармы» пишет в своих мемуарах также Николай Николаевич Чухнов⁵, зарегистрированный как русский Ди-Пи в этом лагере: «В ‘СС казармах’ представительство русской группы насчитывало 1200 человек, почему-то получило официальное наименование ‘Комитета бесподданных’, в то время, как там же существовали комитеты польский, украинский, латышский и все другие, которые фактически представляли тоже лишенных коммунистической властью всех прав состояния. Было ли наименование Русского национального комитета ‘Комитетом бесподданных’ случайным или проявлением уже тогда начавшейся тенденции США в отношении русского вопроса – оставалось невыясненным. Тем не менее, общерусскому делу оно достаточно повредило. С русской группой остались только верные России калмыки, объединенные Даржей Ивановичем Ремелевым, скончавшимся в 1957 году в Филадельфии»⁶.

В системе американских лагерей «СС казармы» имели следующий номер регистрации: Assembly Center: AC 95 – 351, UNRRA AC-Team Nr. T 107. C ноября 1946 года, после лагерной реформы в американской зоне оккупации, лагерь получил новый номер: АТ-1066. В качестве директора в документации отмечен с 24 января 1946 года офицер УНРРА Аткинс (Atkins), а офицер со звучным именем Аннис (Annis) управлял этим лагерем (Field Supervisor). Лагерь Ди-Пи «СС казармы» просуществовал c 15 мая 1945 по 22 апреля 1950 года, но русские «перемещенные лица» были переведены в мононациональный русский лагерь Шляйсхайм под Мюнхеном осенью 1947 года.

С декабря 1950 года большой комплекс каменных зданий «СС казарм» перешел в ведомственность исключительно американской армии и был переименован в «Варнер-казарму» (Warner-Kaserne, Building 1701). Лагерь Ди-Пи был расформирован, казарменные здания были заново отремонтированы в 1950 году, что обошлось немецким налогоплательщикам в 8 млн. марок. В отремонтированных зданиях в период накала «холодной войны» было размещено 5000 американских солдат и офицеров 24-й дивизии инфантерии. Сегодня этот огромный комплекс имеет название «Казармы им. Эрнста фон Бергманна»; он внесен, как пример нацистской военной архитектуры, в число памятников архитектуры, охраняемых ЮНЕСКО.

О парадоксе долгого употребления названия «СС казармы», с явно выраженной в нем нацистской этимологией, пишет Татьяна Фесенко: «Как ни странно, но место пристанища ‘перемещенных лиц’ еще долго после поражения нацистской Германии продолжало именоваться во всех официальных документах не иначе, как ‘СС казерне’, только значительно позже оно было переименовано в ‘Варнер-казерне’ в честь американского пехотинца Уорнера, геройски погибшего на боевом посту во времена прорыва немецких танков в Бельгии»⁷.

В отчете УНРРА указывается 20 лагерей – сборных пунктов в Мюнхене – на момент 25 мая 1945 года; а к 11 августа 1945 было зарегистрировано уже 24 лагеря⁸. В отчете о лагерях Ди-Пи в Мюнхене указана дифференцированная статистика численности Ди-Пи на 21 ноября 1945 года:

                                                                      Ди-Пи

Лагерь «СС казармы» (SS-Kaserne)                 7372

Лагерь «Карлсфельд» (Karlsfeld)                        4345

Лагерь «Функ-казарма» (Funk Kaserne)             2265

Лагерь «Лоэнгрин» (Lohengrin)                            2132

Лагерь «Германский музей» (Dt. Museum)        1280

Лагерь «АБЦ-дом» (ABC House)                            95

Советский лагерь (Soviet Сamp)                            39⁹

Иван Елагин с семьей прибыл в лагерь «СС казармы» в апреле 1946 года. Для Елагиных-Матвеевых с маленьким ребенком на руках это была первая радость обретения относительного покоя и крыши над головой после войны. Впрочем, этот первый покой для них, как и  для всех других русских Ди-Пи, сменился тяжестью изнуряющих комиссий и проверок как со стороны американского управления лагеря, так и со стороны советских репатриационных комиссий, постоянно приезжавших в лагерь вплоть до 30 июня 1947 года, времени окончания деятельности УНРРА в Германии. Согласно Ялтинским договоренностям, Американская военная администрация была обязана предоставлять советской стороне возможность проверок дипийцев в своих лагерях. Эти «скрининги» заключались в проверке документов и индивидуальных опросов/допросов бывших советских граждан. Однако на практике часто управления американских лагерей находили причины для отказа в посещении лагерей советскими офицерами.

Иван Матвеев разместился с семьей в лагере «СС казармы» с 1 ап-реля 1946 года. Татьяна и Андрей Фесенко, их друзья по Киеву, прибыли в Мюнхен в январе 1947 года и оказались в том же лагере, не рассчитывая найти в восьмитысячном человеческом муравейнике знакомую душу. Какой же всеохватывающей радостью была встреча с киевскими друзьями после долгого расставания! Вот как описывает эту встречу Татьяна Фесенко: «В ‘СС казармах’ нас ожидала большая радость: в одном из таких углов ютился и Ваня Матвеев – поэт Иван Елагин – с семьей. Друг, с которым мы делили беспросветные киевские дни времен немецкой оккупации, был всё тем же: живым, остроумным, всегда готовым поспорить и побеседовать. Днем, под резким горным ветром, он то ездил в заснеженный лес рубить прутья для лагерных мётел, то позже мерз на полицейском посту у какого-нибудь лагерного склада. Но стихи писал по-прежнему, – лучше прежнего, а иногда даже неожиданно весело»¹⁰.

В «Беженской поэме» Ивана Елагина дается точное описание зданий лагерных казарм:

Корпуса бетонные –

Кто ж внутри содержится?

А перемещенные

Беженцы-отверженцы.

Иван Елагин предельно реалистично описывает тягостную атмосферу тесного лагерного жилища:

Кто с узлом-периною,

Кто с кошелкой кожаной.

Помещенья длинные

Сплошь перегорожены.

А за одеялами,

А за полотенцами –

Семьи с годовалыми

Шумными младенцами.

«Семьи с годовалыми шумными младенцами» – это, прежде всего, его собственная семья с годовалой дочерью Еленой. Скучен-ность людей была тяжела всем. То, что в первые дни после войны казалось спасением, начинало постепенно давить на душу от невозможности иметь время и место для частной жизни. «Просторные помещения казарм были разделены при помощи шкафов и серых армейских одеял на крошечные клетушки. В каждой комнате перенаселенного лагеря ютилось по 3-5 семейств, и шутники, давая адрес, рекомендовали: ‘Стучите два раза в четвертое одеяло справа’. Семьям с маленькими детьми по возможности отводился уголок у окна, остальные должны были довольствоваться узким пространством между шкафами. Я помню прошение учителя лагерной школы о предоставлении ему места у окна, где он мог бы, не напрягая слабого зрения, исправлять ученические тетради. Заканчивалось оно такими словами: ‘даже книжному червю нужно хоть немного света, чтобы жить’…»¹¹

Описывая лагерных жителей «СС казарм», Иван Елагин говорит о разности дипийцев в многонациональном лагере. Это была большая Вавилонская башня, с давящим общим депрессивным настроением от неизвестности беженской судьбы:

В эти годы гиблые

Разные есть беженцы:

Кто читает Библию,

Кто в железку режется!

Этот – на гектографе

Издает известия,

Там – девчонку дó крови

Бьет мамаша-бестия.

.................

А в углу подвыпили

Старых два деникинца, –

Им еще с Галлиполи

Не впервые мыкаться.

И казарма кажется

Вечерами страшною

Согнутой под тяжестью

Вавилонской башнею.

Кто были эти люди, о которых так образно пишет Елагин? Превалирующее большинство – многотысячные советские гражданские беженцы из оккупированных немцами территорий Центральной и Южной России, Украины, Белоруссии, Северного Кавказа, а также из стран Прибалтики, аннексированных СССР в 1939 году. Измученные советским довоенным террором, они воспользовались единственным шансом вырваться из СССР – покинуть родину вместе с частями отступающего вермахта. В рядах Ди-Пи оказались многочисленные советские военнопленные и остовцы (в основном молодые женщины и мужчины), которым удалось всеми правдами и неправдами избежать массовых репатриаций на родину. В «СС казармах» были зарегистрированы многочисленные «старые» русские эмигранты, которые прибыли в Мюнхен еще в конце войны из европейских центров русской диаспоры в Польше, Югославии, Болгарии, Румынии, из стран Балтики, территорий, которые оказались в сфере советского влияния. Именно в лагерях Ди-Пи произошла первая встреча «старой» и «новой», т. е. уже подсоветской, русской эмиграции.

Эта жизнь на виду у всех, без возможности иметь место для уединения, тяжело давалась Ивану Елагину, а потому стихи периода «СС казарм» особенно пронзительны и трагичны, наполнены уничтожающей самооценкой:

Я хожу оборванный,

В мятой шляпе фетровой.

Недотепа форменный,

Хоть мозги проветривай!

Лирик, у которого

Ничего не пишется.

Да, судьба мне здорово

Прописала ижицу!

К черту амфибрахии,

Дактили, анапесты!

В лагере неряхою

Выгляжу растяпистой.

А стихи давнишние

Все в ведро помойное

Выкинуты! (Лишнее

Дело, беспокойное!)

Это строки глубоко отчаявшегося человека. Поэт Иван Елагин был своего рода «сейсмографом», тонко воспринимающим и чувствующим общее настроение «перемещенных лиц» в послевоенной Германии. Сложна и часто трагична эволюция этих настроений: надежда на спасение в лагерях Ди-Пи от советских репатриационных комиссий и выдач, страх перед смершевцами, переодетыми в гражданское и рыскающими по улицам Мюнхена, хватающими всех бывших советских, как свою собственность... Первая радость от того, что о тебе кто-то заботится в лагерях Ди-Пи, когда предоставлялось бесплатное жилье (пусть в тесных комнатках, но жилье), бесплатное продовольствие (пусть лишь гороховый суп из американского порошка, но – еда), одежда (пусть поношенная, из США, но – одежда), медикаменты... Однако далее начались бесконечные проверки Американской Военной Администрацией идентичности личности дипийцев. Эта уничтожающая неизвестность положения изматывала нервы...

Настроение отчаяния сменилось новым ожиданием в июле 1947 года, когла УНРРА закончила свою деятельность и ей на смену пришла новая международная организация – ИРО. Русские Ди-Пи сразу дали ей теплое название «Ирочка» уже потому, что эта организация ООН открыла для людей перспективу расселения в другие страны, принимающие иммигрантов по рабочим квотам. Появилась надежда оставить разрушенную послевоенную Германию, где не было ни работы, ни жилья вне лагерей, ни уверенности, что русских не выдадут снова. ИРО начала новую фазу проверок на легитимность уже присвоенного статуса «Ди-Пи», но эти изнуряющие «скрининги» были всё же для всех овеяны мечтой выезда из Германии.

При всей строгости медицинских проверок и новых контрольных «скринингов» по выяснению идентичности личности Ди-Пи перед выездом из лагерей, у людей появилась надежда на обретение стабильного правового статуса полноценных граждан в других странах. Теперь они могли избавиться от шаткого правового положения «перемещенных лиц» в послевоенной Германии, будучи для немцев – непрошенными гостями, а для американцев – «нахлебниками», на содержание которых нужны было получать новые и новые средства от Конгресса США. На фоне начинающейся «холодной войны» с СССР никто из русских дипийцев не верил, что немцы дадут им вид на жительство в Германии после передачи союзниками юридической ответственности местным властям в июле 1950 года.

Молодое поколение дипийцев было настроено оптимистичнее своих родителей – и в силу возраста, и благодаря открывающимся перспективам учебы в русских гимназиях и признания аттестатов этих гимназий Баварским министерством образования – это открывало путь в университеты не только в Германии, Европе, но и в Новом Свете.

Иван Елагин, несмотря на свою молодость – 28 лет, относился к «промежуточному» поколению: он не успел получить законченное высшее образование в Киеве, ушел из Киева студентом медицинского института, подрабатывающим санитаром в роддоме; на его руках была жена с маленьким ребенком, которых необходимо было кормить. Продолжить свое образование он не мог, хотя для его сверстников была предложена возможность переквалификации на различных курсах и в университете УНРРА. Однако продолжать медицинское образование он не хотел. Быть поэтом по призванию, а не по профессии, – в такие времена означало нелегкий путь.

В период 1946 года в лагере «СС казармы» он не ощущал «легкости бытия». В это время Иван Елагин, в порыве отчаяния, сжег свои стихи, написанные в Киеве во время войны и в год беженского пути на Запад. Вот что об этом вспоминает «остовка», поэт Валентина Синкевич после личных встреч и бесед с женой Елагина – поэтессой Ольгой Анстей: «В послевоенной Германии, в период насильственной репатриации, ее первый муж, Иван Елагин (Матвеев), находясь в состоянии депрессии, сжег все свои стихи, но потом Ольга Николаевна по памяти восстановила каждое стихотворение мужа»¹². Мы можем с уверенностью утверждать, что те стихи Ивана Елагина, которые вошли в его первый поэтический сборник в Мюнхене «По дороге оттуда» в 1947 году, с большим старанием были восстановлены по памяти Ольгой Анстей и тем самым спасены.

Топчемся, чужую грязь меся.

Тошно под луною человеку.

Отвязаться бы от всех и вся!

С темного моста да прямо в реку.

Гибнет осень от кровопотерь,

Улица пустынна и безлиства.

И не всё ли мне равно теперь –

Грех или не грех самоубийство,

Если жизнь тут больше ни при чем,

Если всё равно себя разрушу,

Если всё равно параличом

Мне давно уже разбило душу.

Строка «Топчемся, чужую грязь меся» вполне отражает общее настроение в лагерях Ди-Пи до 1 июля 1947 года – до времени начала работы ИРО и новой программы по расселению в другие страны.

Характеризуя свое состояние периода дипийских лагерей, Иван Елагин писал так в своем первом сборнике «По дороге оттуда» (1947):

Слова, что камень, – никогда не дрогнут.

Я их ваял, всю нежность соскребя.

Мой бедный стих! Так наглухо застегнут.

Какие ветры распахнут тебя?

За то, что я прикинулся поэтом,

За то, что музу называл сестрой,

За то, что в мир ушел переодетым

В чужое платье, на чужой покрой!

«В чужом платье», «на чужой покрой» Елагин переживал постоянный страх из-за изменения своей официальной идентичности – фиктивных данных в Нансеновском паспорте. Необходимость жить с «липовым» паспортом камнем лежала на душе многих дипийцев и повергала их в страх при проверках в лагерях. Страх оказаться выданным советским репатриационным комиссиям сковывал разум.

Негде стать на якоре.

Чувствую заранее,

Что погибну в лагере

Где-нибудь в Германии.

Нечисть эмведистская,

Точно псы легавые,

По Европе рыская,

Налетят облавою!

Угрожают выдачи!

Нансеновским паспортом

Запасайся – иначе

Попадешься аспидам!

Чтоб избегнуть жребия

Этого проклятого, –

Вру, что жил я в Сербии¹³

До тридцать девятого,

В эти дни преступные

Дышит всё подделкою –

И подделкой крупною,

И подделкой мелкою…

Девушка учтивая,

Перышком поскрипывай

И печать фальшивую

Ставь на справке липовой!

Отвечая на вопрос, почему именно Мюнхен стал местом наибольшего скопления русских беженцев в американской зоне, стоит заметить, что все были ведомы целью скорее очутиться именно у американцев в конце войны.

У каждого была своя история исхода из СССР или из довоенных центров русской диаспоры, оказавшихся после войны под Советами; каждый имел свой путь в Мюнхен и свою особенную историю спасения. Чаще всего всё решал случай и помощь сердобольных людей, нередко немцев; встречались случаи, когда помощь приходила от рядовых американских солдат, предупреждавших о готовящихся выдачах. Нередко местом спасения становились русские православные церкви, дававшие не только утешение в молитве, но и первую помощь в крове и продовольствии.

Приток людей в Мюнхен начался еще до окончания войны – и не только гражданских беженцев; сюда стали стекаться священнослужители Русской Зарубежной Православной Церкви из Югославии, Чехии, Польши, Румынии, а также духовенство из оккупированных вермахтом регионов СССР, – те, кто решился на Исход после трагических гонений на Православную Церковь в Стране Советов. Эти священнослужители еще не вошли в клир Русской Православной Церкви Заграницей (РПЦЗ), им лишь предстояло приобщиться к ней на Архиерейском Соборе РПЦЗ в 1946 году. К концу войны в Мюнхене собрались представители высшего духовенства РПЦЗ. Так, например, осенью 1945 года в Мюнхен прибыл из Сербии Архиерейский Синод РПЦЗ во главе с митрополитом Анастасием (Грибановским). На пять долгих послевоенных лет – с 1945 по 1950 годы – Мюнхен стал центром русского церковного Зарубежья, до времени отъезда Владыки Анастасия и Архиерейского Синода в США.

С неимоверной быстротой начали расти православные приходы в русских лагерях Ди-Пи; Православная Зарубежная Церковь собирала русскую эмиграцию вокруг себя, предоставляя исстрадавшимся людям духовную заботу, утешение в молитве и созидательную помощь в организации православных приходов и строительстве храмов в лагерных бараках. Это был непростой период восстановления структур самой Зарубежной Церкви после окончания войны – структур, пострадавших с изменением географии викариатств РПЦЗ, потерей приходов в восточноевропейских регионах, попавших под Московский Патриархат после установленного протектората СССР после 1945 года.

Несмотря на эти настроения отчаяния зимы 1946 – весны 1947, в Елагине-поэте не умирает тонкое чувство восприятия Мюнхена – города, его природы, – что отражено в разных его стихах, например, в той же «Беженской поэме»:

Пролетают сизые

Голуби над Изаром¹⁴,

А вода-то в Изаре

Зеленеет бисером...

– или, например, в стихотворении «Думал, осенью буду счастливым»:

Думал, осенью буду счастливым,

Да со счастьем всегда нелады,

и обрызганы мюнхенским пивом

Эти мюнхенские сады.

– строка «обрызганы мюнхенским пивом / Эти мюнхенские сады» вызывает аллюзии со знаменитой баварской традицией пивных садов октябрьского праздника Oktoberfest.

Я давно уже в роли растяпы

И за жизнью тащусь позади,

И поля моей старенькой шляпы

Обломали чужие дожди.

Я серьезных не слушаю споров,

Да и шуток уже не шучу.

У судьбы-то прижимистый норов,

А противиться не по плечу.

То на улице мерзну безлюдной,

То слоняюсь среди пустырей,

Чтоб какой-нибудь смерти нетрудной

Приглянулся бы я поскорей.

Литературный дебют. 1947

Именно в этой общей тревожно-безнадежной атмосфере жизни дипийцев и неопределенной политики Американской Военной Администрации по отношению к русским «перемещенным лицам» в период зимы 1946 года и до лета 1947-го Иван Елагин дебютировал публично как поэт. Речь идет, во-первых, об авторском сборнике стихов «По дороге оттуда» (Мюнхен, 1947), во-вторых, о пяти стихотворениях Ивана Елагина в общем поэтическом сборнике «Стихи» (Мюнхен, 1947).

В сборник «По дороге оттуда» вошли 63 стихотворения, каждое из которых в оригинальной книге 1947 года пронумеровано. В 1953 году, после переезда в США, Иван Елагин переиздал сборник в Нью-Йорке, но во втором варианте книги нумерация стихов отсутствует.

Вошедшие в книгу стихи преимущественно написаны еще в оккупированном Киеве, а также на протяжении всего беженского пути на Запад. Название «По дороге оттуда» скрывает много смыслов. Елагин сознательно использует местоименно-указательное наречие «оттуда», без определения конкретного места: для него, скрывающего свою принадлежность к «невозвращенцам» – гражданам СССР, точное обозначение места, откуда он прибыл в американскую зону, было бы равносильно саморазоблачению и сопряжено с последующей насильственной выдачей советским репатриационным органам.

Об общепринятом употреблении наречия «оттуда» для советских беженцев-«невозвращенцев» вспоминает и Лидия Андреевна Стукалова из Мюнхена, приехавшая 12-летней девочкой-подростком вместе со своей семьей из Херсона в Германию в 1944 году. После окончания войны их семья очутилась в дипийском лагере Мёнхенхофе вблизи Касселя; с осени 1949 года их семью перевели в лагерь Шляйсхайм. «– Да, мы оттуда, – говорили все мы, русские, украинцы, белорусы из СССР, между собой, если хотели найти своих. Это было своего рода кодовое слово. Сообщалось это доверительно и только своим, проверенным людям, боясь натолкнуться на сексотов в лагерях и вне их. После войны говорить о своем происхождении с людьми было опасно и как-то не принято»¹⁵.

И еще причина этого неопределенного «оттуда»: вся печатная продукция, выпущенная в лагерях Ди-Пи в американской зоне, до декабря 1947 года подвергалась идеологическому контролю со стороны лагерных управлений УНРРА и ИРО. Эзопов язык для поэта был важным не только как поэтическая метафора, но и как способ сохранения анонимности личности и места, – при зафиксированной в документах придуманной им биографии.

О названиях елагинских стихов очень метко написала в свое время Валентина Синкевич: «Интересно отметить, что в названиях к своим книгам поэт пользовался своими строками или названиями стихотворений. Так было с самого начала, с первых двух сборников, изданных в Германии: ‘По дороге оттуда’ (1947) – это название Елагин повторил в 1953 году в американском издании книги. ‘Оттуда’ – с немецкого кладбища, где молодые родители похоронили первого своего младенца – дочь Инну: ‘Мы к тебе по дороге оттуда… (Курсив автора. – В. С.) / И расскажем мы, сидя в тепле, / Как мы наше короткое чудо / Незнакомой отдали земле’. ‘Ты, мое столетие’ (1948) – название и строка, повторяющаяся после каждой строфы стихотворения. ‘Отсветы ночные’ – по строке ‘Отсвет – среди отсветов ночных’ из стихотворения ‘Дождь бежал по улице…’ ‘Дракон на крыше’ – название стихотворения. ‘Под созвездием Топора’ (1976) – по строке ‘Я эти звезды / созвездием звал Топора’, из стихотворения ‘Не от того вы лечили меня, доктора…’ ‘В зале Вселенной’ – по строке ‘Для меня в этом зале Вселенной…’ – из стихотворения ‘Я запомнил мой праздник…’  ‘Тяжелые звезды’ – первая строка стихотворения из книги ‘Дракон на крыше’: ‘В тяжелых звездах ночь идет…’»¹⁶

Оригинал сборника Ивана Елагина «По дороге оттуда» 1947 года – это маленькая книжечка, размером 14х10 см. Графическое оформление сборника скромное. Обложка зеленая, как у русских школьных тетрадей. Если сравнить сборник «Стихи», выпущенный также в 1947 году, где титульный лист оформлен художником и поэтом Сергеем Бонгартом, то скромность оформления первой елагинской книги воспринимается как скромность стоика, соответствующая духу послевоенного времени.

Местом публикации первого сборника стихов Елагина «По дороге оттуда» на титульном листе указан Мюнхен, что не совсем верно. Выпуск печатной продукции дипийской прессы и литературы был невозможен без точного указания конкретного лагеря. Указание «Мюнхен» создает ощущение свободной публикации свободного поэта. Но при внимательном рассмотрении оригинала 1947 года на нем есть точное указание на обратной стороне обложки: «Approved by UNRRA Team 108»: «Team» (группа) – лагерное управление, а №108 – это номер управления конкретного лагеря. Согласно списку американских лагерей Ди-Пи (DP Сamp Inventory, архив Бад Арользен) этот номер соответствует лагерю, размещенному в здании Германский музей (Deutsches Museum) в Мюнхене¹⁷. Любая публикация в американской зоне с мая 1945 до января 1948 года предполагала обязательный штамп номера того или иного лагеря. Это была важная легитимация печатной продукции Ди-Пи; наличие номера лагерного управления означало, что печатная продукция прошла идеологическую проверку, всю ответственность за публикацию теперь несло то или иное лагерное управление. Номер лагеря был важен в случае выявления ответственных за нарушение, если печатная продукция включала запрещенное содержание.

В качестве критериев идеологически «благонадежной» печатной продукции в американской зоне прежде всего считалась лояльность к Американской Военной Администрации и к политике США. Запрещалась не только антиамериканская пропаганда, но также пропаганда против союзников антигитлеровской коалиции, включая СССР. Этому правилу следовали в американской зоне оккупации до конца 1947 года. Впрочем, если анализировать, например, лагерные газеты и журналы лагеря Шляйсхайм и политическую хронику этого периода, остается неясным, насколько строго проверялась вся печатная продукция, однако официально следовали этому принципу все издатели газет, журналов и книг.

Численность выпускаемых изданий в первый послевоенный год была невелика – не хватало бумаги. К работе идеологического цензуры подключали самих Ди-Пи, владеющих английским и немецким языками, как и языками разных национальных групп «перемещенных лиц». Цензорами составлялись краткие аннотации о содержании рукописей, предназначенных для печати.

Надо заметить, что идеологическая цензура дипийской печатной продукции носила всё же либеральный характер, без строгих предписаний. Контроль печатной продукции в американской зоне ввели к лету 1946 года. В лагерях Ди-Пи проверка дипийской прессы производилась обыкновенно американским офицером УНРРА в самом лагере – довольно поверхностно, без достаточного знания русского языка. При отсутствии профессионального персонала, владеющего национальными языками, тщательная и широкомасштабная идеологическая проверка всей печатной продукции была попросту невозможна. Единственно действительно важным для выпуска того или иного издания было наличие штампа, указывающего на полученное разрешение, и указание номера лагеря, контролирующей команды УНРРА. Так, например, штамп лагеря Шляйсхайм был «Team № 631», что указывало на русский лагерь в Большом Шляйсхайме. После реформы в издательской деятельности Ди-Пи, проведенной Американской Военной Администрацией в январе 1948 года, обязательное наличие номера лагерного управления упразднили. В американской политике контроля за прессой и публицистической деятельностью дипийцев не делалось различия между национальностями; предписания Американской Военной Администрации были едиными для всех. При анализе печатной продукции Ди-Пи стоит учитывать время ее выпуска. В американской политике управления средствами массовой информации Ди-Пи выделяются следующие периоды:

Май 1945 – декабрь 1945. Это было время формирования первых лагерей Ди-Пи, активного «скрининга» и массовой насильственной репатриации – в том числе и с целью сокращения численности «перемещенных лиц»в зонах союзников. После вступления частей Третьей и Седьмой американских армий в Баварию и формирования первых дипийских лагерей был разрешен выпуск радиосводок на национальных языках для освещения мировых событий и конкретных организационно-правовых вопросов, касающихся Ди-Пи.

Американцы вступили на территорию Баварии 25 марта 1945 года в баварском регионе Нижней Франконии. Вступление американцев в различные районы Баварии происходило с разницей в две-три недели. Так, например, в Мюнхен части Седьмой американской армии вступили 30 апреля 1945 года. Редкие печатные дипийские издания, как, например, еженедельные распечатки радиосводок, повествующие о жизни в лагере и разрешенные лагерной администрацией, появились лишь к июню 1945 года. Целый месяц в лагерях Ди-Пи царил информационный «голод», никто ничего не знал о ситуации с правовым статусом для русских беженцев и в мире. Информацию по крупицам получали из постановлений Американской Военной Администрации в Баварии, которые вывешивались перед ратушей в Мюнхене в первые недели мая 1945 года. Те из русских беженцев и Ди-Пи, кто владел немецким языком, читал, узнавал, делился своими знаниями, переписывая часто от руки эти новости. Немецких газет еще не было.

Приказом Верховного Американского Командования Отдела «Psychological Warfare Division» была выпущена Директива № 3 от 28 июня 1945 года о проверке средств массовой информации (радио, кино, театра, газет и журналов) на причастность к нацистскому режиму. Первые лицензии на выпуск немецких газет были выданы лишь осенью 1945 года. Так, например, баварская газета «Süddeutsche Zeitung» с информационным отделом для Мюнхена выпустила свой первый номер 6 октября 1945 года.

Новости просачивались в иноязычной среде по крупицам, чаще через «устное радио» вновь прибывших с рассказами о том, что происходит в других городах Германии и других зонах союзников.

Одной из первых дипийских газет в Мюнхене была газета «Ди-Пи-Экспресс» («DP-Express»), начавшая выходить в июне 1945 года в многонациональном лагере «Deutsches Museum», размещенном в центре Мюнхена в здании Германского Технического музея и насчитывающего около полутора тысячи перемещенных лиц разных национальностей. Первоначально газета издавалась на нескольких языках (на русском, польском, латышском, литовском, эстонском, украинском – с кратким изложением на английском). Каждой нацинальной общине уделялось 1-2 страницы в выпуске. Выпуски газеты были более расширенными к большим праздникам, например, к Рождеству 1945 года и Пасхе 1946 года. С 18 декабря 1947 года эта газета изменила свой характер и стала выходить лишь на польском языке. Это было связано прежде всего с тем, что лагерь был расформирован, в нем остались лишь польские «перемещенные лица».

Декабрь 1945 – август 1946. Это время расформирования многонациональных лагерей после массовых репатриаций и комплектования новых лагерей Ди-Пи по национальному принципу. В этот период был разрешен выпуск регулярных радиосводок о событиях в мире, информационных листков о лагерных новостях, публикация классической литературы, учебников, журналов отдельных профессиональных сообществ – например, юристов, врачей, инженеров и т. д. В этот период контроль за печатной продукцией в лагерях также осуществлялся со стороны офицеров УНРРА – при обязательном указании номера того или иного лагеря как знака легитимности продукции. Всё же наблюдаются исключения. Таковые обнаружены нами в отдельных журналах лагеря Фюссен, который значился под номером «АС 94-258» (Assembly Center) AC 92 258, Team 1 под руководством офицера УНРРА г-на Харта (Hart). Например, журнал «Молодежь» за 7 января 1946 года, журнал «Еженедельные русские новости» от 26 мая 1946 года не имели указания номера лагеря, но, согласно вступительным статьям редакций, выходили при поддержке УНРРА. Говорит ли этот факт о разрешении на издание без контроля и штампа УНРРА, нам неизвестно. Скорее всего, это является подтверждением нерегулярности проверок дипийских печатных изданий со стороны УНРРА.

В качестве примера нам хотелось бы привести журнал «Молодежь» клуба «Молодая Россия» в русском лагере Фюссен. Журнал издавался с 1 января 1946 года в течение всего лишь восьми месяцев, до момента расформирования лагеря Фюссен в августе 1946 года; все русские жители лагеря с конца июля по конец августа 1946 года были переведены в лагерь Шляйсхайм. Вот что сообщается в редакционной статье журнала: «Волей членов кружка общественной самодеятельности, энергией редакционной коллегии, с помощью и сочувствием представителей старшего поколения и лагерного начальства, а также при поддержке администрации УНРРА, издается первый номер журнала молодежи для молодежи. Тяжелые переживания, жизненные невзгоды и прочие испытания не убили в нас вкуса к родному печатному слову и не убили стремление к литературной и общественной самодеятельности. Мы глубоко признательны всем тем друзьям, которые к нам отнеслись с сочувствием и оказали содействие. Благодарим мы от всего сердца и администрацию УНРРА, которая отнеслась с пониманием к нашему духовному голоду и оказала помощь для его утоления. Мы надеемся, что сумеем приобрести и многих других друзей, которые своим содействием, советом и даже материальной помощью помогут нам усовершенствовать во всех отношениях (содержанием и формой) наше новорожденное начинание. ‘Плох солдат, не желающий быть генералом’, поэтому и мы мечтаем о том, чтобы наш ‘циклостильный’ журнальчик превратился в шикарный еженедельный журнал, может быть, иллюстрированный, а главное, очень популярный и с большим тиражом. Редакционная коллегия предполагает заступить в журнале следующие отделы:

1. Отдел литературно-художественной самодеятельности.

2. Отдел: ‘Познай отечество’ (статьи из истории, географии, экономики, этнографии, статистики и пр. познавательных наук о России).

3. Отдел ‘Знакомство с миром’ (исторические, литературные, научные и пр. статьи о других странах).

4. Отдел ‘Наша вера’ (статьи на религиозные темы).

5. Отдел ‘Наша жизнь’ (информация о жизни молодежи).

6. Отдел ‘Смех – не грех (юмористика)».¹⁸

В силу краткосрочности существования журнала трудно судить о его развитии и об уровне текстов.

Примером поддержки дипийских печатных изданий администрацией лагеря УНРРА может служить заявление американского офицера УНРРА в том же журнале (сохраняем стилистику оригинала): «25 декабря 1946 новоназначенный директор УНРРА в лагере Фюссен обратился к жителям лагеря по радио со следующими словами: ‘Мои дорогие фюссенские друзья, называю вас так, хотя я пробыл с вами вместе лишь несколько дней, но вы доказали, что вы являетесь дорогими друзьями и моими, и всей моей УНРРА-группы. Мы, члены УНРРА-группы 1 (Тим 1), хотели передать вам наши наилучшие пожелания к праздникам Рождества Христова и Нового 1946 года. Мы пользуемся случаем, чтобы выразить вам нашу признательность за вашу блестящую работу, проведенную в лагере, и наше восхищение перед стойкостью, с которой вы перенесли трагедию вынужденного ухода с Родины. Но пока вы в состоянии работать так блестяще, пока вы можете так прекрасно петь, пока в вас живы хорошие мысли и идеалы, мне кажется, что вы все очень богаты и что настанет день, когда вам улыбнется счастье, которого вы заслуживаете. Да ниспошлет вам всем Бог по своей великой милости чувство счастья и безопасности, на что вы, несомненно, имеете полное право. Прошу вас всех верить в будущее, чтобы иметь силу содействовать, ради ваших детей, восстановлению всего того, что было уничтожено нацизмом, верить в самих себя, что вы в состоянии преодолеть все невзгоды и быть абсолютно уверены в том, что УНРРА, группа 1, приложит все усилия к тому, чтобы помочь вам и чтобы защитить, если в этом будет необходимость. Л. Харт, директор УНРРА, группы 1’»¹⁹.

В журнале «Русские еженедельные новости» из лагеря Фюссен также отсутствуют лагерные штампы «Одобрено УНРРА, Тим № 1». Журнал выходил с апреля 1946 до июля 1946 года. Штамп появился лишь после переезда его редактора-издателя в лагерь Шляйсхайм, а именно к концу августа 1946 года. В № 12 от 30 августа 1946 года в журнале уже имеется письменное указание-штамп «Одобрено УНРРА, Тим 631», указан редактор-издатель А. Н. Покровский и объединенное место издания – «Фюссен-Фельдмохинг, лагерь Ди-Пи, барак 113, комната 6».

Благодаря этому журналу мы имеем хронику лагерной жизни в Фюссене и Шляйсхайме с ее кратким обзором – уникальный фактический материал, являющийся прекрасным документом о буднях и культурной жизни лагеря, дополняющий устные и письменные воспоминания бывших жителей лагеря, полученные в рамках данного исследования.

С 8 августа 1946 года Американской Военной Администрацией был издан приказ об обязательном лицензировании всех периодических изданий Ди-Пи в американской зоне и о введении нового строгого идеологического контроля за прессой Ди-Пи всех национальностей. Закон вступил в силу с 31 августа 1946 года²⁰. Заявку о получении лицензии нужно было подавать на имя директора «Отдела контроля за информацией» (Information Control Division) при Главной Квартире Американского Военного правительства в Германии (Office of Military Government for Germany U.S., OMGUS) во Франкфурте-на-Майне. В заявке должны были быть указаны точное название, направленность, национальный язык и тираж дипийского издания. «Введение строгого идеологического контроля объясняется тем, что кроме разрешенной периодики появились и т. н. нелегальные журналы и газеты среди дипийской прессы при относительно либеральном контроле за печатными изданиями и относительной простотой их изготовления ротаторным способом. Особенность была в том, что контроль производился не перед выпуском той или иной печатной продукции, а уже после ее выхода. С конца августа 1946 года все издатели были обязаны получить лицензию на издания, в результате чего в течение лишь немногих недель возникли 21 национальные газеты и журналы, среди них 7 латышских, 3 эстонских, 4 еврейских, 1 калмыцкая, 1 белорусская, 1 многонациональная… Дипийской прессе было запрещено критиковать политику Американской Военной Администрации в Германии и ее представителей, а также призывать к восстанию или свержению американской оккупационной власти. Недостаток бумаги также существенно ограничил выпуск периодики Ди-Пи и ее тираж. Число выпускаемых изданий было сокращено в пять раз по сравнению с числом до сих пор существующих и выходящих с июля 1945 по 31 августа 1946 года. УНРРА как международная благотворительная организация получила указания от Главной Квартиры Американской Военной Администрации следить со стороны унрровских директоров лагерей за пропагандой против репатриации в лагерях»²¹.

Поскольку сокращение численности Ди-Пи было приоритетной целью американцев до середины 1946 года, то все попытки критики насильственных выдач в дипийской прессе со стороны «перемещенных лиц» пресекались. Все газеты и журналы, издаваемые в американской зоне, подвергались военной цензуре после 31 августа 1946 года. В Американское Военное Управление были приняты на работу «редакторы» из дипийцев для проверки прессы. Часто это были люди без журналистского образования, простые носители языка или же лица, владеющие несколькими языками. Предпочтение отдавалось сотрудникам, владеющим английским, так как просмотр печатной продукции требовал составления письменных отчетов на английском языке о том или ином издании и о его идеологической направленности.

Вернемся, однако, к сборнику Ивана Елагина «По дороге оттуда» и номеру «Т 108» в оригинале 1947 года, относящемуся к лагерю «Германский музей» (Deutsches Museum) в Мюнхене. Зная, что Иван Елагин был жителем лагеря «СС казармы» с номером «Т 107», возникает закономерный вопрос, почему Иван Елагин, зарегистрированный в лагере «СС казармы», опубликовал свой сборник под номером другого лагеря? На это есть объяснение. Лагерь «Германский музей» был первым лагерем в Мюнхене, где установили настоящую типографию уже в мае 1945 года и где издавалась многонациональная газета «Ди-Пи Экспресс» (DP-Express). Важно то, что в типографии этого лагеря имелись шрифты с русской кириллицей. Для Елагина это была единственная возможность опубликовать книгу типографским способом. Важно и то, что директорами и ответственными за управление обоих лагерей – «Т 108» и «Т 107» – были одни и те же лица: согласно спискам лагерей Ди-Пи в американской зоне Баварии на этих постах в лагерях «СС казармы» и «Германский музей» были назначены уже упомянутые офицеры УНРРА Аннис и Эткинс. Cовмещение должностей директоров и администраторов в нескольких лагерях объясняется малочисленностью высшего офицерского состава УНРРА в Баварии, поэтому одни и те же офицеры отвечали часто за два, а иногда и за три лагеря; в помощь им на местах на должности административных помощников назначали дипийцев.

Лагерь «Т 108» был размещен в здании Германского Технического музея, в центре Мюнхена. Это большой комплекс зданий. Большинство ценных экспонатов Технического музея было эвакуировано еще в 1943 году из-за сильных бомбежек, многие помещения музея стояли опустевшими к концу войны. Это позволило американцам, вступившим в Мюнхен 30 апреля 1945 года, использовать помещения музея для размещения в этом комплексе зданий многочисленных «перемещенных лиц» разных национальностей. Здесь же был основан и университет УНРРА, по окончании которого вручались официальные свидетельства о профессиональном образовании, что помогло бы дипийцам эмигрировать по разнарядкам на профессии в другие страны. Численность лагеря не превышала 1500 человек, национальный состав – представители стран Балтии, русские, поляки.

Анализируя многонациональную дипийскую печатную продукции разных американских дипийских лагерей в Баварии, стоит отметить, что газета «Ди-Пи-Экспресс» была первой дипийской газетой в Мюнхене, отпечатанной в типографии уже 25 мая 1945 года; все остальные газеты в мюнхенских лагерях печатались ротаторным способом. «Ди-Пи-Экспресс» была своего рода показательной в освещении заботы УНРРА о Ди-Пи. Газета предназначалась не только для «перемещенных лиц» в Мюнхене и Баварии, но и пересылалась в ООН в США как доказательство выполнения программы Организации по помощи Ди-Пи. Финансовые средства выделялись для УНРРА из средств ООН и контролировались Конгрессом США. Газета «Ди-Пи- Экспресс», таким образом, была подтверждением правильности расходования финансовых средств, предназначенных для нужд Ди-Пи.

Мы можем предположить, что Иван Елагин обращался в управление лагеря «СС казармы» с просьбой публикации своих стихов и что он смог получить это разрешение печатать сборник в лагере «Германский музей». Типографское издание первого сборника Ивана Елагина можно считать  воистину чудом, так как большинство русскоязычной печатной продукции выпускалось ротаторным способом и малым тиражом. Помощь вышеупомянутых американских офицеров УНРРА, возможно, была просто счастливым случаем. Но ясно лишь то, что в таких сложных послевоенных условиях нужно было иметь не только талант поэта, но и смекалку предпринимателя, чтобы найти путь для издания книги в типографии, для которой нужна была не только бумага и матрицы кириллицы, но и ходовая до денежной реформы 1948 года «валюта» в послевоенной Западной Германии: американские продукты – кофе, шоколад, консервы. И Елагину это удалось!

Примером особой находчивости в печатном деле в трудных послевоенных условиях и иноязычной среде может служить Вячеслав Клавдиевич Завалишин²². Ему удалось издать без разрешения американцев русскую сказку П. П. Ершова «Конек-Горбунок». Это было редким случаем и чудом уже потому, что сказка была опубликована по-русски в обычной немецкой типографии с названием «Академическая книжная типография Ф. Штауб» (Akademische Buchdruckerei F. Staub, München). Таковая существует и по сей день. Согласно информации в регистре мюнхенских типографий, их деятельность была прекращена с приходом американцев с мая по октябрь 1945 года. Начинался новый период, для работы необходимы были разрешения военной американской власти. Период «бесконтрольности» над работой типографий был совсем коротеньким, лишь две-три недели в мае 1945 года. Этим воспользовался предприимчивый В. К. Завалишин в Мюнхене. Где он сумел найти русскую матрицу кириллицы для типографии, остается загадкой, но сказка появилась на свет с чудным вступлением самого издателя, объяснившего причину публикации не какой-нибудь, а именно этой сказки: «В ‘Коньке-Горбунке’ Ершов воспел романтику скитаний и приключений. Для чего живут люди? Для лучшего. Интуитивное тяготение к счастью – импульс всей нашей жизни. Народная сказка зиждется на вере в чудо, которое, до основания сметая горести нашего существования, способно изменить к лучшему нашу жизнь». Это чудо свершилось в информационном «голоде» для русских беженцев и Ди-Пи, не имеющих ни книг, ни учебников для детей и взрослых. Малый тираж «Конька-Горбунка» в 200 экземпляров разошелся по русским лагерям, принеся чувство русского стиха и веры в лучшее. «Эта книжка зачитывалась до дыр, мы учили эти стихи наизусть, некоторые отрывки я помню и сейчас», – вспоминает Ирина Сергеевна фон Шлиппе из Мюнхена.

Обложка оформлена талантливым русским графиком и живописцем Константином Константиновичем Кузнецовым (3/15 мая 1895, Пермь – 9 марта 1980, Лос-Анджелес). Он, эмигрировавший в Сербию в 1921 году, как и многие представители русской диаспоры из Югославии, очутился после войны в лагере Шляйсхайм. Были ли знакомы Иван Елагин и К. К. Кузнецов в лагере, нам неизвестно.

Знакомство Ивана Елагина и В. К. Завалишина произошло в Мюнхене в конце 1948 года, по сообщению С. Л. Голлербаха.

На сборнике «По дороге оттуда» за 1947 год не указан тираж, но указана цена: 7 рейхских марок. Это цена до денежной реформы, объявленной 20 июня 1948 года. До реформы в лагере Шляйсхайм, например, журнал для детей и молодежи «Веселый листок» стоил 3 рейсхмарки, в лагере «СС казармы» журнал «Огни» под редакцией Н. Н. Чухнова – 3 рейсхмарки. Елагинский сборник в семь марок казался высокой ценой для бедных русских Ди-Пи, находящихся на полном попечении УНРРА и ИРО; им не выдавались денежные средства, а предоставлялась бесплатные одежда, питание и медикаменты.

«Перемещенные лица» рассматривались американцами как жертвы нацистского режима и находились в более привилегированном положении, чем немцы. Дипийцам полагались такие американские продукты, как кофе, шоколад, консервы, которые они обменивали у немцев на черном рынке на вещи или деньги. Конечно, каждый пытался как-то и где-то заработать.

В маленьких книжечках дипийского периода мы не найдем не только указания тиража, но часто и имени издателя и издательства, словно эти книжечки, газеты, журналы возникали по мановению волшебной палочки и так же быстро исчезали. Имена издателей остались, в большинстве своем, неизвестны. Были и исключения, скажем, Вячеслав Клавдиевич Завалишин. Анонимность издателей связана, прежде всего, с нежеланием быть привлеченным к ответственности на случай обнаруженной идеологической «неблагонадежности» публикаций. Как мы уже говорили, нельзя было критиковать действия Американской Военной Администрации – например, насильственную репатриацию: в дипийской прессе с мая 1945 по январь 1948 года мы не найдем ни слова о циничной выдаче казаков в Лиенце, или о выдачах представителей Русской Освободительной Армии ген. А. А. Власова в Бад Айблинге, Платтлинге, Кемптене и других лагерях.

Никто не мог гарантировать, что стихи о беспросветности и безнадежности жизни Ди-Пи в американских лагерях также не будут восприняты как критика политики американцев. Штрафом за негативные публикации было отчисление из лагерей Ди-Пи и угроза потери статуса Ди-Пи, с переводом на «немецкую экономику». Это означало, прежде всего, потерю бесплатного жилья, медицинского обслуживания, продовольствия и благотворительных посылок из США. Терять эти привилегии никто не осмеливался.

До реформы прессы в американской зоне русских издателей можно было пересчитать по пальцам. Несмотря на единство политики американцев относительно средств массовой информации для Ди-Пи во всех регионах этой зоны оккупации, наблюдались и различия, в каждом регионе издатели работали с разной интенсивностью и успехом. Вот что вспоминает Ростислав Владимирович Полчанинов в своей статье «Книжный бум в годы 1945–1948»: «Первым русским книгоиздателем в Германии и Австрии оказалась русская фирма ‘Эрбауер’, принадлежавшая НТС, которая еще до 8 мая 1945 г. в Нидерзахсверфене (Тюрингия) стала выпускать ‘Лагерную информацию’. Продолжением этого листка стала радиосводка ‘Новости дня’, которая с 13 июня 1945 г. стала выходить в Менхегофе, куда переехал из Нидерзахсверфена лагерь фирмы ‘Эрбауер’. ‘Новости дня’ положили начало журналу и книгоиздательству ‘Посев’. Первый номер журнала ‘Посев’ вышел 11 ноября 1945, а до этого ряд учебников и небольшая книжка – ‘Две сказки’ (тираж 150 экз.). Всё это было выпущено до 23 августа 1945 г. и потому не имело полагающегося ‘Approved by UNRRA team 505’ (ЮНРРА или, как тогда говорилось, ‘Унра’). Вторым издателем в Американской зоне Германии стал бывший советский подданный – ‘новый’ эмигрант, как тогда говорилось, Вячеслав Клавдиевич Завалишин (псевдонимы В. Озеров и Казанский. 1915–1995) , который в конце 1945 г. издал в Мюнхене первую послевоенную книгу, напечатанную типографским способом. Это был ‘Конек-Горбунок’ Ершова с обложкой работы Константина Константиновича Кузнецова (1895–1980), лучшего иллюстратора среди русских Ди-Пи. Известно, что они были знакомы еще в годы войны, а вот неизвестно, как В. Завалишин нашел в разрушенном Мюнхене типографию с русским шрифтом и где нашел бумагу, чтобы напечатать довольно толстую книгу (86 страниц, не считая иллюстраций художника П. И. Пузыревского^[2] на мелованной бумаге). За этой книгой последовала ‘Русь’ Евгения Замятина (без г[ода] и м[еста]) (Мюнхен, 1946) с рисунками художника Б. М. Кустодиева и брошюры (12 с. с илл. на мелованной бумаге) самого Завалишина ‘Андрей Рублев’ (Мюнхен, 1946). В Ландсгуте, в начале 1946 г. В.Завалишин издал на ротаторе ‘Избранные стихотворения’ Есенина (163 с., тир. 100 экз., с обложкой художника Пузыревского). Переехав в Регенсбург, В. Завалишин издал в том же 1946 г. в двух томах сборник стихов Есенина и в 1947 г. в четырех томах малого формата (14,3 см.) стихи Гумилева. В Мюнхене в 1947 г. издал под псевдонимом В. Озеров собственное сочинение ‘Да будет мир’ (Образы грядущей войны) с иллюстрациями художника Бориса Михайловича Волкова (1911–1960). От В. Завалишина мне известно, что он принимал участие в 1944 г. в Риге в издании однотомного сборника стихов Есенина и при помощи вывезенных из Риги гранок издал регенсбургский сборник. Очень возможно, что свою издательскую деятельность В.Завалишин начал с издания трех многоцветных репродукций старинных русских икон. На оборотной стороне было сказано, что иконы: Published by the Laboratory for studies of the ancient slav art (to the Metropolitan Ecclesiastical Administration in Germany, the Roman Patriarchie), и что Editor – Viаcheslav Savalishin. Репродукции икон в свободную продажу не поступили, но В. Завалишин подарил мне по несколько экземпляров от всех трех икон: ‘Madonna of Vladimir’, ‘Resuscitation of Lazarus’ и ‘Theodore Stratilate’. Третьим издателем в Американской зоне Германии оказался аноним, выпустивший книгу Гюи-де-Мопасана ‘Дедушка Амабль и др. Рассказы’. Мюнхен-Регенсбург, октябрь 1945 г.»²³.

Рассматривая оригинал сборника Ивана Елагина «По дороге оттуда» от 1947 года, интересно отметить вкладыш «Замеченные опечатки», где указаны три неточности типографской печати: на стр. 29, 5-я снизу: напечатано «зеленоватым», а нужно «зелёнокрылым», на стр. 49, 8-я сверху: напечатано «чухой», а нужно «чужой», на стр. 58, 4-я снизу: «что лжешь мне», а надо «что ты лжешь мне». Этот вкладыш является доказательством языковой требовательности поэта к напечатанному слову и предпринятой им корректуры. 

К «библиографической истории» сборника Ивана Елагина 1947 года, имеющегося в нашем распоряжении, стоит отметить штамп русского книжного магазина на Рёнтгенштрассе 5 (Röntgenstraße 5) «W. Zielkowsky & R. Tilkowitsch. Bücherhandlung und Kunst. München 27 – Bogenhausen, Röntgenstraße 5», т. е. «Книжный магазин и искусство, владельцы В. Цилковский и Р. Тилкович, адрес Мюнхен 27 – Богенхаузен, Рёнтгенштрассе 5». С осени 1945 года в этом здании была размещена библиотека для русских беженцев, часть которой вошла в основной фонд Толстовской библиотеки в Мюнхене, существующей до сих пор. С осени 1947 года в этом здании на Рёнтгенштрассе 5 был временно размещен сборный пункт по выдаче подержаной одежды из США для беженцев, проживающих вне лагерей. Там же в подвальных помещениях был временно размещен Институт по изучению истории СССР, основанный Яковлевым (Троицким), получившим на этот проект субсидии от Американской Военной Администрации.

Но вернемся к сборнику «По дороге оттуда». Из 63 стихотворений, которыми дебютировал Иван Елагин в Мюнхене в 1947 году, знаковыми нам кажутся два. Сборник начинается стихотворением «По расшатанным помостам / До снастей добрались мы!», а заканчивается стихотворением «Памяти дочери» (о котором была выше речь) с объяснением названия всего сборника «Мы к тебе по дороге оттуда / И расскажем мы, сидя в тепле, / Как мы наше короткое чудо / Незнакомой отдали земле». Первое стихотворение звучит так:

В океане сумрак долог,

Но у мачты нам светло!

Месяц – зеркала осколок,

Парус – белое крыло!

По расшатанным помостам

До снастей добрались мы!

Видишь – волны тост за тостом

Подымают у кормы?

Ни земли, ни скал, ни мелей,

Ни огня, ни корабля...

Только темных ожерелий

На груди твоей петля!

Все стихи Ивана Елагина в этом сборнике напечатаны без указания даты их создания. Этому принципу поэт следовал всю жизнь. Возможно поэтому ценность его стихов не определяется ни временем, ни обстоятельствами. Однако для исследователей его творчества даты написания стихов могли бы быть маленькими подсказками-«подстрочниками» к разгадке ребусов его судьбы.

Интересным примером поэтических «подсказок» в стихах нам кажется отрывок из «Беженской поэмы» (опубликована в 1998 году), повествующей о смерти детей на поле. Зная историю лагеря Шляйсхайм, мы позволим себе прокомментировать одно стихотворение с использованием фактов.

Поле из поэмы имело название «Панцервизе» (Panzerwiese – переводится как «луг для танков»), оно размещалось между двумя лагерями: «СС казармы» в Мюнхене-Фрайманне и в Шляйсхайме, на северных окраинах Мюнхена в районе Milbertshofen-Am Hart. На этом огромном поле размером в 200 га во время войны были установлены противовоздушные защитные зенитные установки для отражения англо-американских налетов. После войны это поле использовалось как плацдарм для учений американских войск M-T-238, размещенных в «Warner Kaserne» («Варнер-казарма», т. е. бывшие «СС казармы»).²⁴ Часть территории использовалась как военный аэродром «Warner Strip». С выводом американских войск из Баварии в 1993 году, городское правительство Мюнхена выкупило этот участок и там началось жилищное строительство.

В те первые послевоенные годы эта территория была опасна для прогулок. Но так как через нее пролегала дорога в Мюнхен из лагеря Шляйсхайм, то люди ходили именно через поле. Ирина Владимировна Лукьянова из Хэмингтона, США, вспоминает, как подростком с семьей они перебрались из лагерей Кемптен и Фюссен в Шляйсхайм в августе 1946 года: «Взрослые побаивались ходить в город через это поле Панцервизе, ходили обычно группами – уже потому, что нередки были и ограбления дипийцев самими же дипийскими ‘братьями’. Время было неспокойное, в лагере Шляйсхайм проживало разного народа, не все отличались моральными достоинствами или нужда заставляла прибегать к крайностям. А для детей эта территория, изрытая, как кратерами, следами взорвавшихся бомб, несмотря ни на что была притягательным мест для игр. Однажды на Панцервизе случилось несчастье, о котором еще долго говорили жители лагерей Ди-Пи; эти события остались в памяти»²⁵. Гибель детей на поле потрясла и поэта Ивана Елагина; к этим воспоминаниям он вернулся спустя сорок лет:

...Хлам переворачивай!

Для мальчишек что еще

Может быть заманчивей?

И нашли два мальчика

Среди хлама мятого

Что-то вроде мячика,

Но тяжеловатого.

Да беда с ребятами:

Слишком любознательны.

Что внутри запрятано?

Вскроют обязательно!

И, железкой крепкою

Между створок чиркая,

Вклинивались щепкою,

Точно растопыркою.

Как ударит зарево

Среди поля голого!

Витеньке Трубарову

Размозжило голову.

Кровь на камни вытекла.

Он лежит, не двинется.

А всего-то Витеньке

Было лет одиннадцать.

Это стихотворение было опубликовано в лагерной газете «Информационный бюллетень лагеря Шляйсхайм» за 25 сентября 1947 года, изданной ротаторным способом.

Отклик на известие о гибели детей мы находим также в мемуарах мюнхенского периода у Татьяны Фесенко «Повесть кривых лет», где она пишет о трех погибших мальчиках: «Между нашими казармами и деревянными бараками лагеря Шлейсгейм26 – поле, изрытое полузасыпанными окопами, с провалами взорванных бункеров, с песчаными воронками от снарядов. Это остатки оборонительной линии вокруг шлейсгеймского аэродрома, и лагерные ребятишки, когда им удается ускользнуть из-под надзора старших, с увлечением играют там в войну, прячась в развалинах. И вдруг взволновался горестным происшествием – трое любопытных парнишек выкопали загадочный металлический предмет и начали его расковыривать. Вспышка, взрыв мощной гранаты – «панцерфауста», и три коротеньких жизни оборвались у разрушенного бункера. Вечером Ваня (Иван Елагин. – Е. К.) читал нам новые стихи, навеянные трагической смертью детей: Кто нам солгал, что умерла война?»²⁷ Это упоминание о погибших детях у Т. Фесенко является, возможно, подтверждением второго несчастного случая на поле Панцервизе.

По словам С. С. Вороницына из Мюнхена, жителя сначала лагеря «СС казармы» и позднее Шляйсхайма, это случилось осенью 1947 года: «Все были ошеломлены гибелью детей. Словно война вновь подкралась к нам всем. Отпевали погибших детей в лагерной церкви Шляйсхайма. Мне было 20 лет, меня, русского Ди-Пи родом из Сербии, в это время только что перевели в лагерь Шляйсхайм, поэтому я хорошо запомнил это событие, это была осень 1947 года, когда это случилось. Захоронение мальчиков было произведено на окраине лагеря Шляйсхайма вблизи леса, а не на кладбище в селе Фельдмохинг, где обычно производились захоронения. Почему выбрано было место именно там, трудно сказать. Был поставлен восьмиконечный православный крест, куда ходили родные и близкие погибших мальчиков для поминовения еще долгое время... Даже после расформирования лагеря осенью 1953 года можно еще долго видеть этот русский крест у леса как напоминание о случившейся беде и гибели детей. Родители постоянно приходили к могилкам, ухаживали за ними летом и зимой. Этот крест действовал как трагическое предупреждение сильнее на оставшихся в живых детей, чем строгие наказы родителей не ходить на Панцервизе. Ровно через год произошел подобный случай с двумя другими детьми, повторная трагедия. О других случаях гибели шляйсхаймовских детей неизвестно»²⁸. Иван Елагин написал отдельное стихотворение, посвященное детям, погибшим на Панцервизе, которое вспоминает в своих мемуарах Т. Фесенко.

Кто нам солгал, что умерла война?

Кто опознал ее среди усопших?

Еще по миру тащится она,

И рядом с ней ее хромой сообщник.

Она идет за нами по пятам

И валит нам на головы руины,

И к пароходным тянутся бортам

Блуждающие в океанах мины.

Она лежит на дне сырого рва

В гранате, как в заржавленном конверте.

Не верьте ей! Она еще жива,

Жива еще, беременная смертью!

Украденную юность доконав,

Она и правду на земле задула.

Еще столетье будут из канав

Глядеть на нас зевающие дула!

О, сколько раз еще из-за угла

Нас оглушат по черепу и ребрам,

Чтоб эти двое, глядя на тела,

Обменивались хохотом недобрым!

                                                            («Ты, мое столетие!», 1947, лагерь Шляйсхайм)

Иван Елагин дважды откликнулся на гибель детей: в первый раз в лагерном «Информационном бюллетене» 25 сентября 1947 года и во втором своем сборнике «Ты, мое столетие!» за 1947 год. Был ли в них описан один несчастный случай или два, сказать трудно, так как публикация этих двух стихотворений осуществена в 1947 году. Это не просто описание несчастья в контексте и конкретности случившегося, для Ивана Елагина это прежде всего размышления о смерти вне войны.

Татьяна Фесенко очень точно передает настроение душевной усталости русских Ди-Пи в контексте случившегося с детьми так: «Дети не звали Смерть, не думали о ней, но она всё чаще подкрадывается в лагерь по зову измученных людей, всё чаще оказывается победительницей в споре с Жизнью. И как не прислушаться к ее соблазнительному голосу, когда она шепчет из-за плеча: ‘Ты устал не спать по ночам, когда за одеялом надрывно кашляет сосед и тоненько плачет ребенок у окна: Ты устал ждать призрачной возможности эмигрировать в любую, согласившуюся принять тебя, даже нежеланную страну? Ты устал жить на чемоданах и узлах, ожидая отъезда, который, быть может, так никогда и не настанет? Ты боишься, что тебя выбросят из лагеря, потому что ты солгал на ‘скрининге’, чтоб тебя не вернули, как преступника, в страну, которую ты любишь и ненавидишь? Но я не требую ни виз, ни документов. Я дам тебе покой сегодня, сейчас же...’ И Смерть подводит молодого, полного сил Шанду к старательно выбранной ветке дерева, торопится показать пожилому калмыку трубы отопления в подвале, за которые так удобно зацепить веревку, подталкивает Сидорова, инженера и скрипача, к окну, выходящему на камни плаца...»²⁹ Эти трагические строки, как никакие другие, пронзительно и глубоко описывают ситуацию безысходности в лагерях Ди-Пи, ведущую к самоубийству.

Подводила к высокому вязу,

Зазывала в глухие поля...

Твоему голубому отказу

Я не сразу поверил, Земля.

Для того ли в туман приальпийский

Уводили меня колеи,

И твои золотые записки

На дороги летели мои,

Чтобы сгинуть в беззвездной Европе,

Где панели тоской налиты,

Где рассвет, как забойщики в копях

Отбивают от ночи пласты,

Где как сумерки улицы стары,

И на каждых воротах броня,

И смертельные желтые фары

Отовсюду летят на меня,

Где сады багровеют от желчи

И спешат умереть облака,

Где тоскуют и любят по-волчьи,

И бросаются вниз с чердака.

Мы не найдем в актах УНРРЫ и ИРО статистику самоубийств, мы можем лишь удивиться силе воли тех, кто пережил эти годы, сумел выстоять и найти в себе силы жить дальше. Поэт Иван Елагин является для нас примером стойкости. Его первый сборник «По дороге оттуда» – это доказательство и дара поэта, и страстного желания жить, и осмысление не только беженской судьбы, но и общего настроения послевоенной эмиграции с желанием выстоять наперекор всему.

И судьбы, и жилища сметены.

И там, в нечеловеческом закате,

С перегнутой над улицей стены

Свисают заржавелые кровати.

Не случайно, что первый сборник Ивана Елагина сразу стал популярным в среде русских дипийцев – как в лагере «СС казармы», так и в лагере Шляйсхайм, этих островах русской жизни в Мюнхене. Обитатели этих лагерей стали первыми читателями сборника Ивана Елагина. Интересно воспоминание Сергея Львовича Голлербаха, знаменитого русско-американского художника из Нью-Йорка, живописца, художественного критика и литератора, чей дипийский путь также лежал через Мюнхен. Вот что он сообщает автору статьи о знакомстве с Иваном Елагиным: «Мы познакомились в Мюнхене поздней осенью 1947 года. Но прошло какое-то время, прежде чем мы по-настоящему подружились и стали друзьями. Это случилось уже в Нью-Йорке. А в тот мюнхенский период между нами была какая-то дистанция, быть может, из-за разницы в возрасте в пять лет. Сейчас это кажется неважным и даже смешным, но тогда это было ощутимо: ему было 29 лет, мне – 24 года. Он был уже женат, имел маленькую дочь, был обременен бытом и необходимостью обеспечивать семью, ютился в маленькой комнатушке в Шляйсхайме. Я познакомился с ним в тот момент, когда уже вышел его первый сборник стихов, а это значит, у него была уже популярность и даже слава среди русских дипийцев. Я же был просто студентом Мюнхенской Академии художеств, только-только начинал осознавать себя как художник. Ваня казался мне уже маститым поэтом, хотя выпустил только свой первый сборник. Но какой! С какой силой звучали его стихи ‘оттуда’! Это был сильный поэтический голос! Немного обо мне. Во время войны наша семья (моя мама и я) находились в Пушкино, где и попали в немецкую оккупацию. В 1942 году нас с мамой вывезли на работы в Германию. После капитуляции Германии моя мама и я очутились в американской зоне оккупации Германии в Мюнхене, проживали в лагере для иностранных рабочих, находившемся под управлением Баварского Красного Креста³⁰, расположенного на Кноррштрассе 148 (Knorrstraße 148), а Иван к тому времени уже жил в лагере Шляйсхайм. Для Вани 1947 год был удачным, это был его дебют и обретение своего поэтического имени – Елагин. Он не только выпустил свой личный сборник стихов, ему и Сергею Бонгарту удалось выпустить общий сборник под скромным названием ‘Стихи’, куда вошли, кроме него, еще восемь поэтов, среди них его жена Ольга Анстей, его друг Сергей Бонгарт, князь Николай Кудашев, принадлежащий к их кругу общения в лагере Шляйсхайма, и другие. Обложку к этому сборнику выполнил друг Вани Елагина по Киеву Сергей Бонгарт. Так что всё это внушало мне большое уважение к Ване при нашем первом знакомстве. Разница нашего мюнхенского периода была в том, что он жил в чисто русском лагере для перемещенных лиц, в замкнутом языковом русском пространстве, не зная немецкого, видел Мюнхен из перспективы чисто русского лагеря Шляйсхайма, который был исключительно русским островом вне контактов с немцами. А я проживал в лагере для западноевропейских и балтийских Ди-Пи в центре Мюнхена. Не живя в русском лагере, я не был замкнут только на русской языковой среде, только на русских темах. Мне воистину посчастливилось с моей по-немецки и даже по-баварски звучащей фамилией Голлербах (Hollerbach). По-баварски ‘Holler’ означает бузина, а Bach – это ручей, так что я был своего рода ‘бузиной у ручья’. В Мюнхене мне очень помогало мое знание немецкого языка. После окончания войны лагерное управление в моем лагере воспринимало меня как балтийского немца, я никого и никогда в этом не ‘разочаровывал’, так и окрестили меня прибалтийским немцем. Счастьем было и то, что в наш лагерь для иностранных рабочих никогда не приезжали советские репатриационные комиссии, так что нас не страшили насильственные выдачи, в нашем лагере не было настроения безысходности, какое было характерно для чисто русских лагерей. УНРРА даже не указывала на то, что в нашем лагере могут быть бывшие советские граждане. В нашем лагере были итальянцы, французы, бывшие принудительные рабочие на машиностроительном заводе БМВ, которые постепенно добровольно репатриировались на родину; остались балтийцы, среди них было много и русских балтийцев или таких, как я. Благодаря знанию немецкого языка, я сумел записаться на курсы в Академию худо-жеств в Мюнхене к профессору Германну Карлу Каспару (Herrmann Carl Caspar). Мне очень повезло в послевоенный период и тем, что благодаря моему ‘графическому взгляду’ на мир меня взяли в американский офицерский клуб в Мюнхене, где я рисовал портреты американских офицеров или посетителей клуба за небольшой гонорар в виде сигарет, ходовой валюты, случалось получать даже шоколад и кофе. В те времена это была великая роскошь! Днем я учился, а по вечерам рисовал в американском клубе под звуки джаза. Живя в послевоенном Мюнхене, наводненном русскими разных возрастов и разного социального происхождения, я, в силу своей природной коммуникабельности, знакомился со многими русскими людьми моего возраста, оставаясь в каком-то особенном положении, живя вне лагерно-русской жизни национально замкнутого пространства. Так что для меня было несколько миров в Мюнхене, не соединенных друг с другом: русский мир друзей, людей моего поколения 1920-х годов, живших чаще всего в лагерях Ди-Пи, немецкий круг знакомых студентов, где я учился, а также мир американского клуба – в этом и была моя ‘глобальность’. Но по жизненному опыту и настроению я душой всегда тянулся к своим, к русским, многих знал как в лагере Шляйсхайм, например, художника Владимира Кривского из русской диаспоры Югославии, знал Ваню Елагина, а также знал многих русских и в лагере ‘СС казармы’. При встречах мы никогда друг друга не спрашивали о маршрутах Исхода, кто и откуда. Мы сразу чувствовали точно, кто к какой эмиграции относился, установить это было несложно по манерам и виду, по языку. Мы жили сегодняшним днем, возможно, это свойство молодости – жить не прошлым – и помогало нам выживать. Это осознаешь всё намного позднее, уже в возрасте, сколько было все-таки схожести судеб для нас, поколения 1920-х годов, переживших столько трудного. Говоря о тайнах, кто мы и откуда, то у каждого из нас была своя тайна. Мы не расспрашивали друг друга прежде всего потому, что и в своих рядах могли быть случаи предательства и доноса, или просто по глупости кто-то мог проболтаться. Это было табу для моего поколения 1920-х после войны, словно мы не хотели в наши 20-25 лет после войны оглядываться назад, хотелось жить в сегодня и сейчас, живя сиюминутным моментом, наверстывая жизнь, в этом и было чувство молодости. Мое знакомство с Ваней Елагиным углубилось уже в Нью-Йорке, мы часто встречались в общих компаниях. Уже будучи в Нью-Йорке, в наших беседах мы узнали, что в наших биографиях все-таки было одно совпадение, например, военный американский корабль ‘Генерал Балу’. Этот военный американский корабль, как и многие другие, привозил из США продукты, а на обратном пути вeз уже Ди-Пи в Северную и Южную Америку, каждого в свою страну, кто и где получил разрешение на работу. Ваня и я выезжали из послевоенной Германии, из Бремерхафена, в США в разное время: я – в 1949 году, он – годом позже. У нас обоих было разрешение в Нью-Йорк. Это второе наше приятное совпадение в судьбах. Наша дружба углубилась в этом городе, началось наше сотрудничество поэта и художника. Так, например, в 1973 году я впервые иллюстрировал его сборник стихов ‘Дракон на крыше’. У нас было полное взаимопонимание, традиция нашего сотрудничества поэта и художника продолжалась и в других сборниках Ивана Елагина»³¹.

Здесь стоит вспомнить интересные заметки Валентины Синкевич, посвященные дружбе поэта и художника: «С Сергеем Львовичем Голлербахом Иван Елагин встретился в 1947 году, всё в той же послевоенной Германии, и тоже в зоне, оккупированной американцами. Их судьба сложилась бы иначе, попади они в советскую. Но она оказалась милостива к некоторым, включая и автора этого очерка. В то время художник еще доучивался в Мюнхенской Академии художеств и готовился к выезду из Германии, как и все его друзья – «перемещенные лица», а попросту – лагерники немецких лагерей: их у каждого, прошедшего теми путями-дорогами, по зощенковскому словарю, ‘многонько скопившись’. Для ‘выездных’ конечными лагерями оказались ‘дипийские’. Их тоже было ‘многонько’. Но на всю Западную Германию самым знаменитым лагерем считался находившийся под Мюнхеном – Шляйсхайм, где собралось много будущих известных зарубежных литераторов, а ‘дипийской’ столицей стал Мюнхен. (Пусть гордится старый баварский город!) Здесь процветала ‘дипийская’ издательская деятельность (одним из мюнхенских издателей того времени был Вячеслав Клавдиевич Завалишин (1915–1995)). В Мюнхене открылась знаменитая Русская гимназия, сохранявшая (и сохранившая!) родную речь у ‘племени младого’. Бывшая ученица этого достойного учебного заведения, автор книг о судьбе русских за рубежом, Людмила Сергеевна Оболенская-Флам рассказывала мне, что днем в гимназии проходила учеба, а ночью в тех же помещениях ютились бездомные, по строке елагинского стихотворения, посвященного Завалишину, оставленные ‘на произвол звезды’. Выпускником мюнхенской гимназии был также известный поэт второй эмиграции Олег Павлович Ильинский (1932–2003). Встречи Елагина с Голлербахом носили тогда только дружеский характер. Интенсивное творческое общение началось у них в Нью-Йорке. Оба прошли здесь ‘боевое крещение’ американским образом жизни, вернее – выживанием в чужом гигантском городе, с чужими обычаями и нравами; всё это в сочетании со случайно подвернувшейся физической работой – ее в начале новой жизни не удалось избежать почти никому из бывших ‘дипийцев’. Притом – английский, иногда нелегко дававшийся некоторым, знавшим только наш ‘великий, могучий’. До какой-то степени к этой категории принадлежал Елагин. ‘Туземную мову’ скорее и легче освоил Голлербах. Сергей Львович феноменально трудолюбив: ко всему прочему, нужно прибавить, что он – автор множества книжных обложек и книжных портретных рисунков. Он создал и обложки всех елагинских книг, изданных в Америке: ‘Косой полет’ (1967), ‘Дракон на крыше’ – иллюстрации и обложка Голлербаха (1973), ‘В зале Вселенной’ (1982) и, наконец, предсмертная книга – ‘Тяжелые звезды’ (1986). Исключения: ‘По дороге оттуда’ (1953) и ‘Отсветы ночные’ (1963). Работал он для Елагина, конечно, по-дружески, безвозмездно»³².

(Окончание в следующем номере)

ПРИМЕЧАНИЯ

1. München im 20. Jahrhundert. Eine Chronik der Stadt von 1900 bis 2000. – Bucherndorfer Verlag, München. S. 180.

2. Heusler, A. Zwangsarbeit in der Münchner Kriegswirtschaft, 1939–1945. – München: Stadtarchiv München, Buchendorfer Verlag. 2000. – S. 10

3. По материалам исследования директора городского архива Рихарда Бауэра: Richard Bauer. Fliegeralarm – Luftangriffe auf München von 1940 bis 1945. – Hugendubel, München. 1987.

4. Фесенко, Татьяна. Повесть кривых лет. – Нью-Йорк: НРС. 1963. – С. 179.

5. Чухнов, Николай Николаевич (1897–1978), журналист, издатель, Офицер Императорской и Белой Армий. Окончил Гражданскую войну в звании корнета, эвакуировался в Югославию. Председатель Союза русской молодежи. В 1924–1926 гг. издавал газету «Наше будущее». Весной 1942 г. вступил в формировавшийся в Белграде капитаном М. А. Семеновым добровольческий батальон (с 1944 г. – Добровольческий полк «Варяг»). Также служил в казачьей дивизии генерала фон Паннвица, Вооруженных силах КОНР под командованием генерала А. В. Туркула. После Второй мировой войны издавал в дипийских лагерях информационную газету «Огни». В 1949 переехал из Германии в Нью-Йорк, где основал журнал «Знамя России», орган монархистов.

6. Чухнов, Н. Н. В смятенные годы. Очерки нашей борьбы в годы 1941–1965. – Нью-Йорк: Всеславянское издательство. 1967. – Сс. 86-90.

7. Фесенко, Татьяна. Указ. соч. – С. 179.

8. BayHStA, OMGUS, Co-445/1, 2 von 6.

9. BayHStA, OMGUS, Co-445/1, 1 von 6.

10. Фесенко, Татьяна. Указ. соч. – С. 180.

11. Там же.

12. Синкевич, Валентина. К 100-летию Ольги Анстей. – НЖ. № 267, 2012.

13. О себе Иван Елагин указал при регистрации в американском лагере, что он из Праги, где жил до 1938 года. Указание Сербии в этом стихотворении неслучайно, так как в лагере «СС казармы» жило много русских мигрантов из диаспоры в Сербии, как указывал в своих воспоминаниях Н. Н. Чухнов, сам выходец из белградской русской эмиграции. В стихотворении Елагин пишет «Нансеновский паспорт» (как в совр. русск.), хотя в то время использовалась грамматическая форма, принятая в 1920–30-х гг.: Нансенский паспорт.

14. Изар – название реки, протекающей в Мюнхене.

15. Беседа с Л. А. Стукаловой 12.12.2019, Мюнхен.

16. Синкевич, Валентина. Елагин и художники Русского Зарубежья. – НЖ. № 260. 2010.

17. Deutsches Museum, или Германский музей – один из самых крупных Технических музеев Европы.

18. «Молодежь», № 1 от 6 января 1946 года, клуб «Молодая Россия» в лагере Фюссен, Бавария.

19. Там же. – С. 9.

20. UNRRA an USFET, 29. 8. 1946.

21. Jacobmeyer, Wolfgang. Vom Zwangsarbeiter zum heimatlosen Ausländer. Die Displaced Persons in Westdeutschland, 1945–1951. – Göttingen, 1985. – Сс. 200-201.

22. Завалишин, Вячеслав Клавдиевич (13 октября 1915, Петроград. – 31 мая 1995, Нью-Йорк), американский русскоязычный журналист, литературный и художественный критик, поэт, переводчик. Во время Второй мировой войны попал в немецкий плен, был в рядах Русской Освободительной Армии журналистом, публиковался в газете РОА «За Родину!» в Пскове под своей фамилией и псевдонимом В. Волохов, в журнале «Новый путь» в Риге, в 1944 году ушел на Запад. В конце войны оказался в американской зоне оккупации, был в нескольких лагерях Ди-Пи, последний лагерь Шляйсхайм, с 1947 года, где он начал заниматься издательской деятельностью.

23. «За свободную Россию». Сообщения местной организации НТС на Востоке США. – № 72, апрель 2006, Нью-Йорк.

24. Fiscal Year 1973. Authorization for Military Procurement, Research and Development, Construction Authorization for the Safeguard ABM, and Active Duty and Selected Reserve Strengths. Hearings before the Committee on Armed Services. United States Senate – Ninety-Second Congress. Second Session on S. 3109. – Washington. 1972. – S. 957.

25. Беседа автора с И. В. Лукьяновой по телефону 15.03.2018.

26. Название лагеря Шляйсхайм в русской транслитерации варьируется. Самое точное – в соответствии с немецким произношением: Шляйсхайм – Schleissheim.

27. Фесенко, Татьяна. Указ. соч. – С. 184.

28. Личная беседа автора с С. С. Вороницыным, 92 года, в Мюнхене, 23.10.2018.

29. Фесенко, Татьяна. Указ. соч. – С. 185.

30. Лагерь, в котором жил Голлербах, первоначально имел другое назначение. С 1938 по апрель 1945 года он использовался как место для принудительных рабочих в городском районе Мюнхен-Мильбертсхофен (München-Milbertshofen), одновременно, вплоть до января 1942 года, лагерь служил сборным пунктом для евреев из Мюнхена для дальнейшей отправки в концентрационные лагеря в Польше. На территории общей площадью 14 500 м² в 1938 году стояли в ряд 18 деревянных бараков. После окончания войны лагерь был переоборудован американцами в лагерь для беженцев, под юридической ответственностью Международного Красного Креста, а не УНРРА. Начиная с 1960-х годов этот район был застроен промышленными малыми и средними предприятиями, и лишь в 1982 году немецкие историки начали собирать материал о топографии этих мест и восстановили историческую память о лагере как дислокации заключенных евреев и принудительных рабочих из Восточной Европы. В 1990 году на этом месте на Троппауштрассе- Кноррштрассе (Troppauer Str./Ecke Knorrstr) была установлена скульптурная мемориальная группа в память о нацистских преступлениях.

31. Интервью автора с С. Л. Голлербахом 29.01.2020, телефонный звонок Мюнхен – Нью-Йорк.

32. Синкевич, Валентина. Елагин и художники... – НЖ, № 260, 2010.

Мюнхен