Норман Перейра
Либеральное наследие Михаила Карповича
Ода внука[*]
Михаил Михайлович Карпович присоединился к преподавательскому составу Гарвардского университета в январе 1927-го и оставался в штате до выхода на пенсию в 1957 году. В 1942 году он начал сотрудничать с ведущим изданием русской эмиграции «Новым Журналом» и стал его главным редактором в 1946 году. Также, с самого начала, с 1941 года, и до кончины в 1959-м он был тесно связан с другим журналом – Russian Review.1
Михаил Карпович занимался изучением интеллектуальной истории в смежной области философии и политики, в которой идеи влияют на политику в самом широком смысле. Он утверждал, что исторические объяснения должны основываться на непосредственных фактах, а не на абстрактной теории или моделях, и что нет необходимости искать более глубокие объяснения или предпосылки, которые потенциально вводят в заблуждения.2
Карпович верил: ничто в истории не является неизбежным и «не существует такой вещи, как окончательная победа или окончательное поражение... У тенденций, которые в настоящий момент могут быть подавлены, есть шанс возродиться в неизвестном будущем»3. Для него гегелевская «логика истории» и/или марксистская «классовая борьба» были менее значимы в определении исхода событий, чем властная политика, возможности и случай. Единственной постоянной составляющей истории для него было желание индивидуальной свободы, а уровень ее достижения есть лучшее положительное измерение цивилизации.
Русское интеллектуальное развитие первой четверти девятнадцатого века, согласно Карповичу (позднее это положение было развито проф. Мартином Малиа4), напоминало больше Германию, нежели Францию; оно было более идеалистическим и менее рациональным, что помогает объяснить эмпатию к немецкому идеалистическому романтизму в России после 1825 года. Отличия от остальной Европы к этому моменту были вопросом степени – более, чем характера, и они уменьшались.5
Карпович отмечал, что даже при самом суровом из российских самодержцев, Николае I (1825–1855), существовало некоторое пространство для инакомыслия, а наказание оппозиционеров было гораздо менее суровым, чем впоследствии при Советах, – как по степени репрессий, так и по их характеру. Более того, Карпович утверждал, что на рубеже ХХ века в Российской империи существовал своеобразный аналог западного гражданского общества. Особенно его восхищала современная политическая культура компромисса и прагматизма в его приемном американском доме.6
Михаил Карпович верил, что нет причины, почему бы « политическая жизнь русских людей не могла бы выстраиваться на тех же основах конституционализма (и толерантности), как у их соседей в странах Западной Европы...»7 Он высоко ценил неприятие Владимиром Соловьевым великорусского шовинизма8 и выражал симпатию к российским евреям в их тяжелом положении.9
Согласно Карповичу, революции 1917 года не были результатом исторической необходимости – скорее, комбинацией ряда составляющих: плохого правительства, оппортунизма оппозиции, политической ошибки, военного поражения – и случая. Также, для Михаила Карповича различие между авторитарным и тоталитарным режимами имело решающее значение.10 Авторитарный режим не пытается узурпировать внутреннюю жизнь граждан (см. знаменитое замечание Герцена о внутренней свободе при Николае I) и в целом удовлетворяется внешней податливостью.
В период с 1940-х до 1958 года под руководством Михаила Михайловича Карповича в Гарварде защитилось тридцать кандидатов наук, большинство – по русской интеллектуальной истории; для сравнения, три больших университета – Беркли, Колумбийский и Йель – за тот же период времени все вместе выпустили сорок кандидатов наук, – и они не были столь блистательны, как гарвардская группа.11 Безусловно, что студенты проф. Карповича – и их студенты, в свою очередь, и студенты их студентов, – и до сих пор доминируют в области изучения России в Северной Америке.
Среди известных, успешных «сыновей» Михаила Михайловича Карповича – профессора Hugh McLean, Robert V. Daniels, Marc Raeff, Firuz Kazemzadeh, Donald Treadgold, Sidney Monas, George Fischer, Arthur P. Mendel, Hans Rogger, Leopold Haimson, Richard Pipes, Nicholas V. Riasanovsky, Martin Malia. В свою очередь, среди учеников Р. Пайпса – Peter Kenez, Richard Stites, Abbott Gleason, Daniel Orlovsky, Alan Sinel, Edward Keenan. Среди студентов проф. Хеймсона – Richard Wortman, Andre Liebich, Hannah Arendt, Alexander Martin, Sheila Fitzpatrick. Среди студентов проф. Малии – Terence Emmons, Stephen Kotkin и другие. В 1964-70 гг. я и сам учился у проф. Н. Рязановского и проф. М. Малии.
Расскажу подробнее о проф. Мартине Малии (Martin Malia), под руководством которого я писал свою кандидатскую диссертацию. Профессор Малиа был либералом рузвельтовского типа, практикующим католиком, который в бурные 1960-е годы стал более консервативным. По контрасту с ним проф. Рязановский оставался аполитичным, посвятив себя энциклопедическим исследованиям и русскому православию.12 Их младший коллега и любимец студентов, очаровательный «левый» и харизматичный Реджинальд Зельник занимал противоположные Малии позиции по большинству проблем – как и по национальным вопросам. Но несмотря на эти различия, все трое остались в теплых отношениях.
Еще одним примером открытой толерантной среды Беркли стали протесты против войны во Вьетнаме осенью-зимой 1964-65 годов. При поддержке Реджи и некоторых других «левых» преподавателей анархо-марксисты и другие захватили Спроул-Холл, главное университетское административное здание. Малиа был там в качестве наблюдателя. Увидев меня в толпе протестующих, он крикнул: «Норман, если тебя арестуют, я вытащу тебя, но если ваша акция будет удачной, возможно, тебе придется вытаскивать меня!»13
Малиа любил исторические аналогии, проводя мрачные (и, оглядываясь назад, не совсем безумные) сравнения с Французской и Русской революциями.
Существует общее мнение, что среди студентов старших курсов проф. Карповича Малиа был его по-настоящему родственной душой и любимцем.14 Хью МакЛин, который был близок к обоим, говорил, что Карпович «почувствовал в Мартине человека, более других похожего на него; более мягкого, культурного, сведущего в литературе, искусстве и музыке, – как и в истории; прекрасно говорящего по-французски, а также с очень хорошим русским языком»15. Наибольшее влияние на Малию оказали ключевые идеи Карповича, особенно в отношении места России в Европе и морального превосходства царизма над советской властью. Это очевидно и в идее Малии о культурной градации России, которая становится заметна со времен, «когда Петр Великий определил основное движение [государства] в направлении сближения, хотя и с перерывами, с Западом... [в то время как] марксизм-ленинизм, Советская Россия... представляет максимальное отклонение от европейских норм, как и огромную деформацию собственного развития России»16. Другой пример воззрений Малии на советскую историю: «Ключ к пониманию советского феномена – это идеология... [особенно] прерогатива идеологии и политики над социальными и экономическими силами»17. Малиа хотел «реабилитировать историю ‘сверху’ за счет истории ‘снизу’18 и переосмыслить тоталитарную точку зрения...»19 Опять же, вслед за Михаилом Карповичем, он отрицал взгляды, утверждающие неизбежность Октября и необходимость модернизации России. Определение неразрывной преемственности Ленина-Сталина – вопреки главным аргументам Л. Троцкого, Р. Медведева, С. Коэна, М. Левина, Л. Хеймсона и других – было у Малии повторением позиции Карповича.20
Правильно будет сказать, что основная роль проф. Михаила Карповича в изучении России в Гарвардском университете была исторической в обоих значениях этого слова. Хотя собственный список его публикаций оставался скромным, влияние Карповича на его выдающихся аспирантов было великим и выходило за рамки простого обучения. Его публицистика послужила образцом для важных журналистских публикаций Мартина Малии.
В качестве редактора «Нового Журнала» с 1946-го по 1959 годы Михаил Карпович был непреклонен в том, что журнал не станет узким партийно-политическим органом. Он настаивал на том, чтобы это издание было открыто для самых разных мнений – при условии, что они «защищают свободу, гражданские права и культуру от всех и всяческих форм тоталитаризма».21 Это заявление стоит помнить и ценить, особенно во времена политической поляризации, цензуры и академического нездоровья.
Перевод – М. Адамович
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Russian Review – известное независимое академическое интеллектуальное издание, выпускается Университетом Канзаса с 1941 года.
2. Bakhmeteff Archive (BAR), Ms Coll Karpovich, Box 35, Series 2. Лекция 1 (цитаты из всех лекций взяты из этого источника, но начиная с лекции № 13 – из box 36); см. также: M. Karpovich. Imperial Russia, 1801–1917 (New York: Henry Holt, 1960), A Lecture on Russian History (The Hague: Mouton, 1961).
3. BAR, Ms Coll Karpovich, Box 33, series 2, folder: Printed Materials (лекция Карповича “The Heritage from Tsarist Russia,” прочитана в National War College, 26 October 1953).
4. Мартин Малиа (Martin Edward Malia, 1924–2004), американский историк, специалист по России и СССР. В 1954–1958 гг. – профессор в Гарвардском университете; в 1958–1991 гг. преподавал в Университете Беркли.
5. Лекция 9. Такова, конечно, была позиция западников, которые считали, что только в силу специфических исторических обстоятельств Россия временно отстала от остальной Европы, и вскоре ее догонит. См.: Martin Malia. “Michael Karpovich,” The Russian Review 19, 1 (1960): 68-69.
6. Михаил Карпович. «Комментарий», НЖ, № 31 (1952): 264-280; М. Вишняк. «М.М. Карпович – политик», НЖ, № 58 (1959): 16; David Engerman, “The Ironies of the Iron Curtain,” Cahiers du Monde Russe 45.3/4 (2004): 489.
7. Лекция 18.
8. M.Karpovich. “Vladimir Solov’еv on Nationalism,” Review of Politics. 8 (1946): 186.
9. Лекция 20. Карпович был убежден, что огромная заслуга Соловьева –более, чем кого-либо, в том, что он способствовал возрождению религиозно-философского интереса в России в поздние годы 19-го – нач. 20-го веков.
10. Михаил Карпович. «Две книги о России», «Новый Журнал», № 7 (1944): 377-382.
11. Terence Emmons. «Russia Then and Now in the Pages of the American Historical Review and Elsewhere: A Few Centennial Notes». American Historical Review. 100.4 (1995): 1144; Jonathan Daly. «The Pleiade: Five Scholars Who Founded Russian Historical Studies in the United States». Kritika (Bloomington, Ind.) 18, no. 4 (2017): 785-826.
12. Новость о неожиданной смерти Михаила Гуревича (Mikhail I. Gurevich, 1897–1967), моего деда по материнской линии, вынудила меня пропустить еженедельный семинар проф. Рязановского. Мой «дедушка Миша», подобно Михаилу Михайловичу Карповичу, эмигрировал после Октябрьской революции; он также был членом партии кадетов. Когда я зашел в офис Рязановского извиниться за свое отсутствие, обыкновенно строгий и сдержанный Николай Валентинович тепло обнял меня и предложил вместе помолиться.
13. Малиа никогда не позволял влиять на наши отношения политическим различиям наших взглядов. В этом он тоже совпадал с проф. Карповичем. Неоменьшевик Леопольд Хеймсон, студент Михаила Михайловича, называл это «исключительной толерантностью», которую Карпович «выражал для различных взглядов, в том числе и тех, с которыми он вовсе не обязательно был согласен». (Michael David-Fox, Peter Holquist, and Alexander Martin, “An Interview with Leopold Haimson,” Kritika. 8, no. 1 (2007): 1-12).
14. Николай В. Рязановский. Интервью. Bancroft Library, University of California, Berkeley (1998): 217-218. «Ближе всего из студентов к Михаилу Карповичу был Мартин Малиа. Его (Карповича) явно задело, что его преемником в должности в Гарварде стал Пайпс, а не Малиа. Мартин действительно любил Karpy.» См. также в: Norman Pereira. “In Memoriam: Nicholas V. Riasanovsky”. Russian History. 38 (2011): 529-34.
15. См.: Pleiade, P. 11.
16. Martin Malia. Russia Under Western Eyes. Cambridge, Mass.: Belknap Press, 1999: 12-13. Он же: Comprendre la revolution russe. Paris: Seuil, 1980: 48: «Развитие России до 1917 года проходило внутри рамок франко-немецкой и европейской истории. Но с большевистской революцией эта модель была сломана, и Россия пошла собственным путем. Это породило идеократическое, бюрократическое, тоталитарное государство – не походящее ни на одно другое прежде.» (Там же: “What Is the Intelligentsia?” в The Russian Intelligentsia (New York: Columbia University Press, 1961): 1-18.
17. Признавая значимость понятия «социальной нестабильности» у Хеймсона и интерпретации авторитаризма у Пайпса, он остался верен недетерминистской точке зрения Карповича.
18. Leopold Haimson. “The Problem of Social Stability in Urban Russia, 1905–1917” (Parts One and Two) Slavic Review. 23, no. 4 (December 1964): 619-42; 24, no. 1 (March 1965): 1-22.
19. Martin Malia. The Soviet Tragedy (New York: The Free Press, 1994): 16. Также: Martin Malia, «The Hunt for the True October». Commentary 92, 4 (October, 1991): 21-28. «Ревизионистские» взгляды ленинизма по контрасту со сталинизмом – не тоталитарны; таким образом, отличны от тезисов в духе С. Коэна и М. Левина. Малиа утверждал, что Октябрь был политическим coup d’etat, оппортунистически выстроенным Лениным в сердцевине социальной революции.
20. M. Karpovich. “Stalin”. The New York Times, April 28, 1946, Book Review Section: “Stalin’s dictatorship will remain the logical sequel... of Lenin’s Bolshevism.”
21. Бонгард-Левин, Г. М. «М.М. Карпович и Владимир Набоков». В: Русское открытие Америки. Moscow, ROSSPEN (2002): 305-308.
*. Выступление на международной конференции славистов ASEEES, секция Academic Contributions of Russian Emigre-Scholars to American Universities. 1920–1970 (Бостон, ноябрь 2024. Организатор – «Новый Журнал»); доклад профессора Norman Pereira (Dalhousie University, Canada) Michael Karpovich’s Liberal Legacy: A “Grandson’s” Encomium. Часть выступления основывается на тексте N. Pereira «The Though and Teaching of Michael Karpovich». Russian History, 36, 2 (2009), 254-277.↩
