Максим Макаров

 

«Русский холм». La Favière (1920–1960)

История русской колонии на юге Франции^[1]

 

Глава 2. Фавьерское «рабство» Георгия Гребенщикова

 

    Революция застала Аполлинарию Алексеевну Швецову (урожд. Лушникову, 1877–1960) с мужем Борисом Алексеевичем Швецовым (1873–1939) в Ялте. Пережив первый «красный террор», они не стали вторично испытывать судьбу и покинули Крым.

    Оказавшись в 1919 г. во Франции, Аполлинария Алексеевна (А.А.) по дороге в Ниццу – «французскую Ялту», по словам Чехова, – заехала в Фавьер навестить родную сестру Екатерину Алексеевну, в замужестве Песке (Peské), где та с семьей жила в домике «Бастидун» у моря. Место ей настолько понравилось, что через своего поверенного в делах Н.С. Красулина¹ она тут же и купила большой участок соснового леса. 

    А годом спустя во Франции оказывается писатель Георгий Димитриевич Гребенщиков (1883–1964), с которым Швецовы познакомились еще в Ялте на одном из литературных вечеров, где молодой писатель выступал с чтением своих рассказов. В ближайшем окружении Швецовых было много писателей, в том числе и самой первой величины. Но Георгий Димитриевич – сибиряк, как и Швецовы, а значит «свой», – этот важный фактор нельзя не учитывать, ибо чувство землячества (взаимного интереса, «притяжения») у сибиряков всегда было развито очень сильно; не будь этого, вполне возможно их пути просто бы разошлись...

    Зачастую в статьях о русском Фавьере Гребенщиков упоминается ни много ни мало как «ОСНОВАТЕЛЬ русской колонии в Фавьере». Когда-то кем-то по незнанию оброненная фраза превратилась в одну из многочисленных легенд об «алтайском самородке». Но всё было иначе: к появлению русских дач в Фавьере и, тем более, к жизни Русского холма Гребенщиков не имеет никакого отношения.

    Ниже приводятся выдержки из дневника Г. Гребенщикова и его писем 1921 г., проливающие свет на «Фавьерскую историю» и всё расставляющие по местам². Но для более полного понимания следует пояснить некоторые особенности непростого характера нашего героя. При всей своей неординарности, безусловном таланте, исключительной созидательной энергии и искренней религиозности Георгий Гребенщиков (Г.Г.) был личностью неоднозначной и противоречивой.

    Он родился в 1883 г. на Алтае в бедной семье горнорабочего. Даже начальную школу окончить не удалось – отец забрал на лесозаготовки. Мать, женщина чуткая («шибко нежная», по словам свекрови), тайком увезла сына в город и отдала там «в люди»: «Ты должен быть, как Ломоносов...» – внушала она мальчику. Ученик мастера, мойщик посуды, посыльный в аптеке, санитар, помощник письмоводителя... – Г.Г. не получил никакого систематического образования. Но несомненный природный дар и благосклонная судьба довольно рано привели его в литературу (первая публикация – в 23 года). Самобытные сибирские рассказы Г.Г. заметили, на «народные таланты» тогда была мода, нашлись умные покровители – так «родился» писатель Гребенщиков.

    Поначалу выступая как «сибирский» писатель, Г.Г. пытался было влиться в столичную литературу, но ему это не удалось – «сибирский» означало «провинциальный» и как бы по определению «второстепенный» (таковым, кстати, Г.Г. и остался в истории русской литературы: «писатель второго плана», как о нем говорят литературоведы).

    Но автор был молодой, самоуверенный, трудолюбивый – рассказы и очерки печатались, читались. Лев Толстой, к которому Г.Г. съездил в 1909 г., напрямую не отговорил его от литературной деятельности, а  стало быть, «благословил». Произошло знакомство и с «главным выходцем из народа» Максимом Горьким – было на кого равняться. Совершенно сознательно Г.Г. всё меньше и меньше говорит о себе как о «сибирском» писателе, постепенно превращаясь в писателя «народного». И это уже не ярлык («второстепенный»), но – статус в духе времени.

    А потом была война, служба в санитарном обозе, создание на фронте первого тома эпопеи «Чураевы»; революция, Киев, Крым, Константинополь, Бизерта, Тулон... И в январе 1921 года Г.Г. оказывается в Париже.

    Поначалу его писательская судьба за границей складывалась очень удачно. Рукопись романа «Чураевы» сразу же покупает лучший эмигрантский журнал «Современные записки». Затем роман выходит отдельной книгой и переводится на французский язык. История алтайских старообрядцев парижской публике нравится своей самобытностью, издательства охотно печатают Гребенщикова, готовятся переводы на другие европейские языки. И год спустя выходит уже шеститомное (полное) собрание сочинений. Для молодого писателя это – слава. Но где слава, там и зависть.

 

    «Где издаваться? Здесь – немыслимо...  Ни одной книжки никто не покупает. А у Bossard’a новый ужас. Как плотина ляжет поперек роман Гребенщикова. Это уже ни пешим обойти, ни конем объехать...» (А.И. Куприн, 1922)³.

    «Роман ‘Чураевы’ написан так, как будто не было ничего. Андрей Белый не написал ‘Петербурга’ и ‘Котика Летаева’. По касательной пролетели мимо Гребенщикова и Ремизов, и Замятин, и весь ‘стиль эпохи’... Ненужная книга, находящаяся вне искусства...» (А.Н. Толстой, 1922).

    «Если наши писатели, всей кучей вытряхнутые в Европу, сами еще перепутаны, как шахматы в ящике, то для иностранцев они даже не шахматы, а просто шашки, все одинаковые. Они их искренно не различают, где конь, где ферзь, где пешка. И они подходят к нам с привычным критерием ‘экзотики’. ‘Деревня’ Бунина? Вещь удивительная! прекрасная! высоко интересная! (французы специально так воспитаны, чтобы не скупиться на похвалы, раз уж они о ком-нибудь говорят). Не менее ‘любопытна! интересна!’ и книга Гребенщикова о сибирских мужиках. Любезные французы даже и не подозревают, что если Бунин – чистейшего огня рубин, то Гребенщиков, дай Бог, с речного берега камушек; что дома, на родной шахматной доске, Бунин стоял рядом с ферзью, а [серого повествователя-этнографа] Гребенщикова на этой доске, пожалуй, и вовсе не бывало...» (З. Гиппиус, 1924)

 

    Конечно, время для русских писателей было трудное, да и сама литературная среда специфична, такого рода выпады в ней не редкость. Но всё же доля правды в этих резких оценках была. Стиль (народный язык) и сюжеты Г.Г., так хорошо подходившие к российской атмосфере 1910-х годов, теперь явно отставали от времени. К тому же Г.Г. знакомится с Николаем Рерихом, попадает под влияние его мистических теософских идей и сам начинает выступать в роли Учителя, а это многих раздражает. «Теософская риторика второго тома романа ‘Чураевы’ – выспренний вздор. В первом томе (‘свежесть и сила в описаниях величественной алтайской природы...’) было гораздо меньше безвкусия и потуг на дешевый символизм, нежели в последующих... У Гребенщикова были и есть поклонники, но вклада в русскую литературу его эпопея не составит» (Г.П. Струве).

    Критика на то и существует, чтобы критиковать. Проблема заключалась в том, что аргументированно (по существу) возражать собеседникам Г.Г. никогда не умел, а неуравновешенный характер только усложнял ситуацию. Все критики автоматически становились его личными «врагами». Еще в самом первом своем публичном ответе на критику под выразительным заглавием «Перед судом фарисеев (моим врагам)» (1908), Г.Г. называет себя «слугой и сыном народа», которого «травят, как связанного волка». И этот стиль «полемики» он сохранит затем на всю жизнь.

    Хотя образ «врага» у Г.Г. постепенно менялся – сначала это были просто «невежественные критики», потом вся «литературная элита» и, в конце концов, «интеллигенция» вообще – в противовес ему самому как «выходцу из низов». С точки зрения Г.Г. любая более-менее полемичная рецензия на его работы объяснялась исключительно его социальным происхождением, а отнюдь не качеством литературы, – несправедливая репрессия со стороны «элиты», зажимающей народного писателя. Всякая литературная критика виделась им исключительно как классовая травля народного литератора-мученика: «Как-то не верится, чтобы такая почтенная газета, как Ваша, могла так странно отнестись к четверти века упорных трудов писателя из народа, за который в особенности Вы, борцы За Свободу, так всегда ратовали. Неужели мы, крестьяне, вам любы только тогда, когда мы полуслепое быдло, а как только мы сами себе добудем ту или иную свободу культурных действий, вы сейчас же стремитесь умалить наше значение...» (Из письма Г.Г. редактору).

    Всё это было для Г.Г. вполне сознательным стилем поведения, корни которого, думается, нужно искать в комплексе неполноценности, приобретенном им в детстве, да так никогда и не изжитом. Специалисты называют этот феномен «негативной самоидентификацией» – Г.Г. последовательно и целенаправленно создавал свой образ «писателя-раба», «каторжного труженика», «изгоя» и пр. Даже в периоды полного благополучия он продолжал применять этот прием самоуничижения: «У вас будущее, а я – сын рудокопа...» «Вся моя Чураевка вынесена на моих плечах и лишениях, но никто этого не оценил и не понял...» «Никто не знает моей трагедии отщепенца от всех настоящих писателей, которые могли быть только писателями, а я – только рабочий...» «Я всё время работал как ни один интеллигент в мире, тяжко нагруженный физическим трудом...»

    Другой не менее интересный феномен – патологическая тяга Г.Г. «ворочать камни и валить лес», присущая ему на протяжении всей жизни. Куда бы ни заносила его судьба, он немедленно принимался за собственноручное (!) возведение жилища: Алтай, Карпаты, Крым, Франция, США. «Дом строил сам, теперь строю для других и буду строить дальше...»; «Я – ‘кулак’ с мужицкой тягою к земле и привык из пустяков вещественных делать нечто материально стоящее.» Возможно, здесь тоже сказывалась память о, по сути, бездомном детстве – как непреходящий «вечный голод» когда-то по-настоящему голодавшего.

    Близко знавшие Г.Г. пытались отговорить его от этой непосильной ноши, отнимающей всё время и отвлекающей от литературной деятельности, – тщетно. Неизменно жалуясь на хронический недостаток времени для «только творчества», Г.Г. при этом постоянно ищет грубой физической работы. Вполне возможно, что этим Г.Г. (подсознательно) стремился заглушить ощущение ограниченности своего литературного таланта: «Хотел бы я видеть Тургенева или Толстого в моем положении – стали ли бы они писателями в этих условиях вообще?» – ну что за глупость, право!..

    Довольно быстро достигнув в США жизненного благополучия, Г.Г. с явным удовольствием часто и подробно рассказывает о нем своим корреспондентам, не отдавая себе отчета в том, что детали бытового комфорта (машина, пылесос, паровое отопление...) никак не вяжутся с его постоянными жалобами на рабский труд, бесконечные тяготы, хроническое безденежье и неустроенность. И тем более подобное самолюбование неприлично, когда адресат – бедствует, еле-еле сводя концы с концами и голодая⁴.

    Те немногие, кто до конца жизни сохранили теплые отношения с Г.Г., научились просто не замечать эту его, скажем так, особенность. «Обидчив, как семинарист, и совершенно невоспитан», – отзывалась о нем В.Н. Бунина. Некоторые, недопустимые с точки зрения интеллигентного человека, пассажи его писем шокируют. Не удивительна реакция М. Горького на одно из писем Г.Г. – раздраженный его нескромностью и невоспитанностью, он красным карандашом подчеркнул отдельные фразы и написал на полях: «Дурак»⁵. Сам же Г.Г. своей некорректности не замечал.

    Обладая довольно тяжелым характером, Г.Г. понимал это сам, страдал от этого, но... оставался самим собой. От природы ему была присуща эмоциональная экзальтация⁶, причем с неизменным трагическим оттенком. Мировоззрение Г.Г. не знало полутонов, и мир вокруг был скорее черным, чем белым.

    Мнительность Г.Г. болезненна. Его дневники и письма полны подозрений и необоснованных обвинений даже в адрес тех, кто принимал самое бескорыстное участие в его судьбе. Негативные суждения Г.Г. о людях всегда резко уничижительны, зачастую за гранью приличия. Собственные же достижение Г.Г. преподносил исключительно в превосходной степени: «усиленно сгораю на костре изнурительного труда...», «наша жизнь – героическая по количеству и тяжести труда...», «хвастаю и буду хвастать – чудеса делаем в смысле выносливости и подвижничества...»

    Обыкновенно представляется, что любой настоящий писатель – а Гребенщиков, безусловно, им являлся и оставил нам прекрасные образцы русской литературы, – должен владеть стилем, языком. Однако при первом знакомстве с дневниками и письмами Г.Г. удивляет его косноязычность и небрежность – длинные, запутанные, часто неоконченные фразы, пропущенные слова и предлоги, множество грамматических и стилевых ошибок... Как поражает и невнимательность к именам и фамилиям собеседников, которые он часто искажает – так, за тридцать лет переписки с А.А. Швецовой, он ни разу (!) не написал правильно ее имя Аполлинария (с необычным двойным «л» вместо напрашивающейся двойной «п»), неизменно обращаясь к ней «по-простецки» – Аполинария. К этому «черновому» стилю писем Г.Г. нужно привыкнуть.

 

 

Г.Д. ГРЕБЕНЩИКОВ: ИЗБРАННОЕ ИЗ ДНЕВНИКА И ПИСЕМ 1921 ГОДА⁷

 

    1 января (суббота) – Waisseau de France «Edgar Quinet». Je vais de Afrique à Toulon! Maintenant a la cette petite carnet j’ai écrire tout en français. Oujourd’hui matin nous passer outre l’ile Sardigne! Bonne année dans le bords nouvailez! ^[2]

    Итак – первый блин комом. За обедом я показал свой опыт французам: они снисходительно улыбнулись. Однако, я произнес несколько фраз еще по-французски, и меня поняли. Так или иначе, буду учиться говорить – пока вырастут волосы – я должен научиться объяснять самое необходимое.

 

    2 января (воскресенье) – Сегодня рано пришли в Тулон. В 10 ч. мне объявили, чтобы я собирался и [шел] в таможню с багажом, а через 5 минут заявили, что я не могу быть спущен на берег ввиду того, что из Парижа относительно нас с Т[атьяной]⁸ нет разрешения. Мне так тяжело оставаться непрошеным нахлебником у гостеприимных хозяев. Ген. Л.⁹ обещал выручить нас, но мы настроены так, что думаем м.б. придется опять в Бизерту или Константинополь. При входе в столовую к завтраку я сказал моим хозяевам: Nous votre les prisonnier!^[3] На это они с сочувствием пожали плечами и развели руками, приглашая нас садиться за стол.

 

    3 января (понедельник) – 8 ч. утра. Сижу в своей великолепной каюте, обложась французскими пособиями и подбираю фразы, чтобы как что узнать у французов. <...> 7 ч. веч. Тулон. Гранд отель. Наконец-то мы спущены с корабля. Командир приказал одному из лейтенантов проводить нас до таможни, где осмотр был весьма благосклонный. Мы были у комиссара таможни. Он сказал: «Теперь вы свободны во всей Франции, можете ехать и в Париж».

 

    4 января (вторник) – Сегодня спал на целой десятине – кровати. Чисто, тепло, уютно. За [номер] плачу 10 фр. с бельем, светом, услугами, горячий и хол. водой для умывания. Ходили осматривать Тулон. Очень милый город – местами похож на Ялту, но менее красив. Торговых улиц масса, но торговли никакой. Страшный застой.

    Обедали кустарным способом, на чем и заработали 20 фр. На них купили одеколону, зубной пасты и мыла. В общем – немного странно чувствовать себя в культурной обстановке. Французы не умеют готовить чай, хотя берут за него дорого. <...> От Бурцева¹⁰ получили телеграмму: «Хлопочем у властей, надеемся». Я написал ему и Бунину.

 

    5 января (среда) – Вчера вечером новая телеграмма Бурцева: «Узнали, что Гребенщиковы спущены на берег. Жду письма». <...> А сегодня получена телеграмма от Маклакова¹¹: «Виза дана транзитная через Париж». Ну, и слава Богу. <…>

 

    6 января (четверг) – Сегодня Рождественский сочельник. Завтра и день рождения моей Татьяны. Купили малинный кекс, пирог, паштет, полбутылки бенедиктину и еще кое-что к празднику. В одном оптическом магазине хотели купить пенсне и от всей души поторговались с французом. Он так грубо обиделся, что не понимал со мною разговаривать, причем сделал это в такой грубой форме, что я удивился. Он же, видя, что я ничуть не обратил на это внимания и ушел, продолжал кричать: «Вы серб! Вы грек!..»

 

    7 января (пятница) – Получил письмо от М.А. Волковой¹²: план Парижа, все необход. сведения и ласковое обещание помочь нам на первых порах в Париже. Получил перевод по телеграфу от Бурцева. Всё как будто идет гладко. <...> Видел сон: свою корову у обрыва в море и жуткую водную пучину в болотах¹³.

 

    8 января (суббота) – Странно, что я почему-то не спешу в Париж. В сущности, всё готово. Сомневаюсь лишь в праве жить в Париже. Тем не менее надо двигаться в этот Вавилон Запада. Здесь, в Тулоне, так тихо, уютно, покойно и уединенно, что не хочется спешить в Содом <...> В прошлом – многомесячная усталость, в будущем неизвестность, вот почему приятно побыть в объятиях апатии.

 

    10 января (понедельник) – Мы в Париже! На вокзале оставили багаж, а сами пешком прошлись до Монпарнаса к М.А. Волковой, которая сначала повела нас в русскую столовую обедать, а потом помогла снять [номер] в скромной гостиничке. Всё опрятно, мило. После бессонной ночи в вагоне выспался. Прошлись <...>, дома поужинали. На душе всё же какая-то неловкость и тревога. Говорят, что французы очень не любят русских.

 

    11 января (вторник) – Был у Бурцева. Там же был и С.Ф. Штерн¹⁴. Стоят на своих постах, как честные солдаты на смотре, несмотря на жуткий шторм, разметавший щепки великого корабля России. Взяли всё, что я им дал. Мне даже пришлось получить с них некоторую сумму. <...> В общем, Париж меня встретил довольно радушно. <...>

 

    14 января (пятница) – В 10 минут второго позвонил к И.А. Бунину. Академик еще спал, и милая, покорная его подруга не решилась его будить. Она напоила меня кофе, свела в соседнюю квартиру и представила А.И. Куприну¹⁵. «Как же – с восторгом упоминал о вас в своих лекциях...» – сказал А.И. Он очень еще бодр и свеж. Говорит быстро, и глаза очень хороши. Через час я ушел от него опять к Буниным. Там еще полчаса ждал, пока вышел в своем ханском халате наш полубог. Его лицо болезненно желтое, но осанка та же благородно гордая и величавая. Очень ласково и задушевно принял, позавтракали, поболтали и скоро выяснили кое-что о моих планах¹⁶. <...>

 

    15 января (суббота) – Отнес Бунину книжку избранных рассказов «Родник в пустыне». Завтра отнесу 1-ю часть «Чураевых», мы приглашены к Буниным, по-московски, в гости. Так приятно здесь слышать московскую повадку в речи. Вера Николаевна такая москвитянка¹⁷.

 

    16 января (воскресенье) – У Бунина встретился с Бальмонтом. Он не столько недоступен, как думалось. Еще очень свеж, с египетской бородкой фараона, он, пожалуй, красив. Как истукан сидела спутница Бальмонта <...> Очень много болтал Сергей Яблоновский¹⁸.

 

    18 января (вторник) – <...> Что-то мне становится не по себе в Париже¹⁹.

 

    21 января (пятница) – Был у Бунина. Обещают 500 фр. пособия от Общ. писателей, хотя я об этом не просил. <...> «Чураевых» хочет издавать и «Земля», но Бунин бережет для журнала.

 

    22 января (суббота) – Получил ссуду в 500 фр.

 

    25 января (вторник) – В общем, конечно, чувствую я здесь себя как-то неловко, точно на чужих хлебах, и уже тянет бродячую душу куда-нибудь дальше. <...>

 

    31 января (понедельник) – <...> Каким-то холодком веет от этой здешней писательской среды. Все точно прячут друг от друга что-то и боятся раскрыть душу. Или же очень все изранены!

 

    8 февраля (вторник) – Получил письмо от Бунина: «Струве²⁰ прочел роман и берет по 265 фр. за лист для «Русской мысли». Какое, думает, счастье! Как я понимаю, теперь поведение академика – дескать, писатель молодой, мало известный, деваться ему некуда – отдаст. Нет, врете! Мы еще поторгуемся с вами.

 

    12 февраля (суббота) – Послал письмо А.А. Швецовой²¹. <...> Что-то одиноко и тоскливо становится жить без какого-либо физического дела.

 

    14 февраля (понедельник) – Сегодня видел два, я думаю, вещих сна: (1) Плыли по морю пять свиней в мою сторону. Одна хрюкала. Я объясняю, что это пять авторитетных редакторов «Совр[еменных] Зап[исок]» забракуют моих «Чураевых» и один из них мне об этом хрюкнет. (2) Моя корова стала пить из омута и прыгнула в воду, в которой стала кувыркаться-нырять. Я хотел ее веревкой вытащить, но она запуталась и сдохла... Вероятно, я запутаю и погублю в этих омутах свою «корову» – роман «Чураевы». Невесело, если так.

 

    15 февраля (вторник) – Вчера вечером И.А. Бунин пригласил нас на чашку чая. И вот начал меня убеждать отдать роман по 300 фр. «Я уверен, что [Струве] больше дать всё равно не может.» Я сказал, что за 4000 оптом уступлю, но сейчас 2000, и через 1-2 мес. – остальное. Был там проф. Сватиков²², веселый, пухлый, простоватый болтун <...>

 

    19 февраля (суббота) – Ровно в 6 ч. был в редакции «Совр. Зап.», где вышедший ко мне Илья Исидор. Фондаминский²³ очень обрадованно сообщил мне, что все редакторы одобрили «Чураевых». Через полчаса я подписал условие и получил аванс в 2000 фр.

 

    22 февраля (вторник) – Сегодня получил письма от Бунина и от Струве. Они согласны за «Чураевых» дать по 300 фр. за лист и 2000 фр. аванса. Я написал им, что поздно, что мне надоела эта затянувшаяся канитель торга с полуголодным писателем, с таким трудом пробившимся в Париж²⁴. <...> Написал письмо Швецовой²⁵.

 

    27 февраля (воскресенье) – Вчера получил письмо от Швецовой из Ниццы.

 

    18 марта (пятница) – Сегодня у нас были на пельменях Бунины и Куприны. Бунин дал понять, что ему не нравится обстановка с примусом, и хлопотно в одной комнате. Пошел и купил себе бутылку пива. Вообще – странное и забавное отношение к хозяевам. Мне не подал руки, потому что у меня насморк. <...> Довольно сухо и скучно провели время. Воистину «сделали одолжение», что пришли.

 

    22 марта (вторник) – Был в ред. «Совр. Запис.», получил свою очередную тысячу франков за «Чураевых».

 

    11 апреля (пятница) – Получил письмо от Швецовой. <...> зовет к себе в гости в Ниццу.

 

    18 апреля (понедельник) – Куприны переезжают на новую квартиру и, бедные, не могут съехать со старой, т.к. нечем заплатить. А за новую надо платить 8 тыс. фр. в год. Как бьются писатели! Мы живем сравнительно беспечнее многих и отдаем себе отчет, где мы и в каком положении²⁶.

 

    20 апреля (среда) – Получил свою очередную тысячу за «Чураевых».

 

    4 мая (среда) – Был в ред. «Последн[их] Нов[остей]», где Вл. Андр. Могилевский²⁷ свысока уважил просьбу о напечатании объявления о моем вечере. Господи Боже мой! Все стараются показать свое превосходство над зависимым и скромным писателем. <...> Ну, что же, еще потерпим немного.

 

    7 мая (суббота) – С удовольствием обзову здесь негодяем издателя «Отечества», который мучает меня с выдачей мне гонорара.

 

    10 мая (вторник) – Приехала в Париж и вчера побывала у нас «социалист-миллионерка» А.А. Швецова-Родионова. Она, оказывается, родственница Красина и в переписке с ним. Он, как и она, сибиряк и верит, что он при всяком правительстве будет России нужен, он любит создавать промышленность и проявил огромн. энергию для создания своих миллионов. Между прочим, он сын каторжанина, сосланного в Сибирь за фальшивые монеты²⁸, но А.А. знает его со студенческих лет и отзывается о нем как о даровитом и сильном человеке. Предки его были евреи, но мать русская.

 

    11 мая (среда) – Сейчас 2 часа ночи. У меня окончился очень шумный праздник. Мое сегодняшнее выступление привлекло изысканную публику и почти весь литературный Париж²⁹. Были Бунин, Толстой, Куприн, впрочем, оба они сами выступали. Слово Куприна было очень внушительно. Был даже Милюков, были сибиряки Швецовы. В чтении Екатер. Ник. Рощиной-Инсаровой³⁰ я не узнал свою пьесу «Из песни слово». Божественный дар артистки поднялся до потрясающей силы. Отлично прочла армянка – артистка Бек-Назарян – мистерию шамана. Супруги Наварские, взявшие на себя административную часть вечера, были трогательно заботливы и изумительно деятельны. Милюков пришел за кулисы просить рассказ для «Посл. Нов.». Рощина-Инсарова при всех расцеловала меня.

 

    13 мая (пятница) – Сегодня о моем вечере в «Посл. Новост.» дал заметку сам Милюков, назвал меня выдающимся писателем, редкой находкой – мои произведения, он всё же весьма своеобразен, по-публицистически обрисовал содержание читаных вещей. От Куприна и еще от ряда лиц получил письма с похвальными отзывами. Всё это приятно и всё же очень грустно: когда нет России – нет почвы и свое дарование негде проявить и распространить. Эмигрантская же среда не вдохновляет, да и печатать негде.

 

    15 мая (воскресенье) – Виделся с Б.А. Швецовым, он только что приехал из Лондона. <...>

 

    25 мая (среда) – Ездили в Ville d’Avray... Прелестное место, какая сочность и густота весенних красок. Смотрели домик с 260 кв. м земли – дико и просто, богатая земля со старым садом – 20 т. фр.³¹

 

    26 мая (четверг) – Сегодня договорился с Бор. Алексеевичем Швецовым об использовании его участка земли для хозяйства. Они приняли все мои скромные условия, и я с Т[атьяной] опять закабаляемся на целый год в работу на земле. Грустно отрываться от родимого любимого дела, тяжело прерывать полезную жизнь в Париже, но во имя независимости надо снова надевать ярмо чернорабочего и со скрежетом зубовным ждать и работать³² <...>

 

    27 мая (пятница) – Вообще, какая радость не зависеть от всех этих человечков в области литературы, и уезжая из Парижа, я, стало быть, теряю его, как необходимый для дальнейших связей и проч., я как бы освобождаюсь от ужасного ярма, налагаемого «ремеслом», а не свободной творческой работой. Впрочем, я надеваю другое, более тяжелое ярмо.

 

    2 июня (четверг) – Получил письменное предложение Швецова заняться его землею на берегу моря, около Лаванду близ Тулона. Писать ничего не могу.

 

    11 июня (суббота) – Попал случайно в библиотеку некого г. Кри-вицкого на Пасси. Великолепный особняк, русский лакей, две гувернантки, библиотекарь С. Яблоновский. Ах ты, Боже мой! Кто такой! (русский) Еврей! Промышленник из Варшавы...

 

    15 июня (вторник) – Поволоцкий³³ покупает у меня томик «В Не-котором царстве» по 350 фр. за лист и по 150 фр. за франц. перевод.

 

    16 июня (четверг) – Виделся сегодня с Милюковым. Понес ему на выбор три рассказа, а он все их взял для «Посл. новостей» по 200 фр. за штуку. Дешево, да зато сразу. Продавать оптом и в розницу свою литературу начинаю.

 

    18 июня (суббота) – Мой французский переводчик Монго убеждает, что «Чураевы» могут пройти в одном из лучших французских журналов. Давай вот... А я сегодня взял билеты в Ниццу, т.е. на землю в «скиту».

 

    21 июня (вторник) – Собираемся на юг Франции и снова стонем под тяжестью багажа, будь он проклят.

 

    23 июня (четверг) – Приехали в Ниццу – жарко здесь, ослепительно светло и приятно. В вагонах французы ведут себя крайне неопрятно. Швецова, хозяйка имения, ни с того ни с сего ускакала нам навстречу в Сан-Рафаэль. Теперь прискачет обратно, если так рассеянна, что забыла, что мы будем в Ницце³⁴.

 

    24 июня (пятница) – Наша хозяйка уехала даже в самый Лаванду, вероятно, полагая, что мы совсем святые духи и должны знать на расстоянии все ее мысли. Вместе с нами живет семейство – юный Швецов с хорошенькой изнеженной женой и двумя маленькими детьми³⁵. Люди эти совсем как птицы небесные. Живут по-царски, никакой заботы, никакого дела – как ни скучно, не понимаю. Проживают 20000 фр. в месяц, тогда как мы работаем, как батраки, а зарабатываем едва 1000 и проживаем, конечно, того меньше. Отсюда и иная психология, и иная мораль.

 

    25 июня (суббота) – Осмотрели сегодня землю. Пустыня! Запущенность и тоска. Требуется необычайный труд. Однако, надо заняться работой. Надо напрячь все мускулы и все-таки здесь жить в своей хижине. Море здесь голубое, ласковое, и бор шумит, как далеко дома в Сибири.

 

    26 июня (воскресенье) – Решили начать постройку и готовиться к покупкам материалов. Наш новый сотрудник Ник. Сем. Красулин – нервный, но славный малый.

 

    28 июня (вторник) – Купил материал на собственную «виллу»: 20 метров крепкого холста на палатку. Т.Д. сошьет всю виллу в два дня. Стоить будет 170 фр. вместо 800, которые с нас просили за готовую. <...> Читал сегодня семейству А.А. Швецовой свои рассказы.

 

    2 июля (суббота) – Купили разной разности для хозяйства, <...> мула и тележку в 2 колеса за 1250 фр. Мул кусается и бросается на всех лошадей от избытка старости и боится запряженных быков.

 

    3 июля (воскресенье) – Выехали в Лаванду. Дорога своеобразная. Около Гиер³⁶ широчайшие болота и луга, затем перед Бормом идут дикие скупые леса, тощие и низкорослые, холмистые сопки и безлюдье.

 

    4 июля (понедельник) – Мул вчера сделал 50 километров с возом. А сегодня дважды сходил в Лаванду. <…> Я нашел-таки свое призвание – быть слугою мула.

 

    6 июля (среда) – <...> Красулин больной, нервный и бестолковый малый, хоть и очень усердствует в работе. Однако сотрудничество с ним для меня, человека строптивого, не очень мне улыбается. <...> Швецова пишет, что мучается за нас душою.

 

    8 июля (пятница) – Красулин уехал в Ниццу, не дав доверенности и не исхлопотав разрешения на постройку. Поговорил с ним крупненько и заработал ряд грубостей. В общем же, это парень неплохой, но ушибленный войной и безвременьем. <...> Сегодня дождь, сижу за самодельным письм[енным] столом.

 

    (Письмо С.В. Потресову) – 8 июля 1921 г. Bormes, village Faviers

 

    Дорогой Сергей Викторович!

    Наконец-то удалось присесть за перо и бумагу. Не было стола, и я вчера сам его смастерил. Живем экзотично, приключительно, прелюбопытно, в маленькой хижине, в окне которой, между рамой и ставнями, пчелы. Выселить их оттуда нелегко, т.к. у них уже много меду.

    Купили мула и тележку, вожу кирпичи для хижины, чищу дорогу, рублю лес, словом, потею и покрываюсь коростой. Море очень близко, пляж хороший, и это весьма облегчает наше житье-бытие. <...>

    Земля здесь песчаная, тяжелая, крепко прищемила хвост...

    Таня кланяется Вам. Я крепко жму руку, мой родненький³⁷. Ваш Г. Гребенщиков

 

    (Письмо С.Г. Сватикову) – 8 июля 1921 г. Ville Bormes, village Faviers

 

    Дорогой Сергей Григорьевич!

    Не писал Вам долго потому, что «отаборивались». Теперь могу сказать, что сижу на земле, т.к. уже имею мула с упряжкой, руки заскорузли, сам имею вид закоренелого лесного разбойника. Место дикое, запущенный виноградник, песок, сосна и тернии. Живем в хижине, в окне которой между ставней и рамой живет рой пчел. Купил им улей, но переселять не время: боюсь, что улетят. Уживаемся, хотя, на всякий случай, Т.Д. сшила палатку. Вожу кирпичи, чищу дорогу, рублю лес. Устаю очень. За две недели впервые сел за стол, ибо его не было: вчера сам сделал, и, говорят, неплохо. Море в 50 шагах, каждый день за обедом купаюсь, и трое распиваем бутылку доброго вина, которое покупаем рядом у крестьянина, за 60 сант. бутылку. Пока вся наша жизнь – сплошная экзотика и приключения. Мул у меня очень резвый и страстный. Бросается на лошадей обоего пола и боится лишь запряженных быков. Незапряженных не боится... <...>

    Таня Вам кланяется. Крепко жму Вашу руку. Ваш Г. Гребенщиков

 

    9 июля (суббота) – Ездил сегодня в Bormes – скучный, глухой, татарски-бестолковый городишко. На горе дорога живописная. <...>

 

    10 июля (воскресенье) – Сегодня делал стол, чистил дорогу – опять началась прежняя прошлогодняя каторжная работа³⁸ с ссадинами, ранами и бесконечным потом. Море успокаивает – купаюсь ежедневно с Татьяной.

 

    13 июля (среда) – Вчера приехал юноша Поль Руднев. Очень изысканно одетый, чересчур воспитанный, всё просит разрешения, не пьет сырой воды, не пьет утром кофе, привез свой сорт молочка. Привез и конвертик, в котором спит.

 

    14 июля (четверг) – Сегодня я сделал для Поля кровать. Работал по прочистке новой дорожки в лесу. Мой новичок рабочий всё просит разрешения: взять грабли, стакан воды, сена для мула. Привез с собой любимого кролика.

 

    17 июля (воскресенье) – Вчера договорился о постройке дома. Работал ужасно много. Ездил в Bormes, привез досок, а сейчас с утра делал большой стол и скамейку.

 

    18 июля (понедельник) – Подписал контракт о постройке дома: 3 комнаты, кухня, коридор и прихожая: в двух комнатах паркет, в одной печь и плита в одной комнате. Размер 9 м на 6 м – за 14000 фр. План начерчен очень подробно и толково. Хорошо ли выстроят дом³⁹.

 

    19 июля (вторник) – Начал копать колодезь. Рабочие по 20 фр. Первый день выкопал больше 1 м. Мой Поль – чистой воды барчук. Ничего не умеет, но желание большое. Потеет и терпит, бедный, мое ворчание.

 

    20 июля (среда) – Для постройки привезли палубы для бетона. Я начал строить домик для кур, Таня – для кроликов. Я провел новую дорогу на верх участка. Приобрели котенка за 1 фр. 50 с. <...> Дважды в Борме просил у французов воды и оба раза получил указание на кафе⁴⁰.

 

    23 июля (суббота) – В помощь Полю для исправления дороги взял старичка из итальянцев <...>, это непрерывный граммофон – всё говорит и хвалит, всё ходит и советует, а работает не лучше Поля. Два сапога – пара. 

 

    24 июля (воскресенье) – <...> Покупали сегодня козу, но не купили: 300 фр. штука! Вчера закончил домик для кур. Вышел недурной, материала пошло на 80 фр., а он стоит на 300. Но домик Тани куда лучше, красивее и удобнее!

 

    4 августа (четверг) – <...> В эти дни скрежетал зубами от нестерпимой боли: под мозолью на руке от занозы образовался нарыв, пришлось обратиться к врачу – так ужасна была боль, не спал и ночи. <...> А сегодня проводил хозяев: Б.А. Швецова и Н.С. Кра-сулина. Судя по их кислым физиономиям, им не понравилось наше хозяйство. Очевидно, они хотели, чтобы мы за полтора месяца превратили дикий угол в цветущий рай. Красулин, несомненно, ведет под меня подкопы. Спрашивается: зачем я впутался в это предприятие⁴¹?

 

 

    (Письмо С.В. Потресову) – 5 августа 1921 г. Bormes, Var, Village Faviers, Propriete russe «Skite»⁴²

 

    Дорогой Сергей Викторович!

    Сейчас переживаем нервные дни: только что после операции стала заживать моя рука, которая болела с неделю, да как! Ходил и танцевал, и напевал. От занозы – только и всего.

    Сегодня уехали наши «хозяева», приезжавшие из Лондона «по доносу» с целью «сенатской» ревизии. А у меня как раз и отчет готов, и работа кипит, и в колодце выбил динамитом 6 метров⁴³, вода забила, а на пригорке началось сосредоточение кирпичей, черепицы, балок – будущее наше жилище в 3 комнаты и кухня. Только «хозяева» не одобрили моего плана в отношении курятника и конюшни, боясь запаха, но я настаиваю на том, что это будет хутор, а не дача, и теперь этот вопрос будет разрешен в Ницце, откуда мне напишут.

    2000 метров одних дорог и дорожек сделал я собственноручно по дебрям леса. И вот, когда облил всю землю кровью, потом и гноем из нарыва – жаль расставаться, если «рассчитают» за какие-либо непроизводительные затраты, хотя всего еще истратил 4500 фр.!

    Хвастаю и буду хвастать – чудеса делаем в смысле выносливости и подвижничества... Т.Д. сама выстроила домик для кроликов – никто не верит. Затратила материала на 25 фр., а на базаре за 150 – не купите. Она, слава Богу, оправилась и мучается сейчас с цыплятами, которые лишь сегодня начали вылупляться в инкубаторе. Мул по-прежнему кусается, носит и бьет, если некого, то просто в воздух – задом: раз, раз, раз...

    Ваши Т. и Г. Гребенщиковы

 

    (Письмо С.Г. Сватикову) – 6 августа 1921 г. Faviers, Bormes, Var

 

    Дорогой Сергей Григорьевич!

    Пишу редко и чаще не могу. Сейчас пишу, потому что из-за болезни руки не работаю, но и от хлопот мелких – полна здоровая рука. <...> Верим в свои слабые силы – больше верить, кроме Господа Бога, не в кого и не во что.

    На днях из Лондона приехал наш хозяин и, после смерти его брата⁴⁴, настроение его очень вялое и пессимистичное, дела в Англии плохи, денег у них нет и надежды тоже. В связи с этим намеченный мною план развития здесь хозяйства и проч. пока не прошел, и я ограничен в бюджете. Видимо, больших усилий мне будет стоить усидеть здесь весь год и получить свою долю натурой, о чем я весьма мечтаю. Поживем – увидим, и все свои обиды заглушим изнуряющим трудом – в этом теперь ответ на все невзгоды, в этом и утешение. ...

    Татьяна Денисовна шлет Вам горячий привет. Ваш Г. Гребенщиков

 

    7 августа (воскресенье) – Сегодня Поль уехал в Ниццу – справлять свои именины. Сей родовитый отпрыск здесь, видимо, исполняет агентурную роль и доносит о каждом моем поступке в своих многочисленных письмах. Всё говорит о том, что он любит кушать, например, сливы с ликером или вафли с кремом. Кн. Львова и Родзянку он бы хотел собственноручно повесить. Работает он так медленно и так деликатно, что я всегда предпочитаю всё делать сам. Это и скорее, и спокойно.

 

    9 августа (вторник) – Получил письмо от Швецовой. Так и есть: «нам дают по попке». Оказывается, мои масштабы не по сердцу и не по карману Б.А. Швецову. Кто бы мог думать, что потраченные на оборудование хозяйства 4500 фр., в том числе на мула с копанием колодца, на инкубатор и проч. – окажутся сверхъестественными тратами. Проще сказать: жалко стало уступать нам часть имения и решили от нас дешево отделаться. Вот как распорядились наши друзья нашим временем, напряженной работой, трудом и нервной, первобытной жизнью в хижине вместе с пчелами, пауками, тарантами и проч. <...> На самом деле, г. Красулин оказался наиболее влиятельным в семье Швецовых, нежели я думал. Этот грубый армеец просто решил нам доказать, что он всё может и что я не должен был столь бесцеремонно игнорировать его претензии. В общем – какой ценою мне приходится познавать людей!

 

    12 августа (пятница) – Вернулся со своих именин Поль Руднев. Привез всех своих кроликов и воз мешков, в том числе свое молочко и какой-то «геркулес». Странно это: люди решили ликвидировать имение и меня, а этого дорого стоящего юношу все-таки приглашают на, видимо, долгий срок. На уплату за дом вместо 12 тыс. прислали только 8. Что это? Значит, я должен из своих доплачивать за дом?

 

    13 августа (суббота) – Несмотря на то, что нас «увольняют», я хочу напрячь все силы, чтобы за оставшееся время сделать на земле как можно больше. Пусть потом будет стыдно, когда они увидят результаты 3-х месячного моего пребывания на участке. Если им не будет стыдно, то моя совесть будет чиста, и самолюбие будет удовлетворено. Всё же как много уходит сил на эту работу. Я чувствую, что стал ниже ростом, как-то скрючивается тело.

 

    14 августа (воскресенье) – Получил «Совр. Записки» с продолжением «Чураевых». Всё же всё это меня утешает: люди меня не забывают, и я не отдан на съедение купеческой спеси и прихотливости⁴⁵.

 

    (Письмо С.Г. Сватикову) – 25 августа 1921 г. Bormes, Var

 

    Дорогой Сергей Григорьевич!

    <...> наша жизнь – совершенно первобытная, и скажу больше – героическая по количеству и тяжести труда и по отсутствию каких бы то ни было удобств. Живем буквально под открытым небом, в избушке, рядом с цыплятами и тарантами (род ящериц), только ночуем. Живем надеждами на порядочность своих «друзей»-хозяев и на то, что хоть немного поживем в домике, который, однако, строится очень медленно.

    Главное, что я сделал, – это то, что, поверив, будто я компаньон и совладелец, вбил в постройку и на жизнь здесь почти все свои маленькие сбережения, и так как я невольно вышел из бюджета, то есть опасение, что господа хозяева кое-каких затрат не примут, и мы останемся в дураках. Они сами переселяются в Германию, и у меня одна надежда на мирный и дипломатический «расчет» и на то, что если мне не вернут затраченные деньги, то уступят кусочек земли, и тогда я сам буду строить на нем уже собственную хижину.

    Дело оказалось очень сложное и путаное, т.к. земля приобретена дамой на имя своего приятеля (женщины без мужа не могут покупать во Франции недвижимость)⁴⁶, а сей приятель ведет свою линию, и я теперь во власти трех господ. Но есть надежда уладить дело мирно. Поэтому я напрягаю все свои мускулы, чтобы успеть за 1,5-2 мес. сделать за полгода, и, когда совесть будет, так или иначе, уязвлена, надеюсь, хозяева будут милостивы. В общем, я в зубость и в обиду не даюсь, но на этот раз поверил в дружбу и в то, что люди очень почтенные и состоятельные.

    Недавно сам выстроил целое здание⁴⁷ и сам покрыл, затеваю другое – для мула и склада. Вожу теперь с берега гравий, работаю как самый настоящий батрак. <...> Ваш Г. Гребенщиков

 

    27 августа (суббота) – Опять, как и в прошлом году, ни минуты свободной, а от усиленного труда так похудел, что не могу прямо держать спину. <...> совесть спокойна тем, что я здесь не отдыхаю, не знаю праздников и усиленно сгораю на костре изнурительного труда.

 

    28 августа (воскресенье) – Закончил постройку домика из кирпичей. <...> Дом почти покрыт черепицей и выглядит довольно мило среди сосен. Вчера уплатил строителям первые 7 т. фр. <...> Сегодня идем в гости к художнику Песке⁴⁸.

 

    6 сентября (вторник) – Получил письмо от Швецовой с согласием продать мне 3000 м. земли. По второму письму снова какие-то экивоки, и не пойму, что они намерены с нами делать. Я ответил, что согласен на всё, лишь бы разойтись порядочными людьми.

 

    (Письмо С.В. Потресову) – 9 сентября 1921 г. Bormes, Var

 

    Милый Сергей Викторович,

    Всё я поджидал выяснения нашей здесь судьбы, но так до сих пор ничего и не выяснилось: буду ли я здесь собственником хотя бы малой толики земли или просто получу расчет и свой пай назад. Плохо иметь деловые отношения с дамой, с одной стороны, бесправной по законам землевладения, а с другой, настолько беспечной и летающей по Европе, что письма ее раздражающе непостоянны. А мы всё-таки свою линию ведем, т.е. работаем, работаем, работаем, и труды 2,5 месяцев настолько явственны, что я хотел бы только одного, чтобы наша главная совладелица поскорее приехала и увидела перемену. Но трудно и жестоко достается мне этот клочок земли, если еще достанется. <...>

    Целую Вас крепко. Ваш Георгий Гребенщиков

 

    22 сентября (четверг) – Вчера приезжал Красулин, на имя которого приобретена земля Швецовой. После напряженного разговора о продаже мне 3000 м. земли он стал нервничать и всячески уклоняться от продажи, а вечером после ужина учинил целую истерику, уехал ночью в Лаванду. Написал я сегодня А.А. Швецовой о том, что если так драматична уступка мне земли, то Бог с нею – я не настаиваю. А она пишет и уверяет, что отдала Красулину распоряжение.

 

    (Письмо С.Г. Сватикову) – 25 сентября 1921 г. Bormes, Var

 

    Дорогой Сергей Григорьевич!

    Вы на меня не гневайтесь за молчание. <...> Все жду выяснения нашего положения и дождаться не могу. Попали мы в переделку и боимся – хоть бы ноги унести целыми – вот как горячо. А мы всё-таки работаем и даже больше прежнего, чтобы не было даже намека на бездеятельность. Очень, очень тяжело! Нас теперь водят за нос с землей: 3000 метров за 6000 фр. не хотят, видимо, хотят взять по 3 фр. за метр, и вот находят разные препятствия: главное, что дама в Германии, а это самое подставное лицо, видимо, не желает упустить из своих лап ни метра... Словом, лето очень тяжкое, и я жду не дождусь свободы и отдыха. <...> Ваш Г. Гребенщиков

 

    14 октября (пятница) – <...> За это время после отъезда хозяина на своих плечах вынес огромный труд: построил конюшню, сарай, двор, расчистил дороги, сделал два моста, крыльцо и проч. А хозяева и молчат, и не едут принимать имение. Как я измучился и как постарел за эти месяцы.

 

    20 октября (четверг) – Сегодня всё закончил и сдал Н.С. Красу-лину по описи. Много терпел я от него унижений и дерзостей, но сам держу себя как с душевно-больным.

 

    25 октября (вторник) – Сегодня совершил купчую крепость на 3015 кв. метров земли, отведенную мне за мой труд здесь в дер. Faviers (Bormes, Var, France). И сегодня же я прекратил тяжелую работу. В четверг выезжаем в Париж. Хочу культурной атмосферы, музыки, света и удобной постели, где бы мог расправить свои кости и члены. Подвиг труда совершен, и я торжествую победу: заработал своим горбом землю во Франции⁴⁹.

 

    28 октября (пятница) – Приехали в Париж. <...>

 

    30 октября (воскресенье) – Был у своего переводчика Монго и узнал от него гнусную историю о том, что Бунин, Гиппиус и Мереж-ковский злобствуют против меня у франц. издателя Bossard’а, который принял издание на фр. языке моих «Чураевых». Мережковский побежал в издательство и там возмущался, что какой-то Гребенщиков будет с ним рядом издаваться... ?!?!!

 

    9 ноября (среда) – Получил грубое оскорбительное письмо от Гали Сем. Швецовой за то, что [за] 3 месяца не ответил на ее письма. Ее мать пишет, что она истеричка и испорченная женщина. Хороша тоже и мамаша, если так отзывается о дочери.

 

    19 декабря (понедельник) – Сегодня уже и Пасманник⁵⁰ улягнул меня в своей статье, где говорит, что некоторые эмигранты с именами называют себя «ни белыми, ни красными» – святотатствуют. «Так кто же вы, черт вас подери? Птицы перелетные, ищущие корма?» – заключает он. Чувствую, в чей огород камешки. Пусть умствуют себе на унижение. 

 

    23 декабря (пятница) – Издательство Поволоцкого покупает у меня собрание сочинений из 6 томов.

 

    31 декабря (четверг) – А вот и конец года. Сейчас ровно 11 ч. 57 минут. Год во Франции! Год тяжелый, но добрый, милостивый год, даже счастливый! <...> Сегодня «продал» «Чураевых» для печатания. Уж если дал мне Бог оперенье скромное, то пусть хоть писки мои будут соловьиными. Г.Г.⁵¹

 

* * *

    Фавьерское «рабство» Гребенщикова длилось недолго, вместо предполагавшегося года стороны – напросившийся подрядчик и попавшие впросак «заказчики» – вытерпели друг друга лишь три месяца. Швецовы быстро убедились, что «виллу» им Гребенщиков не построит, а сарай местные рабочие сложат и лучше, и быстрее, а, главное, без той нервозной атмосферы, которую умудрился создать болезненно мнительный сибирский друг. Ситуация зашла в тупик, и, махнув рукой, Аполлинария Алексеевна отдала распоряжение своему управляющему немедленно уступить Гребенщикову землю по какой угодно цене, лишь бы тот отвязался. Причем есть все основания предполагать, что продажи как таковой не было – землю просто отдали, а сумму в нотариальном документе обозначили лишь для проформы.

    Сразу же после оформления купчей Гребенщиков уехал в Париж, вскоре покинул Францию, а затем и Европу. В Фавьер он больше никогда не вернется и к русской колонии, возникшей на этом месте лишь четыре года спустя стараниями совсем иных людей, не имеет никакого отношения. После Гребенщикова остались среди фавьерских сосен лишь недостроенный колодец, клетка для кроликов да небольшая хибарка, позднее получившая название «малый дом», где обычно хранили всякий садовый хлам да время от времени селили нежданно нагрянувших (непритязательных) гостей.

    _____________________________

    1. Н.С. Красулин (1892–1949) был офицером Добровольческой армии; приехал во Францию вместе со Швецовыми и до 1928 г. оставался их доверенным лицом в хозяйственных делах, имел право подписи. Именно на его имя была оформлена купчая А.А. на землю в Фавьере.

    2. Используются материалы из архива Univ. of Minnesota (USA) IHRC809 S2 SS2 B5 F9 и работа В.А. Росова «Георгий Гребенщиков: письма из Ля Фавьера», опубликованная в сборнике «Алтайский текст в русской культуре», Вып. 4 (2008) Барнаул.

    3. Éditions Bossard, 43 rue Madame, Paris – французское книжное издательство, публиковавшее русских авторов. По первоначальному замыслу эпопея «Чураевы» должна была состоять из 12 томов.

    4. В послевоенные годы, когда жизнь простого обывателя в разоренной Европе была неимоверно трудной и полной лишений, Г.Г. помогал голодающей А.А. Швецовой продовольственными посылками.

    5. Письмо Горькому от 23 апреля 1922 г. – см.: Суматохина, Л. М. Горький и писатели Сибири. Инфра-М, 2013, 235 с.

    6. Еще в Крыму д-р Елпатьевский лечил Г.Г. от неврастении и при расставании в 1920 г. выдал предписание, как простыми средствами поддерживать в норме нервное состояние после отъезда в эмиграцию – где, например, гулять в Париже и какие при этом делать физические упражнения. Univ. of Minnesota (USA) IHRC809 S1 SS4 B4 F11.

    7. Записная книжка № 20 (11 см в темно-коричневом кожаном переплете с золотым тиснением, «1921» на обложке). Ежедневник французской полиграфии с разбивкой по два дня на страницу. Практически все даты вплоть до июля дублированы автором по календарю старого стиля. Записи выполнены чернилами. Начиная с середины года (именно – Фавьерская эпопея), записи нерегулярны. Авторская орфография и стиль сохранены. Univ. of Minnesota (USA) IHRC809 S2 SS2 B5 F9.

    8. Гребенщикова Татьяна Денисовна (урожд. Стадник, 1894–1964), вторая жена Г.Д. Гребенщикова. Родилась в Тифлисе; окончила частную женскую гимназию в Харбине. Балерина, танцевала в Мариинском театре, СПб. Во время Первой мировой войны – медсестра Красного Креста. Эмигрировала вместе с мужем из Крыма в Константинополь (1920), позже – в Париж (1921), а затем – в Нью-Йорк (1924). Помогала вести дела издательства «Алатас», организованного при музее Николая Рериха в США. С начала 1940-х гг. возглавляла университетскую типографию в Лейклэнде (штат Флорида), преподавала студентам основы типографского дела.

    9. Лукомский Александр Сергеевич (1868–1939) – генерал-лейтенант, видный деятель Белого движения, один из организаторов Добровольческой армии. В Константинополе Гребенщиковы около месяца (вплоть до отъезда) жили в доме Лукомского, который попросил Г.Г. взять на себя обязанности секретаря, а затем вывез Гребенщиковых во Францию. «Жена отлично шьет, а сейчас еще и служит у Лукомских кухаркой. От нее вся семья в восторге, и мы живем в семье, как родные...» (из письма Г.Г.).

    10. Бурцев Владимир Львович (1862–1942) – публицист и издатель, редактор газеты «Общее дело».

    11. Маклаков Василий Алексеевич (1869–1957) – адвокат, политический деятель, член Государственной думы. В эмиграции де-факто исполнял обязанности российского посла (до 1924), возглавляя комитет, представлявший интересы русских эмигрантов во Франции (с 1924).

    12. Маргарита Артуровна Волкова.

    13. Г.Г. верит снам и довольно часто приводит их подробные описания.

    14. Штерн Сергей Федорович (1886–1947) – адвокат, журналист и литератор, сотрудник редакции газеты «Общее дело», член совета «Земгор».

    15. Бунины и Куприны в то время проживали рядом.

    16. «Утром, довольно рано для визита, разбудил меня звонок. Прибыл в Париж Гребенщиков. Я отказалась будить Яна, ссылаясь на его болезнь... Гребенщиков рассказывал, что его жена шьет ему костюмы. Вот молодец! <...> Он жил, как бедняк, в Одессе, а потом поехал в Крым и дачу построил. Далеко пойдет и богат будет. И как он ненавидит большевиков, ненавистью мужика, собственника. И сила в нем большая. Но обидчив, как семинарист, и совершенно невоспитан.» (Из дневника В.Н. Буниной, 14 января 1921 г.)

    17. Жена И.А. Бунина – Вера Николаевна, урожд. Муромцева (1881–1961), происходила из старинной московской профессорской семьи.

    18. Потресов Сергей Викторович (Псевд. Яблоновский, 1870–1953) – театральный и литературный критик, журналист, поэт и эссеист.

    19. Заметим – прошла всего неделя после приезда, притом что «Париж меня встретил довольно радушно...» и «кажется, всё обстоит гладко...»

    20. Струве Петр Бернгардович (1870–1944) – полит. деятель, философ, экономист, историк, публицист. Редактор журнала «Русская мысль» (Прага), газеты «Возрождение» (Париж).

    21. Это первое письмо Гребенщикова, адресованное А.А. Швецовой. Важно, что инициатива здесь принадлежит именно Г.Г.

    22. Сватиков Сергей Григорьевич (1880–1942) – историк, общественный деятель.

    23. Фондаминский Илья Исидорович, псевд. Бунаков (1880–1942, Освенцим) – участник рев. движения 1905 г., один из руководителей Московского комитета партии социалистов-революционеров, позднее религиозный деятель. В эмиграции один из редакторов «Современных записок». Активно помогал многим эмигрантам. В 1940 г. покинул оккупированный Париж, но вскоре добровольно вернулся и зарегистрировался как еврей. 22 июня 1941 г. во время облавы был арестован и отправлен в лагерь; там принял православие. Сопротивлением готовился побег, однако уже тяжело больной Фондаминский отказался бежать, выразив желание разделить участь соплеменников. Депортирован в Освенцим, погиб 19 ноября 1942 года. Канонизирован Константинопольским Патриар-хатом в 2004 г. как святой мученик.

    24. «Затянувшаяся канитель» длится всего пару недель, а буквально накануне «полуголодный писатель» получил 500 фр. пособия и 2000 фр. аванса.

    25. Не получив ответа на свое первое письмо от 12 февраля, Г.Г. пишет А.А. вторично.

    26. При найме квартиры контракт подписывается на год вперед. Куприны, найдя более выгодные условия, не могли съехать со старой квартиры, не заплатив неустойку. Гребенщиковы тоже снимают комнату, но их материальное их положение постепенно налаживается, и появляются мысли о более благоустроенной квартире. Пример Куприных им «открыл глаза» на особенности правил найма жилья во Франции.

    27. Могилевский Владимир Андреевич (1879–1974) – журналист, член Союза русских писателей и журналистов в Париже. Управляющий конторой, администратор, бухгалтер и кассир газеты «Последние новости».

    28. Отец Красина был полицейским чиновником, сослан за вымогательство.

    29. «Вечер Гребенщикова прошел так, как он хотел, – были и генералы, как на свадьбе, да и вид у него был какой-то жениховский.» (из дневника В.Н. Буни-ной, 10 мая 1921 г.)

    30. Рощина-Инсарова Екатерина Николаевна (урожд. Пашенная, 1883–1970) – актриса, педагог, общественный и театральный деятель.

    31. Здесь, в парижском пригороде Виль д’Авре только что сняли дачу Куприны. Гребенщиков тоже мечтает о доме, но гонорара за «Чураевых» (4000 фр.) недостаточно. Вот, видимо, тогда и возник план, изложенный назавтра Б.А. Швецову.

    32. Именно Г.Г. первым предложил Швецовым обустроить их участок в Фавьере, за что те позволят там же выстроить «скит» для Г.Г., где он будет работать над сибирской эпопеей...

    33. Поволоцкий Якоб Евгеньевич (1881–1945) – издатель, меценат, общественный деятель. Издательством «Я. Поволоцкий и Ко» были изданы на французском языке книги Алданова, Каутского и др. о революции в России. В 1921 году издательство одним из первых выпустило книгу А.И. Деникина «Очерки русской смуты». В начале 1920-х гг., когда в Париже появились русские эмигранты, вышла серия «Миниатюрная библиотека» с произведениями русских классиков. Позднее была издана серия «Библиотека современных писателей».

    34. В Сан-Рафаэле нужно пересесть с парижского поезда на Мишелин до Лаванду, что для иностранца, только-только оказавшегося во Франции и не владеющего французским языком неочевидно, т.е. А.А. выехала встречать Гребенщиковых в Фавьере. Обращает на себя внимание пренебрежительный тон письма – а ведь А.А. на десять лет старше Г.Г., но для писателя она – «социалистка-миллионерка» (двойной грех), а потому и отношение к ней соответствующее.

    35. Иннокентий Алексеевич Швецов (младший брат Б.А. Швецова) с женой Галиной Семеновной Родионовой (дочь А.А. от первого брака) и их дети Владимир (род. 1915) и Борис (род. 1917).

    36. Имеется в виду город Йер (Hyères).

    37. Для сравнения пара строчек из дневника Г.Г.: «...в ‘Общ. Деле’ появилось письмо журналиста Сергея Яблоновского (Потресова. – М.М.), который, приводя все свои доблести и 4000 фельетонов в ‘Русск. Слове’, просит не смешивать его с Александром Яблоновским. Бедная маленькая собачка – до старости щенок. Он и не подозревает, что его немыслимо смешать с ярко-даровитым Александром Яблоновским» (15 марта 1921). «Сегодня Серг. Яблоновский, прочитав кое-что из моих книг, ‘открыл писателя Гребенщикова’... Даже Шмелева и Сергеева-Ценского он, видите ли, ‘так себе, не очень читал’. И эта маленькая собачка смеет судить в своих ‘всероссийских’ лекциях о русской литературе – такие критики вершат судьбы литераторов.» (21 марта 1921).

    38. В Ялте еще перед эмиграцией Г.Г. купил участок земли, выстроил на нем небольшой домик.

    39. Часто упоминая в письмах и дневниках о своей строительной деятельности, Г.Г. говорит о себе как о единственном исполнителе. Это, разумеется, было не так, нанимались профессиональные каменщики и плотники. В архиве сохранился черновик контракта с местной артелью на постройку фавьерского дома, рытье колодца и сооружение цистерн для хранения воды.

    40. Во Франции питьевая вода в кафе и ресторанах бесплатная, но Г.Г. этого не знал.

    41. Напомним, что идея «этого предприятия» принадлежит самому Г.Г. Напротив – все шли ему навстречу, искренне пытаясь помочь «земляку».

    42. Русское имение «Скит» (фр.)

    43. «Рабочие стали взрывать его порохом...» (запись от 21 июля).

    44. 23 июня 1921 г. в Лондоне скоропостижно (39 лет) скончался А.А. Швецов.

    45. Это типичный пример «негативной инверсии» Гребенщикова, когда ситуация им выворачивается наизнанку.

    46. Имеется в виду Н.С. Красулин. Решение о покупке земли в Фавьере принадлежало А.А., и именно она дала указание Н.С. Красулину оформить купчую. Сделка была заключена 20 августа 1920 г. – полоса прибрежного соснового леса у мыса Гурон в Фавьере была куплена на имя Н.С. Красулина за 25 тыс. фр. франков.

    47. В реальности это был незамысловатый сарайчик с окошечком. Сохранились фотографии.

    48. Jean Peské – муж Екатерины Алексеевны Лушниковой, они жили в домике «Бастидун» на мысе Гурон.

    49. Участок прибрежного соснового леса у мыса Гурон, размером 100 м. на 30,2 м., узкой стороной выходящий на пляж Фавьера и прибрежную дорогу в Лаванду, был «продан» (на самом деле «уступлен», в нотариальном акте указано: «нотариус при расчете не присутствовал») Г.Д. Гребенщикову за 3000 фр. франков, т.е. по цене... всего 1 фр. за кв.м., что в два раза ниже существовавших тогда расценок.

    50. Пасманник Даниил Самойлович (1869–1930) – общ.-полит., сионистский деятель, литератор. Член комитета по созыву Русского национального съезда в 1921 году. Соредактор газеты «Общее дело». Один из основателей Союза русских литераторов и журналистов (1920).

    51. Заключительная фраза в конце записной книжки.

 

 

«Я ПЕРЕД ВАМИ КАК НА ИСПОВЕДИ...»

 

    Человек, при жизни заботящийся о своем архиве, безусловно, надеется на то, что когда-то кем-то этот архив будет прочитан – надежда на своего рода продолжение «жизни после жизни». Архив Г.Д. Гребенщикова в Университете штата Миннесота (США) необыкновенно полон, особенно раздел переписки – почти 400 папок по несколько сотен листов в каждой¹.

    Многочисленные корреспонденты Г.Г. были разбросаны по всему миру: имена знаменитые и совершенно неизвестные, письма деловые и личные, многословные рассказы и краткие записки; одни знакомства возникали и так же вдруг уходили в прошлое, другие теплились годами, поддерживаемые редкими весточками издалека; с возрастом всё меньше и меньше оставалось тех, с кем связывало общее прошлое, и ниточки печально обрывались...   

    Но из этого разношерстного эпистолярного потока совершеннейшим особняком выделяются письма Аполлинарии Алексеевны Швецовой, присланные ею из Фавьера: почти 250 писем, охватывающие период с 1931 по 1959 гг. – свыше полутора тысяч листов... подробного рассказа о жизни.

    А.А. была не только человеком разносторонне и глубоко образованным, она от природы была наделена особой ласковой мудростью и даром понимания, которые притягивали к ней людей. А уж чего-чего, а интересных встреч в ее богатой событиями жизни было немало. Обладая прекрасной памятью, способностью к глубоким размышлениям, а также владея несомненным даром рассказчика, А.А. делилась в своих письмах воспоминаниями о прошлом, радостями и переживаниями настоящего, надеждами на будущее. Несмотря на то, что последние 15 лет жизни А.А. была прикована к постели, связи с миром она не теряла ни на минуту, была в курсе всего происходящего и искренне сопереживала события.

    Почти 30 лет длилась эта регулярная (одно-два письма в месяц) «переписка», прерванная даже не глубоким инсультом Г.Г. в августе 1957 г.², но смертью самой А.А. в июле 1960 г. А за тридцать лет человек меняется. В начале 1930-х годов А.А. обеспечена, полна жизненной энергии, рядом с любимым мужем, в самом центре русской культурной колонии. Но муж умер, пришла война, отобравшая последние средства к существованию, колония тихо отошла в прошлое и, главное, случилось несчастье – паралич ног. Впереди почти полтора десятка лет в неподвижности, нищете и одиночестве... Как человек может вынести навалившиеся несчастья и не сломаться, как принять горе, смирившись с судьбой, но при этом сохранив ясность ума и любовь к миру и людям, как, несмотря ни на что, обрести душевный покой и уйти из жизни спокойно – вопросы эти вечны, а потому непреходяща и ценность дошедших до нас писем.

    Всё это, по-видимому, ощущал и сам Г.Г., бережно сохранив все (!) письма А.А. Мечтал ли он когда-нибудь их использовать в своем творчестве? Вряд ли. Просто послания эти были полны... любви. Не горячего обожания очередной почитательницы его творчества, но именно – простой, спокойной и всепрощающей любви. Недостатки свои Г.Г. знал, собственное несовершенство мучило его всю жизнь, доставляло искренние страдания. А здесь – его принимали таким, каков он есть, не судя. Это сродни любви христианской, библейской: «Я перед Вами как на исповеди...» – писал Г.Г. в Фавьер. И потому, думается, он вполне сознательно сохранил письма А.А. – как свидетельство о себе таком, каким он всегда хотел бы быть. Та же забота о своей собственной «жизни после жизни», по сути.

    Тридцатилетняя «беседа» – это, скорее, монолог А.А. Из-за хронического недостатка времени Г.Г. отвечал редко и, как правило, несколькими фразами на почтовых открытках. Лишь в исключительных случаях его письма превышают страницу, машинописные копии таких «важных» (по словам Г.Г.) посланий аккуратно подшиты к архиву. Таковых ответов немногим более тридцати, из них меньше десятка можно считать действительно письмами.

    Несколько в стороне – деловой разговор Г.Г. с четой Врангель. Их сугубо материальный взаимный интерес – затянувшаяся история купли-продажи участка земли Г.Г. – лежит совершенно в иной плоскости. Хотя, справедливости ради, нужно заметить, что никакой переписки с А.А. Швецовой не возникло бы вообще, если бы не этот «материальный интерес». Заброшенный, фактически бесхозный участок Г.Г. – лучший участок прибрежного соснового леса в самом центре недавно возникшей русской колонии – многим не давал покоя. И первые письма Г.Г. и А.А. – это именно земельные дела, в которых А.А. (de facto – центральная фигура фавьерской колонии) выступала лишь посредником на правах «соседки по имению». Но постепенно разговор стал принимать всё более и более интимный характер...

    Итак, в ноябре 1921 года, измором выторговав себе кусок швецовской земли, Гребенщиков возвращается в Париж, вскоре перебирается в Бельгию, знакомится с Н.К. Рерихом, проникается эзотерическими идеями и, благодаря материальной помощи Учителя, уезжает (навсегда) в США.

    Прошло десять лет. Гребенщиков вполне сносно устроился на новом месте, ездит с лекциями о русской культуре, преподает русскую литературу, заведует Музеем Рериха, организует помаленьку свою собственную типографию и, главное, создает русскую колонию «Чураевка» (на сей раз именно создает – сам). О своих бывших «друзьях»-хозяевах Швецовых он даже не вспоминает. Да и тем, признаться, тоже не до земляка – в Фавьере уже вовсю кипит русская жизнь, и отравлять прекрасное сейчас не очень приятными воспоминаниями лета 1921 года как-то не хочется – как ни крути, а осадок после той истории в душе остался (особенно у Бориса Алексеевича Швецова).

    Как вдруг...

    (Переписку А.А. Швецовой и Л.С. Врангель с Г.Д. Гребенщиковым (1931–1940) можно прочитать в «Новом Журнале», № 314, 2024. Полный объем эпистолярного наследия писателя будет представлен в готовящейся к печати книги.)

 

_________________________________

1. Univ. of Minnesota (USA) IHRC809 S3 SS4 B37 F1-7

2. «Георгий Дмитриевич жив. Ему только что исполнилось 81 год. Вот уже около шести лет, как он вне мира сего. Судьба отняла у него то, чем он был богато одарен, – его ум. Он совсем не говорит. Немного понимает. Больше спит...» (Из письма Т.Д. Гребенщиковой от 12 мая 1963 г.)

 

 

---

1. Продолжение. См.: La Favière. Глава 1. Предыстория Русского холма. НЖ, № 313, 2023.↩

2. Французское судно «Эдгар Кине». Я прибыл из Африки в Тулон! Теперь в этой маленькой книжке я буду писать всё по-французски. Сегодня утром мы прошли мимо острова Сардиния. Счастливого Нового года на новом берегу! (искаж. фр.)↩

3. Мы – ваши пленники! (искаж. фр.)↩