Елена Дубровина

 

* * *

Закат, разлился как сок граната,

разлился густо по плоским крышам.

Застыл прохожий в лучах заката,

ночные звуки едва услышав.

 

И шорох ветра, и звук цикады

слились едино в ночное пенье,

и мир затих, и пришло прозренье,

как Божий дар, как судьбы награда.

 

 

* * *

Нет, не рассеялся мираж,

и сон не крепче,

взбираюсь на восьмой этаж,

бегу от смерти.

Я от себя бегу, и – выше

звезды-блудницы,

уже видны в тумане крыши,

и рядом птицы

летят на юг, к теплу – погреться,

и я летаю,

бегу от смерти,

жизнь огибая.

Внизу – безмолвность

теплом омыта,

а здесь безвольность

в душе сокрыта.

Здесь – блюдо с яством,

бокал – в осколках –

путь мой неясный.

А жизней сколько

прожить осталось? –

вопрос извечный.

Быть может, малость,

а может – вечность?

 

 

* * *

Ноябрь мрачен. Ночью, как волна,

воскреснут звезды в сетке лучезримой,

взойдет луна, предчувствием больна,

и в лужах отразится светом зимним.

 

Повеет вдруг прохладой с дальних гор.

Встречая вновь ноябрьскую стужу,

затеют птицы птичий разговор,

и ветер в вальсе легкий лист закружит.

 

Мелодия осенних голосов

разбудит тишину, и как прозренье

из лунных бликов, из вчерашних снов

снег кружевами упадет на землю.

 

 

* * *

Закружились в оконном просвете

три снежинки в безумном фокстроте,

и замерзли в оранжевом свете

на фальшиво проигранной ноте.

 

Просочившись дыханием в щели,

воздух солнечным светом пронизан.

Он осел на раскидистой ели

и волной пробежал по карнизам.

 

А под вечер замерзнут в сугробе

голубые вчерашние лужи,

зимний ветер, уставший с дороги,

соберет музыкантов на ужин.

 

И начнут представление скрипки,

на ветвях, как на струнах, играя,

провода оборвутся, как нитки,

лунный путь в небесах зажигая.

 

 

* * *

В огне заката звезды тают,

и стрелы огненных дождей

на землю мирную слетают

и растворяются на ней.

 

Ночь черным зверем копошится

в углу, закутавшись в тепло,

закат, пытаясь с ночью слиться,

глядит задумчиво в окно.

 

Стих, четким словом, черно-белым,

врывается в спокойный сон,

а утром кажется, что не был

ни сон, ни звездный марафон,

 

ни стих, исчезнувший под утро,

ни жизнь в огне, как тот закат,

и только время поминутно

по стрелкам двигается в такт.

 

 

* * *

Когда наступили сумерки

и медленно день чернеет,

вокруг всё как будто умерло,

и с севера холодом веет.

 

Закат засыпает в сроки,

заходит солнце за морем,

а я, не справившись с горем,

пишу свои горькие строки.

 

Не справишься? Нет, не справлюсь,

в подушку кричать не буду,

как солнечный луч расплавлюсь

иль стану каменной грудой.

 

И в холоде будет душно,

а сердце – будто из стали

будет биться всё глуше.

Смирилась? Нет, просто устала.

 

Устала от лунной пыли,

от бликов в солнечной тени.

Когда-то нас вспомнят – мы были,

а кто-то всплакнет – уцелели.

 

А жить осталось так мало,

и краски ложатся густо.

Скажите, что с нами стало?

И отчего так грустно?

 

 

* * *

И ты не спишь, прозрачнее стекла

ночная тишина. И неслучайно

взметнулась птица, моего окна

крылом коснулась. Всё же нет печальней

молчанья звезд. Беззвездный календарь

страницы повернул. И в полномочье

вступил с утра, как строгий секретарь,

осенний листопад. И этой ночью,

прислушиваясь к шороху листвы,

вдруг понимаешь – жизнь прошла напрасно,

как эта осень, что тревожит сны,

как этот миг несбывшегося счастья.

 

                                                     Филадельфия