Е. Е. Климов

Е. Е. Климов

Записки художника[*]

 

III. ПОЕЗДКА В ИТАЛИЮ – 1934

 

3 июня 1934 г.

Вспоминаю записи 26-27 мая 1928 г., затем 20 сентября 1929 г. Теперь могу записать, что намеченное мною в 1928 г. живо.

На завтра назначен отъезд в Италию. Что будет – не знаю. Еду туда, как в место, где чувствуются разрешения вопроса о Востоке и Западе. Как будто синтез этот мерещится мне в Венеции. Туда, к истокам, к колыбели, к настоящим и действенным памятникам! Увидеть своими глазами то, чему молился и верил. Учиться и постигать великие произведения.

 

7 июня 1934 г.

Мимо, скорее мимо, унылые, болотистые, ровные поля Польши. Скорее к горам, к какой-то границе, отделяющей неведомый мир. Варшава, очаг Теодоровичей, всё так хорошо.

Чехия – спокойная и безлюдная (из окна вагонa) страна. Поля без конца и мало построек. Язык без гласных, на одних шипящих и гортанных с припеванием.

Начинаются горы. Синева. Италия встречает торжественно и стихийно. Гроза, град, ливень.

 

8 июня 1934 г. Сиена

Господи! Всё чужое; прекрасное, великое, но чужое. Хожу, как пришелец, подкидыш, и нет никакого слияния с окружающим. Конечно, рано еще, кроме того, устал, не спал три ночи. Прямо бежать отсюда хочется!

А по дороге из Флоренции в Сиену благодать какая! Земля не выдерживает богатства, всё прет «из нутра». А во все стороны виднеются башни городов и замков, удивительные по силуэту и сросшиеся с природой. Было из-за чего воевать Флоренции со Сиеной!

Старик в tratorii, простой, отвечает мне на похвалу картине: «Это делал дилетант, il non profondito d’arte» (он не углублял искусство). Где в другой стране найдешь простолюдина, который бы так рассуждал об искусстве?

 

10 июня 1934 г. Сиена

Лучше стало. 6 часов гулял по окрестностям и зарисовывал. Ходил вокруг Сиены по дорогам и тропинкам. Старался в самой Сиене осмотреть всё самое главное и проникнуть в суть сиенцев, этих особых византийцев. Дуччио, Симоне Мартини, Лоренцетти – это такие восприятия, которых часто не встретишь. Никакие репродукции не в состоянии передать их глубины и торжественного спокойствия. Вся сиенская школа в Пинакотеке – сплошной звук нежных согласованных тонов, ритмичных силуэтов на золотых фонах и сказочных маленьких картин. Отбрасываю несколько неудачных больших картин, остается в целом нечто благородное и очень близкое-родное.

Сама Сиена немного приоткрывается, надо больше ходить, смотреть и отдаваться глазу.

Тоскана, воздух, горы и дали – такой я вас не предполагал! На картинах этой природы нет.

 

13 июня 1934 г.

Кончаю Сиену. Город камня, узких улиц, свободной толпы и постоянного звона в церквах.

Был сегодня с утра в Оссерванце, в З-х километрах от Сиены. Дорога шла через виноградники и сады. Не было еще восьми часов утра, как я вошел в церковь; что-то бормотали монахи-францисканцы, церковь была пуста. Видел майолики Луки делла Роббиа и несколько образов сиенских мастеров ХV в. На обратном пути шел со мною патер-францисканец. Заговорили (сколько я мог по-итальянски и по-французски) о нашем крае, кто у нас живет, какие конфессии, кто я и пр. Какие главные церкви в Риге? Петра? Ап. Петр же был наместником Христа в Риме. Как в России относятся к Папе? (Я выразил удивление и сказал, что об этом вообще не думают). Очень Папу не любят? А как было бы хорошо, если бы все были с Папой! Любят ли русские Италию, любят ли Муссолини? Знаете ли вы, что Ленин был тут в Оссерванце и оставил свою подпись в 1915 г.? А он был атеист. Почему духовенство в России раболепствует (откуда он это знает!)? «Оn doit mourir, надо быть твердым» – закончил мой собеседник.

Увидел и услышал я наяву мечты католиков к мировому господству, живущие и поныне.

Попал в церковь Св. Евгения. В первый раз в жизни видел церковь своего святого. Сама по себе церковь мало интересна.

Родной и близкой Сиена всё же мне не стала. Что-то в корне не свое мешает почувствовать дух и основу Сиены. Я говорю о городе.

Живопись сиенская много ближе, и чем древнее, тем ближе. Больше удивляюсь, чем люблю.

 

14 июня 1934 г. San Gimignano

Город Средних веков, красного и серого камня, 13-ти башен. Башни торчат, как трубы. Подумал о том, а что если бы здесь жить? Нет, не выдержал бы этой каменной коробки. Почему-то вспомнил Изборск. Так же каркают стаи ворон и галок и кружатся вокруг каменных громад. Я хожу мимо, вхожу в дома, смотрю и тихо прохожу дальше. Мимо меня проходит жизнь, я же, как безучастный зритель, в ней не участвую. Жизнь сочувствия во мне не вызывает, чужда она мне.

Совершенно поражен увиденным в церквах. Фрески Б. Гоццолли и Барна да Сиена. Сначала увидел Гоццоли и так его полюбил, как ни одного из виденных мною до сих пор. Хорошее, радостное, свежее, бодрое и живое. Это уже, конечно, не Сиена, тут много другого, но душевно и увлекательно. Гоццолли любить можно. Поражен Барна да Сиена. В нем много от Джотто (хотя его еще не видел), от силы, от земли, от серьезной, убедительной и немного жестокой веры. Так верить и ненавидеть может только сильная и глубокая душа. Всё вместе очень просто, тонко по колориту, хотя колористическая задача не была, конечно, его главной задачей. Всю устремленность он направил на характер внутреннего движения, доведя его в некоторых композициях («Поцелуй Иуды») до исключительной лаконичности.

Старая итальянка в радостях, что пришел к ней в тратторию иностранец, запрыгала около меня козулей, и смешно было, как с ужимками и прыжками старуха подносила мне тарелки и вино. Сама вся в цветной пудре (а лет ей 55 с «гаком») и сладостно улыбается.

От гордости человеческой понаставили вышки.

 

15 июня 1934 г. Флоренция

Сижу на площади Синьории, в Лоджии. Окружают меня скульптуры Персей Бенвенуто Челлини, Давид, Нептун и др. Как-то необычно, странно. Идет дождь, народ толпится в крытой галерее. Слышны гудки автомобилей, звонки трамваев. Тут же Давид Микеланджело и башня Синьории. Чувствуется большой город. О Сиене и Сан-Джиминиано складываются воспоминания, как о тихих провинциальных городках.

 

16 июня 1934 г. Флоренция

Первые встречи с городами у меня мало приятны, но потом осваиваешься. То же самое и с Флоренцией. Тут изобилие искусства. На нашу северную бедность и печаль тут наваливается такой поток искусства, что вначале не можешь опомниться.

Встретился в Уффициях с Ник. Ник. Лоховым[1]. Он был так добр и повел меня по музею. Его объяснения по поводу картин замечательны, видно вживание в суть образов, понимание и углубленное вчувствование. (3апомнил особенно Леонардовское «Поклонение волхвов»). Впервые увидел «Венеру» и «Весну» Боттичелли. Прошел по галерее, чтобы ориентироваться и знать, где что смотреть.

Глаза Ник. Ник. загорелись, когда я начал рассказывать о России, об Изборске и старушке-нянюшке Макаровских[2].

На Monte Miniato встретил закат солнца. Простор и величие далей, стремительные облака и быстро наступивший вечер.

Есть во Флоренции черты сходства с Парижем. Торжественность, столичность, величавость, сознание своего могущества и силы. Тут мозг и разум Возрождения. Тут центр идеи Человека. Может, от этого и вся флорентийская живопись, собственно, группируется вокруг человека?

 

17 июня 1934 г. Флоренция

Сегодня день, посвященный Микеланджело. Pietà в Диомо, Гробницы Медичей в San Lorenzo и Академия, где Давид (оригинал) и Рабы. Вот что вызывает трепет и слезы, что волнует, как грандиозное и неповторимое событие. Вот он, великий, грохочущий! Камни оживают, забываешь о глыбах, а видишь скованных гигантов. Так вот они, великие! Вот те, кто внесли в мир свои образы и кто зашатал все устои. Не утерпел, погладил фигуры в San Lorenzo и в Академии. «Соприкоснулся» в буквальном смысле.

А Леонардо? Разве замысл «Поклонения волхвов» не гениален? Явление в наш грешный мир Мадонны с младенцем и отношение к ней всего человечества – ведь вот основная мысль. Это глубина таких же масштабов, как Достоевский. Тут-то и переступило Возрождение свой гребень, заглянуло в такие глубины и высоты, что стало страшно и... перестали радоваться.

 

18 июня 1934 г. Флоренция

Встреча с Н. Н. Лоховым. Редко встречал таких людей. Он в Италии с 1913 г. Писал копии с итальянцев для Музея изящных искусств в Москве. Сам по образованию химик, он еще будучи студентом делал копии в Эрмитаже. Затем ездил в Италию, работал там и привозил в Москву сделанное. Война 1914 застала его за работой в Италии. У него сложилась идея создать галерею живописи, около 150 номеров. Для этого он решил скопировать лучшие произведения итальянского искусства как монументального характера, так и станковые картины. И всё это собрание перевезти в Москву, чтобы там была бы возможность видеть и изучать великие произведения.

Сам Ник. Ник. в разговоре не говорит, а прямо трепещет. Начался спор на тему «искусство для искусства». Н. Н. восстал против этого тезиса во имя общей человечности, идеи целого. По его представлению, есть целый мир и в нем человек, со всеми своими страстями и качествами; художник, сохраняя свою человечность, должен идти и брать большие задачи, не суживая свой мир до пределов профессиональных. Художник должен идти largo, жить со временем, с эпохой, но брать ее возвышенно, идейно. Моральная ответственность лежит на художнике, это теперь не сознается.

 

20 июня 1934 г. Флоренция

Галерея Питти. Здесь открылись мне портреты Тициана и Тинторетто. Глубина тона, тонкость психологической нюансировки и чарующие сочетания красок. «Мужской портрет» (в сером) Тициана – это жемчужина. В Тициане необыкновенный дар ощущения человека, выделение главной сущности, а язык живописи до того сочный и полный, что вровень с ним никого по живописи поставить нельзя.

Портреты Рафаэля тонки и проникновенны. Но они более декоративны, резки, репрезентативны, в некоторых деталях мелочны. У Тициана же всё – сплошной поток света; золотая атмосфера окутывает человека и съедает все границы. Это чудеса живописи, благородные, гениальные и простые!

 

23 июня 1934 г. Флоренция

Фра Беато открылся в монастыре San Marсо поэтом и мечтателем, нежным лириком. Только здесь можно понять его душу, всё очарование певучести его золотистой гаммы. Это песнь о грёзе, о невозможном, о такой чистоте образов, что малейшие помыслы о земном кажутся здесь непристойными, тяжелыми и невозможными. Беато Анжелико можно любить, им можно мечтать.

Этого сказать о Гирландайо («Тайная вечеря») нельзя. Тут только уважение и сознание произведенной им грандиозной работы.

Парк Воbоli – прототип Версаля – всё от человека. Здесь вообще всё так пропитано человеком, что нет простого пейзажа, родного нам, необработанного, говорящего только языком природы. Буквально каждый кусок «очеловечен». Фиезоле – гора под Флоренцией; с нее открывается божественный вид на всю Флоренцию; легко дышать, воздух чистый и мысли ширятся, но писать не могу.

 

25 июня 1937 г.

Еще один период кончается. Завтра утром покидаю Флоренцию и через Падую и Равенну направляюсь в Венецию.

 

29 июня 1934 г. Венеция

На месте не удалось записать. Пишу с запозданием.

Равенна останется одним из сильнейших впечатлений всей поездки. Мозаики S. Vitale – такое торжество духа, такое благородство искусства, что надо поражаться мастерам VI в., которые могли достигнуть таких вершин. Зеленые, голубые, бирюзовые и золотые фоны сливаются, горят, ничто не выскакивает, но в общем концерте славят Господа. Это благостные ковры, это вышивание бисером тончайших оттенков. Есть замечательные детали: голубые тени в дереве на мозаике «Троица». В мавзолее Галлы Плацидии всё покрыто бирюзовой мозаикой. Какие-то вьющиеся растения переплетаются с оленями. В окнах вместо стекол тонкие пластинки желтого мрамора. Свет проходит окрашенный и создает как бы окрашенный воздух.

Самый облик города, благородный в своей скромности и слаженности, импонирует. Дома, окрашенные в красные, оранжевые и розовые цвета, создают прекрасные ансамбли. Тихий, провинциальный уклад жизни дополняет мирную картину этого города, благородного в своем достоинстве. Шарманка большая на тележке, запряженная осликом, едет и останавливается на улице под окнами. Мелодичные звуки несутся далеко по тихим улицам.

Падуя останется в памяти, как видение Джотто, видение яркое и звонкое. Молодостью веет от фресок в Капелле на Арене, весною, ярким синим небом. Всё пропитано синим. Всё просто, гениально и велико, и в этой простоте и углубленности – сила гения Джотто. Спокойствие даже в самых драматических сценах, сдержанность и отсутствие ужаса и надрыва. Джотто сохраняет ясность образа и мысли во всех композициях. Кроме Джотто в Падуе ничего не видел.

Были в пути и неприятности – не в тот поезд сели, – они, конечно, забудутся, но в момент их изживания они были неприятны.

Город чудес – так называю я Венецию, так открылась она нам. Роскошная и кружевная, как белая невеста.

 

3 июля 1934 г. Венеция

Тут конечный этап путешествия, тут пункт, где думал я найти разрешение моих вопросов живописи. Мы ли переросли, изменилось ли многое, но не знаю, вряд ли сейчас можно говорить о «колоритной» венецианской школе – так всё почернело. Портреты Тициана, картины и портреты Веронезе – вот что осталось, остальное всё черно. Но главное, что почувствовал, что венецианская школа очень заказная; тут забываешь, что художник может чем-то увлечься сам, без заказчика. Как будто здесь всё сделано для других, а не для себя. Тинторетто же в своих полотнах, возможно, делал и для удивления и для поражения толпы. Этот же внутренний холод венецианцев больше всего разочаровывает. Признаешь прекрасные достижения отдельных мастеров, но всех в целом полюбить душою не можешь. Нет, не здесь, в Венеции, разрешение моих мечтаний о Востоке и Западе. Да и могут ли они быть здесь вообще разрешены?

 

3 июля 1934 г. Киоджа, около Венеции

Тихий рыбачий порт, убогий, далекий. Паруса оранжевые, красные с рисунками, прямо сказка. Город и жители бедны, грязны и детообильны. Дети всюду: рахитичные, грязные, больные. Итальянец-жулик сопровождал нас до ресторана и там получил мзду, как будто он нас туда привел.

 

6 июля 1934 г. Венеция

Подходит конец Венеции. Все уже устали от путешествия, плохо воспринимаем. Какой же результат «венецианского сидения»? Что дала мне Венеция? Здесь научаешься любить цвет, сохранять его и вводить в воздух. Мастеров любимых мною я почти не видел: ни одного пейзажа Гварди, один только этюд Капалетто. Веронезе и могучий Тициан остались непревзойденными в смысле колорита.

Померкли многие идеалы и кумиры. Сейчас ехать учиться в Вене-цию, как то делали Суриков и Врубель, нельзя. Другие времена настали. Теперь Равенна, Сиена и вообще раннее Возрождение. Но побывать и писать в Венеции – большая радость. Такого города не увидишь, такой жизни не поймешь по книгам, надо самому видеть и испытать.

Еще один день – и обратно, домой.

 

13 июля 1934 г. Рига

Снова Рига, всё ушло в воспоминания. Теперь, собственно, должно начаться переживание и осмысливание всего увиденного.

Надо прямо сказать, что передать и почувствовать Италию мне почти не удалось. Вернее, я ее не узнал и не полюбил так, как нужно, взял ее только внешне, не затронув духа. Почти полное отсутствие чистого пейзажа отодвинуло от меня итальянское искусство. Я понял разумом всё величие этого искусства, но сердечность и любовь остались только по отношению к очень малому числу живописцев и художников. В этом, безусловно, крах путешествия. Намеченная мною цель – осознание синтеза Востока и Запада в венецианской живописи – тоже не получила своего разрешения. Вопрос остался открытым.

Чисто внешние причины создавали не вполне подходящую атмосферу для целей поездки. На дальнейшее урок – в путешествие подобного рода пускайся один или с кем-либо, имеющим те же задания[3].

 

IV. «СКИТАНИЯ» ПО ПЕЧОРСКОМУ КРАЮ. 1937

 

16 июня 1937 г.

Эрик Дм.[4] поехал к Лохову[5] учиться и поработать. А меня тянет на природу, в свою, родную область.

 

29 июня 1937 г. Изборск

Провел 4 дня с экскурсией[6], сблизился с ребятами. Грустно было прощаться. Хорошие души и лица. Юные сердца, увидевшие впервые родную землю. Задор, юмор, смех, юность, порывы сердечные, так прозрачно прикрытые, – всё вместе оставило самое светлое воспоминание.

Оставшись один, как-то не нахожу себе места, работа не клеится. Два дня у Гавр. Ив.[7] Он – издерганный и нервный, боящийся потерять место человек, всё время говорящий, больной и мнительный, но за всем тем – человек добрый, радушный, не слишком умный, но более сердечный; загнанный жизнью и голову свою согнувший под влиянием обстоятельств. Жена его (Зинаида Сергеевна) – полная дама, вносящая в жизнь семьи начало равновесия и спокойствия, – томится деревенским заточением. Девочка Ирочка не по летам развитая, наблюдательная и сознательная.

«Радость в том, чтобы делать радость другим», – прочел где-то.

 

1 июля 1937 г.

Вчера ходил на озера Любенец и Велье. Северные озера, среди соснового леса. Напоминают наши озера – Белое и Серебряное[8]. Медвежий угол, куда редко забредает человек. Купались, гуляли, но не работали, глаз не пленяется, смотрю и не вижу.

Видел в газете панно Либертса[9] для Парижской выставки. Уродство и безобразие, фальш, безвкусие. Не бахвалясь, должен сказать, что мои маленькие этюды честнее.

 

2 июля 1937 г.

Ходил на Городач. Тут, по предположению Ал. Ив. [Макаровского][10] была древняя стоянка варягов. Мощь и раздолье.

 

4 июля 1937 г.

Воскресенье, утро. Деревня Городище. Вчера пришел сюда. Здесь всё по-иному, как новый мир. Речка Пижма, древняя граница Руси и Ливонии, на скате берега построилась деревня, само укрепленное место сейчас распахано и немного дальше, но преданий никаких не сохранилось, только само название деревни говорит о былом.

Люди новые встречаются мне в пути. Обогащаюсь новым опытом. Бодрая, здоровая семья Клавдии Павловны, учительницы, другая семья на мельнице.

Почему плохо у меня было с живописью в Изборске? Удивляться перестал, примелькалось и стало обычным.

Здесь, в Городище, – интимнее. Но жизнь крестьян в большинстве полна диких и грубых обычаев, страшно пьют.

 

5 июля 1937 г.

День работы. Встречи с людьми разнообразными и любопытными. Язев, Язиха, Плешатый, Анна Ивановна, Юра.

 

6 июля 1937 г.

Этот край мне ближе, чем Италия.

Писал в избе Плешатого. Господи, как живут! Он сам плотник, насчитал, что в жизни своей 50 изб поставил, не считая клетей, сараев и бань. Старуха недовольна, что старика рисую, – «Помирать будет, что ж там сниматься». Спросил старика, трудно ли избу ставить. «Коли знаешь, так не трудно», – ответил.

 

8 июля 1937 г.

Под Городищем в лесу стоят три огромных валуна; зовут их «Седельным камнем», т. к. один из них напоминает седло (высота 2 м 20). Ведуны старые, возможно – место древних жертвоприношений, голоса глубокой древности, таинственные знаки земли.

Ходил в деревню Зачернье. Каменный крест в церкви пользуется поклонением. Сейчас в серебряной оправе, местная святыня. Во время крестных ходов носят вокруг церкви, поливают водой, и эта вода считается целебной. Крест будто найден в дупле дерева, стоявшем на этом месте. Это знак, чтобы тут была построена церковь.

Те камни в лесу и этот крест – не одно ли? Вера во что-либо, настоящая и глубокая, помогает. И не исцеляли ли те камни тоже?

 

10 июля 1937 г.

Видеть свое изображение – есть ли это простая потребность человека или это уже от культуры городской? Просьба крестьян нарисовать их в праздничном наряде простодушна.

«Время дано нам как капитал. Как капитал можно прожить, так проживается и время», – читаю в журнале.

 

12 июля 1937 г. Городище

Бабы вчера ходили по деревне с песнями. Получили на водку, подвыпили малость и горланили целый вечер, ходили взад-вперед по «бульвару». С яростью отплясывали и кружились. За ними вослед ходили, слушали и смотрели, любопытничали и смеялись. А бабы репертуар свой повторяли. Язиха рукой помахивала, как истый регент. А молодых в хоре нет.

Встретился с Ваней Бойцовым. Бывают люди, не умеющие носить свое материальное благополучие, которые постоянно как бы извиняются и предупреждают вашу мысль об их достатке. Так есть также люди, выставляющие свою бедность. «Вот к таким бедным и обиженным принадлежу и я», – говорит Ваня. Кто не хранит в себе с достоинством своего положения, тот вызывает скорее отчужденность, чем сострадание.

 

13 июля 1937 г.

Рассказ о Муравейском. Сын псаломщика, капитан в отставке, физиономия противная, пьет всё что можно. Когда выпьет, то любит изображать отпевание, поет во все гласы. А в жизни циник.

Старуха, что рисую, 96-ти лет, провела весь свой век в Городище, всех своих родных пережила и похоронила. Не любит, когда муж внучки сидит и читает. «Как дурак над книгой сидишь», – говорит ему.

Вспомнил рассказ Гавр. Ив., как в кряковском Культ. просв. обществе был поставлен вопрос о существовании Бога на голосование. Простым большинством голосов было решено, что Бога нет, а потом занесли в протокол: вопрос о существовании Бога решен отрицательно.

Чудеса, прямо рассказ для Зощенко.

 

15 июля 1937 г. Городище

Один этап пути закончен. Сегодня направляюсь в Обозерье, к новым восприятиям и людям.

Дай Бог материалы, собранные тут, пустить потом в дело.

 

16 июля 1937 г. Лисьё

Вчера вечером по Пижме доехал. Из-за грозы только в 7 часов вечера выехали из Городища. Баркас гружен лесом и товарами для торговли, везут с печерской ярмарки. Осадка большая, нельзя пройти в некоторых местах. Уверенно ведет Иван Васильевич Кирюхов. Выходим в озеро, подняли парус, обходим мели, делаем большой заезд. Озеро тихо, но отзвуки волн, тихие перекаты чувствуются. Десять часов вечера, и мы плывем довольно скоро. Мерно покачивает. С северо-запада заволакивает большой тучей. Проходим остров Будовиж, там ждут на пристани пароход, который раз в неделю приходит из Юрьева. Стало совсем темно. Месяц клонится к западу и прячется в силуэтах темных деревьев. Круто поворачиваем и берем курс на берег. Смотрю на Кирюхова – крепкий он, как богатырь, улыбается хитро, покажет один зуб и уверенно ведет баркас. Доверяешь ему вполне. А озеро знать надо. Мели, камни. В темноте двигаемся по заливам, через траву. Еще сквозь тучи виднеется отблеск заката и на этом фоне постепенно начинают вырисовываться силуэты построек, деревьев и церкви. Вот, думаю, ворвусь к каким-то неизвестным людям ночью, нарушу течение их жизни. Выходим на берег. Мужчина ждет кого-то. Меня знакомят. Он беспокоится, что кто-то не приехал.

 

17 июля 1937 г. По Лисью

Сейчас здесь трудная жизнь стала, все, кто могли, ушли на заработки, так как тут всем прожить невозможно. Рыбы нет.

Природа раздольная, водь широкая, псковская. Вот она – псковщина, какою я еще ее не видел.

Люди, меня приютившие, гостеприимные.

 

18 июля 1937 г.

Лисье, берег озера. Утро. Ни Франция, ни Италия не сравнится с этим берегом. Счастье улыбнулось мне. Как хорошо здесь.

Хозяин с привкусом цинизма в разговоре, не из благостных натур. Евг. Вас. вся издерганная, истеричная дама, хотящая быть молодой. Ее сестра добрее и женственнее, с ней чувствуешь себя легче. Дочь Евг. Вас. – Лиза – вся огонь (вспомнил Л. Белоглазову), замкнутая, чертенок, задор и веселье – словом, полностью оправдываются 17 лет. Другая – Вера – томится сидением на острове, мечтает о танцах, но по части культуры вся семья довольно слабовата. Читают всякую дрянь и в школе сильно обэстонились. Вера говорит: «Я больше эстонка, чем русская, я выросла в Эстонии». Так жаль, что, живя в самом русском месте, интеллигенция наша начинает сдавать национальные позиции.

 

18 июля 1937 г. Кулье, берег залива, в ожидании перевоза в Колпино

Говорили мне в Городище: «Ничего там в Лисьях нет!» А тут-то я и нашел в пейзаже то, о чем мечтал. Надо будет попасть и в Будовиж. Наверно, и там хорошо. Ведь Лисье я не променяю на Капри. Когда провожали меня, то прощались, как родные и старые знакомые. Опять перевозил меня Кирюхов. Долго стояли на берегу, махали платками и долго были видны белые пятна платьев. Вступил на берег и жаль стало, что уехал. Пошло болото, увязал, промок и вспотел, и с трудом дошел до твердой почвы. По дороге оборачивался и всё еще видел светлые фигурки. Заедали оводы. По дороге угостили квасом и указали путь на Кулье. Селение отдает казенщиной, волостным местом, видны начала цивилизации, потому скорее хочется прочь, мимо! Хочу мест природных, свежих, далеких от ложной «культуры».

Опять в Колпине ждут меня новые люди и новые места.

 

19 июля 1937 г. Утро. Колпино

Вчера был день приключений. Промок снизу на болоте, изнутри на дороге, а сверху на озере под проливным дождем. Попутчик мой, Вас. Митр. Сперанский, слегка «под мухой», управляет парусом. Ветер свежий. Отойдя километр, свернули и подняли парус. Бодро рванулись. Волна довольно крупная, а лодка не из очень стойких. Идти надо бейдевиндом. Пространства водные широки.

На востоке поднялась темная туча и закрыла уже четверть небосклона. Надо поворачивать, ветер свежеет и рвет. Снимаем парус и держимся ближе к камышам. Колпино уже видно, но объезжать надо кругом. Не миновать тучи.

Думаю только о том, чтобы не промокли подрамник с бумагой. Прикрываюсь парусом, разуваюсь, так как в лодку набирается вода, и чувствую, как меня хлещет крупными каплями ливня. Промокает всё ужасно. «Не выкачать ли воду?» – спрашиваю. – «Таких случаев не бывает, чтоб от дождя тонули», – успокаивает меня Сперанский. Сидим прижавшись, и его нога греет мою. Бедные мои ботинки, они стоят под открытым небом! Начинает стихать, чуть светлеет и наконец мы можем убрать наш зонтик из паруса. До Колпина еще километра два. Уже издали от церкви веет стариной, правда сильно измененной. Схожу на берег, вид у меня бандитский и в таком образе предстаю пред ясные очи бати и его жены. Для представительства вид не самый подходящий.

 

19 июля 1937 г. Колпино

Ходил на Шартово. Неинтересно, Лисье величественнее и могучее. Завтра в обратный путь на Городище – Печоры – Изборск. Жаль озера, хорошо оно.

Батя больной, «малохольный», неумный, писарь из семинаристов, стал священником только по невозможности стать кем-либо другим. Она – радушная хозяйка, хлопотунья, наверно, хотела бы иметь детей.

На бате сказалась, по-видимому, любовь его папаши к вину. По-ходка, разговор, движения – всё развинчено. Молодой, но уже рамоли.

Церковь и снаружи, и внутри сильно пострадала. Только северная и южная стены хранят еще старинную кладку. Сводов нет, столбов нет, потолок прямой. Купол плохого силуэта. Нет хороших икон, кроме Преображения. В архиве ветхие документы. О времени Грозного говорит надпись на колоколе: «Лѣта 7066 года мѣсяца октября в 18 день литы сiи колокола на память Св. Апостола Луки ко храму Преображенiя Господа Спаса Нашего Иисуса Христа въ Колпинскѣ, при державѣ Благочестивѣйшаго Царя и Государя Великаго Князя Ивана Васильевича всея Руси и при Архiепископѣ Великаго Новограда и Пскова Пименѣ и при священникѣ Ермолы Васильевѣ сынѣ и при дѣтяхъ боярскихъ Колпинской губы Иванѣ Борисовѣ сынѣ».

Легенды о самом Колпине противоречивы. Пина – по-эстонски собака, кол – три. Будто три собаки гнались за Грозным, но он успел переплыть на лошади. А собаки эти три – это трое противников в Ливонскую войну.

На другом колоколе надпись: «...а дѣлатели мастера Псковичи многогрѣшный рабъ Косма Васильевъ сынъ да Логинъ Семенов сынъ колокольщика изъ великихъ воротъ. Слава свершителю и Всехитрецу Единому Богу. Аминь».

Старик на лодке ехал 75 лет. Ни разу не ездил на «машине». Как отъехали, сын старика, рулевой, снял шапку, перекрестился и уверенно повел лодку через озеро.

 

20 июля 1937 г. Лес, дорога из Кулья в Верску

Бежать хотелось скорее от бати, какой-то сплин наводил он на меня, да и вся атмосфера какая-то тягучая, невыносимая. В лодку село 8 человек. На два пальца борт выше воды. «Ничего, – говорят, – мы привыкши. С малолетства в лодке.» На руле – сын старика, крепкий, моложавый, а ему уже 40 лет.

Жаль, что такие «бати» в этих коренных русских местах. Теряется уважение к делу, которому они призваны служить. Сушу белье на дороге. Всё снял, всё мокро. Сижу в одном пальто. До Городища еще 6 километров. Жара. Обозерский край – то, что увидел, – прекрасно.

 

21 июля 1937 г. Мёдово

Вот куда попал, прямо как в сказке! Опять на озере. Прихожу вчера в Городище, пошел мыться на реку, иду в школу за этюдами и вижу: учитель собирается с кем-то в дорогу, – спрашиваю, куда? На озеро, – и зовут меня с собой. Ну, конечно, поехал. Вечер тихий, луна, гладь водная, силуэты островов, теплый безветренный вечер и к 11[11] часам вечера мы на острове Мёдово. Здешний учитель с тонким юмором. Июльский день сегодня, жара. Физиономия моя сильно подгорела. Начал работу с утра, сейчас к вечеру кончил. Хожу босый, чтобы зажили ранки на ноге, но ходить трудно. Бедная пустая деревня.

Обрывы, как в Лисье, может даже еще градиознее.

Прошел месяц моих скитаний. Многих повидал, хорошие места видел. Много грустного, тяжелого, но есть и крепкое, положительное. К грустному причисляю двух батей и в связи с этим и ведомое ими дело.

 

22 июля 1937 г.

Ходил в Каменку работать. Пустота, только бабы и дети. Избы заколочены. «Беднее нашей жизни нет, наверно, на свете», – говорит мне баба у колодца. «От казны, наверное, будете?» – спрашивают меня. Край заброшенный, угол труднодостижимый. А ведь тут могли бы быть чудесные курортные места, но их, при таком положении, слава Богу, скоро не будет. Тут те же просторы, дали, высокие обрывы и кругом тихая вода.

Один наличник с вырезанным орлом. Есть ли еще где-нибудь подобное украшение? Думал об учителе, почему он такой нервный. «Не печься об утре», –  вот один из способов спокойной жизни.

 

23 июля 1937 г. Городище

Приехал вчера на лодке по тихому озеру и тихой реке, прямо к мельнице. Шли на веслах, на парусе, а потом бичевой. Подсмеивались над скупостью медовского учителя. «С больной головы да на здоровую.»

Иду в Печоры. Ящик и мольберт повезли, так что мне самому легче.

 

24 июля 1937 г. Изборск

Снова седой, старый Изборск. Какой он большой по сравнению с деревнями Обозерья. Что-то в нем столичное, дородное, городское. А этого не хочется, хочется дальше в глубь, дальше от цивилизации.

Видел вчера на дороге старика в красной рубахе. Что заставляет тут людей тянуться к яркости? Баба покупает ситцы «глазастые», ядреные, чтоб видно было, чтоб «в глаза бросалось». Это мы теперь на серых оттенках играем, а простота душевная просит яри, нас же эта ярь колет. Душевные порывы здесь так же сильны, и просты, и стихийны.

 

25 июля 1937 г.

Изборск весною пленительней. Сейчас работать тут не могу, возможно, что и усталость дает себя знать.

По рассказам Ал. Ив. [Макаровского], потребности у населения здесь стали высокие, белье, туфли и пр. А теперь началась «велосипедомания». Спросил Ал. Ив. одного из крестьян – зачем ему велосипед-то, получил ответ: «А что, Ал. Ив., разве только одни баре могут кататься?» А человеку, по существу, эта машина совсем и не нужна.

 

27 июля 1937 г.

Гуга (сын Ал. Ив.) потешный. Мать спрашивает его: «Кто пришел?» – «Не знаю, – говорит, – незнакомый какой-то, с модной прической, в середине выстрижено.» Это Гуга не видал никогда лысины.

Сторож Кондратьич так и не слышал вечером моего стука и того, как я попал, наконец, к себе в комнату.

Грандиозно за озером Дребью, перевалы земли величественные. Писал здесь «Снопы».

«Не удивляй, а очаровывай», – один из заветов певца Александровича. Это верно и в нашем деле живописи.

Сегодня днем разразилась гроза. Надвинулась песчано-серая туча. Мы сидели в гостиной у Ал. Ив. Вдруг блеснула молния светлой струей и сразу же раздался удар огромной силы. «Ну, это тут, где-то близко», – подумали мы. Ал. Ив. перекрестился и повторял: «Царица небесная». Выглянули в окно, но ничего, кроме потоков воды. Через минуты две Мар. Степ. сообщает, что виден дымок. Смотрим в окно, а там уже пылает. Языки пламени вырываются из-под крыши, и в одно мгновение весь хутор Шустрова был в огне, несмотря на сильный дождь. Языки крутились, взвивались и подымали черный столб дыма. Когда дождь немного стих, пошли мы с Ал. Ив. на пожарище. Из сарая тащили обгорелую свинью за задние ноги. Толпа крестьян работала, подавала воду. Тушение больше заключалось в разбирании бревен и растаскивании их по сторонам. За длинный багор держались человек 15-20, зацепили за угол избы и под крики «Раз, два, тянем» рушили горящую избу. Так сохранялись по крайней мере бревна. Загорелся торф и сено. Стихия природы здесь в деревне страшнее и грандиозней. Ни у кого в Изборске нет громоотводов.

 

29 июля 1937 г.

Был в избе у Мельниковых. Хозяйка гостеприимная, добрая, по всей вероятности. В детях есть что-то тупое.

 

30 июля 1937 г.

Ходил вчера в Халахальню. Рисовал древний крест у дороги. На обратном пути шел через Молочково, через ряд деревень, через углы и закоулки, мимо удивленных баб и мужиков. Две грозовые тучи нагоняли меня. Двинулся по изборской дороге, гремело по сторонам, спешил. «Дождем схватит», – говорили мне. – «Что поделаешь», – отвечал я и продолжал быстро идти. Тучи как-то странно раздвоились, одна нагоняла слева, а другая изливала потоки справа, посередине же был просвет. Так и дошел я без дождя, а по бокам тучи вылились, рассеялись, гроза прошла, стал прохладный вечер. Прошел за день около 40 километров. Устал к вечеру здорово, т. к. спешил и без передышки быстрым ходом шел пять часов. Всё же весь день вспоминаю с удовольствием.

 

31 июля 1937 г. Изборск

Познакомился вчера с Ник. Ефр. Андреевым11, молодым ученым, пишущим по вопросам русского иконописания XVI в. Просматриваю его статьи, интересно. Он приводит следующие тексты:

«Образ есть подобие, списывающее Первообраз». Иоанн Дамаскин (700–754).

«Икона сотворена бывает уподоблением к первообразному или красками или вещию коею первообразному целу сущу.» Инок Зиновий (XVI в.)

«Икона несть идол, понеже образ есть живому и пребывающему или живу бывшему некогда. Икона есть образ некоего, имать икона первообразное оно, его же есть образ и несть како нарещи икона Богом, им же икона имать первообразное. Идол же не имать первообразное, сего ради и праздна есть вещь идолы.» Инок Зиновий (XVI в.)

Бродил по Изборску. Боже, что за виды! Так привык к ним, как будто они родные.

 

1 августа 1937 г. Изборск

Завтра снова к озеру. Как-то воспримет Манечка[12] всё обозерское.

Видел снимок проф. Голубинского[13]. Он сделал на нем следующую надпись: «Предоставляя желающим и произволящим быть сторонниками истории тупой и лгущей, я, со своей стороны, есьм горячий почитатель истории настоящей».

 

5 августа 1937 г. Городище

Ходили вокруг Городища, зашли в деревню Заходы, встретили крестьянку Стёшу. «Что-то от вас воздухом пахнет, так бы и спала с вами.» Это у Кл. Павл. платочек был надушен, так она прельстилась духами.

 

8-10 августа 1937 г. Будовиж

Опять на озере два дня. Снова раздолье, простор. Вез нас с Манечкой Язев, страшный по виду, лодка текла немилосердно, он ленился откачивать, предоставляя это делать нам самим. Попали на остров, он меньше и беднее Мёдова. Жители затаеннее, глуше и подозрительнее. Два дня провели в семье Юшкиных, питались только солеными снетками и чаем. Не понимали здешние, что есть художник, который интересуется природой и пр. Спрашивают: «Что-то вы всё беспокоитесь, какие это планы снимаете?» И в полицейском кордоне спрашивают: «Зачем, собственно, сюда приехали?» Атмосфера подозрительного недоверия не из приятных.

Вера, девица лет шестнадцати, с горделивой осанкой, с лоснящейся круглой рожей, везла нас обратно в Городище; Потапов – портной, в разговоре выясняется, что он всё видел; одиннадцатимесячный Угорка, постоянно смеющийся, – вот кто останется в памяти.

Решили тут не задерживаться и ехать в Изборск.

 

11 августа 1937 г. Изборск

Еще три дня и домой. Последние дни работаю вяло.

 

12 августа 1937 г.

На островах почувствовал, как все явления культуры и искусства чужды тем людям. Практические вещи – как насосы, шлюи, какие-то пилы – это всё нужно, но картины – нет. Фотография нужна, снимают даже покойников.

 

14 августа 1937 г. Поезд Валк – Рига

Вспомнил вчерашнюю встречу с Леон. Ив. Парень самонадеян-ный, высокомерный. Всё «мы» да «мы»! «Мы открыли, мы нашли.» Не очень ему верю. На наивных людей такой апломб, вероятно, действует.

Видел в Печорах монаха-старика Герасима. Заметил на нем что-то вроде вериг. У него жил, оказывается, Ваня Бойцов. Отец Герасим отзывается о нем неодобрительно. «Больше с ним общения желания не имею.»

 

16 августа 1937 г. Рига

Почти два месяца скитаний кончились. Много хорошего видел, дай Бог применить найденное[14].

А тут свои мелкие дела. Читаешь и видишь, как напоминают люди о себе. Один пускает заметку, что участвует на выставке, где принимают участие выдающиеся русские художники. Другой пускает рекламу о своей победе. Зачем всё это? Так далеко от настоящего искусства.

Вспомнил, как Ал. Ив. показывал мне археологические находки своего края. Вот что держит его в Изборске, это связь с глубинами времени, связь с родной землей.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Николай Николаевич Лохов (1872–1948), русский художник, гениальный копиист. О нем см. также запись от 18 июня 1934. Подробнее в кн. «Встречи». – Сс. 62-66.↩

2. Александр Иванович Макаровский (1888–1958), историк-краевед, в те годы директор русской школы в Изборске. Климов подружился с ним и с его семьей во время своих посещений Изборска. См. очерк Е. Е. Климова о нем в кн. «Встречи». – Сс. 45-49.↩

3. В Италию Е. Е. Климов поехал вместе с супругой Марией Клементиевной. Сопровождал их также В. И. Синайский, друг по Риге.↩

4. Эрик Дмитриевич Прэн (1894–1985), художник и искусствовед, друг Климова по Риге.↩

5. У Н. Н. Лохова Э. Д. Прэн знакомился с технической стороной живописи периода раннего Возрождения.↩

6. Экскурсия учеников из Русской гимназии в Риге.↩

7. По всей вероятности, учитель в изборской школе.↩

8. Озера в Латвии.↩

9. Либертс Лундольф (1895, Латвия, – 1959, Нью-Йорк), латвийский художник, сценограф. В более ранней записи Е. Е. Климов пишет о Либертсе следующее: «Либерт Лундольф – художник-декоратор, руководитель одного из классов Академии, а также директор Государственной типографии».↩

10. А. И. Макаровский – см. прим. 2.↩

11. Историк Николай Ефремович Андреев (1908–1982), в дальнейшем близкий друг Е. Е. Климова. О нем Климов вспоминает в «Записках РАГ». Т. 28 (1997). – Сс. 97-106.↩

12. Мария Клементиевна Климова (1902–1978), жена Е. Е. Климова.↩

13. Е. Е. Голубинский (1834–1912), историк Церкви.↩

14. В 1938 г. Е. Е. Климов опубликовал альбом литографий под названием «По Печорскому краю», во многом основанный на зарисовках 1937 года. Предисловие написал А. И. Макаровский.↩

 

Публикация – А. Е. Климов

 

Окончание. Начало см.: НЖ, № 303, 2021.↩