Анна Гальберштадт

* * *
Как называется это тяжкое время,
беременное мраком и взрывами? 
Русские в Клайпеде протестуют, 
на животе надпись: «Я говорю по-русски,
но я против войны с Украиной!»
Литовец пишет в историческом блоге,
что улица Русу (Русская), на самом деле 
была названа в честь русинов,
которые жили в средневековой Литве, 
когда русские прозябали в Московии.
Снова мы разбираем кровь по ниточке 
и гены по ленточке, веки по отсутствию
или наличию эпикантуса,
правда, Балтика, кажется,  
уже впитала меньшúнства в свою ткань, 
в свой сырой лен, свою соленую влагу. 
Им не привыкать, в пограничье 
не такая флюидная гендерность, 
как флюидная нацпринадлежность.
Молодые уже не подписываются 
ни на коммунизм, ни на традиционно-
антисемитский и нетерпимый национализм.
Алдона Ивановайте и Акива Шимонис
флюидны, как водяные,
они пионеры озер и полей, дятлов и белок,
яблок с румяным бочком
под водой на тяжелой ветви, 
погруженной в Игналинское озеро. 


ТАКАЯ ИСТОРИЯ

Обычное необычное историческое время
корабль кренится 
или вовсе идет ко дну.
Такое уже было.
В доме моего прадеда в Вильно
в Первую мировую стояли немецкие офицеры.
На старой фотографии, 
присланной одноклассницей,
на пятиэтажном здании на Кальварийской
вывеска: Офицерский клуб Halberstadt. 
По словам бабушки,
которой я не знала,
немецкие офицеры тогда
вели себя очень цивилизованно.
Брат деда, инженер, жил в Германии
и был женат на немке.
Они нередко гостили у литовских родственников.
А потом немецкие офицеры
и некоторые местные жители 
перестали себя вести цивилизованно.
И в 41-ом бабушку, ее мать и старшего сына
убили в Каунасе.
Во время Второй мировой войны,
которую отец провел на фронте, 
ему повезло.
Он был ранен дважды,
но выжил.
Когда в шестьдесят семь у него
стало останавливаться сердце
и он лежал в ожидании операции
в госпитале Астория Дженерал
с пульсом в двадцать ударов в минуту,
что не очень совместимо с жизнью,
а машина с пейсмейкером застряла
в снежном буране,
отец сказал мне: «Мои родители оба 
погибли в пятьдесят семь. Чем же я лучше?» 
Вот и сейчас, когда казалось 
бы пандемия и стала тем испытанием,
которое выпало на нашу долю,
оказалось, что нам придется увидеть 
кадры такой разрухи в Европе,
остатки которой мне пришлось увидеть в детстве.
В старом городе Вильнюса,
где я выросла,
еще десятилетиями после войны
стояли развалины домов,
стены без окон.
Одна обрушилась через мгновения
после того, как мы с папой
зашли в книжный магазин напротив
на узкой улочке
и свет померк в середине дня.
И вот снова – беженцы бегут из Украины,
едут, идут пешком
кричат, закрывают голову и детей руками,
молят бога, проклинают тех,
кто это придумал. 
Тех, кто, казалось, вел себя цивилизованно.
А потом перестал.

			18 марта, 2022


* * *

Крым-брюле
Крым-тартар
Крым-караим
Кара им
Нам гашиш
Им шиш
Ку-ра
Ура
Ку-рок
Рок
Не в прок

Крым в крик!
«Крым-зионерам повысят пенсии
Артек-улируйте свои претензии
Деньги там тоже станут русские
Запретят хип-хоп, интернет 
И джинсы узкие»

Крым уплыл 
Он на пути к Путину
Запутину-Распутину
Перепутину-Напутину
Напутали
Перепутали
Крым скрымздили
Слямзили
Про-Обамзили

А людей-то как жаль...

		2014


* * *

Боже мой, готтеню,
меня никогда не научили правильно молиться
я умею только говорить с тобой голосом
испуганного кролика, который прячется за кустом
так, что его глупый хвост торчит из-за угла
я умею говорить с тобой голосом енота-мамаши, 
которая тащит своих детенышей полосатых 
за загривок, куда подальше 
от двух орущих женщин, обнаруживших ее гнездо
у себя в дачном сарае.
Я умею молиться тебе, как засыхающее дерево
простирающее голые ветви к воспаленному небу
или как прибой, который бьется о дощатый пирс
в море, залитом лунным светом.
На пожелтевшей фотографии 
десять евреек
полураздетых
стоят в обнимку
мучительно сжимая друг дружку
спиною к яме в ожидании расстрела. 
Снимает их какой-то неведомый палач в Понарах 
где же ты был тогда
о Боже, ты мерзавец!
Я бы хотела верить, что люди, несмотря на всё, 
хорошие в душе, как написала в дневнике
пятнадцатилетняя Анна Франк.
Я, маленькая советская пионерка в алом галстуке,
отдаю тебе салют! 
И все-таки я верю в синергизм улья
сложную гармонию и танцы муравьев 
в муравейнике
божественную архитектуру плотин
построенных бобрами
до тех пор, пока бешеный охотник 
не подстрелит самку 
и горюющий самец не начнет выписывать круги
оплакивая подругу в окровавленном пруду.


* * *

God, Gotteniu, 
I had never been taught the formal language of prayers
I can only talk to you in the voice
of a scared rabbit hiding in the bush
with his stupid little tail sticking out
I can talk to you in the voice of mama racoon
carrying her striped offspring one by one 
by the skin of their necks 
away from the two screaming women 
who had discovered her nest 
in their country house shed.
I can pray to you like a drying out tree
stretching naked branches at night
into the tangerine sky 
like the tide lapping against the side 
of the wooden pier 
in the moonlit sea. 
In the yellowed photo ten Jewish women
half-naked
clutching each other in anguish 
standing with their backs to the pit 
ready to be shot 
photographed by some unknown executioner
in Ponary
where were you then, God, 
you bastard?
I wish I believed that people are good at heart 
like the fifteen-year-old Anne Frank.
I am a little Soviet pioneer in a red tie
saluting you.
I do believe, though, 
In the synergy of a beehive
complex harmony of behaviors of ants in an ant hill
divine architecture of beaver dams
before a mad hunter shoots the female   
and the male begins madly swimming in circles 
mourning his mate in the bloody pond.


* * *
Может быть, и агностик,
но всё же не совсем атеист,
в минуту, когда все сходится
в одной точке – отправления поезда из Однажды
в точку Никуда
через транзитную остановку в Когда-то.
Однажды были Мы
и воздух был густым и сладким,
как запах жасмина в майскую ночь
и прохладный ветерок приносил облегчение
после дневной жары.
А вот когда тьма сгущается 
и De Profundis – из бездны к Тебе (если ты существуешь) взываю –
вдруг ты посылаешь знак –
доброту встречного
какого-нибудь малознакомого 
или вовсе чужого тебе человека
который внезапно откликнется
когда всё летит в тартарары – как прикосновение крыла
твоего ангела, который пас тебя в детстве
и потом исчез, только легкое тепло его крыла
или память о прикосновении остались.


ТЬМА СГУЩАЕТСЯ

Свет превращается 
в блики
на серой стене
запах горелого
клочья обгоревшей бумаги – 
черные мотыльки.
Пожар пожирает время
уносит в будущее
без действующего лица
там,
на блошином рынке,
уже прошли года
желтый бакелитный браслет
и пуговицы от мундира
перемешаны с генеральскими звездами
черепаховыми гребнями
тростью с хоботом из слоновой кости
вазочкой из страусиного яйца.
Почерневшие от копоти дипломы
престижных университетов
потрепанная лицензия зубного врача
две тысячи... того года
фотография юной красавицы 
с тонкой талией в корсете
но без лица.
.

ЖИЗНЬ РАЗМАТЫВАЕТСЯ

Как редко связанный свитер
весь в дырах –
не заштопаешь,
как залитый зеленой желчью
кишечник
вывалившийся
из живота юного солдата 
раненного разрывной пулей
на поле боя,
отец рассказывал внуку Саше.

Катастрофа сменяет катастрофу
отношения распадаются
растут горы взаимных обид.
Где же троянские воины
в блестящих доспехах?
Да и Троя вся была размером
с деревню
где цвета старого бургундского
кровь
смешанная с потом
струящаяся из раненного
мускулистого плеча,
в грохоте битвы?

Не до театральности тут
Увы!
Вход в театр заколочен досками.
Бархатные пурпурные и алые плащи
шекспировских героев
переброшенные
через спинку кресла
собирают пыль.

Любовь и Красота 
добродетели 
и музы
скучают в карантине
или ретировались вовсе.
А может быть
ждут терпеливо в очереди
чтоб протестироваться,
прикрывшись маской.

		13 июня 2020