Ренэ Герра

Апокалипсис Гражданской войны

«Солнце мертвых» Ивана Шмелева – «Окаянные дни» Ивана Бунина

Иван Шмелев – защитник обездоленных, тех, кого Достоевский называл «бедными людьми», «униженными и оскорбленными», – с энтузиазмом и надеждой встретил Февральскую революцию. И совсем другие чувства вызвал в нем Октябрьский переворот, который он воспринял как апокалиптическую трагедию, – и безоговорочно осудил. В 1918 г. писатель с семьей уехал в Крым. Его сын, демобилизованный офицер, присоединился к частям Белой армии генерала Деникина в Туркестане. Отказавшись уехать за границу после разгрома и эвакуации армии генерала Врангеля, с ноября 1920 по февраль 1922 г. писатель пережил страшные месяцы голода и «красного террора», разразившиеся в Крыму с приходом туда венгерского коммуниста Белы Куна, увидел поток непрекращающихся зверств – сто двадцать тысяч смертей. Единственный сын писателя, двадцатипятилетний офицер, так же как и многие белые офицеры, в январе 1921 г. был арестован и без суда расстрелян ЧК. Гибель любимого сына вынудила писателя покинуть Россию, которую он страстно любил, но не идеализировал.

Благодаря вмешательству Бунина, Шмелев получил французскую визу и в январе 1923 г. через Берлин приехал в Париж. Спустя годы французский писатель, академик Анри Труайя подведет итог этой трагической драме жизни писателя, оторванного от родных корней. Он напишет: «Иван Шмелев испытал это одиночество и непонимание, являющееся уделом изгнанников. Он страдал от этого, и может быть, больше, чем другие. Потому что жестокая судьба распорядилась так, что этот русский писатель, обосновавшийся во Франции, мог писать только о России. Разлученный с ней, он думал только о ней одной. Лишенный ее, он не переставал говорить только о ней в своих книгах, говорить с любовью, с каким-то мистическим неистовством. И в самом деле: ничего в этом человеке не приготовило его к тяжкой участи изгнанника: его характер, склад его натуры, его прошлое, – все предуказывало ему жить и умереть на земле своих предков»^[1].

В Париже Шмелев снова встречает Бунина, Куприна, Мережков-ского, Гиппиус, Бальмонта, Ремизова, Зайцева… Против всех ожиданий, эти долгие годы эмиграции оказались для Шмелева в высшей степени плодотворными, так же как для Бунина, Зайцева, Ремизова или Бальмонта. И к восьми томам, изданным в Москве с 1910 по 1917 гг., прибавилось более четырнадцати книг. И, что поразительно, именно в ссылке творческий гений Шмелева достиг высшей точки своего развития.

В марте 1923 г. в Париже Шмелев начинает писать «Солнце мертвых», которое закончит у Бунина в Грассе, в сентябре. Эта «Эпопея» вышла в свет на русском языке в 1924 г.^[2], была очень быстро переведена на французский^[3], немецкий^[4], английский^[5] и другие языки. Это именно то произведение, которым восхищался всемирно известный немецкий писатель Томас Манн, назвав его страшным, но одновременно напоенным и светящимся поэзией документом.

Более чем кто-либо, писатель-эмигрант ощущает потребность и считает своим долгом – свидетельствовать. Шмелев становится свидетелем своего времени. И поскольку революция оказалась для него не только общественной, но и личной трагедией, в изгнании он чувствует себя облеченным «миссией». Так, 16 февраля 1924 г. в Географическом обществе на бульваре Сен-Жермен 184, он вместе с Буниным и Мережковским принимает участие в памятном литературном вечере, посвященном «Миссии русской эмиграции». 16 марта того же года «Правда» отреагировала на произнесенные речи в высшей степени ядовитой статьей под заголовком «Парад мертвых»!

В «Солнце мертвых» описаны месяцы, прожитые Шмелевым в Крыму под «красным террором» после разгрома Белой армии, и отражена вся его ненависть по отношению к советской власти и Красной армии.

Рассказчик, пожилой интеллигент, оставшийся в Крыму после эвакуации оттуда Добровольческой армии генерала Врангеля, повествует о плачевной участи жителей полуострова, парализованных страхом и обреченных на голод. В этой книге, которая по сути является дневником, автор описывает, как голод постепенно разрушает всё человеческое, что есть в людях, – сначала чувства, затем волю. И мало-помалу всё умирает под лучами «смеющегося солнца».

Этот роман – беспощадное свидетельство не только медленной гибели людей и животных, но и, главным образом, нравственного одиночества, человеческой беды, разрушения всего живого и духовного в униженном, обращенном в рабов народе. Шмелев обнажает в своей книге все бесчисленные раны русского народа, ставшего одновременно и жертвой, и палачом.

Тридцать пять глав этой эпопеи – так автор называет свое произведение – пропитаны неутолимой любовью и душераздирающей болью за растерзанную Россию. Эта потрясающая книга, автобиографический и исторический документ, мучительное прощание со всем ушедшим миром, обреченной и уничтоженной цивилизацией, отражает весь ужас одиночества этой оставленной Богом эпохи, достойной греческой трагедии и ужасов Данте. Сила страдания, напоминающая многим литературным критикам Достоевского, сопереживание и сочувствие по отношению к любому страданию, повсюду, где бы оно ни воцарялось, находят в «Солнце мертвых» свое в высшей степени законченное выражение. Бесчеловечность Красной гвардии – основной мотив этих страниц – и, как по поводу совсем других исторических событий сказал Марсель Пруст, это безразличие по отношению к страданию есть чудовищная и непременная форма проявления жестокости. Прямолинейность и реализм, с которыми описаны уродства и извращения советского режима, должны заставить дрожать от ужаса даже самого черствого читателя.

Изредка в Шмелеве проявляется лирический поэт, но его лиризм – это, если можно так сказать, написанные и описанные его кровью стоны агонизирующей родины.

«Солнце мертвых» – это не только, хотя и прежде всего, бесценный исторический документ, как определил его Томас Манн, но и эпическое произведение великого писателя, переведенное на двенадцать языков. Необходимо также понимать, что эта книга стала для новоиспеченной советской критики чем-то вроде символа всей русской эмигрантской литературы, о чем, среди прочего, свидетельствует желчная статья критика Н. Смирнова: «Солнце мертвых. Заметки об эмигрантской литературе»^[6]. Для большинства русских изгнанников этот роман стал криком всего терзаемого человечества и гибнущей цивилизации.

Неудивительно, что эта трагическая эпопея, настоящая молитва и реквием по России, была по достоинству оценена не только Томасом Манном, но и столь различными писателями, как Герхарт Гауптман, Сельма Лагерлеф и Редьярд Киплинг; и так же неудивительно, что в 1931 г. Томас Манн выдвинул Шмелева в качестве кандидата на получение Нобелевской премии.

Свое абсолютное неприятие революции выразили многие русские писатели и представители интеллигенции, которые увидели крушение всех дорогих для них моральных и эстетических ценностей. Не менее сильные произведения других авторов как эхо перекликаются с «Солнцем мертвых». По всей вероятности, именно «Солнце мертвых» побудило Бунина написать свою хронику – «Окаянные дни», которую он начал печатать в Париже в первом номере газеты «Возрождение» (3 июня 1925) и почти до конца года тексты хроники регулярно появлялись на страницах газеты со словами «Продолжение следует». Отметим, что безжалостный в своей правдивости и откровенности, а потому особенно «неудобный» для советской власти дневник Бунина, который писатель вел с января 1918 по июнь 1919 г., был запрещен в СССР на протяжении более шестидесяти лет; как ни странно, и на французский язык он был переведен и издан только в конце 1988 г.^[7]. Можно также вспомнить «Петербургский дневник» З. Гиппиус (июнь-декабрь 1919 г.), переведенный в 1921 г. на французский язык Анри Монго как «Mon journal sous la terreur»^[8], и две книги А. Ремизова – «Слово о погибели Русской Земли» и «Взвихренная Русь»^[9](переведенную и изданную на французском только в 2000 г., – комментарии излишни!).

Триумфальное возвращение в постсоветскую Россию И. А. Бу-нина произошло в конце восьмидесятых годов. В 1989 г. почти одновременно литературно-художественный журнал «Даугава» (Рига) и журнал «Слово» (Москва) опубликовали фрагменты из «Окаянных дней», которые в 1990–91 гг. вышли в свет не одним, а шестью изданиями, общим тиражом почти миллион экземпляров^[10]. И это редкий случай в русской и вообще в мировой литературе, свидетельство того, насколько писатель был нужен России, какое воздействие на общественное сознание россиян оказывал его авторитет, – я бы еще добавил: его взыскующая совесть.

Когда читаешь произведения Шмелева, написанные в эмиграции, в первую очередь поражает стремление автора, верного памяти о потерянной родине, вновь обрести и оживить Россию – то лучшее в ней, что прячется за ее столь разными ликами.

Сначала в статьях и речах, направленных против советского режима, Шмелев являлся певцом Белой армии, ее подвигов, ее самопожертвования и, в самом высоком смысле, защитником национального сознания, духовной сущности русского народа, его души – одним словом, «русскости», защитником и художником которой автор стремился быть. Шмелев – либеральный демократ, некогда близкий к социалистам и Горькому, в эмиграции превратился в ревностного борца за патриархальную Россию, православие и «белый» консерватизм.

Первые проведенные во Франции годы Шмелев посвятил описанию послереволюционной России; его рассказы «Каменный век» и «Это было» полны ненависти и злобы по отношению к большевикам.

Шмелев, для которого за проклятой советской Россией продолжала жить вечная Святая Русь, станет в изгнании художником религиозной жизни и набожности русского народа. Он терпеливо берется реабилитировать прошлое своей страны.

Теперь, когда посткоммунистическая Россия пытается вновь найти свои корни и самое себя, вновь обрести свою Историю, переосмыслить свое прошлое, обычаи и традиции, существовавшие до революционной катастрофы, книги великих изгнанников – Шмелева, Бунина, Зайцева, Ремизова и др. – особенно актуальны и могут помочь их соотечественникам вновь обрести источник русской духовности, так как их авторы были одними из тех, кто унес с собой Россию и сумел наперекор всем стихиям сохранить этические и гуманистические традиции великой русской литературы XIX века.

Вслед за событиями, потрясшими СССР в конце 80-х годов, вышли в свет несколько сборников избранных произведений Шмелева, причем один из них – ирония судьбы! – в 1989 г. тиражом один миллион семьсот тысяч экземпляров был выпущен издательством «Правда»! Что касается «Солнца мертвых», то впервые вышедшая в России в полном варианте лишь в 1990 году, книга была четырежды переиздана, и общий тираж всех этих изданий составил более двухсот пятидесяти тысяч экземпляров. Таким образом, за последние 25 лет в России вышло 30 книг Шмелева, общий тираж которых превышает три миллиона экземпляров. Добавим, что в 1989 г. в Москве появилось собрание сочинений Шмелева в 2-х томах, а в 2000 г. последовало новое издание, и на этот раз это был солидный восьмитомник.

Какой блестящий реванш для того, кто предал анафеме советский режим, для автора, который был отвергнут Историей, но признан равным великими иностранными писателями, а во Франции – стране, которую он выбрал для продлившегося более тридцати лет изгнания, – оставался «великим неизвестным», и лишь три романа были переведены на французский язык при жизни писателя и ни одного после смерти. Жизнь в эмиграции стала для Шмелева не только драмой, но и школой смирения. Безусловно, он, как и его коллеги, страдал от равнодушия со стороны большинства французских писателей и читающей публики. Доказательством этому служат слова известного французского академика Жана-Мари Руара: «Эти изгнанники нашли столь мало сочувствия и понимания со стороны принявших их стран. Чудовищность положения русских эмигрантов состояла в том, что к ним, сбежавшим из ада большевистской революции, относились с таким презрением и опаской, будто бы они были прокаженными или отбросами истории»^[11].

Февральскую революцию и падение Империи Иван Бунин, в отличие от большинства русской интеллигенции, встретил без всякого энтузиазма. В крушении самодержавия он видел конец России не потому, что считал этот строй замечательным, а потому, что не верил в быстрое построение демократии на «голом месте», среди народа, который даже не знает, что означает это слово. У Бунина (как и у В. Набокова) отвращение к большевикам носит, пожалуй, не только моральный, но и, так сказать, эстетический характер. В этом проявилось его коренное свойство: видеть в основе трагизма мира не контраст добра и зла, а контраст красоты и уродства.

Сохраняя внешне, на людях, самообладание «парнасца» и академика, Бунин наедине с собой, в дневниках, изливает со страстной неистовостью всё, что кипит у него в душе: «Я просто погибаю от этой жизни и физически, и душевно. И записываю я, в сущности, черт знает что, что попало, как сумасшедший». Но именно эта ненамеренность и случайность придают этим записям достоверность документа, а неумеренность и неистовость выражений даже как бы прибавляют им в наших глазах убедительности, а вовсе не то, что беспристрастно, – беспристрастность в суждениях о такой трагедии аморальна. «Я никогда не думал, что могу так остро чувствовать», – удивляется сам себе Бунин. Но самое ценное для нас в этих записях сегодня – это, конечно, то, что Бунин, с его чувственным восприятием мира и необыкновенным умением передать увиденное, запечатлел навсегда образ России тех дней. «Для большинства даже и до сих пор ‘народ’, ‘пролетариат’ только слова, а для меня это всегда – глаза, рты, звуки голосов, для меня речь на митинге – всё естество происходящего ее». Поэтому эти записи Бунина дают нам лучше почувствовать, что на самом деле происходило тогда в России, чем тома исторических исследований.

Почти полгода, до конца мая 1918 года, Бунин прожил в Москве под властью большевиков, с каждым днем всё более ощущал, что «дышать с большевиками одним воздухом невозможно» и что «старый мир, полный недосказанной красоты и прелести, уходит в лету!» Его возможность жить полноценной жизнью постепенно сходит на нет. В конце мая 1918 г. Бунину удается получить разрешение на выезд из Москвы в Одессу, еще свободную от большевиков. В Одессе бежавшая от большевиков столичная интеллигенция старается наладить нормальную жизнь; создаются газеты, издательства, кружки, читаются публичные лекции. Бунин участвует в создании Товарищеского книгоиздательства на паях, пишет статьи в газету «Новое слово», участвует в «Средах», которые возобновились в Одессе, т. к. здесь оказались многие члены этого московского литературного кружка.

В конце марта 1919 г. Одессу захватили большевики, и Бунин наблюдал те кровавые оргии, в которых гибли тысячи лучших людей России. Бунин пишет тайком ночами при свете коптящей керосиновой лампы и прячет написанное под половицу или засовывает писания в щели карниза. Удивительная наблюдательность Бунина как будто еще больше обостряется. Он с напряженным вниманием вглядывается в ту великую историческую драму, свидетелем которой ему довелось быть. Записи его для нас теперь имеют неизмеримую ценность. 11 августа 1919 г. Добровольческая армия освободила Одессу от большевиков. Едва прекратилась стрельба, в 6 часов утра, Бунин выбежал на улицу и с волнением наблюдал вынос Георгиевского знамени из алтаря. На улицах «масса цветов, единодушное ура, многие плакали. Лица у добровольцев утомленные, но хорошие».

7 сентября 1919 г. Бунин читает публичную лекцию «Великий дурман», в которой высказывает свои взгляды на революцию. «Он так увлекся, что забыл сделать перерыв, – пишет Вера Николаевна Муромцева, – и так овладел вниманием публики, что 3 часа его слушали, и ни один слушатель не покинул зала... Когда он кончил, то все встали и долго, стоя, хлопали ему. Все были очень взволнованы»^[12]. 20 сентября Бунин вторично прочел свою лекцию еще при бóльшем стечении народа, зал был переполнен, многим желающим даже не нашлось места. В своих газетных статьях этого времени Бунин также высказывает свои выстраданные, выношенные в горьких раздумьях мысли о революции. Из Одессы 26 января 1920 г. Бунин навсегда покинул Россию на французском корабле, трагически понимая, что России конец (рассказ «Конец», 1921).

Свои дневниковые записи, датированные 1 января (старого стиля) 1918 – 24 марта 1919 в Москве и 12 апреля – 20 июня 1919 в Одессе, он собрал впоследствии в книге, озаглавленной «Окаянные дни», которые включил в 10-й том своего Собрания сочинений^[13], в которое не попали многие из его произведений. К тому же, только для десятого тома было сделано два варианта обложки: один с заголовком «Окаянные дни», а другой – «Собрание сочинений И. А. Бунина. Х». За несколько месяцев до смерти, в июне 1953 года, Бунин перечитал «Окаянные дни» и внес исправления для нового издания.

«Конец» и «погибель» – лейтмотив «Окаянных дней». Не могу не процитировать известного буниноведа О. Н. Михайлова: «Без ‘Окаянных дней’ невозможно понять Бунина. Книга проклятий, расплаты и мщения, пусть словесного, она по темпераменту, желчи, ярости не имеет ничего равного в ожесточенной белой публицистике. Потому что и в гневе, аффекте, почти исступлении Бунин остается художником: это только его боль, его мука, которую он унес в изгнание… Идейный противник Октября, Бунин был и оставался великим патриотом своей страны в пору величайшей национальной трагедии – Гражданской войны, уроки которой нам предстоит еще долго и мучительно осмыслять. И в этом отношении значение книги ‘Окаянные дни’ огромно. Без таких книг Гражданской войны мы, потомки ее, не поймем и смысла ее не осознаем… ‘Окаянные дни’ – монолог о революции, страстный и предельно искренний, написанный человеком, ее не принявшим и проклявшим. Гигантская общественная катастрофа, постигшая Россию, нашла здесь прямое и открытое выражение и, в то же время, отразилась на всем художественном мире Бунина…»^[14].

В «Автобиографических заметках»^[15], предваряющих первый том его Собрания сочинений, Бунин пишет: «Я был не из тех, кто был <…> застигнут врасплох, для кого <…> размеры и зверство были полной неожиданностью, но все же действительность превзошла все мои ожидания. Во что вскоре превратилась русская революция, не поймет никто, ее не видевший. Зрелище это было совершенно нестерпимо для всякого, кто не утратил образа и подобия Божия». Для Бунина русская революция означала конец исторической России, ее культуры, веками установившихся традиций, ее духовного облика.

В 1934 г., через год после получения Нобелевской премии, отвечая на анкету, разосланную Российским Общественным комитетом в Польше, Бунин четко выразил свое кредо: «Дорогие соотечественники! Только что получил Вашу открытку, спешу ответить на Вашу анкету – только на первый вопрос: ‘Почему мы непримиримы с большевизмом?’ – После того, как большевизм так чудовищно ответил сам на этот вопрос своей деятельностью своего пятнадцатилетнего существования? Я лично совершенно убежден, что низменней, лживее, злей и деспотичней этой деятельности еще не было в человеческой истории даже в самые подлые и кровавые времена. Ив. Бунин 26.Х.1934 Grasse, Alpes Maritimes»^[16].

В заключение хочу сказать: у первой волны русской эмиграции своя история – сопротивление, отступление, хождение по мукам, встреча с чужбиной, осмысление прошлого и осознание миссии: быть не в изгнании – а в послании. Ее феномен уникален, так как нет аналогов в мировой истории; лучшее оправдание этой волны – ее культурное наследие. Сколько было разоблачителей и хулителей Русского Рассеяния, которое по праву можно назвать Зарубежной Россией, ибо она сумела сберечь и приумножить достояние дореволюционной культуры.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Анри Труайя. Статья, опубликованная в газете «Русская мысль», № 491. – Париж, 15 окт. 1952.↩

2. И. Шмелев. Солнце мертвых. – «Возрождение». Париж. 1924. / Солнце мертвых. Второе издание. – «Возрождение». Париж. 1949.↩

3. Ivan Chmélov. Le soleil de la mort. Traduit du russe par Denis Roche. – Paris, Librairie Plon, 1929. / Le soleil des morts. Второе издание с пред. Т. Манна и послесловием Р. Герра. – Paris, Ed. des Syrtes, 2001.↩

4. Iwan Ŝmelev. Die Sonne der Toten. Deutsch von Käthe Rosenberg. – Berlin, Fischer Verlag, 1925.↩

5. Ivan Shmelev. The Sun of the Dead. Translated by C. J. Hogarth. – London, J. M. Dent & Sons, 1927. / The Sun of the Dead. Второе издание: London–Toronto–New York: E. P. Dutton & Co. 1928.↩

6. «Красная новь». 1926. №3 (20). – Cс. 19-21.↩

7. Ivan Bounine. Jours maudits. Traduit du russe, préfacé et annoté par Jean Laury. – Lausanne: L’Age d’Homme, 1988.↩

8. Dmitri Merejkowsky, Z.Hippius. «Мой дневник под террором». – Paris: Le Règne de l’Antéchrist. 1921.↩

9. Alexis Rémizov. La Russie dans la tourmente. Traduit du russe et annoté par Anne-Marie Tatsis-Botton. – Lausanne: L’Age d’Homme, 2000.↩

10. И. А. Бунин. Окаянные дни. Библиотека журнала «Слово». – М.: Советский писатель, 1990. (тираж 400000 экз.) / Рига: Изд. ЦК КП Латвии, 1990 (тираж 100000 экз.) / М.: Советская Россия, 1990 (тираж 50000 экз.) / Тула, 1991 (тираж 75000 экз.) / М.: Молодая гвардия, 1991. Составление и предисловие О. Михайлова, который мне надписал эту книгу: «Может быть, дорогой Ренэ, это первая и более или менее честная статья о Бунине – без экивоков и недомолвок. 4.03.93» (тираж 200000 экз.).↩

11. «Oubli», éditorial du Figaro littéraire, 16 (244), cahier 2, jeudi 7 novembre 1996 («Забытое», передовица «Фигаро Литерэр», 7 ноября 1996 г.).↩

12. «Устами Буниных». Дневники Ивана Алексеевича и Веры Николаевны и другие архивные материалы / Под ред. Милицы Грин. В трех томах. Том 1. – Франкфурт: Посев. 1977. – C. 315.↩

13. Собрание сочинений И. А. Бунина. B XI томах. – Берлин: Петрополис. 1935–1936.↩

14. О. Н. Михайлов. Литература Русского Зарубежья от Мережковского до Бродского. – М.: Просвещение. 2001. – Сc. 35, 37, 38.↩

15. Собрание сочинений И. А. Бунина. Том I. – Берлин: Петрополис. 1936. – C.11. ↩

16. «Под русским стягом». – «Новое русское слово», № 22 (932). – Нью-Йорк. 27 марта, 1973. Публикация Сергея Войцеховского.↩

Ницца