Борис Фабрикант 

* * *
На дереве цвет солнца издалёка.
Как птица, прилетевшая душа,
Сидит на светлой ветке одиноко,
Невидима, чиста и хороша.

Она покровы светлые надела.
Как в старых книгах верили словам!
Она не знает, для чего ей тело,
И всё считает нас по головам


* * *
Вот самолет обходит облако,
Нащупав край воздушной ямы,
И девушка мне чистит яблоко,
В одной компании с друзьями.

Они запомнят всё по-своему,
Что было с ними и со мною,
Лишь время спутают с обоями,
И горе вырастят весною.

Какое счастье будет вспомнить
Друзей, не сразу узнавая,
Вот мы сидим в одной из комнат,
Пережидая шум трамвая.

Так в телефоне проступает
Тень перепутанных заметок,
Витая пряжа золотая
Из мозговых усталых клеток,

И фейерверк, летящий рядом,
И смех и плач, и память боли
Я снова провожаю взглядом,
Как долгий день на летнем поле


* * *
Экран окна свернулся и погас,
Прохожий вечер отменил услуги,
И кто-то тихо песенку о друге
Напел, запоминая про запас.

Природа завершала свой обход
И отличала утро от погоды,
Дождь лил, потоп, и отражали воды,
Как плыли звезды задом наперед.

Сушили на веревке темноту
И штопали прокуренные дыры.
А сны залили старые квартиры – 
Сорвали кран еще в неделю ту,

Когда заговорили о любови,
И в окна, заслонив наружный вид,
Переливаясь, сны пошли навзрыд,
О край стекла царапаясь до крови


* * *
Ночная рубашка тумана 
не высохнет и не спадет,
но солнце взойдет из кармана 
и дырочку в мочке найдет.

И местный художник Вермеер,
дизайнерских мастер услуг,
там осень повесил на север,
где девушка смотрит на юг.

А кисти рассеянным светом
растянутый холст освятят,
и листья считаются с летом,
как будто считают цыплят.

Наполненный мелкой росою
тумана дерюжный мешок
уйдет за луною босою
на запад, на юг, на восток


* * *
там какие-то плавают в воздухе звуки
разноцветные ленты на дереве старой корой
все дороги к Байкалу изогнуты в луки
в лед вмерзают и снег 
он как сахар из чая невкусный сырой
лунка вниз рукавом мегафоном врачебною трубкой
упирается в рыб а изловленный омуль хорош
на заснеженном льду на коре водяной
под сползающей крупкой
лед прозрачным окном и сквозь воду
на дне разглядишь малый грош
крепкой скрепкой Байкал был пристегнут
прищеплен к земле между камнем и небом
и несет на себе эту землю – громадный мешок
лед растает до лета но в памяти белого цвета
остаются и воздух и небо и ветра опасный смешок


* * *
Мои друзья, веселые и умные,
И многие там собрались давно.
Они не знали разговоров с зумом,
Мы пели песни, бегали в кино.

Их так давно мне в жизни не хватает,
Они меня никак не досчитают,
Рассаживаясь за накрытый стол.
Все собрались? Нет, рано, не пришел.

Оплаканы и вовремя зарыты,
Они пьяны, задумчивы и сыты
И больше не уходят далеко,
Их повстречать поэтому легко


БОЛЕЗНЬ

Я снова в Москве, но, похоже, ни с кем не увидеться –
Ушли за снега, за ветра, за ночные огни.
Одетое в маски, нам всё запретило правительство,
А может, мы сами решили остаться одни.

Случайные встречи, объятия, рукопожатия.
Смущает неловкость: дотронуться? не допустить?
И взгляды отводят любимые и провожатые,
И, значит, опять нам найдется о чем погрустить.

Последний вагон красным светом качает, качает.
За ним с укоризной расходятся наши пути.
И взмах семафора, как ложка в стакане чая,
Который уже неизвестно куда отнести


* * *
Камень, упавший с неба, разбил покой.
Брызги не крошки хлеба, не соберешь рукой,
Так широко расстелен их групповой полет,
Каждый теперь растерян – выпивший автопилот. 

Круг горизонта линзой вылепит небеса,
Будто улыбка Лизы и плывут паруса.
С жизнью несовместимо стало сегодня жить,
Бог выбирает глину, будет опять лепить.

И не начать сначала, если грозит конец.
Ни дойти до причала, ни напоить овец


* * *
Может быть, дождемся той поры,
Где опять, рассеянные ветром, 
Мы дойдем сквозь дни и километры
Вдоль пустыни нашей до горы.

И шепча слова, смеясь и плача,
Мы поверим, замедляя шаг,
Что уже не можем жить иначе
И уже не сможем знать не так.

«Имя всуе...» – десять, ясным звуком, 
Звезды как свечные фонари,
Отбивая ритм сердечным стуком,
Спросит он: «Запомнил? Повтори.

А потом в конце придут оценки,
И ответит каждый за свое».
Что-то скрёб с трудом по старой стенке
И просил не разбирать ее

					Лондон