Эдуард Хвиловский

 

ВОСЬМИУГОЛЬНЫЙ ЛЕЙТМОТИВ

 

Восьмиугольная пора, восьмиугольное признанье,

восьмиугольный разворот восьмиугольных перспектив,

восьмиугольные слова, восьмиугольные старанья,

восьмиугольные черты, восьмиугольный лейтмотив.

 

Потом портреты – и без рам, и в рамах, и в воображенье, 

и в воздухе, и на воде, и просто там, где есть ничто,

и нечто, и черт знает что, и радость, и прикосновенье,

и всепрощенье, и любовь, и золотое решето. 

 

Всё со вниманьем, по канве, своими сделанной руками, 

и выверен свободный ход и по часам, и по слогам, 

и всякий невозможный раз не очень доверяем сами

и ни себе, и ни врачам, и ни известным чудесам. 

 

Как будто выверено всё и есть повсюду наши метки,

и стрелки, и винты-болты, и убедителен процесс.  

Неповторимые штрихи практически не так уж редки

в своей пространственной глуши, и робок личный интерес.

 

За сим выходит всё на круги всех гравитаций и не всех,

 

 

НА ПОСТОЯННОЙ ОСНОВЕ

 

Пребывая на постоянной основе

в системе собственных заблуждений

как позитивного, так и негативного толка,

тасуем тонны соображений

в приснопамятном стогу, где наша иголка.

 

В безусловно неодолимой тьме

пульсирующей Вселенной

забавно перелистывать лозунги

о большом и нетленном...

Трезвомыслие в этой гавани

даже противопоказано,

особенно в случае, когда

всё давно описано и рассказано.

 

«Три шага вперед и ни шагу назад!» –  

на поверхности земного шара звучит

не лучше, чем приглашение в Эдемский сад,

продающийся в центре базара.

Дворцы из небылиц – самое прочное сооружение

в понятиях прозаических лиц,

а по воскресеньям – даже самое точное

в среде кружевниц, отроковиц и прочих юниц.

 

Хорошая карикатура на тщательно обоснованное,

построенное на фундаменте из черных дыр

и всей невесомостью нам дарованное,

ценится на уровне лучших квартир.

Остается выяснить, где зад, где перед,

где верх, где низ, чтобы усвоил, наконец, народ,

где просто дом на песке, а где каприз.

 

Частные точки зрения взаимозаменяемы,

планида астрономически произвольна,

особенно интерпретируемые невменяемо,

но зато катастрофически вольно.

Картины надежд, движущиеся во времени,

питают индивидуумов всякого племени.

сознание минует свои модальности,

не прогрессируя в ирреальности,

обоснованные абсурдности

уравновешивают себя без трудностей.

 

Многие откровения неприличны,

достигая определенной степени личной

под сенью тени или светотени.

Столкновение противоположных

взглядов и устремлений

есть постоянная функция

предвыборных ощущений.

 

Это не руководство к действию,

которое при глубоко осознаваемых

обстоятельствах существования смешно,

или к гомерическому бездействию,

которое видно через окно.

 

Воля к жизни. Идея. Умножение слов.

Диотима и Бонадея. Без свойств. Без основ.

Самоотождествление субстанций.

Вкрадчивости упорств.

Шум обесточенных станций.

Сидоров... Иванов... Петров-с...

 

 

СЛЕДЫ

 

След – необъяснимо отчего...

Впрочем, как и остальная брага

из того известного всего,

что впитала мягкая бумага

 

и кондовый солевой раствор

в отдаленной, непрозрачной банке,

и электротяговый мотор

на бесплатной гужевой стоянке.

 

Всё должно быть, как должно всё быть.

Прочь функциональные дефекты!

Даже если их и не избыть,

разрушая комплексов комплекты.

 

Мнимость из неведомых начал

распрямила крылья наудачу,

потому что черт ее тачал

так, что вся летит, никак не знача

 

для себя и прочих ничего,

как и расторопная не-мнимость.

Оттого или не оттого

и непроходимость, и судимость.

 

Всё пошло-поехало подряд,

потому и словорез в землянке

соотносит словобеглый ряд

с прочими на грамотной делянке.

 

Голоса известных мудрецов

разливают истины по бочкам,

и ряды неслышных голосов

гимн поют и запятым, и точкам.

 

Так по кругу как-то всё плывет

от простого к сложному и дальше,

и в какой-то год само придет,

может быть, к тому, что было раньше...

 

А пока ищи истоки дня. 

Как найдешь – начнется всё сначала.

Оттого и круглая земля,

что бы там за этим ни стояло.

 

 

ГОВОРЯЩАЯ ТИШИНА

 

Говорящая вслух тишина,

правомочнее всяких речей,

и воздушным посылом полна

в сумме всех отстоявшихся дней,

 

и ее нелегко рифмовать,

посложнее, чем пруд напрудить

или прут раскаленный принять

в орган, коим привык говорить.

 

Гимны сыграны чьей-то рукой

в подземелье и в личном дворце,

и холодный усилен покой

на далеком портретном лице.

 

Ель минуют и пальма, и куст,

и какое-то в сущих словцо,

и конверт полуполн-полупуст,   

и наборы забот налицо

 

за границей бумажных границ

и невидимых им рубежей

в отражениях тех самых лиц

в каплях нерукотворных дождей.

 

А повсюду всё тот же разбой

и веселий больших океан,

где большой разбивает прибой

многогранный и прочный стакан.

 

В новостях всё всегда о другом,

о безмерно-всеобщем, и так,

что далекий покинутый дом

даже выглядит нынче никак. 

Всё в последних известиях дня

 

Съезд покрыл конференцию, как

одеяло простынку.

Начинай, умный. Ты не дурак.

Поменяйте пластинку!

 

Первый, первый! Ответь! Я второй!

Говори! Только внятно.

Я вторую весну сам не свой!

Это сразу понятно.

 

Всё – в последних известиях дня.

И всегда однобоко,

и резвится, пугая коня.

Невозможность потока.

 

Отовсюду лютует трезвон –

от зеркал до простенка.

Без ключей многолюден кордон.

Неприглядная сценка.

 

Тихо разве что в библиотек

малолюдных участках,

чей читательский модуль истек

и затих при острастках.

 

Тóлпы против, потом тóлпы за.

Где же та, что гуманней?

Где ученая наша коза?

Отойди, рог бараний!

 

Чу, лошадка! Чу, бег! Просто – чу!

Сивки, вещие горки!

Едем так, что я просто молчу.

Развеваются створки.

 

Только песню мою не бери!

Не беру – развиваю,

в лоне попранной в прошлом любви

многозначно читаю.

 

Вот и праздник в означенный день

на возвышенной ноте.

Есть на празднике тень и плетень.

Всё, как в том анекдоте.

 

Голосит, преречист, борзопист

сквозь заслоны пределов,

и, как водится, внутренне чист

в постраничных наделах.

 

В серебре шоколад. Серебро

от тепла мягким стало.

И в руке непрямое перо.

Разве этого мало?

 

                                                            Нью-Йорк