Александр Кабанов. The Age of Vengeance: Wartime Verses from Kyiv / Время возмездия. Военные строфы из Киева. (На англ.) –Independently published, USA. 97 с.

«Трагический тенор эпохи» – так сто лет назад сказала Анна Ахматова об Александре Блоке. Никто сегодня не заслуживает этого высокого титула больше, чем Александр Кабанов. Его стихи, написанные в военном Киеве, становятся поэтической хроникой русско-украинской трагедии. Когда-нибудь их включат в школьные программы. Сперва в Украине. Потом в России.

Сдержанный трагизм стихов Кабанова, написанных в украинской столице, подвергающейся регулярным обстрелам с 2022-го, вызывает в памяти Седьмую симфонию Шостаковича. Эта музыка, исполненная в блокадном Ленинграде в 1942-м, стала символом Культуры, противостоящей Злу. Поэзия Кабанова – высокий пример того же противостояния.

Важная часть поэтической силы Кабанова в том, что эти стихи написаны на русском, «На языке врага», как он отважно назвал свой одиннадцатый сборник (стихи 2014–2022 гг.). «У России нет монополии на русский язык. Отдать наш украинский русский язык Путину было бы всё равно, что отдать немецкий язык Гитлеру», – это слова Кабанова из интервью, записанного для нашего фильма «Военные строфы из Киева», посвященного его творчеству.

 

Как много в воздухе свинца,

и с кем воюет Украина:

а это родина отца,

а это родина отца –

пришла за родиною сына.

 

Так заканчивается стихотворение об Александрове, о родном городе покойного отца поэта. В этом подмосковном городке Марина Цветаева провела счастливое и плодотворное лето 1916-го. Здесь она написала свои знаменитые стихи, посвященные Анне Ахматовой. Земля Цветаевой и Ахматовой, место рождения отца и идиллический край детства самого Кабанова превращается в стихотворении в «страну пошитых в дурни»:

 

А папа мой лежит в земле,

он – пепел в погребальной урне,

он – память о добре и зле,

и о стране пошитых в дурни.

 

Скорбь о потере отца и его потерянной родине, обо всех жизнях, загубленных и исковерканных войной, отчаянный поиск и победное обретение надежды, душевной опоры, мужества пронизывает новую книгу Кабанова «Время возмездия», вышедшую в США. Всё это собрано в последней строфе стихотворения, открывающего сборник: «Голод, разруха, смерть, страх, первородный грех – / непобедимы все, нет на них топора, / и только любовь – сосет, хавает грязь – за всех, / но только она – спасет, и только она – твой смех, / а вот теперь, мой милый, плакать пора, пора». Искусство не может победить Зло. Но оно может помочь Добру уцелеть. Достоевский имел в виду именно это, когда сказал устами своего героя: «Красота спасет мир». Еще Искусство может Зло разоблачить, назвав его по имени. В этом отношении литература, особенно поэзия, как ее наиболее насыщенная форма, оказывается мощным оружием:

 

…И я хожу среди людей,

не уставая, удивленно,

и знаю, кто убил детей, –

побуквенно и поименно.

                        «Сын снеговика»

 

* * *

Теперь неважно: крестные объятия,

бордель в Брюсселе или черный схим,

вам не сбежать от нашего проклятия –

мы отомстим – хорошим и плохим.

 

В одном флаконе: гений и посредственность –

вы все с мечом пришли в мою страну,

и ваша коллективная ответственность

впадает в коллективную вину.

                                    «Время возмездия»

 

* * *

Кто пойдет против нас – пусть уроет его земля,

у Венеры Милосской отсохла рука Кремля,

от чего нас так типает, что же нас так трясет:

потому что вложили всё и просрали всё.

 

* * *

Я вас прощаю, слепые глупцы, творцы

новой истории, ряженные скопцы,

тех, кто травил и сегодня травить привык –

мой украинский русский родной язык.

            «Почему нельзя признаться в конце концов...»

 

Александр Кабанов – выдающийся украинский поэт и патриот, борющийся за независимость страны своим самым сильным оружием –  словами и рифмами, своим даром. В то же время он – русский поэт, продолжающий долгую и славную традицию своих великих предшественников – Пушкина, Лермонтова, Цветаевой, Мандельштама, Пастернака, Ахматовой, Бродского, которые словами и рифмами противостояли жестоким тираниям и несправедливым войнам своей истерзанной родины. И наконец, он – европейский поэт, чьи стихи переведены на многие языки. Он – гражданин мира, поэтическая вселенная которого населена красотами и страданиями западной цивилизации; здесь и осажденные Троя и Ленинград, Гёте и гетто, Сикстинская капелла, брюссельский бордель, Гомер, Шекспир, Бах, Венера Милосская, небо Барселоны, виноградники Тосканы...

 

А помнишь, мы мечтали приодеться

в той юности, где воля за углом,

теперь мне будет в старости хотеться:

свой виноградник и в Тоскане – дом.

                                                «Замок»

 

Его любимая Италия стала первой страной, где перевели и опубликовали сборник «На языке врага» – Nella Lingua Del Nemi. Его последняя международная награда тоже получена в Италии – в 2022-м, на Международном фестивале гражданской поэзии в Верчелли. 

И вот, наконец, первая книга стихов Кабанова вышла в США. Это произошло благодаря активной поддержке Victoria Zhang, основательницы издательства KunLun Press, и легендарного китайского поэта и активиста Huang Xiang. Основная миссия KunLun Press – способствовать продвижению талантливых писателей, художников, противостоящих репрессивным режимам.

Книга появилась и благодаря долгим часам труда многих одаренных переводчиков. Перевод стихов – тяжелая работа не только в силу очевидных лингвистических компромиссов, но, главным образом, потому что уникальная связь читателя с поэтическим оригиналом не трансформируется в другую культуру. «Переводчик морщится, жарит красное, пьет сухое,» – написал Кабанов в стихотворении, посвященном одному из своих переводчиков, Филиппу Николаеву. Несмотря на неизбежные компромиссы и ограничения, поэтический голос Кабанова в переводах узнаваем. И англоязычный читатель имеет возможность ощутить всю красоту и боль его стихов.

Евгений Киперман

 

 

Борис Фабрикант. Ты меня обними. – Киев: «Друкарський двір Олега Федорова». 2022. 56 с.

 

Я не смотрю новости из зоны боевых действий в Украине – читаю стихи Бориса Фабриканта. Мне кажется, в новостях правды меньше, чем в стихах Бориса. Вот и со страниц его новой книги с нами разговаривает Совесть. Поэт-гуманист, Борис начинает книгу военных стихов воспоминаниями о своем счастливом детстве. «Как хорошо всё это начиналось», – говорит поэт. Дети всегда любили играть в войну, но теперь они видят ее своими глазами, и это уже не развлечение, а суровая действительность.

Этот сборник стихов по своей структуре – двухголосная фуга. Голос счастья переплетается с голосом горя. Поэт строит книгу на контрасте счастья и несчастья, мира и войны, черного и белого, холодного и теплого.

 

Какую строчку ни начну,

Всё кажется пустой

Сквозь эту черную войну

И черный дым густой.

 

Растает черный снегопад

В огне, не от весны,

Там не подснежники видны,

А мертвые лежат.

 

Запомнит этот урожай

Земля на много лет,

Ведь уезжай, не уезжай,

А жизни будто нет.

 

И надо заново учить

Детей, что белый снег,

И что не хочет их убить

Пришедший человек.

 

Военные стихи Бориса Фабриканта очень просты. Сложно вокруг войны. Стихи как бы отстраняют нас от военных сводок, заставляя задуматься о главном. Что поражает в книге? – Она написана так, как будто сам поэт прошел через ад войны, столь достоверна она в его стихах. Но стихи Бориса Фабриканта в этом плане очень целомудренны, гуманны. И тем значительнее звучит в них протест против насилия. «Ты меня обними» – это молитва о мире.

 

Все стихотворения – молитва,

Даже если просьбы нет прямой.

В древности так начиналась битва,

Выходили двое, свой – чужой.

 

Позади войска им в спину дышат,

Страшная горячая волна.

И они могучим телом слышат –

Дети спят, и молится жена. <...>

 

Нет, не остановишь словом битву,

Шум сраженья не перекричать.

Здесь слова слагаются в молитву.

Там, на поле, рубятся с плеча.

 

Эта доля, тяжкая неволя,

Чтобы жить, пробейся сквозь других.

Чье теперь по праву это поле,

На котором больше нет живых?

 

К сожалению, в военное время идеология доминирует над человечностью. Трудно быть выше войны, быть над войной. Война разделяет и властвует. «Война – отец и царь всего», – писал еще Гераклит. Война – это всеобщая шизофрения. Что происходит с гуманизмом?

Военная лирика Бориса Фабриканта – совесть нашего времени. Борис – человек, который видит войну и со стороны, и изнутри. Осевое время этой поэзии проходит через две войны – Великую Отечественную и украинскую, но трансцендентно стихи Фабриканта охватывают всю мировую историю:

 

Жизнь застыла стеною плача,

Помолись, прижимаясь лбом.

Это крепче камней, тем паче,

Видишь, сколько записок кругом.

 

В дымном городе, взрытом поле

Не стихает погром вековой.

И срастаются камни из боли

Для защиты твоей круговой.

 

Тут не кущи из райского сада

И не место небесным хорам.

Здесь не гаснет без масла лампада,

И в душе поднимается храм

 

Борис Фабрикант говорит о непрочности бытия: «Мир устроен давно и непрочно». «Всё, что может, горит... Не составляй горящих планов», – посыл поэта понятен. «Наше время под корень срубили», «Проявляется чувство пролитого времени»... В поисках ёмкого образа он многократно возвращается к теме загубленного времени. Как будто его лирический герой жил в своем времени, а потом его резко, помимо воли, швырнули в безвременье. Читая Фабриканта, у меня возникают аллюзии с ощущение времени в «Гамлете»: время вышло из пазов, из позвонков... Мир изменился так, что жить по-прежнему нельзя. Война же запускает процесс необратимости, и эта необратимость довлеет над людьми. «Стоит ком в горле у Вселенной, / Ребенок малый не кричит»... Три ударных слога подряд – стоúт кóм в гóрле – хорошо передают это ощущение.

Во время кровавого противостояния человечество выглядит беспомощным. Герой Бориса – «человек растерянный, выпавший из сказки». Хочется, чтобы пришел добрый волшебник и всё выправил: «Увидать – вся цветными полями / Так красиво покрыта земля, / Что по ней бьют цветными огнями / Самолет, вертолет, с корабля. / Мне б сестру, что крапивной рубахой / Превратила друзей в лебедей. / Мы б летали по небу без страха / И спасали убитых людей». Само название книги Бориса Фабриканта не только человечно, но и символично: теплота объятий противостоит холоду и агрессии разъединения.

В наше драматичное время, когда кипят политические страсти, неравнодушному автору сложно бывает удержаться в рамках искусства. Одним из немногих мастеров слова, сумевших остаться в своей военной лирике в рамках поэзии, и стал Борис Фабрикант. «Всё, что может, горит, / И чего уже проще, / Не горят фонари, / Пламя стены полощет. / Снова сизые дни, / Как из круглой конфорки, / Словно это они / Погибают на фронте. / Над воронками дым, / По военной погоде, / Жизнь стекает по ним / И уходит, уходит. / Молча молится Бог, / Горло сжало и сушит, / Чтобы смог, чтобы смог / Опознать эти души».

Во время войны всегда обостряется философский вопрос о бытии Бога: если Он существует, как Он это всё допускает? Борис Фабрикант чутко улавливает эти регистры. Бог у него молится за человека, а «человек воюющий» рискует потерять лучшее в своей душе. Вот несколько цитат из книги Бориса. «Ты б смог, Господь, глаза не отводить?», «Бог выбирает глину, будет еще лепить», «Бог опустил растерянные руки», «Бог открыл таблицу, чтоб заново пересчитать людей», «Я молитву шепчу, но не слышно Ему». С кем Бог? – С нами Бог! – говорят и агрессоры, и их жертвы. Бог для людей становится на войне разменной монетой.

Один из постоянных образов военной лирики Фабриканта – дети. «Живой войны бессмертный полк детей, / Смешной, плаксивый, нежный, золотой, / Без маршей, флагов, лозунгов, властей / Идет, невинный, за другой чертой. / Не вырастут, одежда не нужна. / Лишь песня колыбельная слышна, / В ней вой сирен и самолетный гул, / Под эту песню смертный полк уснул. / Им жизнь и смерть уже не различить, / Не знать судьбу, ушедшую на слом. / Ты б смог, Господь, глаза не отводить, / Встречая их за взорванным углом?»

Писать о войне сложно, куда ни глянешь – всюду «срочница смерть»; пули и снаряды становятся героями стихотворений: «Летит, озирается по сторонам / И видит дома и деревья, воронки, / И стаи срываются в крик, птичий гам, / Девчонки, мальчишки, мальчишки, девчонки». И опять жертвы, журтвы... – «Жизнь застыла стеною плача».

Сейчас, во время украинской войны, мы живем словно на страницах истории. «Поправить немного историю, / Как юбку, чтоб видеть колени, / И лучшую нашу викторию / Для новых найти поколений. / Теперь что ни день, то победа, / Она не приходит без стука, / Немного войны до обеда, / На ужин враньё и разлука». Можно, конечно, писать и о постороннем, не связанном с военными действиями, но эта украинская война проходит по душе Бориса Фабриканта. Стилистически Фабрикант уже был «подготовлен» к украинской лирике своими прежними стихами об Отечественной войне и о Холокосте. Войну в Украине он словно предчувствовал. Читаем у Бориса в прошлых стихах: «Придет гражданская война, / Без окрика стреляя в спину, / И муть поднимется со дна, / Кромсая воздух гражданину. / И не спастись и не дышать. / Жизнь состоит из старых правил, / Где снег и дождь, любовь и мать, / Но только смерть сегодня правит. / Опять гражданская война / На грани памяти и бреда, / Еще победа не видна, / Но жуткой может быть победа». Особенно удивительным кажется здесь слово «сегодня» – стихи написаны в июне 2021-го. Откуда же взялись эти строчки? «Окна чувствуют беду» – говорит поэт в другом своем стихотворении: «Внутри, где колоколом сердце / Считает время на ходу, / В душе сквозит, летают дверцы / И окна чувствуют беду». Душа поэта – сверхчуткое окно, распахнутое в мир». Что и делает человека – поэтом.

Но самое поразительное в военной лирике Фабриканта – это, пожалуй, проекция в будущее: «Когда закончится война, и он вернется / Домой, со смертью спавший, как с женой, / Мальчишка, он вернется, не очнется, / Ее всё время чувствуя спиной. / Он жив, его признали как героя, / Как всем, вкрутили ордена в пиджак. / Но та, в его крови, земля сырая / Не отпускает от себя никак».

Судьба Бориса сложилась так, что он родился во Львове, потом долго жил в России. Дочь поэта и сейчас живет в Украине, в зоне боевых действий. «Это не съемки кино, / Фильм о войне нетленный, / Это стучится в окно / Дочери моей, Лены», – с болью в сердце пишет Борис. Широкая география судьбы позволяет ему быть объективным в отражении происходящих событий. Поэт понимает, что небо над враждующими странами одно, на небе отсутствуют границы: «А небо над одной страной / Перетекает на другую, / Где свет и цвет, и час иной / Над их землёю дорогою. / Не развести по сторонам, / Не перекрасить, не разметить. / У каждого своя страна / И облака, и сны, и дети». Стихи Бориса Фабриканта пронизаны горячей и искренней любовью поэта к родной земле: «Песен не слыхать на Украине, / А не петь на Украине – не дышать, / Вот она и спрашивает: сыне, / Как же можно песне помешать? / Дым лежит на неньке Украине, / Надо погасить и разогнать, / Чтоб засеять землю, слышишь, сыне? / Снова сына спрашивает мать».

Как подлинный художник, Фабрикант часто использует в своих произведениях принцип контраста. Например, война – и светлый образ Пасхи: «Сдувает праздничный настрой / Тяжелый дымный ветер, / И воздух темный и сырой, / И скудно солнце светит. / И сквозь несчастье и пальбу / Пасхальные обряды/ Как Божий поцелуй ко лбу/ Весомее награды. / В краю живого места несть,/ А помнишь, пели песни. / Вступают под церковный крест / И знают, что воскреснет».

Далеко не всё из написанного о войне Фабрикантом – зарисовки с места боевых действий. Есть в сборнике и любовная лирика.

 

Снова холод, стрельба как плохая погода,

Будто солнце убили, засыпав землей.

Мы обнимемся там, от весны до восхода,

Ты налей мне любви, не осыпав золой.

 

Мы живем в этой жизни, где нет больше жизни,

И с тобой согреваем подвальную тьму,

Дуют ветры чужие по нашей отчизне,

Ты меня обними, я тебя обниму.

 

Вспоминаются строки другого поэта, фронтовика иной войны, – Юрия Левитанского: «Я не участвую в войне – война участвует во мне». Да, война неизбежно делит нашу жизнь на «до» и «после». Но Борис Фабрикант, несмотря ни на что, не теряет уверенности в будущем. Главное – и в жизни, и в поэзии, сквозь боль потерь, «дотянуться до любви»: «Как не верить, что расцветая, / Всё дотянется до любви, / И останется жизнь святая, / Жизнь святая – храм на крови».

Александр Карпенко

 

 

Андрей Грицман. Далее – везде. Сборник прозы и эссе. Киев: «Друкарський двір Олега Федорова». 2022.

 

«И вот, в конце концов, я снова оказался там, где и был: ветер шелестит пустыми листками бумаги, журчит проточная вода, и остался один не съеденный мной помидор, и свет из окна на том же месте на стене. Зато теперь я точно знаю, где я хотел бы быть. Вот я и говорю, что всегда лучше сделать, чем не сделать, попробовать, а не сидеть, как болван, и мечтать о том, где я хотел бы быть.» (Андрей Грицман) О чем бы ни писал поэт-лирик, он всегда пишет о себе. Всегда проговаривается о главном. Никогда не сможет утаить то, что у него болит, что его по-настоящему волнует и тревожит, о чем мечтает. И не важен жанр, в котором самоутверждается поэт. Однако эссе дает бóльшую свободу для проявления собственного «я»; личность автора открывается в достаточно полной степени, потому что он может договорить то, что недосказал, лишь намекнув или обозначив, в стихах.

В последние годы эссе стало довольно популярным жанром среди поэтов. Как известно, проза поэта всегда вызывала и продолжает вызывать интерес у читателей. В этом смысле показательны прозаические произведения Марины Цветаевой, в которых ее поэтический дар проявился самым неожиданным и парадоксальным образом и без которых невозможно изучение ее творчества и ее вклада в русскую литературу.

Андрей Грицман – признанный поэт, автор ряда поэтических книг и публикаций в авторитетных литературных изданиях России и США на русском и английском языках. Новая книга Грицмана откроет для читателей с неожиданной стороны одного из заметных литераторов современного Русского Зарубежья. В нее вошли эссе, короткие рассказы и интервью. Это его третья книга прозаических и литературно-критических произведений. В 2005-м и 2014-м в Москве вышли сборники «Поэт в межкультурном пространстве» и «Поэт и город». Грицман является также основателем и главным редактором журнала «Интерпоэзия», входящего в портал «Журнальнй зал». И эта ремарка существенна. Она означает, что такая позиция «внутринаходимости» дает ему возможность рассмотреть литературный процесс не просто с близкого расстояния, а изнутри. 

Поэтому многие его эссе о литературе написаны со знанием специфики художественного творчества и с профессиональным погружением в поэтическое пространство. Немаловажно и то, что поэзия и эссеистика Андрея Грицмана на английском языке выходят в американской, британской, ирландской, новозеландской периодике; его творчество вписано в мировой литературный контекст, что редко происходит с русскими поэтами, как настоящего, так и прошлого.

В книге два больших раздела – «Короткая проза» и «Эссе и интервью». Короткая проза Грицмана действительно короткая: от нескольких предложений до пары страниц. На таком пятачке не разгуляешься, каждое слово приобретает вес и особую значимость. На мой взгляд, эти произведения больше тяготеют к эссе, нежели к жанру рассказа, настолько сильно в них субъективное авторское начало. Но если автор дал им такое название, примем это к сведению и будем анализировать с контексте жанра рассказа. Интервью же, данные автором для разных изданий и в разные периоды жизни, представляют интерес и для исследователей творчества поэта, и для широкого круга читателей.

Отмечу, что в книге нет предисловия и послесловия. Грицман сознательно отказался от разъяснения своих текстов коллегами. Он и сам не объясняет, по какому принипу были включены в этот сборник те или иные произведения, каков его основной замысел. Читателю самому придется разобраться в этих вопросах. «Однажды я оказался там, где всегда хотел быть. Вернее, я туда собирался, так как понял, где я хотел бы быть. Вернее, я представил, что теперь я знаю где. Но раз наконец-то я понял, где я хотел быть, не с пустыми же руками туда являться. Там меня наверняка ждут все, с кем я хотел бы быть, – в нужном месте, в нужное время, то есть всегда.» Так витиевато и интригующе начинается один из рассказов Грицмана. На мой взгляд, это ключ к его творчеству вообще. Тоска по несбыточному. Желание трансформировать свою жизнь и даже себя. То, что удается немногим. Забегая вперед, скажу, что Андрею Грицману, как поэту и человеку, это удалось. В рассказе открытый финал, как и должно быть. Автор не дает однозначного ответа о судьбе героев, оставляя читателям возможность самим додумать и дочувствовать.

В рассказе «Shakespear and Cо» оживают известные писатели прошлого – Хемингуэй и Джойс, Эзра Паунд и Сартр... Фантастический сюжет обрастает реальными подробностями из жизни знаменитостей и, в то же время, современными реалиями. Написанное в жанре магического реализма, произведение много дает и для понимания личности самого автора, его литературных и жизненных пристрастий. 

А рассказ «Случайная встреча» повествует о встрече с несуществовавшей женщиной, хотя воспоминания лирического героя о ней весьма отчетливы и реальны. В этом рассказе много поэзии, грусти и ощущения конечности жизни. В процессе чтения мне вспомнился цикл рассказов Владимира Набокова «Весна в Фиальте», главная героиня которого схожа с героиней рассказа Грицмана своей неуловимостью и непредсказуемостью. И как эхо: в конце рассказа главный герой садится в машину «Фиат». До странности близкое звучание названия машины и рассказа Набокова, вероятно, здесь не случайно.

«Богатая полнота жизни, рельефность материи, переливы линий и красок, пестрое разнообразие явлений – всё, чем красна и полна наша жизнь, стало казаться Платону злом, ширмою, за которою насильно скрыта, как красавица в заколдованном тереме, истина мира, нетленная, неизменная, вечная красота» – эта цитата из статьи известного русского критика XIX века Дмитрия Писарева «Идеализм Платона» в полной мере отражает самоощущение Андрея Грицмана. Он находится в вечном поиске красоты и истины. Иногда это одно и то же.

Главный герой рассказа «Фосфены» узнаёт о сущестование научного термина «фосфены». Загадочное звучание слова, его значение («круги, которые возникают в глазах без воздействия света») так поразило лирического героя, что он «понял, откуда стихи появляются. Они и есть фосфены. Даже и глаза закрывать не надо. Надавишь на внутренний глаз, и фосфены появляются»... Женщины также «вызывают фосфены, и потом ты от них никуда не денешься. В смысле, от фосфенов». Автор примечает необычное в обычных вещах и допридумывает новые смыслы и значения, талантливо облекая в них знакомые всем слова и понятия.

Часто в рассказах грань между автором и лирическим героем настолько тонкая, что она не ощутима, – как, например, в рассказе «Поезд No.1»: «Меня там нет, но я обо всем знаю. Я иду по поезду, извиняясь перед застывшими фигурами в коридорах, мимо темнеющих пустых полей, и только мое собственное отражение в обморочных темных окнах подразумевает, что я иду в каком-то направлении». Духов-ный и душевный опыт автора явственно проявляется в таких описаниях.

Его рассказы, проникутые особой лирической интонацией, имеют часто и социальный подтекст, который идет вторым планом, незримо оставаясь за кадром. Но описанные реалии не дадут ошибиться: дело проиходит в России. Порой – в самые драматичные моменты ее истории последних лет. Рассказ «Транслингвальная поэзия» состоит из нескольких предложений. Приведу его целиком: «Табакерка. Алюми-ний от Мессера, впаянная красная звезда из цветного стекла. ‘Полков-нику Я.А. Грицману от бойцов 222-й стрелковой дивизии, 33-я армия, 3-й Белорусский фронт. Под Оршей.’ Местоположение: книжная полка Restoration Hardware, между Кафкой и Целаном. A.Y. Gritsman, M.D. 210 Riverside Drive, 7D New York, NY 10025 Rauchen nicht verboten». Этот фрагмент представляет собой оригинальное лирическое воплощение взглядов автора на мифологему, известную со времен Вавилона: транслингвальная литература (иногда ее называют транскультурной) – литература, «раскрывающая сущность творчества поэтов и писателей, пишущих на языке, который не является для них ‘материнским’», она «предъявляет увлекательное место встречи таких понятий, как язык, иммиграция и идеология». (M. Tannenbaum) В России эта концепция, по понятным причинам, малоизвестна и не популярна. В США, в этом многонациональном «котле», имеется множество людей, пишущих на неродном языке (см. вышедшую несколько лет назад антологию Stranger at Home («Чужой дома. Американская поэзия с акцентом»). При этом транскультурализация не означает стирания границ между этносами. Напротив, она создает диалог и прокладывает коммуникативный мост через культуры. Она соединяет не только этнически, но и территориально и лингвально далекие друг от друга народы. Таким образом возникает перенос разнообразных культурных элементов из одного пространства в другое. В результате этого взаимного процесса видоизменяется также культурный ландшафт обоих пространств.

Можно сделать вывод, что Андрей Грицман – человек семиотического «пограничья». Его тесты вбирают в себя черты нескольких культур, при этом не соответствуя ни одной из них полностью. Рамки одной культуры тесны для него. Кстати, Грицман в течение многих лет ведет в Нью-Йорке серию поэтических чтений «Межкультурная поэзия», где выступают многие известные транслингвальные поэты.

В книге есть эссе, в которых поэт рассуждает о проблемах и возможностях транслингвальной поэзии. Особую ценность им придает личный опыт автора. Как пишет Грицман, «стихотворение существует изначально в виде мысли, звука, некоей субстанции, которая связана с эмоциональным событием, происходящим с поэтом, и позднее это выливается в произведение в рамках определенного языка».

Важное значение для поэтики Андрея Грицмана имеют топонимы. Наиболее часто у него встречаются топонимы «Москва» и «Нью-Йорк». Например, в стихотворении «Прогулка по родному городу» Грицман живописует одно из самых примечательных мест Москвы:

 

У трех вокзалов, у трамвайных линий

коростой покрывал чернильный иней

у тени Косарева грудь и козырек,

лахудру пьяную, и Ленина висок,

суконного прохожего мешок,

транзитного, из Харькова в Калинин.

 

Автор родился и вырос на 2-й Мещанской, на углу Садового кольца, хорошо знает Москву. Московские детали то и дело мелькают в его эссе и рассказах. Лирический герой Грицмана – типичный городской житель с его любовью к площадям и улицам, к архитектуре, паркам и скверам; его Город – неисчерпаемый источник вдохновения. «Город – это организм, утроба детства поэта. И эта пуповина навсегда остается, питает фантазии, ностальгию, реальную жизнь художника, которая, конечно же, течет и переливается внутри, в примордиальной памяти, в снах и в полусне». С 1981 года вторым домом поэта стал Нью-Йорк – город, который «никому не принадлежит и принадлежит лично тебе». Два мегаполиса, два города с их невероятной историей и харизмой навсегда поселились в произведениях поэта.

 

Возвращаясь домой до конца в долину Гудзона,

к ар-деко среди скал ледникового века,

знать, что жизнь, пролетев сквозь ничейную зону,

оставляет в душе легкий тающий слепок.

 

При этом, «уехав, русский поэт ощущает, что увез с собой самое главное – свой язык, но оставил дома другое главное – своего читателя. Чужая страна, даже осознанно выбранная, всё равно некоторое время будет чужой, и никуда от этого не денешься» (Вера Калмыкова. «Поэ-зия с акцентом»). Тем не менее, Андрей Грицман стал успешным американским поэтом со множеством публикацией на английском языке.

Врач в третьем поколении, ученый, эмигрант, Андрей Грицман пришел в литературу зрелым человеком, пожившим и много понявшим про жизнь. О сложностях эмиграции и поисках себя в новых условиях он повествует в эссе «Между поэзией и медициной». Принадлежность к наигуманнейшей профессии на земле придала поэзии и прозе Грицмана сострадательный характер. Любовь к человеку, ближнему и дальнему, пронизывает всё его творчество. «Ностальги-ческая тема перерастает в космополитический взгляд на судьбы мира и живущего в нем человека», – пишет о феномене русской зарубежной словесности поэт Алексей Алёхин. В своих эссе Грицман сравнивает Москву и Нью-Йорк, Рим и Венецию; размышляет об авторском переводе и билингвальном творчестве, о своем подходе к художественному переводу, о феномене Пауля Целана, о встречах с Эдгаром По, о «нескольких поэтах» Бродских. И везде автор проявляет нешуточные познания в истории, поэзии и психологии творчества.

Эссе Грицмана поэтичны и достоверны. В них есть пульс. Не об этом ли слова Виктора Сосноры: «Если поэт интересен ритмически, значит, им пойман ритм своего организма. Ритм, а не ‘мысль’ − мысль оставим философам. И истинная проза должна быть ритмична». Текст Грицмана ритмичен и убедителен. Свой подход к переводу он называет «эмоциональным и ритмическим» и считает, что «создание поэзии на двух поэтических языках возможно, если оба стихотворения на разных языках созданы на одной эмоциональной волне, одним художником, но на самом деле являются двумя оригинальными произведениями».

Заканчивается книга оммажем Андрея Грицмана недавно ушедшему выдающемуся поэту современности Алексею Цветкову, который очень много значил и для всей русской поэзии, и для русского Нью-Йорка, и лично для Андрея Грицмана. Он находит самые точные и самые теплые слова для своего друга.

Эта книга написана напряженно думающим и глубоко чувствующим человеком, которому грустно жить, но который бесстрашно открывает себя в своем творчестве.

Многие проводят жизнь на чужбине в этническом и культурном гетто, не вживаясь в новую среду. Андрей Грицман стал «своим» в Америке. Не забыв при этом Россию. Он живет на две родины всеми проблемами обеих стран. И жизнь эта органична. Как отметил Евгений Рейн, «нас разделяет океан, но сближает его талант и общий поток творческих поисков». Андрей Грицман стал действительно человеком мира. Его книги издаются на разных языках в разных странах. Он выступает на многих российских, европейских и американских фестивалях. Его читатели разбросаны по всему миру. А его поэтический язык понятен всем, кто любит жизнь во всех ее странных и невероятных проявлениях. «...Мой поэтический язык появился одновременно с ощущением способности слышать шорох листвы других деревьев на американской почве, отдаленный звук полицейской сирены, призывы разносчика на улице, разговор в баре, офисе, шум машин, проносящихся по хайвею, звуки нью-йоркской улицы, саксофониста, играющего на углу Lexington Avenue...»

Лилия Газизова