Е. Дубровина, М. Адамович
«Жизнь промелькнула... и сгорела»
Поэт и музыкант Владимир Верещагин
Как на экране синема
Передо мной горят живые
Полуистлевшего письма
Когда-то строки дорогие.
В. А. Верещагин
СЕМЬЯ ВЕРЕЩАГИНЫХ
29 сентября 1923 года немецкий пароход, отплывающий из Петербурга в Германию через Эстонию, Латвию и Польшу, задерживался в порту на четыре дня. Владимир Александрович Верещагин должен был отплыть на нем к жене, Марии Николаевне Верещагиной-Розовой[1], и пасынку, находящимся в это время в Ревеле. Верещагин нервничал. «Не спал всю ночь и всё прислушивался, не подъехал ли автомобиль, чтобы меня арестовать», – вспоминает он в своих мемуарах[2]. Наконец наступил день отъезда. Провожала его мать, Ольга Ивановна[3], крестила его дрожащей рукой и прижимала к сердцу – знала, что видит сына в последний раз.
Отплытие назначено на двенадцать часов дня, но отправка задерживается до семи вечера. Наконец-то пароход отчаливает от пристани, «почти темно. Петербург тонет в ночном тумане». Последняя остановка на родной земле – Кронштадт, проверка документов. Пронесло. Слегка покачиваясь, пароход уходит в море, «погружаясь в молочный туман». С болью в сердце бросает Владимир Александрович взгляд на тающие вдали очертания города – последний взгляд в прошлое, прощание с детством, с Россией, а впереди – длинная и трудная дорога в неизвестность.
Была теплая осенняя ночь, морской бриз с родных берегов возвращал его в детство. Пассажиры уже давно погрузились в сон, а он всё еще стоял на палубе, вспоминая друзей, оставшихся в России родных, годы учебы, первые сценические выступления и первые голодные дни революции…
Владимир Александрович Верещагин родился 14 октября 1888 года в Петербурге в семье генерал-майора и некогда популярного военного писателя, Александра Васильевича Верещагина (1850–1909). Был он также племянником знаменитого художника-баталиста Василия Васильевича Верещагина (1842–1904). 14 октября было в семье датой знаменательной: в этот день родился дед его по отцу, предводитель местного дворянства в Череповце, а также брат отца, художник Василий Верещагин. Сын художника, тоже Василий Васильевич, ровесник Владимира Александровича, вспоминал: «Отец мой мало интересовался своими предками и в противоположность своему брату, генералу Александру Васильевичу, не придавал никакого значения тому, что еще его дед был записан в шестую часть дворянской родословной книги, куда вносились лишь старейшие дворянские рода («столбовые дворяне»), могущие доказать минимум пятьсот лет дворянства»[4].
Мать, Ольга Ивановна Старицкая, была музыкантом и привила детям любовь к музыке. С раннего детства Владимир увлекся пением, а младший брат Василий аккомпанировал ему на рояле. Так сложилось, что Василий учился у Глазунова и позднее стал серьезным музыкантом и композитором.
Семья была верующая и «укоренившейся привычкой была ежедневная молитва в Казанском Соборе». Как вспоминает Владимир Верещагин, потом, в 20-х годах, когда исчезли свечи, оставалась им «только одна горячая молитва»[5]. В стихотворении «Пасхальный звон колоколов» он пишет:
Пасхальный звон колоколов
Из храма дальнего несется,
В такую ночь на Божий зов,
Я верю, – счастье отзовется.
Христос Воскрес! Душа молись!
И улетят твои печали.
Какие слезы пролились,
Какие песни прозвучали...
С детства его притягивала сцена. Впервые в семилетнем возрасте попал Владимир в Мариинский театр, где была представлена опера «Руслан и Людмила». Увертюру к опере Глинка написал под впечатлением свадьбы Великой княгини Марии Николаевны, дочери Николая I, и князя Максимилиана Лейхтенбергского, сына Евгения Богарнэ. Опера произвела на мальчика такое сильное впечатление, что ночью у него сделался жар.
В семье была только одна девочка – сестра Ольга, позже – воспитанница Смольного института благородных девиц, первого в Европе образовательного заведения для девочек. Мать и отец проявляли неустанную заботу о детях. Так, Владимир вспоминал: «Для нашего здоровья отец купил дачу в гор. Луга под Петербургом, где мы и проживали безвыездно почти пять лет. Всё раннее детство»[6]. В Луге был небольшой театр, который открывался только летом. В течение сезона в этот театр приглашали известных артистов Императорских театров. Владимир не пропускал ни одного спектакля. И хотя его тянуло к сцене, влечение это не находило отклика у родителей. Не желая огорчать отца, юный Владимир смирился с мыслью, что никогда не станет артистом. Отца Владимир Александ-рович уважал и боготворил, и ослушаться не смел.
Александр Васильевич Верещагин был не только военным, но и знатоком и любителем русской старины. Он много путешествовал, привозя из поездок всякие любопытные вещицы. В 1900 году во время командировки в Китай он посвятил свободное время розыску китайских древностей, которые и привез с собой в Россию. Вся коллекция была впоследствии приобретена для Русского музея Императора Александра III.
У брата-художника тоже было трое детей, ровесников Владимира, Василия и Ольги. Александр Васильевич часто помогал брату в его подготовке к выставкам, о чем он пишет в своих воспоминаниях «Дома и на войне» (1886). В конце 80-х годов, вернувшись из-за границы, где он содействовал брату в устройстве очередной выставки, Александр Васильевич задумал написать мемуары. За первым успехом последовал ряд книг, которые принесли ему славу писателя. Один известный генерал и военный историк так охарактеризовал способности Александра Васильевича: «Александр Верещагин так же мастерски владеет пером, как его брат Василий – кистью». Перед изданием своей книги «Дома и на войне» Верещагин-старший даже отправился в Ясную Поляну, в усадьбу Льва Толстого, читать ему главы из своей книги. В письме к Стасову Лев Николаевич писал: «Вы не ошиблись о Верещагине. Это именно тот художественный историк войны, которого не было, – поэтический и правдивый. Очень бы желал, чтобы книга эта была напечатана. Он мне очень, очень понравился. Это не художник, а лучше – трезвый, умный и правдивый человек, который много пережил и умеет рассказать хорошо то, что он видел и чувствовал, а это ужасно редко».
Вскоре из Луги семья возвращается в Петербург. Кончается беззаботное детство – Владимира определяют в 3-е Реальное училище. Семья поселяется поблизости, на Лиговке, в то время – пригороде Петербурга. «Всё училище – от учителей, учеников и сторожей – ходило по струнке», – вспоминает Владимир Александрович. Такая дисциплина была ему не по душе, и по его настоянию мальчика переводят в частную гимназию, принадлежащую известному педагогу и профессору Якову Григорьевичу Гуревичу[7]. Это было одно из ведущих прогрессивных частных средних учебных заведений Петербурга. Гуревич пригласил для преподавания лучшие педагогические кадры. С 1879 года преподавателем древних языков и русской словесности был Иннокентий Анненский. Из известных выпускников гимназии можно назвать будущего композитора Игоря Стравинского, поэта, литературного критика и издателя Сергея Маковского, актера Павла Гайдебурова и других. Интересный факт: одним из внуков Якова Григорьевича Гуревича был известный советский писатель и литературовед Ираклий Андроников[8], сын его дочери Екатерины, а племянником жены – известный философ Иван Александрович Ильин[9].
Так как сестра Ольга воспитывалась в Смольном институте, то навещали ее часто всей дружной семьей. Однако дядю своего, художника Василия Верещагина, Владимир увидел впервые, когда ему было уже десять лет, так как жил дядя, в основном, за границей – то в Париже, то в Мюнхене, или путешествовал по Кавказу, или уезжал в Индию, «редко наведываясь в Петербург». У Василия Васильевича, кроме Александра, было еще два брата, живших в провинции в своих усадьбах. Когда они приезжали, все собирались вместе в доме Александра Васильевича и, по воспоминаниям Владимира, вели нескончаемые беседы, полные интереснейших воспоминаний.
ЮНОСТЬ
Молодого Владимира Верещагина страстно тянуло к пению, и, несмотря на возражения отца, от своей мечты он все-таки не отказался. Первым своим учителем он считал Василия Далматова, директора Суворинской драматической школы[10]. Попутно с «театральными порывами» появилась у него и страсть к сочинительству. В 15 лет Владимира отдали в Пажеский корпус, где он начал писать первые стихи. Серьезное занятие сына поэзией почему-то несказанно обрадовало отца, хотя отзывы знатоков поэзии положительными не были.
Первым слушателем поэта стал историк искусства Владимир Васильевич Стасов, близкий друг отца, часто бывавший в их доме. Верещагин вспоминает в книге «Из далекого прошлого»: «Писал я вначале совсем плохо и мне до сих пор стыдно за себя, что я так мог испытывать терпение милого старика. И что же! Стасов прослушал всё до конца, похвалил и приказал писать стихи». Однако другой критик, Виктор Петрович Буренин, прочитав стихи молодого Владимира, посоветовал ему впредь не заниматься «пустяками». Все-таки в 1913 году Владимир Верещагин издал свою первую небольшую книжку стихов в Суворинском издательстве «Новое время», о которой Буренин дал, по словам Верещагина, неожиданно «благосклонный отзыв». Книга, однако, осталась неотмеченной читателями. Американский литературовед Вадим Крейд указал на тот факт, что в книге «нет никаких эстетических веяний Серебряного века», что, видимо, явилось причиной ее непопулярности.
Пажеский корпус, где учился Верещагин, находился в красивом здании на Садовой, «швейцар в красной с позументами ливрее, громадный белый зал и приемная, вся увешанная портретами бывших пажей», произвела на Володю впечатление неизгладимое. Из преподавателей навсегда остался в памяти действительный статский советник Рудольф Игнатьевич Менжинский[11]. К тому времени ему было лет 80, и прослужил он в Корпусе более полувека. Рудольф Игнатьевич, представитель старинного польского рода, человеком был добрым и честным, принципов своих придерживался твердо, в среде гражданских и университетских коллег пользовался уважением и даже приобрел репутацию «знающего историка и прогрессивного педагога». Но в истории он, к сожалению, известен тем, что сын его, Вячеслав Менжинский, был начальником ОГПУ в 1926–1934 гг., а после смерти Менжинского его преемником стал Ягода.
На одном из праздников в Корпусе, на который съезжался весь петербургский высший свет, впервые Владимир выступил как певец. Он писал: «Помню: весь белый зал залит светом. Ордена, ленты, дамы в открытых платьях. В первом ряду – Великий князь и генералитет. Пел я романс Denza с виолончелью и дуэт ‘Crucifix’ Фора с камер-пажем баритоном». Впоследствии не раз приходилось Владимиру Александровичу выходить на сцену, но это было уже не в России. Тогда же это был его первый сценический успех.
В 1904 году, после того, как Владимир Верещагин перенес тяжелое воспаление легких, его отправляют на лечение в Италию. В том же году вместе с отцом 16-летний юноша уезжает в Болгарию, посетив по дороге маленький городок Нерви, около Генуи, где в это время находилась мать с больным младшим сыном, Василием. В дороге Верещагины получили страшную весть: 31 марта 1904 года броненосец «Петропавловск» наткнулся у Порт-Артура на японскую мину и затонул. Находившиеся на борту броненосца адмирал С. О. Макаров и брат отца, художник Василий Верещагин, погибли.
В январе 1905 года началась первая русская революция, а в октябре того же года, в день 17-летия Владимира Александровича, осуществилась его мечта – новая поездка за границу. На этот раз – Париж, Берлин. Как мог он предполагать в те годы, что будет петь на сценах лучших театров Европы!
28 января (10 февраля) 1909 года в семье Верещагиных случилась страшная трагедия: застрелился отец Владимира, Александр Васильевич Верещагин, якобы «вследствие расстройства личных дел». Ему было 58 лет. В своих воспоминаниях Владимир Верещагин о самоубийстве отца не упоминает.
Трагедии семьи на этом не закончились. В 1911 году жена художника, Лидия Васильевна Верещагина-Андреевская, талантливая пианистка, мать троих детей, покончила жизнь самоубийством. (Две его дочери скончались после революции: Анна – в 1917-м, Лидия – в 1930-м). Сын художника, Василий Васильевич (1892–1981), в Гражданскую войну оказался в Чехословакии, где и жил до конца дней своих, издав небольшую книгу воспоминаний о своей семье.
Однако вернемся к Владимиру. Серьезные уроки пения он начал брать в 1910 году у профессора И. С. Томарса, «прекрасного тенора и тонкого музыканта»[12]. У него на квартире раз в неделю устраивались музыкальные вечера, на которых ученики исполняли целые оперы. Уже на второй год обучения Верещагин стал принимать участие в оперных ансамблях. Такую оценку он дает своему голосу: «Голос у меня был небольшой, но, как многие находили, приятного тембра». К концу четвертого года занятий Верещагин уже сделал солидные успехи и мечтал попробовать себя на большой сцене. На прослушивание он отправился с братом Василием к Н. Фигнеру[13], знаменитому в то время певцу и директору Оперного театра Народного дома имени Императора Николая II. В этом театре гастролировали Шаляпин, Собинов, давались спектакли с итальянскими знаменитостями. Исполнением Верещагина Фигнер остался доволен, но молодому певцу не повезло, так как директор вскоре театр покинул.
28 июня 1914 года в Сараево был убит наследник австро-венгерского престола эрцгерцог Франц Фердинанд, что послужило поводом к началу Первой мировой войны. Война 1914 года застала Владимира Александровича в Гунгербурге, небольшом курортном местечке недалеко от Нарвы, где он проводил лето с матерью и братом. Пришлось срочно вернуться в Петербург. Его назначили на службу в Управление Красного Креста Северного района. За двухлетнюю службу он был награжден знаком Красного Креста. Приблизительно за год до революции Верещагин был назначен помощником уполномоченного передового санитарного отряда им. Великой княгини Елизаветы Федоровны. В годы Гражданской войны он часто встречался с А. Блоком и Н. Гумилевым.
ЭМИГРАЦИЯ
Революцию Владимир Верещагин встретил без радости и, по его выражению, «красного банта не нацепил»; поменяв офицерскую форму на штатскую одежду, стал искать способы выживания. Девятнадцатый и двадцатый годы были для Владимира Александровича самыми тяжелыми. «Отсутствие продуктов и запрещение частной торговли создавали отчаянный голод… Круглые сутки шли расстрелы, и всё население притаилось по своим норам. Ночью по городу носились автомобили с вооруженной до зубов советской опричниной, производившей повальные обыски... Предательство и доносы случались на каждом шагу...», – так вспоминал он это время. Верещагин стал искать пути покинуть Россию и воссоединиться в Ревеле с женой и пасынком.
Мария Николаевна была женщиной образованной, работала учительницей, ближайшей подругой ее была писательница Надежда Александровна Лохвицкая (Тэффи)[14]. Дружба с Тэффи началась еще в России и продолжалась до кончины писательницы в 1952 году. Образ Марии Николаевны Верещагиной-Розовой может вызвать у читателя известные ассоциации с Олечкой Розовой, героиней рассказа Тэффи «Жизнь и воротник». И действительно, странное совпадение фамилий подруги и героини рассказа, этой тихой, «терпеливой жены», бросившей всё в один миг и совершенно перевернувшей свою жизнь, – наталкивает на размышления. Но к моменту написания рассказа (вошедшего в сборник «Тонкая психология», составленный из произведений 1904–11 гг.) Мария Николаевна, 1900 г.р., была еще девочкой. Хотя в нашем случае можно предположить обратное: встретив ее, Тэффи усмехнулась забавному совпадению имен и некоторых подробностей жизни и решила про себя – не случайно всё это... Тонкий наблюдатель «человеческой комедии», она не могла не принять такой знак, ведь «иногда самая невзрачная вещица вотрется в жизнь, закрутит ее и перевернет всю судьбу не в ту сторону, куда бы ей надлежало идти» («Жизнь и воротник»). Мария Николаевна была на двенадцать лет моложе второго мужа. О первом ее браке сведений не сохранилось.
В Германии семья, наконец, воссоединилась. В 1921–1923 гг. Берлин стал одним из культурных центров русской эмиграции. Однако вскоре в стране началась инфляция. Экономический кризис в Германии заставил русских эмигрантов искать новую «русскую столицу». Таким центром становится Париж. Семья Верещагиных переезжает во Францию.
Русская колония в Париже в 1930-х годах, по данным Лиги наций, насчитывала более 175000 человек, включая большой круг литературной диаспоры. Любимым местом встреч культурной элиты стало Le Dôme Café. Как писал один американский журналист, посетивший кафе в середине 20-х гг.: «Эта группа сосредоточилась на пересечении бульваров Монпарнас и Распейл и <...> состояла исключительно из полупостоянных посетителей, в основном беженцев, мужчин и женщин, которые неизменно писали слово ‘Искусство’ с большой буквы. Место встречи, кафе Le Dôme, стало почти их домом <...> по всей вероятности, это было самое привлекательное место в Париже…»[15]
В Париже Верещагины ведут весьма насыщенный образ жизни. Владимир Александрович с женой попадают в центр культурной жизни, посещают концерты, балеты Дягилева, литературные и музыкальные собрания... Изучая их человеческие и творческие связи, вчитываясь в их простую, кажущуюся приземленной переписку с ярчайшими представителями русской эмиграции того времени, обращаешь внимание именно на тональность этих отношений – их деликатность, искренность и теплоту. Неразобранные и неописанные архивы русской эмиграции ХХ века хранят до сих пор тайну великой культурной эпохи Русского Зарубежья. Но именно скромное наследие таких его представителей, как чета Верещагиных, восстанавливает подлинную атмосферу жизни русских эмигрантов, стиль их взаимоотношений, круг их житейских интересов, их быт, настроения, действительные человеческие переживания и надежды. Всё это уходит в Лету с исчезновением носителей культуры – процесс сколь печальный, столь и естественный. Но трогательные искренние верещагинские переживания, любови-нелюбови, как и легкие их следы, оставленные в той эпохе, – именно это и есть истинное свидетельство о старой русской интеллигенции в изгнании, об их реальной «живой жизни», протекавшей параллельно с творческой. И без такого свидетельства нам сегодня не понять, не оценить адекватно ни высокие интеллектуальные споры «великих», ни жесткие конфликты эпохи.
Верещагины знакомятся и поддерживают постоянную связь с балериной Матильдой Феликсовной Кшесинской (1872–1971)[16], открывшей в Париже в 1929 г. школу танцев. Умерла она, немного не дожив до ста лет. Но даже и в последние годы ее жизни Верещагин не забывал посылать ей поздравительные открытки. Кшесинская отвечала неизменно.
12 июня 1960 г.
...Ваше внимание в день моего юбилея меня несказанно тронуло. Мне так грустно, что я не была дома, – днем я всегда работаю в Студии – когда Вы приходили меня поздравить. Большое и сердечное Вам спасибо. Позвоните как-нибудь, скоро заканчиваю работу в Студии и тогда буду рада Вас видеть.
Сердечный привет,
Ваша Княгиня
М. Романовская-Красинская
8 сент[ября] 1962 г.
Ваша телеграмма меня очень тронула. Сердечное Вам спасибо за поздравления и пожелания ко дню моего 90-летия.
Не сетуйте, что пишу без обращения, но никак не могу припомнить Вашего отчества; простительно, ведь мне девяносто лет.
Шлю мой искренний привет,
Ваша
Княгиня
Романовская-Красинская[17]
Эта переписка из разряда «необязательных» – тем не менее, она продолжается десятилетия; каждый из ее участников трогательно не прерывает череду писем-записочек.
Верещагины имели широкий круг корреспондентов – здесь и Великие князья, и И. Одоевцева, и В. Смоленский[18], и многие другие.
Самым естественным образом Верещагины входят и в круг Ивана Бунина. Конечно же, у нас нет оснований говорить здесь о дружбе писателя с ними. Но между семьями складываются доверительные, деликатные человеческие отношения. Об этом свидетельствует хотя бы такое письмо Ивана Алексеевича:
Exp. Bounine
1, rue J. Offenbach
Paris 16
20.IX.47
Дорогой Владимир Александрович,
Простите, пожалуйста, столь поздний ответ – жара так утомила мое старое сердце, что я еще до сих пор выправляю его всякими каплями, пилюлями[19]. Стихи Ваши прочел уже давно (и передал Надежде Александровне), а вот написать Вам собрался только теперь. И с грустью должен сказать, что если Вы имеете возможность издать их, несмотря на то, что это удовольствие стоит в наши дни очень, очень дорого, Вы не найдете читателей, кроме Ваших друзей: Вы человек талантливый, но уж очень несовременный поэт, ибо стихи Ваши, среди которых есть немало сердечных и хороших в своем роде, веют уже слишком давним чем-то, эпохой Апухтина и ему подобных, так что, повторяю, успеха Ваша книжка никак не будет иметь.
Сердечно жму Вашу руку,
Ив. Бунин
Что заставляло великого Бунина (не самого ласкового человека) «принимать участие» в столь необязательном сюжете? Казалось бы, можно и вовсе не ответить очередному «второстепенному» поэту, – но Бунин, что очевидно, ценит в Верещагине «первостепенного» человека и отечески дает ему правильный совет. Переписка эта не «одноразовая», Буниных и Верещагиных связывают теплые отношения.
8 сент[ября 1947]
Дорогие друзья, очень, очень благодарю за добрые чувства, за трогательные стихи. Поправляюсь медленно – поэтому простите, что отвечаю так поздно.
Целую вас.
Ваш Ив. Бунин
Хотя, отдадим себе отчет, в их отношениях несомненно сыграла свою роль и Надежда Тэффи.
В письме Георгию Адамовичу на известие о кончине Тэффи Вера Муромцева-Бунина заметит: «...Тэффи называла свой ‘двор’ – птичьим двором...»[20]. И в этом «птичьем дворе» любимицей была Мария Николаевна Верещагина. Трогательной дружбой, длившейся практически всю жизнь, – при разнице в возрасте в 30 лет! – дорожили обе... Тэффи и Верещагина познакомились еще в России – и не расставались в эмиграции в Париже.
«Дорогой моей радости, свету дней моих закатных, любимому другу моему – Марочке Верещагиной. – Благодарный за многое автор», – напишет Тэффи на своей книге «О нежности» в 1938 году.
А в 1952-м – на «Земной радуге»:
«Марочке и Володе Верещагиным –
Лучшим моим друзьям –
Лучшую часть моего сердца и разума
Любящая навеки – Тэффи»[21]
«Марочка» останется этим «лучшим другом» до конца – она будет душеприказчиком Надежды Александровны и начнет последовательно отстаивать честное имя подруги, правду о ее жизни, – трогательно и самоотверженно борясь со всяческими мифами о великой насмешнице русской литературы. Тем самым – объективно – сопротивляясь и более мощным мифам о русской эмиграции в ХХ веке.
ТЭФФИ И СОВЕТСКИЕ ИЗДАТЕЛИ
Известны воспоминания Марии Николаевны о Тэффи, а также ее конфликт с советским литературоведом О. Н. Михайловым[22]. В своем письме, вызванном выходом в СССР в 1971 году книги рассказов Тэффи, Верещагина категорически отрицала предположение Михайлова о том, что Тэффи приняла советское гражданство, а также выступала против описанного исследователем образа своей подруги как эмигрантской «нищенки-страдалицы» (в этом номере журнала публикуем полный текст ее письма).
Нельзя не признать заслуг О. Н. Михайлова, одним из первых начавшего разговор о русской белой эмиграции. И если оглядываться на жестокий советский век в жизни отечественной литературы, то на многие компромиссы можно закрыть глаза: в век тиранов говорят на языке Эзопа, ибо другого нет. Тем не менее, именно в те десятилетия прямых насилия и цензуры были выработаны основные мифы о русской эмиграции, которые исказили ее достойный облик и которые сегодня трудно преодолимы. Потому и написанная история русской культуры ХХ века, признаемся, нуждается в сильной правке.
Тэффи в Советском Союзе худо-бедно знали – около десяти изданий рассказов писательницы появилось в 1926–1927 годах (тираж – до 40000); ее легкий юмор выдавался за сатиру на врагов-эмигрантов. Сама Тэффи к советским изданиям своих книг относилась как к пиратским: «Сижу и гляжу на эту книгу. Двойное естество у этой книги – она и собственная, и несобственная. Написала я ее сама, а издали ее большевики. <…> таким образом у меня получается прелюбопытная фигура: полезный и приятный враг. Где еще, черт возьми, найдется такое живописное существо? <…> Защиты зарубежному писателю искать негде <…> для ‘Земли и Фабрики’ все мы, эмигрантские писатели, законом не защищенные, являемся чем-то вроде мертвого тела, с которого содрать сапоги сам Бог велел»[23]. Тем не менее, выход рассказов Тэффи в издательстве «Художественная литература», «пробитых» через цензуру Олегом Михайловым, – это было событием для советского книжного мира и для совесткого читателя. Книга дошла и до Парижа.
Предисловие Михайлова вызвало у Марии Николаевны Верещагиной приступ негодования – и решимости действовать. Она отослала Михайлову гневное длинное письмо. Надо признать, что Михайлов позднее включил отрывки из письма Верещагиной в свою статью «Нежный талант» в сборнике «Творчество Тэффи и русский литературный процесс первой половины ХХ века» (РАН ИМЛИ, М., 1999). Однако сократил послание – «профессионально», по-советски, убрав факты и доводы, приводимые Верещагиной, – тем самым представив «Марочку» коллегам и неискушенному читателю в образе одной из героинь Тэффи; сокращения исказили истинный смысл слов Верещагиной – как и некоторых ситуаций.
Возражения у Марии Николаевны вызвало, прежде всего, утверждение Михайлова о нуждающейся, голодающей Тэффи. Вторым пунктом своего письма она возражала против того, что Тэффи якобы взяла в последние годы жизни советский паспорт. Михайлов в упомянутой статье косвенно признал ошибку с паспортом: «Мой добрый друг Борис Константинович Зайцев, за две недели до своей кончины, писал из Парижа: ‘<…>между нами, известие о подданстве неверно. Она умерла эмигранткой, после тяжелой сердечной болезни. Во всяк. случ. хорошо, что книжка вышла’». Расставленные О. Н. Михайловым акценты – «хорошо, что книжка вышла» – представляются крайне важными для понимания общей ситуации. Для Михайлова главным было выпустить книгу в свет – представить непросвещенному советскому читателю прозу Тэффи. И неважно, что паспорт Тэффи-эмигрантка не брала, что советскую власть ненавидела и как-то заметила К. Симонову, уговаривавшему ее вернуться: «...боюсь увидеть плакат: ‘Добро пожаловать, товарищ Тэффи!’, а на столбах, которые его поддерживают, будут висеть Зощенко и Ахматова»... Известно и письмо Тэффи И. Бунину (8 января 1948) по поводу его категорического отказа ехать в СССР: «...что Вы потеряли, отказавшись ехать? Что Вы швырнули в рожу советчикам? Миллионы, славу, все блага жизни. И площадь была бы названа сразу Вашим именем, и станция метро, отделанная малахитом, и дача в Крыму, и автомобиль, и слуги. Подумать только! – Писатель, академик, Нобелевская премия – бум на весь мир! И всё швырнули им в рожу. Не знаю другого, способного на такой жест, не вижу (разве я сама, да мне что-то не предлагают, то есть не столько пышности и богатства)»[24]. И так ли уж был важен белоэмигрантке Надежде Лохвицкой выход этой книги? Не впадаем ли мы тут в некоторые иллюзии, определившие магистральный путь исследований литературы эмиграции в СССР, а позднее – в Российской Федерации? Бунин, Алданов, Зайцев, Поплавский, Газданов, Набоков, Тэффи... они вполне успешно состоялись в эмиграции. Их искренняя, щемящая любовь к «отеческим гробам» не помешала им освоиться и выстроить себя в новой реальности. Жизнь в эмиграции органично сочетала ностальгию и борьбу с советской властью как незаконной, сломавшей судьбу. Роман Гуль хорошо описал это состояние: «...я такого физиологического народолюбия с ущемлением моей личной свободы никогда не разделял и не разделяю»; «Не задумываясь, я взял свободу, ибо родина без свободы уж не родина, а свобода без родины, хоть и очень тяжела, м. б. даже страшна, но все-таки – моя свобода»[25]. Поэтому и книга «любой ценой», лишь бы в России, была не так уж и нужна эмигрантским писателям, собственно говоря. Этическая цена компромисса считалась слишком высокой. Можно только представить себе реакцию самой Тэффи, прочитай она такую вот заметку в советском журнале «Крокодил» (№ 34, декабрь, 1971) – «Фер-то ке!»:
Летом 1920 года на страницах «Правды» появился фельетон «Ке фер?» <…> Фельетон был перепечатан из парижской белогвардейской газеты «Последние новости». В предисловии «Правды» говорилось, что «фельетон чрезвычайно выпукло рисует настроения буржуазных беженцев, удирающих от русского пролетариата под сень международного капитала». Принадлежал фельетон «Ке фер?» Надежде Бучинской, известному автору юмористических рассказов, которые она подписывала псевдонимом Тэффи. Волею судьбы она сама оказалась в эмиграции. Тэффи провела в Париже тридцать тяжелых лет. Вместо беззаботного юмора – горькая сатира на эмигрантское житье-бытье, мрачное одиночество, нужда... / За несколько дней до смерти писательница приняла советское гражданство... Недавно в издательстве «Художественная литература» вышла книга ее рассказов. Читатель найдет в ней произведения, написанные и на родине, и на чужбине.
Между тем как для советского интеллигента этот текст лишь сигнализировал: вышла книга Тэффи, надо читать! Да, два мира, два целеобразования...
Будучи лицом доверенным, подругой близкой и, в силу возраста, верной надежной помощницей и душеприказчицей, Верещагина, как никто в окружении писательницы, знала истину и о доходах Тэффи. И об образе жизни, и о прочности ее быта. Стоит почитать письмо целиком, без купюр, чтобы убедиться в правоте «Марочки», как называла ее Тэффи. Посылки от поклонников и американского Литфонда, денежные переводы, пенсии и гранты – всё было, скромно – но без голодания. Парижский миллионер и филантроп С. Атран, до кончины в 1951 году, выплачивал Надежде Александровне небольшую пожизненную пенсию. За каждую книгу с ее дарственной надписью, которую Тэффи по договоренности посылала Адрею Седыху для распространения, платили от 25 до 50 долларов... Подсчеты «Марочки» в письме не бессмысленны. Это – факты, опираясь на которые исследователь может восстановить жизнь и самоощущение писателя и условия, в которых он творил. Это те артефакты, которые помогают восстановить истину.
Михайлов в своем исследовании опирался на тексты прошений Тэффи в различные фонды – не имея возможности увидеть и понять правильно механизмы, регулирующие действительную жизнь Зарубежной России. Совдеповский миф о «рыдающем эмигранте», предавшем родину и мечтающем искупить вину и вернуться, в интерпретации Михайлова невольно трансформировался в «миф о ностальгии», «миф о чемодане», на котором сидел эмигрант в ожидании момента возвращения. Нет, конечно же, Михайлов не воспринимал эмигранта как врага, но идею ностальгирующего «страдающего сердца» вполне разделял. И этот миф сегодня также доминирует в российской исследовательской мысли.
Миф вообще – сложная, трудно разрушаемая система представлений; он обладает абсолютной аксиологической непреложностью. И лучше не заниматься мифотворчеством. Факты. Факты. Верещагина со своим педантизмом просто раздражала. Михайлов пишет: «В сердцах я написал своему парижскому другу штабс-капитану Российского Общевоинского Союза А. А. Сионскому (с которым познакомился, разумеется, по переписке): ‘Да объясните хоть Вы этой дуре: чтобы пробить книгу Тэффи, я обходил с шапкой К. Чуковского, А. Твардов-ского и других литературных генералов. И что рукопись лежала в издательстве без движения целых четыре года!’». Да, всё так. Михайлов «пробил» книгу – жившие и «бившиеся» в СССР знают, чего это ему стоило. Но, как почти всё в споре эмиграции и «метрополии», здесь интересен не конфликт, а его первопричины. Здесь столкнулись два менталитета, два нарратива, отточенные весьма непростыми и разными судьбами и жестоким временем. Две модели жизни. На чьей стороне правда?.. Русский ХХ век так тяжел, что судить кого-то – самому впасть в соблазн.
Когда русские дипийцы послевоенной волны попали в США, белоэмигранты называли их «советскими» – они действительно были взращены Советами и не знали – не понимали – многого из того, чем дорожила первая волна этого бесконечного океана русского изгойства. Но первые – постарались понять их и принять. Вторые – научиться и сделать своим то, что ценили первые. Их судьбы соединились.
Гораздо драматичнее складывались взаимоотношения диаспоры и советской «метрополии». Взаимное непонимание эмигрантов и «советских» в СССР, в котором ни те, ни другие лично повинны не были, – это зияющая пропасть, и это, кстати, – еще одно реальное обвинение советской системе, разорвавшей русскую культуру на куски, погрузившей ее в непреодолимую трагедию. Это – приговор.
Вот и получается, что в реальной истории русской культуры позволительно одному назвать свою корреспондентку «дурой» и обнародовать это в статье, другой – написать: «Многоуважаемый господин М.»... Верещагина со всей своей женской щепетильностью и педантизмом скрупулезно отчитывает: что это Вы такое говорите, голубчик, как можно не считать эти пять долларов? – нельзя не считать: это люди от себя отрывали, с любовью дарили, а не по корысти, – откуда же одиночество и заброшенность?.. Тесный круг друзей, единомышленников, людей чувствующих друг друга и ценящих эту дружбу, вместе переживающих невзгоды и радости, – независимо от степени славы или признания одного или другого, будь то нобелиат Бунин или Марочка Верещагина... В этом нам открывается истинная атмосфера жизни тех людей, полная достоинства и уважения, самодостаточная жизнь русской Франции. И чета Верещагиных была воплощением такого стиля отношений. Мария Николаевна до последней минуты не оставила Надежду Александровну – может, та заменила ей мать, потерянную в изгнании? Уж точно – Тэффи стала членом семьи Верещагиных. Это она, «Марочка», стояла у смертного ложа Тэффи, она готовила ее во гроб, призывала ее дочь из Англии, собирала ее вещи, освобождая опустевшую ее комнату для новых жильцов... Жизнь продолжалась. И до конца дней своих Мария Николаевна Верещагина берегла и яростно отстаивала правду о жизни своей знаменитой подруги.
МУЗЫКАЛЬНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ В. А. ВЕРЕЩАГИНА
Да, Владимир Александрович и Мария Николаевна Верещагины прожили долгую жизнь, насыщенную и деятельную. Каждый – на своем поприще. Мария Николаевна жила друзьями, семьей; преподавала, иногда пописывала. Она участвовала в работе Союза русских писателей и журналистов, помогала в проведении вечеров, преподавала русский язык. Владимир Александрович занимался музыкой и продолжал писать стихи.
В. А. Верещагин вошел в состав Союза русских писателей и журналистов, созданный в 1920 году; первым председателем Союза стал Иван Бунин. Принимал Верещагин участие и в работе Союза русских дворян, Общества охранения русских культурных ценностей, Общества любителей русской военной старины и др.
Среди музыкантов-поэтов можно назвать американских композиторов Владимира Дукельского (Вернон Дюк)[26], Александра Корона[27] и Игоря Астрова[28] (ученика Прокофьева), пианистов – Всеволода Пастухова[29] и Ивана Умова[30], жившего в Египте, и – Верещагина.
В 1925 году вместе с музыкантом, дирижером и композитором Алексеем Михайловичем Труненко В. А. Верещагин создает в Париже вокальный мужской квартет им. М. П. Мусоргского[31]. Уже первое его выступление принесло успех. Оно состоялось 12 декабря 1925 года – в программе были произведения Балакирева, Даргомыжского, Баха, Шопена. Сначала квартет гастролирует в Париже.
В том же 1925-м композитор и дирижер Н. Черепнин[32] открывает в Париже Русскую консерваторию, в зале которой Верещагин и его Квартет им. Мусоргского часто дают концерты. Выступления проходят при переполненном зале.
1926 год. Верещагин выступает на еженедельных субботниках русского артистического сообщества, которые проходят в Тургеневском салоне на рю Пигаль. Здесь всегда царит душевная атмосфера, а проходящие концерты пользуются большой популярностью у публики. После концерта гости могли побеседовать с исполнителями за чашкой чая из русского самовара. 28 февраля 1926 года в этом же зале был проведен семейный бал-маскарад, на который в русском костюме приехала известная французская певица Полина Виардо. Как отмечает газета «Возрождение», «В музыкальном отделении громадный успех имел квартет имени Мусоргского, и шумные аплодисменты выпали на долю певцов В. Верещагина и Г. Захарова»[33].
В течение 1927 года квартет с успехом принимал участие в «ревю» театра Фоли-Бержер, одного из самых популярных и старейших кабаре Парижа. Художник Эдуард Мане посвятил Фоли-Бержер одну из своих известных работ «Бар в Фоли-Бержер», написанную в 1881 году. Пика популярности театр достиг в межвоенный период, когда он стал славиться своими экстравагантными костюмами в стиле арт-деко. На его сцене выступала джазовая певица и танцовщица Жозефина Бейкер, завоевавшая среди зрителей прозвище «черная жемчужина»; бывали там и писательница Сидони Габриэль Колетт, актеры Морис Шевалье, Чарли Чаплин и Жан Габен...
Вскоре квартет Мусоргского отправляется на гастроли в Европу. В том же 1927 году квартет совершает турне по Бельгии. Первые выступления перед брюссельской публикой прошли с большим успехом и были тепло отмечены местной прессой. Дальше путь лежал в Антверпен и Лондон. По возвращении из турне музыканты играли на летних курортах Франции.
В 1929 году Владимир Верещагин вместе с квартетом пел в одном из модных тогда кабаре в Лондоне. Эта поездка была для него особенно примечательна. Однажды, услышав русское пение, за кулисы пришел Федор Шаляпин. Узнав, что в зале находится великий артист, присутствующие заволновались. «А было их в зале в этот вечер немало: принц Уэльский, будущий король Георг VI с женой, принцессой Елизаветой, и многие представители лондонского высшего общества», – вспоминает Владимир Александрович. После представления все участники квартета и Шаляпин перешли в отдельный салон, где «полилось шампанское, а с ним и песни».
В Амстердаме, где проходила «Русская Неделя», квартет Верещагина дал несколько концертов. Там же Верещагин еще раз с восхищением прослушал «Бориса Годунова» с Шаляпиным в главной партии. «Много раз я видел и слышал ‘Бориса’, но так близко, как в тот вечер, еще не приходилось никогда… Незабываемое чудесное видение», – пишет Верещагин в своих воспоминаниях. В последний раз он встретил Федора Ивановича на Больших Бульварах в Париже...
Квартет Мусоргского просуществовал до 1930 года. В 1931-м В.Верещагин, А. Труненко и Г. Глебов создают «Квартет бояр». Первое выступление проходит в малом зале Русской оперы. В концерте принимали участие известные исполнители цыганских песен – Настя Полякова[34], Ю. Морфесси[35] и Ж. Гулеско[36]. Часто выступает Верещагин и в ресторанах с ансамблем цыган, дает сольные концерты. Публика любила Верещагина, каждое выступление проходило с большим успехом.
После войны Верещагин продолжал писать, выступать с докладами. В 1951 г. он вошел в комитет по организации чествования Б. К. Зай-цева, в 1954-м – В. Ф. Зеелера[37]. Вторая книга его поэзии «Стихи» вышла в 1955 году. В «Словаре поэтов Русского Зарубежья» В. Крейд писал: «Его единственная эмигрантская поэтическая книга ‘Стихи’, включавшая 24 стихотворения, – тоже в своем роде мемуарная: это цикл легких и изящных миниатюр, ретроспективных по своей направленности»[38]. Поэт разослал книгу друзьям: Ирине Одоевцевой, Владимиру Смоленскому, Ивану Бунину и другим. В прессе книга отклика не нашла, как и предрекал Бунин. Однако на стихи Верещагина писались романсы – композиторами Федором Андреевичем Евсеевским и Георгием Сергеевичем Сериковым. На его стихи написаны романсы «Расцвели хризантемы», «Вы только мой каприз», «Черемуха» (музыка Л. Дризо) и множество других. Самым известным стал романс, написанный Львом Яковлевичем Дризо[39], «Уйди, совсем уйди...» (стихи эти часто неправильно приписывают художнику Василию Верещагину, дяде поэта):
Уйди, совсем уйди... Я не хочу свиданий,
Свиданий без любви и ласковых речей.
Еще душа моя полна воспоминаний
О прежних днях любви златой весны моей!
Теперь тебе другая дороже и милее,
И ей ты отдаешь и ласки, и мечты.
А я совсем одна, едва собой владея
И так же всё любя… О, если б понял ты!
Когда душа полна тревогою дневною,
Когда в мечтах моих далеко от тебя,
Когда любовь моя мне кажется смешною,
Мне жаль своих надежд, желаний и себя.
Но в поздний час ночной, когда сильнее муки,
Когда кругом всё спит в безмолвной тишине,
К тебе в немой тоске протягивая руки,
Я плачу и зову: «Вернись, вернись ко мне!»
Сочетание дара музыканта и поэта – явление нередкое; по сути своей музыка и поэзия не могут существовать друг без друга. Белинский писал: «Музыка – душа поэзии, проясняет и открывает ее. Она делает поэтическое слово более глубоким по смыслу и более легким по восприятию. Дух музыки в эмоциональном аспекте – творческая воля, побуждающая одаренных людей создавать состояние звучаний и оформлять их, как свое мировоззрение». Поэту, как и музыканту, дан редкий талант – уловить таинственное звучание мира и отразить услышанное словами или нотными знаками, передать с их помощью ритм и музыку природы, ее дыхание или просто состояние собственной души. Такое музыкальное начало присутствовало и в поэзии Владимира Верещагина. Именно поэтому стихи его так легко перекладываются на музыку.
Начиная с 1955 года Верещагин печатал стихи и воспоминания о Великих князьях Гаврииле Константиновиче и Константине Константиновиче, а также о Зеелере, Зилоти[40] и др. в парижском журнале «Возрождение», с которым он сотрудничал. В 1955-м он временно замещал заболевшего Г. А. Мейера[41] на должности редактора журнала «Возрождение». В ноябре того же года в журнале появилось следующее объявление: «Вследствие болезни Г.А. Мейера издательство просит адресовать письма и статьи на имя Владимира Александровича Верещагина» (№ 47. С. 4); однако уже в марте 1956-го (№ 51) статьи приходили на имя нового секретаря редакции И. К. Мар-тыновского-Опишни[42].
Когда В. Верещагину было уже 80 лет, он издал книгу воспоминаний «Из далекого прошлого» (1968), которая охватила, к сожалению, только его доэмигрантский период. В этой книге он повествует о жизни его семьи в царской России, о встречах с Шаляпиным, Репиным, Н. Фигнер и многими другими литературными, музыкальными, политическими и государственными деятелями, а также вспоминает годы Первой мировой войны, времена Красного террора. Кроме членства в действующем в межвоенный период Союзе русских писателей и журналистов в Париже, постоянные контакты, судя по всему, были у Верещагина с «Возрождением» и с «Русской мыслью». Так, в корреспонденции от 22 апреля 1977 года читаем: «Редакция ‘Русской мысли’ устроила прием по случаю своего 30-летия. Присутствовали около 120 человек, среди которых были: один из основателей газеты С. А. Посохов, В. Верещагин, И. Одоевцева, Е. Каннак, П. М. Михалевский, В. В. Вейдле, Н. В. Лосский, В. Авьерино, Доминик, М. Геллер, А. Лишке, В. Некрасов, Жорж Нива, М. Федоров, С. Оболенский, Н. Б. и А. В. Соллогубы и многие другие» (РМ, 28.04.77, № 3149).
Однако главным для Верещагина оставалась его музыкальная деятельность. В 1976 году на собрании Русского музыкального общества он был избран членом правления и почетным вице-президентом (и позднее неоднократно переизбирался в этой должности, о чем свидетельствуют отчеты с заседаний 1979–1980 гг.). 12 ноября 1978 года Русское музыкальное общество и Консерватория им. С. В. Рахмани-нова отмечали 90-летие Владимира Александровича Верещагина, своего почетного вице-председателя. Вступительное слово было предоставлено председателю РМО Максиму Евграфовичу Ковалевскому. Оперный певец Григорий Евгеньевич Гришин прочел биографию юбиляра и спел романсы Федора Андреевича Евсеевского и Георгия Сергеевича Серикова на слова Верещагина, певица Галина Николаевна Григорьева читала стихи юбиляра. Сам Верещагин выступил с чтением своих рассказов-воспоминаний (РМ, 02.11.78, № 3228; 23.11.78, № 3231; 07.12.78, № 3233).
Владимир Александрович Верещагин скончался в Париже 3 ав-густа 1981 года. Жена его, Мария Николаевна, пережила мужа на семь лет, она умерла 27 мая 1988 года. Могилы их находятся на кладбище в Булонь-Бийанкуре в пригороде Парижа. 3 августа 1981 года в газете «Русская мысль», одним из основателей которой он был, появилось следующее объявление: «На 93 году жизни скончался Владимир Александрович Верещагин, член Союза русских писателей и журналистов в Париже, основатель вокального квартета им. Мусорского, почетный председатель РМОЗ»[43] (06.08.81 № 3372). Скупые слова, а за ними стоит судьба человека, имя которого ушло в забвение, стерлось временем. Владимир Александрович Верещагин прожил долгую и плодотворную жизнь, внеся большой вклад в культуру диаспоры русского Парижа. Рука об руку чета Верещагиных прошла извилистыми путями беженства, вживания в чужую страну и культуру – и представила образ живого Русского Зарубежья. Без мифов и ретуши – во всем его очаровании.
Сеанс окончен. В зале тьма,
Всё замолчало, опустело,
Как на экране синема,
Жизнь промелькнула… и сгорела.
В. Верещагин
Ниже мы публикуем письма В. А. Верещагину от Петра Краснова и Иосифа Штримера, статью-некролог «Тэффи» В. А. Верещагина, а также письмо М. Н. Верещагиной к О. Михайлову. Тексты печатаются по современной пунктуации и орфографии, с сохранением отдельных орфографических особенностей оригиналов. Благодарим Bakhmeteff archive, The Rare Book & Manuscript Library (Columbia University) и Российский государственный архив литературы и искусства за предоставленные материалы.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Девичья фамилия Розова (1900–1988), в эмиграции работала преподавателем русского языка.↩
2. Верещагин, Владимир. Из далекого прошлого / Париж. 1969.↩
3. Ольга Ивановна Верещагина (Старицкая, 1846–1940), мать В. А. Верещагина.↩
4. Верещагин, В. В. Воспоминания сына художника / М.: «Художник РСФСР». 1978.↩
5. Cудьба брата Василия Александровича Верещагина после революции неизвестна. Сестра Ольга вышла замуж за офицера Генерального штаба, Анатолия Федоровича Барсова. Он умер в Германии в 1937 году в возрасте 69 лет. Ольга Александровна умерла в Париже в 1952 году.↩
6. Верещагин, Владимир. Указ. издание.↩
7. Гуревич Яков Григорьевич (1843–1906), российский историк, педагог.↩
8. Андроников Ираклий Луарсабович (Андроникашвили, 1908–1990), советский писатель, литературовед, мастер художественного слова. Народный артист СССР, лауреат Ленинской и Государственной премий.↩
9. Ильин Иван Александрович (1883–1954), философ, писатель, видный деятель эмиграции. Участник Белого движения, идеолог РОВС, антикоммунист, монархист. Был выслан из Советской России в 1922 г. на «Философском пароходе». В 1923–34 гг. работал в Русском научном институте (Берлин). В 1938 г. покинул Германию, жил в Швейцарии.↩
10. Далматов Василий Пантелеймонович (Лучич; 1852–1912), актер, по национальности серб. В 1873–1876 гг. – актер Московского общедоступного театра, играл в Пушкинском театре, в труппе Ф. Корша. С 1844 г. – в Александринском театре.↩
11. Менжинский Рудольф Игнатьевич (1834–1917). Преподавал в Институте Императрицы Марии, в Первом кадетском корпусе, в Духовной римско-католической академии. Член Исторического общества при С.-Петербургском университете, почетный член комитета Детского приюта принца П. Ольденбургского.↩
12. Томарс Иосиф Семенович (1867–1934), камерный и оперный певец (лирический тенор) и педагог.↩
13. Фигнер Николай Николаевич (1857–1918), оперный певец (тенор). Выступал на сцене Императорской Русской оперы, солист Императорских театров; действительный статский советник. После большевистского переворота жил на Украине, преподавал пение. Похоронен в Киеве.↩
14. Надежда Александровна Тэффи (Лохвицкая, в замужестве – Бучинская; 1872–1952). Дата рождения Н. А. определена по документам в ЦГИА Санкт-Петербурга (Метрическая книга Сергиевского всей артиллерии собора, фонд Петроградской духовной консистории. См.: Румянцев, Андрей. Одна из двух Лохвицких // «Санкт-Петербургские ведомости». 2017. № 118, 30 июня). Прозаик, поэт, мемуарист, переводчик, «королева русского юмора». Работала в разных литературных жанрах. Была широко известна и в Российской империи, и в Русском Зарубежье. Эмигрировала в 1918 в Берлин, затем переехала в Париж. Публиковалась в ведущих периодических изданиях русской эмиграции, среди них «Возрождение», «Руль», «Современные записки», «Сегодня», и др.↩
15. Glassco, John. Memoirs of Montparnasse / NY: Oxford University Press, 1970. Перевод с англ. Е. Дубровиной.↩
16. Кшесинская Матильда Феликсовна (Кржесинска, Романовская-Красинская), светлейшая княгиня (1872–1971), известная балерина, педагог. Жена Вел. князя Андрея Владимировича. Прима-балерина Мариинского театра. В 1911–1912 гг. выступала в Русских сезонах С. П. Дягилева. В 1920-м покинула Россию. Жила на юге Франции. В 1921 г. после бракосочетания получила титул светлейшей княгини. В 1929 г. переехала в Париж, открыла свою балетную школу. Последнее выступление состоялось в 1936 г. на сцене лондонского театра Covent Garden в спектакле Русского балета Монте-Карло. В 1950 г. возглавила Федерацию русского классического балета в Лондоне. Автор книги «Воспоминания» (Париж, 1960; Москва, 1992).↩
17. Цитируемые письма хранятся в Bakhmeteff Archive, Rare books and Manuscript Library / Vladimir Aleksandrovich Vereshchagin Papers, Box 1.↩
18. Смоленский Владимир Владимирович (1901–1961), поэт первой волны эмиграции. С 1919 года воевал в Добровольческой армии, с которой и эвакуировался из Крыма в 1920 году. Жил в Тунисе, потом во Франции. Входил в ряд литературных объединений Русского Парижа. Считался одним из лучших чтецов. Выпустил три сборника стихов.↩
19. В 1947 году Бунину был поставлен диагноз – эмфизема легких; после лечения состояние его не улучшилось.↩
20. Письма И. А. Бунина хранятся в Бахметевском архиве: Bakhmeteff Archive, Rare books and Manuscript Library / Vladimir Aleksandrovich Vereshchagin Papers, Box 1. Письмо В. Н. и И. А. Буниных к Г. Адамовичу от 20 октября 1952 г., Париж (эта часть письма написана рукой В. Н.): «...Вероятно, вы уже знаете о кончине Тэффи. / Я накануне по телефону от В[еры] Р[афаиловны] [Мартыновой] узнала, что Н[адежде[ А[лександровне] очень плохо, что к ней никого не пускают, что положение очень серьезно, – хотят вызвать ее дочь из Лондона. У меня не было надежды, а все-таки, когда в 5 вечера следующего дня та же В[ера] Р[афаиловна] сообщила эту страшную весть, то стало очень тяжело. Отчего, несмотря на то, что, когда ожидаешь конца и он приходит, испытываешь чувство неожиданности и удивления? <…> Я была на первой панихиде в тот же день в 8 ч. вечера. Народу было немного, только те, кого могли известить по телефону, то есть самые близкие люди. / Служил отец Олимп с Дарю. Человек пять-шесть стояло в ее комнате. Остальные в передней. <…> Н[адежда] А[лександровна] лежала на своем широком диване в белых простынях, по пояс открытая; поразило, что в черном платье. На груди икона. В руках отпуск. На лбу венчик. Возложил отец Олимп. Лицо спокойное, умное. Глаза хорошо закрыты. Она умерла после укола морфия, и Тамара Ив[ановна] Пант[елеймонова] думала, что она заснула. Сестра милосердия скоро поняла, что всё кончено. <…> P. S. В[ера] Р[афаиловна] очень страдает, – образовалось пустое место без Тэффи. Она обижена на Вас. Напишите сочувствие ей ласково. Она ведь очень добрая. А Тэффи называла свой ‘двор’ – птичьим двором...» / URL: http://bunin-lit.ru/bunin/letters/letter-869.htm↩
21. Н. А. Тэффи / РГАЛИ. Ф. 1174, оп. 2, ед.хр. 16, л. 2об. Все дарственные надписи цитируются по: РГАЛИ. Ф. 1174, оп. 2, ед. хр.16, л. 1-1об, л. 2-2об.↩
22. Михайлов Олег Николаевич (1932–2013), доктор филологических наук, писатель, исследователь литературы первой волны русской эмиграции. Автор предисловия к книге «Тэффи. Рассказы» / Москва: «Художественная литература», 1971.↩
23. Тэффи, Надежда. Вниманию воров. Статья / «Возрождение», № 1125, 1 июля 1928 года. Издательство «Земля и Фабрика» (ЗИФ) – советское государственно-акционерное издательское общество (1922–1930). Специализиро-валось на выпуске произведений советских писателей (В. Шишкова, И. Бабеля, И. Эренбурга) и известных писателей зарубежной литературы, периодических изданий – «Всемирный следопыт», «Вокруг света», альманах «Земля и Фабрика»; выпускало дешевую серию «Рабоче-крестьянская библиотека». С 1926 года целевой аудиторией издательства стали рабоче-крестьянские и школьные библиотеки. В 1930 году вошло в состав Государственного издательства художественной литературы. В ЗИФ вышли книги Тэффи: «Проворство рук», 1926; «Сирано де Бержерак», 1927; «Сладкие воспоминания», 1927; «Танго смерти» (Библиотека сатиры и юмора, 1927). В 1930-е годы выпуск книг Тэффи в СССР прекратился; сборники ее рассказов были изданы лишь в 1965, 1966 и 1971 годах. Подробнее: Бондаренко, Ольга Валерьевна. Издательская судьба рассказов Н. А. Тэффи в СССР в 1920-е гг. URL: https://www.gramota.net/materials/2/2015/12-1/11.html↩
24. Переписка Тэффи с И. А. и В. Н. Буниными. 1939–1948 / Публ. Р. Дэвиса и Э. Хейбер // Диаспора. [Вып.] 2. СПб., 2001. – Сс. 548-549.↩
25. Гуль, Роман. «Я унес Россию». Т. 1: Россия в Германии. Изд-во «Мост», Нью-Йорк, 1981. – Сс. 34, 184.↩
26. Дукельский Владимир Александрович (1903–1969), композитор, поэт. В 1920-м эмигрировал в Константинополь. Основал вместе с Б. Ю. Поплавским Константинопольский цех поэтов. Затем уехал в США, оттуда в 1924-м – во Францию. Жил в Париже и Лондоне. Писал музыку для балетов, кинофильмов, музыкальных комедий; симфонии, камерную музыку, романсы на стихи русских поэтов. Его произведения включали в свои концерты С. А. Кусевицкий и С. С. Прокофьев. Автор музыки к балету «Зефир и Флора», исполненному в Париже Русским балетом С. П. Дягилева 15 июня 1925 года. Сотрудничал с Русским музыкальным издательством в Париже (до 1933). В 1929 г. переселился в США. Продолжил сотрудничество с С. А. Кусевицким. Участник Второй мировой войны, лейтенант морской пограничной службы. В 1947 г. Ролан Пети поставил в Париже его балет «Бал прачек». Писал под псевдонимом Верной Дюк – мюзиклы, песни, музыку для кинофильмов, в том числе к фильмам «Golden Follies» (1938) и «Cabin in the Sky» (1943). Публиковался в американских журналах. В 1955 г. выпустил воспоминания «Passport to Paris», в 1964 г. книгу «Listen Here a Critical Essay on Music Depreciation». Автор четырех сборников стихов (Мюнхен, 1960-е).↩
27. Корона Александр Акимович (189?, Тифлис, – 1967, США), композитор, поэт. Первый его сборник стихов «Лампа Аладдина. Книга песен» увидел свет осенью 1914 г. в Петрограде. Николай Гумилев говорил о книге: в ней почти всё «слишком откровенно навеяно» Пьером Луисом и «Александрийскими песнями» Кузмина – «И все-таки там, где поэт выходит за пределы выдуманных тем о свободной любви и смелых моряках, он обнаруживает если не индивидуальность, то во всяком случае талант». Около 1920 г. Корона эвакуировался в Турцию, затем уехал в Италию, позднее жил во Франции. В начале Второй мировой войны уехал в США. Писал музыку для театра, сочинял романсы на стихи русских поэтов. Последняя прижизненная публикация – в вашингтонском коллективном сборнике «Содружество» (1966).↩
28. Астров Игорь (Раппопорт-Ястребцев, 1909–1976), музыкант, литератор, переводчик. Ученик С. Прокофьева. Преподавал иностранные языки в Болонском университете. Переводил сонеты В. Шекспира и Ж.-М. Эредиа, на французский – стихи Н. Гумилева, А. Ахматовой, А. Блока, В. Брюсова. В 1935-м за первый сборник стихов на французском языке «Sonnets» был удостоен премии Французской академии. Позднее на французском вышли книги стихов «Перелетные птицы», «Наполеон» и др. Публиковался в сб. «Эстафета» (Париж, 1948). В 1946–1966 гг. работал синхронным переводчиком в ООН. Совместно с М. Цетлиным выполнил перевод на русский цикла стихотворений Элизабет Баррет-Браунинг «Португальские сонеты» (Нью-Йорк, 1956).↩
29. Пастухов Всеволод Леонидович (1894–1967), музыкант, поэт. Был известен в Русском Зарубежье как блестящий пианист. До Второй мировой войны жил в Риге, открыл музыкальную школу и преподавал в ней. В 1950-е стал редактором нью-йоркского журнала «Опыты» (совместно с Р. Н. Гринбергом). Писал рецензии, стихи и рассказы. Второй сборник «Хрупкий полет» вышел в год смерти Пастухова (о первом сборнике у нас нет сведений). В эмиграции Пастухов выступал с концертами во многих городах. Около 1949 г. эмигрировал в США. Жил с 1957 г. под Нью-Йорком, в Дугластоне. Участвовал в кружке, называвшемся в обиходе «Лигой». Кружок собирался на квартире М. С. Цетлиной в Нью-Йорке.↩
30. Умов Иван Павлович (1883–1961), поэт, музыкант. Учился в Военно-инженерном училище в Санкт-Петербурге, где занимался переводами Омара Хайяма (в 1911 г. издал 11 четверостиший). По окончании Московского Лазаревского института, где он изучал восточные языки, с 1 сентября 1913 г. до октябрьского переворота И. П. Умов был русским вице-консулом в Александрии. После революции остался в эмиграции, жил в Египте. Знал десять языков. Окончил в Лондоне консерваторию по классу фортепиано, преподавал в Александрии музыку, выступал с концертами. Книга стихов «Незримый гость» вышла в 1949 году.↩
31. ТРУНЕНКО Алексей Михайлович (? – 17 января 1939, Берлин), музыкант, дирижер, композитор. Окончил Императорскую певческую капеллу и С.-Петербургскую консерваторию по классу профессора А. К. Лядова. Ближайший помощник В. В. Андреева по Великорусскому балалаечному оркестру. В 1923 г. эмигрировал. Один из основателей вокального мужского Квартета им. М. П. Мусоргского. В 1925–1930-е давал концерты c Квартетом в Париже в зале Gaveau, участвовал в благотворительных концертах. Выпустил две пластинки с русскими народными песнями (Париж, 1925).↩
ЗАХАРОВ Василий Федорович (? – 17 июля 1961, Париж), певец (баритон). В эмиграции жил в Париже. В 1924 г. – артист театра «Эрмитаж». В 1927–1930 гг. пел в спектаклях «Садко» и «Снегурочка» Н.А. Римского-Корсакова, «Хованщина» М. П. Мусоргского в Русской опере под управлением К. Д. Агренева-Славянского. Выступал в концертах в качестве солиста и в составе вокального квартета. Выступал вместе с оркестром Г. Черноярова в ресторане «Le Prado» (1930-е). После войны – солист оркестра балалаечников под управлением Ж. Стрехи, ансамбля русских народных инструментов под управлением Д. Ляхова (1950-е) и др. Последние годы жизни работал в американской фирме в Париже.
КОВАЛЕВСКИЙ Максим Евграфович (30 августа/ 12 сентября 1903, С.-Петербург, – 13 июня 1988, пох. на клад. в Бюльон, под Парижем), диакон, математик, церковный деятель, духовный композитор. В 1920 г. с семьей эмигрировал во Францию. Один из основателей Братства иподиаконов и церковнослужителей при соборе Св. Александра Невского (1921). Иподиакон (1921). Один из учредителей Братства Св. Фотия при Трехсвятительском подворье в Париже (1925). Окончил физико-математический факультет в Сорбонне и Высший статистико-математический институт. Специалист по теории вероятности. В течение сорока лет работал в страховой компании «Soleil et Aigle». Музыкальную подготовку начал в Петербурге, продолжил в Париже, занимался в Русской консерватории, брал уроки у Н. А. Шамие. Одновременно изучал русское церковное пение. В течение многих лет был регентом. В 1973 г. был избран председателем Русского музыкального общества в Париже. Преподавал курс истории литургии и вел занятия по церковному пению в Богословском институте Св. Дионисия. Соредактор «Сборника Божественной литургии» (Лондон, 1962). Вошел в Почетный комитет Общества ревнителей православного церковного пения. Автор многочисленных статей о музыке, исследований о древнем пении Восточной и Западной христианских Церквей.
ЕВСЕЕВСКИЙ (Евсевский) Федор Андреевич (9 апреля 1889 – 27 января 1970, Париж, пох. на клад. Сент-Женевьев-де-Буа), штабс-ротмистр Украинского гусарского полка, композитор, пианист, певец, военный капельмейстер. Окончил Елисаветградское кавалерийское училище. В эмиграции жил в Париже. С 1927 г. руководил вокальным квартетом «Китеж». Пел в составе мужского квинтета «The Five Modern Minstrels». С середины 1930-х – руководитель и дирижер балалаечного оркестра. Участвовал в концертах Содружества русских балалаечников за границей. С 1936 г. – дирижер Украинской оперы в Париже. После войны заведовал музыкальной частью Русского драматического театра, работал аккомпаниатором в «Театре без занавеса». С 1954 г. работал пианистом в русском ресторане «У Муси». В 1959 г. в Лионе прошла премьера балета «Фантастическая сказка» на музыку Евсеевского. Выступал на вечерах в Русских домах в предместьях Парижа.
СЕРИКОВ Георгий Сергеевич (26 мая 1902, Москва, – 5 ноября 1991, Шелль, пох. на клад. Сент-Женевьев-де-Буа), протоиерей, пианист, композитор, общественный деятель, деятель культуры. В начале 1920 г. эмигрировал в Константинополь, затем во Францию (1921). Жил в Медоне. Окончил консерваторию в Лозанне (Швейцария). В 1925–1929 гг. провел серию концертов в США, с конца 1920-х сотрудничал с музыкантами Русской консерватории в Париже, вел концертную деятельность. Лауреат конкурсов пианистов в Лозанне и Париже. Занимался композицией. Автор циклов фортепианных этюдов, пьес, сонатин, вокальных произведений и мелодекламаций на стихи и тексты Надсона, В. Набокова и др. По окончании музыкальной деятельности учился в Страсбурге и в Свято-Сергиевском институте в Париже. С 1920-х был в числе основателей (вместе Е.С. Меньшиковой) и лидеров РСХД. Священник (1938). Служил в церквях Парижа и его предместий. Участвовал в Неделях христианского единства, читал лекции на Высших женских богословских курсах (1960-е) и др. Член Братства Св. Троицы. Участвовал в литературно-музыкальных и юбилейных вечерах Д. С. Мережковского (1938), Б. К. Зайцева (1960-е, 1971) и др. Автор многочисленных статей на богословские темы в «Вестнике РСХД», журнале «Вечное», «Вестнике Русского Западно-Европейского экзархата» и др. Владел шестью иностранными языками. Последние годы жизни провел в Русском доме в Кормей-ан-Паризи, а затем в Русском доме в Шелль.
ГРИШИН Григорий Евгеньевич (Г. Е. Пошивайло, 8 января 1909, Лодзь, – 22 августа 1988, Грасс), оперный певец (тенор). Окончил Русский лицей в Риге. В 1929 г. приехал в Париж. Сотрудничал в качестве хориста с Русской оперой в Париже. Окончил в 1935 г. Русскую консерваторию в Париже. Первый публичный концерт провел в 1936 г. в зале Gaveau. Пел в русских оперных спектаклях. После войны пел в Русской камерной опере, Новом театре оперетты (1946). Принимал участие в постановках С. Лифаря. Участвовал в песнопениях и службах в Св. Александро-Невском соборе и других православных храмах Парижа. В 1971 провел свой 200-й концерт. С 1966 г. – профессор Русской консерватории в Париже, в 1984 г. – ее директор. Вице-председатель Российского музыкального общества за границей (РМОЗ), вице-председатель Ассоциации друзей Русской консерватории. Сотрудничал с газетой «Русские новости».
ГРИГОРЬЕВА Галина Николаевна (урожд. Шелудковская, 5 февраля 1931 – 6 февраля 1990, Кламар, пох. на клад. Сент-Женевьев-де-Буа), певица, пианистка, педагог. Жена П. Л. Григорьева. Окончила Русскую гимназию и Русскую консерваторию в Париже. С 1950 г. участвовала как пианистка, певица и чтица в концертах и благотворительных вечерах, в том числе организованных приходами православных церквей Парижа и предместий, Национальной организацией витязей (НОВ), Казачьим союзом и др. Была членом НОВ. В 1950–1951 гг. выступала в детском театре «Золушка», в 1952 г. – в Русской оперетте. Руководила молодежным хором «Наша смена». Солистка концертов архиерейского хора Св.Александро-Невского собора (с 1960), регент. Преподавала в Русской консерватории в Париже с 1965 г., профессор по классу фортепиано. В 1963 г. организовала свой хор имени П. И. Чайковского, выступала с ним по французскому телевидению (1970-е). В 1980 г. участвовала в записи пластинки оперы «Пиковая дама» П. И. Чайковского с Французским национальным оркестром под управлением М. Ростроповича (запись была удостоена высшей награды Французской музыкальной академии).
32. Черепнин Николай Николаевич (1873–1945, пох. на кладб. Сент-Женевьев-де-Буа), композитор, дирижер, пианист, педагог. Первые произведения Черепнина были изданы в 1898 году. В 1899 г. был приглашен заведующим оркестровым классом Императорской Придворной певческой капеллы. С 1898 г. дирижировал хором Мариинского театра. Основал дирижерский класс в Консерватории (1906). Был ведущим дирижером Русских сезонов С. П. Дя-гилева в Париже (1909–1914). После большевистского переворота уехал в Тифлис, где возглавил Тифлисскую консерваторию и был одним из ведущих ее профессоров (1918–1921.) Эмигрировал в Париж (1921). Участвовал в организации Русской Парижской консерватории, возглавив ее в качестве избранного директора (1925–1929, 1938–1945). По приглашению С. А. Кусевицкого дирижировал Бостонским симфоническим оркестром (1932). Оставил концертную деятельность в 1933 году. Член Попечительского совета издательства «М. П. Беляев» (1926–1937), президент Попечительского совета (с 1937).↩
33. «Возрождение». 1926, 6 марта, № 277.↩
34. Анастасия Алексеевна Полякова (1877–1947), исполнительница цыганских песен. В 1920 году вместе с семьей эмигрировала в Константинополь, выступала сначала в ресторане «Стелла» известного ресторатора Федора Федоровича Томаса, позже в кабаре «Черная роза».↩
35. Морфесси Юрий Спиридонович (1882–1949), русский эстрадный и оперный певец (баритон) греческого происхождения. С 1920 г. жил в эмиграции, во Франции, Югославии, Германии.↩
36. Гулеско Жан (1877–1953), скрипач, дирижер, выходец из семьи потомственных румынских музыкантов. В 1921 г. покинул Россию. Выступал как скрипач и дирижер с оркестром в концертах. В 1923 г. работал в берлинских ресторанах. С 1924 г. играл в русских и кавказских ресторанах в Париже.↩
37. Зеелер Владимир Феофилович (1874–1954), политический и общественный деятель, юрист, адвокат, видный представитель русской эмиграции. В эмиграции жил во Франции.↩
38. Словарь поэтов Русского Зарубежья / Сост. В. Крейд, В. Синкевич, Д. Бо-бышев / СПб: РХГИ. 1999. – Сс. 56-57.↩
39. Дризо Лев Яковлевич (1880–1935), композитор, автор популярных романсов. Продолжил свою карьеру в годы НЭПа, пытаясь приспособить репертуар под требования нового времени. В частности, написал мелодекламацию «Ночной Париж», где высмеивал русскую эмиграцию. На заре XX столетия издал более десятка романсов на собственные стихи и музыку.↩
40. Зилоти Александр Ильич (1863–1945), пианист, дирижер и педагог. Ученик Ф. Листа. Преподавал в Московской консерватории, был руководителем Мариинского театра. В 1922 г. эмигрировал в США, жил в Нью-Йорке, преподавал в Juilliard School. Похоронен на Русском кладбище Новодивеевского монастыря, штат Нью-Йорк.↩
41. Мейер Георгий Андреевич (1894–1966), офицер, публицист, философ, литературный критик, литературовед. Учился на историко-филологическом факультете Московского университета. Участник Первой мировой и Гражданской войн, участник 1-го Кубанского похода. В 1920 г. эвакуировался в Константинополь, преподавал русский язык, выступал с докладами о русской поэзии. В 1923 г. переехал во Францию, жил в Париже. Сотрудничал с газетами «Родная земля» и «Возрождение». Работал таксистом. В начале 1950-х неофициально возглавлял журнал «Возрождение», исполнял обязанности редактора. Член Союза русских писателей и журналистов. В 1959 г. переехал в деревню под Парижем, работал над книгой о Ф. М. Достоевском (не закончил). Публиковал статьи и заметки в газетах «Новое слово» (Берлин), «Парижский вестник», в журнале «Грани» (Франкфурт-на-Майне). Автор нескольких десятков литературно-критических, публицистических, философских статей и двух книг: «Свет в ночи (о «Преступлении и наказании»). Опыт медленного чтения» (Франкфурт-на-Майне, 1967) и «У истоков революции» (Франкфурт-на-Майне, 1971).↩
42. Опишня Игорь Константинович (Мартыновский Игнатий Константино-вич, 1900–1960), журналист, историк литературы и театра, главный редактор журнала «Возрождение» (с конца 1950-х).↩
43. «Русская Мысль». 1981, № 3372.↩
СПИСОК ЛИЦ, ПОДДЕРЖАВШИХ “НОВЫЙ ЖУРНАЛ” В 2022 ГОДУ
Annual American Independent Documentary Film Festival RUSDOCFILMFEST
Russian Nobility Association in America, спонсор «Нового Журнала»
Князь Н.Д. Лобанов-Ростовский (Великобритания), спонсор проекта "Цифровой архив НЖ".
Вы можете поддержать "Новый Журнал - все пожертвования на "Новый Журнал" списываются с налогов в США. Contribution to The New Review are tax-deductible in the USA. Internal Revenue code 501(c)(3).