Анастасия Скорикова * * * Шумит листва. Перевернув листок календаря, танцует ветерок. Сентябрь приходит с яблоками, астрой, с твоим письмом. Читая между строк, нечаянно замечу: «Жизнь прекрасна». Нет повода пенять на этот свет. Куплю в обед билеты на балет. Раз ничего не требуют, не просят – не буду отвечать: к чему ответ, когда и так чудесно, – снова осень. Пусть школьники – цветные мотыльки, не чуя ни печали, ни тоски, летят на свет познания из мрака блаженного неведенья – легки, как брошенная в жар огня бумага. * * * Хлопнешь дверью и выйдешь наружу, отношенья порвать поспешив, встанешь прямо в чернильную лужу, а вокруг – ни души, ни души, – ни друзей, ни врагов, ни соседей, как в оглохшей далекой глуши; забивает дыхание ветер: если можешь теперь – не дыши. Над увядшей аптекой «Фиалка», освещенной одним фонарем, над петляющей улицей, аркой, придающей пространству объем, над нечаянной радостью, болью, заточённой в сознанье твоем, пролетает листва... Бог с тобою, мы еще поживем, поживем! МЫШЬ Вот тетушка Маша и стала похожа на мышку: слегка заострился, длиннее как будто стал нос, и волосы собраны сзади в седеющий хвост. Для пищи незримой, духовной, нужны стали зубы: грызет все подряд позабытые пыльные книжки, где смыслы остры и съедобными кажутся буквы, в слова превращенные выше – на уровне крыши, засыпанной снегом, висящей в замерзшем окне. И нам говорит, что она не выходит и нет желания даже в тот мир заоконный вернуться. Но мы-то с тобой точно знаем, что есть черный ход, из дома доходного вниз убегающий – под пласты городские, идущий потом под рекой в мышиное царство – амбара зернистый покой. Вот там-то раздолье, там секта счастливых мышей о Гофмане, Кафке беседуют и о погоде, из трав самокрутки варганят, пищат, хороводят. Уютно и весело юркой пугливой душе. СКАЗКА В коммуналке питерской – как в глухой избушке. Колбаса нарезана, оливье, чекушка. Шарик красный сдувшийся, на стене – плакат. Собралась компания – никуда не деться: пожилые мальчики, девочки-старушки... Только нет желания возвратиться в детство, и никто советскому прошлому не рад. Кто-то слово вымолвит, отвернется кто-то, спорить больше не о чем, думать неохота. Ходики настенные встали навсегда – стерлись все колесики, заржавели звенья – дали злым волшебникам новую работу. «Сказка о потерянном времени» в сравненье с этим жутким мороком просто ерунда. У МЕТРО «МОСКОВСКАЯ» Говорит незримому: «Пошел ты на...» – мужичок, сидящий на земле. Выйдешь из метро и видишь: желтая ранняя листва у тополей, клейкая; кто клятвы ей нашептывал – спит давно в двоящемся нуле. У старушки взяв букетик ветрениц, вянущий, уже полуживой, созерцаешь мрачно комплекс «Ленинец»: не зарос ни мхом, ни трын-травой Дом Советов – кровожадный первенец, сталинских времен сторожевой. А вокруг дома стоят с пилястрами. Помню двор с сиренью, закуток, где мы жили, были даже счастливы, но давил лепниной потолок, ночью пахло подземельем, астрами, шел от стен тревожный холодок. В настоящем копошится прошлое, в будущее движется впотьмах старое, прогнившее, прогоркшее, возвращая первобытный страх, превращая в крошево – хорошее, облекая в плоть подзол и прах. * * * Осенних сумерек перформансы, стаканчик пластиковый. Поздно уже встречаться – меркнут помыслы пред перспективой бездны звездной. Как этой жизни одноразовой смущают вечные приметы! И Млечный Путь платочком газовым взмахнет, свеченьем разогретый. Дрожу и алчу неизбежности, а в сердце набухает сонно забитой позабытой нежности бутон сырого анемона. * * * Хоть за это я не отвечаю... Шашечницы Фебы легкий флирт с розовым соцветьем иван-чая. Словно храм готический стоит на ветру цветок. Присяду сбоку со своею болью и виной. Я здесь ни при чем, и слава богу то, что не считаются со мной. Дивно пахнет сладостным раздольем – не переиначишь невзначай. От меня ведь не зависят поле, бабочка, цветущий иван-чай, вдалеке намеченные горы в дымке зноя, а наоборот – липнет к телу ласково, сквозь поры проникает в сердце счастья мед. * * * Сместилось что-то в этом мире: без снега теплая зима нас сводит медленно с ума, то минус два, то плюс четыре. Поет безумная синица, как будто крутит у виска перстом невидимым тоска и в мозг пытается ввинтиться. Из бытовых орудий пыток что выбрать: ссору, страх? – Прикинь, пока ползет звезда Полынь по небу, скрученному в свиток, и тень ее уже ложится на старый город вкривь и вкось, а из земли прогорклой ось торчит, как сломанная спица. У ног разверстая могила, кровавый всадник, бледный конь, За ними скачущий огонь, – ничто бы нас не удивило. Санкт-Петербург