Екатерина Карелина

Ночь в Готико

    Я застрял здесь в самый пустой день года. Некуда было ехать, не с кем разговаривать и не к кому спешить. Хотелось только одного: побыстрее пережить эти праздники, как и любые другие, так что я всеми душевными силами торопил время и часто смотрел на часы. По причине болезненного одиночества, с которым всё чаще удавалось свыкнуться, я ждал, когда можно будет спрятаться, чтобы не так остро чувствовать ту колоссальную пустоту, что образовал вокруг в течение бессмысленно прожитого года, не отдавая отчета. Много лет назад домашнее Рождество обернулось ослепительным взрывом, но громкий уход отца из семьи и слезы матери размыто отпечатались в неокрепшей памяти. Помню лишь расширяющееся чувство неверия и невозможности поверить в то, что в такую ночь могло произойти столь жестокое и непоправимое для детского сердца. Много раз во взрослой жизни я замечал, с каким осторожным сочувствием, а порой и с недоверием, смотрели на меня те, с кем в разговорах я осмеливался упоминать об этом убийственно карикатурном эпизоде.

    Занимался Сочельник. Клонившийся к вечеру день стал медленно наливаться синью, но людей на улицах не убавлялось. Туристы и местные стекались к ледяному блюдцу катка на площади Каталонии. Свернув от сверкающей плазы на пешеходный проспект Портал-де-л’Анжель, я спустился до Собора Святого Креста и Святой Евлалии, куда уже подходили прихожане – на главную литургию года, торжественную Missa del Gall. Пошел крупный сырой снег – редкость в этих краях, повод для выпуска новостей, внезапный подарок туристам, фотографирующим пальмы в огнях, белый штрих-пунктир на морском пейзаже. Обогнув апсиду кафедрала и вынырнув из-под моста Бисбе – минутный полет в Венецию, каменный кружевной ponte, злобноротые горгульи в нижней части балкончика, затейливые шпили пинаклей и дрожащая тень Яго, – я оказался на площади Иакова, набитой этим вечером антиквариатом всех эпох и прочей разномастной всячиной, особенно милой глазу в конце декабря. Расчерченная в будние дни на строгие серые квадраты – именно на ней когда-то пересекались главные дороги поселения Барсино, – площадь сегодня переливалась разноцветным кипучим стеклом елочных огней. Сверкающие, прозрачные, текучие, неуловимые, просачивающиеся сквозь глаза и пальцы, они отражали, дробили, множили и славили неотвратимо опускающуюся на город благостную ночь, Nit de Nadal.

    Отель остался где-то далеко позади, в районе Диагонали, увенчанной уродливым огурцом неоновой башни. Было уже темно. Двери и ставни старого Готико закрывались, стоило к ним приблизиться, владельцы кафе и магазинов захлопывали двери и сворачивали полосатые маркизы, послужившие раз в год импровизированной защитой от снега. Спасителя рядом не оказалось… Всё было как полагается: непогода, одинокий путник, обеспредметившаяся предметность, опустевший разом город. Наклонившись, я успел зайти в какой-то открытый подвал, едва не поскользнувшись. Скромный колокольчик за тяжелой мокрой дверью, вероятно, оповестил хозяев, но никакого приветствия не последовало. Глаза, привыкая к темноте и теплу, постепенно различали толстоногую мебель, низко расположенные балки в странном по форме полуподвальном трактире – на несколько переходящих один в другой закутков со столами и разномастными старыми креслами приходилось единственное окно. Обрамленное витражной рамой, оно сияло темно-синим полукругом среди каменных стен, на которых висели грубые подсвечники и гобелены, изображавшие стада крупных ослов с добродушными домашними мордами и не падающими ушами. Пройдя вглубь зала, я заметил нескольких посетителей возле окна и, по-видимому, хозяйку заведения, Сеньору, которая убирала посуду за стойкой. Странно представить здесь в такой вечер наемного работника, промелькнуло в голове. Она медленно расставляла матовые бутылки без этикеток, широко вскидывая руки, двигаясь с достоинством и уверенностью, напоминая дирижера под водой. За круглым столом возле стойки сидели трое молодых парней. Их темная кожа, блестящие глаза, вымокшие яркие куртки и негромкие интонации нездешнего, не угадываемого наречия моментально подсказали – заблудившиеся туристы. Скорее всего, студенты,  из тех, что не отправились на семейные праздники домой, а приехали сюда поболтаться несколько блаженных дней солнечной зимы. В комнате было непривычно тихо по сравнению с шумным днем, проведенным на улицах, слышны были только редкие звуки захлопывающихся дверей, трещали камин да рассохшийся пол, ель в углу темнела без единой блестки, хозяйка побрякивала посудой. Не заметив возражений со стороны Сеньоры, я расположился на диване. На пианино пламенел хребет толстых свечей.

    Возле окна я увидел пару посетителей, которая явно находилась здесь дольше иностранных парней. Высокий худой мужчина средних лет, одетый в черное, молча сидел в кресле перед стаканом мадеры. С ним была молодая женщина, лица которой я не рассмотрел. Она сидела на шкурах, выстилавших неоштукатуренный каменный подоконник перед витражом. Я не сразу заметил крошечный сверток на локте, который она еле заметно покачивала, укрыв шарфом. На фоне огромного окна фигура была словно обведена еле заметным золотом, всё ясельное тепло помещения, весь свет оказались сконцентрированы вокруг этой пары. Снег за окном не прекращал умеренного allegro. Метель и не думала останавливаться. Не издавая ни звука, фигура женщины в окне была спокойным сосредоточением всей жизни, которую только можно было отыскать на опустевших улицах. Она покачивала, поглаживала младенца короткими движениями, почти незаметно, как кукла с крошечным потайным заводом. Мерцание воздуха вокруг, картинная выверенность чернильного окна, теплые отсветы на лбу и скулах, ароматы ели, камина и воска сгустили картинку до декабрьской открытки, плотной ребристой карточки, которую хочется только мягко поглаживать пальцем, наклонишь – улыбка дрогнет и исчезнет, не разберешь.

    Сидя нечаянным зрителем, в темноте, я чувствовал, как вокруг происходило то, чего нельзя было увидеть. Происходило Рождество. Плотный воздух, запах и треск камина, обрывки голосов – передо мной проплывали волшебные картины. Подобно тому, как скульпторы Кватроченто уплотняли не фигуры, но воздух между ними, я силился продлить эту тягучую благость, усилием глаза удерживая ломкую прелесть слюдяной открытки. Мысли путались, над головой что-то тихо звякало; мне и не хотелось ничего, только отдаться этой наваливающейся тяжести, в которой совсем не было тоски. Каждый из нас в какой-то момент начинает истово верить в то, что совпадений не существует. Каждый из нас, я уверен, познал череду случайностей, которой придал особый неопровержимый смысл, а себя назначил единственным, кто способен этот шифр разгадать. Есть ли предел у этой распоротой наверху перины? Небо белело с каждой минутой, снег шел всё сильнее. Почему именно сегодня? Свет камина, отблески на потолке, раскаленные рыдающие канделябры на столах и окнах, звуки, тени и запахи слились в гудение первобытного аккорда – так вот где оказался твой потерянный праздник, от которого ты так маялся, крошечный живой belen, ясли, что рассыпаны на здешних уличных рынках, mercadillos navideños, смотри, теперь и здесь, для тебя, под синим небом, деревянные игрушки на елочной площади ожили, робкие овечки на морозе, волхвы, звездочеты и мудрецы, и звезда, которую они видели на востоке, шла перед ними… Всё слилось в единственно верном высверке судьбы, призрачной истории, в которую мне так хотелось поверить: случайный подвал, молчаливая женщина с младенцем, экзотическая речь чужестранцев, диковинные песни, что пела немолодая хозяйка, присев за пианино. Она пела одна. Запрокидывая голову, с явным наслаждением задерживая голос на бархатных фиоритурах, повторяя и повторяя музыкальные мотивы то тише, то громче, на манер колыбельной, она смотрела в окно, «...мы не знаем, пели ли ангелы-вестники». Не помню, что именно она пела и как закончила, я никогда не был знаком с праздничными гимнами, но пение ее обволакивало, затягивая в дурман ширящихся сновидений, в которых слышались отзвуки гитар, ручных барабанов и бубнов.

    Может быть, вся эта сцена и была сном, населенным причудливыми ломкими призраками, который мне суждено было не забывать, механической игрой тайного театрального гения. Непонятно, сколько еще пела хозяйка – несколько минут или они показались мне часами? Я смотрел на ее гостей, смотрел, стараясь оставить их след на сетчатке мокрого глаза. Сеньора замолчала, опустила крышку пианино и принялась плавно обходить комнату, задувая свечи. Повисла плотная тишина, убаюкивающая сильнее колыбельной. Сеньора гасила свечи одну за другой, то быстро задувая огонек, то прихлопывая фитиль, как мотылька, голыми пальцами, то накрывая пламя металлическим почерневшим колпачком с длинной витой ручкой. Сколько прошло времени? Уже утро? Пока я соображал, как поднять налившееся свинцом тело, подвал растворился. Очнувшись, я оказался на улице, совершенно не отдавая себе отчета, не помня, как одевался, выходил или разговаривал на прощание с кем-либо из посетителей. Возможно, это была всего лишь мягкая муть, превосходно подделанный бред воображения, размякшего от вина и усталости. Так выходят в собственную жизнь из театра, уже на ступеньках сомневаясь в реальности только что увиденного.

    Снаружи было холодно. Снег почти прекратился, переплавившись во взвесь средиземноморского дождя. Глубоко вдохнув сырого воздуха, силясь то ли успокоиться, то ли стряхнуть туман видения, то ли, наоборот, запомнить как можно яснее ускользающее чувство радости, я повернул по узкой calle, как мне просчиталось, в обратном направлении. Где-то здесь квартал должен заканчиваться. Кажется, я шел вниз и свернул от церкви Ла-Мерсе, Базилики Богоматери Милосердной... Камни под ногами блестели от воды. Едва ли я найду тот подвал, впрочем, искать его завтра, как и потом, совершенно ни к чему. Всмотрелся в тусклые таблички на домах – это же сarrer de Marquet, я иду совсем в другую сторону.

    За очередным углом блеснуло ониксовое море. Готический квартал закончился, я вышел к набережной Старого порта. С уколом в сердце подумал о том, насколько быстро – с рассветом! – забудутся чувства, переполнявшие весь вечер, странная компания пилигримов, пережидавщих снег, волшебный город, превратившийся в вертеп, дыхание младенца, золотой свет и напевы каталонской певицы. Как тесно сплелись неисповедимые узоры судьбы в ночь, изначально сулившую отчаяние, но с этой осязаемой плотной темноты начнется новый счет жизни, и тени станут короче, покуда холодная земля существует под звездами. Причудливым образом я оказался соглядатаем Рождества. Я отвернулся от города. Через несколько часов море станет ярким, и всё вокруг растворится в синеве следующего дня, но сейчас над ним лежит небо, которое только что родилось.

Барселона, 2023