М.В. Винарский, Е.А. Анненкова

 

«Скучаю по вас... хоть напишите...»

Письма Надежды Мандельштам Александру Любищеву и Ольге Орлицкой

 

Два главных героя нашей публикации – биолог и философ Александр Александрович Любищев (1890–1972) и филолог, мемуарист, публицист Надежда Яковлевна Мандельштам (1899–1980) – сходны в том, что они прожили долгую и непростую жизнь, обладали яркой индивидуальностью и большим творческим потенциалом, который в иных обстоятельствах мог бы реализоваться в «публичном пространстве» русской культуры и науки уже в том возрасте, который древние греки называли возрастом акме. Но сложилось по-иному, и их известность начала складываться лишь под конец жизни и сперва – вполне неформальным путем, через частную переписку, личное общение с единомышленниками и (назовем их так) почитателями, а также через тексты, распространявшиеся «самиздатом» и «тамиздатом».

Если представить себе невозможное – что эта публикация могла осуществиться в Советском Союзе, скажем, году в 1977-м или 1980-м, то в предисловии нам пришлось бы уделить особое внимание Надежде Мандельштам, личности в то время почти не знакомой широкому читателю. Другое дело Александр Любищев. В 1974 г. респектабельный советский писатель Даниил Гранин выпустил посвященную ему повесть «Эта странная жизнь». Повесть, первоначально опубликованная журналом «Аврора», вскоре вышла отдельным изданием, а в 1979 г. была включена в один из выпусков «Роман-газеты» (тираж – почти два с половиной миллиона). Об Александре Александровиче писали популярный у советской интеллигенции журнал «Химия и жизнь», а также более академичный, но доступный для всех образованных читателей журнал «Природа» (его тираж в конце семидесятых годов достигал 85000). 

Таким образом, с личностью провинциального чудаковатого биолога и его жизненными обстоятельствами читающая публика позднего СССР была неплохо знакома.

Сегодня, по нашему впечатлению, ситуация обратная. Едва ли нужно объяснять в деталях, кто такая Надежда Мандельштам и в чем состоит ее заслуга перед русской культурой. Александр Любищев известен меньше, даже среди биологов и философов, не говоря уже о читателе, не связанном профессионально с указанными сферами.

«Эта странная жизнь» Гранина и его же «перестроечный» бестселлер 1987 г. «Зубр» образуют своего рода дилогию. Сюжет обоих повестей основан на биографиях двух отечественных биологов, один из которых (Н.В. Тимофеев-Ресовский, он же Зубр) уже в сравнительно молодом возрасте приобрел мировую известность как выдающийся ученый-генетик, а второй долгое время занимался по преимуществу вопросами борьбы с вредными насекомыми и преподаванием, и только выйдя на пенсию, смог отдаться целиком тем проблемам, которые считал для себя наиболее важными. Только в середине 1960-х гг. его оригинальные взгляды на эволюционную биологию, теорию классификации живых организмов, а также историю, литературу, этику, философию стали получать известность в среде советской интеллигенции. Любищев долго оставался мыслителем-теоретиком, живущим «в своем углу», и общался с многочисленными своими корреспондентами и единомышленниками путем рассылки отпечатанных на машинке писем, многие из которых по своему объему и содержанию были полноценными научными трактатами.

Этот нестандартно мыслящий биолог, открыто называвший себя антидарвинистом и идеалистом-платоником, был просто обречен на подпольное существование в советской системе, где единственной дозволенной философией являлся материализм в форме марксизма-ленинизма, а клясться именем Дарвина считали необходимым даже такие деятели, воззрения которых прямо противоречили дарвиновской теории естественного отбора (наиболее яркий пример – академик Трофим Лысенко, на словах называвший себя подлинным, «творческим» дарвинистом, но на деле резко разошедшийся по многим вопросам с великим англичанином).

Конечно, «подпольность» Любищева не следует преувеличивать. После выхода на пенсию, предоставленный сам себе, он продолжал участвовать в научных конференциях, вел активную переписку, а в последние годы жизни нередко получал приглашения сделать доклад на ту или иную тему в разных городах бывшего СССР. Среди его слушателей нередко преобладали не биологи, а люди других специальностей – математики, кибернетики, философы, специалисты по теории систем. Любищев получил возможность печатать свои «еретические» статьи, причем не только на родине, но и в заграничных биологических журналах. Однако в печать пропускались почти исключительно те из его работ, что были посвящены вещам довольно «эзотерическим» для широкого читателя. Скажем, сочинения по проблемам теоретической морфологии животных или принципам построения «естественной» системы живых организмов. Или о применении математических методов для классификации насекомых. Объемные философские, социологические и исторические трактаты Любищева увидели свет только в конце 1990–2000-х гг. То же самое произошло и с его многолетним трудом «О монополии Лысенко в биологии», который он считал выражением своей гражданской позиции и затратил много усилий на его создание, хотя сам лично от нападок лысенкоистов почти не пострадал (более того, некоторые теоретические взгляды, которые он разделял, были близки к постулатам «мичуринской биологии» – но не потому, что Любищев прилежно читал труды «народного академика», а потому что происхождение этих взглядов гораздо более раннее; они значительно старше и Любищева, и Лысенко).

Этот трактат распространялся, глава за главой, не только среди биологов, физиков и математиков, включившихся в борьбу с лысенковщиной, но направлялся автором и куда повыше, например, в отдел сельского хозяйства ЦК КПСС. Любищев, неисправимый оптимист по натуре и рационалист по убеждению, верил в то, что критика «холодного ума» способна открыть глаза власть предержащим на те безобразия, что творятся в советской биологической и сельскохозяйственной науке. Однако «Монополия» была опубликована в полном виде только через 40 лет после его смерти¹, а лысенкоизм и по сей день продолжает давать метастазы в российской биологии².

Огромный по объему (около 4500 писем) и необычайно ценный в качестве исторического источника корпус переписки Любищева до сих пор изучен недостаточно и опубликован лишь частично, что называется, в извлечениях. Не менее значимы и письма его многочисленных корреспондентов, среди которых были люди как великие, так и малые, но все по-своему интересные.

«Феномен Любищева», о котором много писали в 1980-е гг., заключался в свободомыслии этого человека, его огромной эрудиции, разносторонности интересов и упрямом нежелании поступаться своими принципами, в том числе и в области узкоспециальной: свой юношеский антидарвинизм он пронес через всю жизнь и до конца дней продолжал настаивать на том, что эволюционный процесс не может быть объяснен принципом естественного отбора. Любищев в этом вопросе неуклонно шел против течения, что не могло не вызывать симпатий у многих ученых, тяготившихся казенностью советской науки, подчиненной диктату «единственно верного» учения и состоящей под опекой профессиональных борцов за чистоту марксистской веры (Любищев называл их «философскими нянюшками»). Как им было не восхититься – в стране «победившего социализма» отыскался чудак, смело называющий себя идеалистом и доказывающий, что Дарвин «был не прав». Дарвин, об учении которого с похвалами (хотя и не без критики) отзывались «классики» марксизма, в СССР был канонизирован, и антидарвинизм рассматривался как нечто родственное «мистицизму», «метафизике», «поповщине» и иным смертным идеологическим грехам.

Одна из самых восторженных похвал принадлежит генетику Раисе Берг, причислившей Александра Александровича к лику «высочайших умов, когда-либо существовавших»³.

Однако Любищев, хоть он и пользовался возможностями самиздата, диссидентом в политическом смысле не был и к действующей власти (по крайней мере послесталинской эпохи) относился скорее лояльно, пусть и без пиетета. Он верил в то, что возможность построения социализма и на его основе коммунизма «доказана научно», и в одном из своих антилысенковских сочинений даже назвал себя «беспартийным большевиком». Впрочем, Любищев тут же делал важные оговорки. Под «коммунизмом» он понимал тот идеальный социализм, о котором так много говорилось и писалось в CCCР, то есть очень далекий от советской реальности⁴, а «научно доказанную» возможность его построения сравнивал с возможностью межзвездных полетов. Возможно, мол, но только в очень отдаленном будущем⁵. Его личным идеалом был не «прежний марксизм», а «социал-гуманизм, синтез марксизма и гандизма»⁶. Современную ему социальную действительность он критиковал во всех случаях, когда считал это необходимым. Cреди этических императивов Любищева были пацифизм и резкое неприятие смертной казни (в чем, возможно, надо видеть влияние Льва Толстого).

Уроженец Петербурга, Любищев почти всю свою сознательную жизнь провел в провинции. Пермь, Киев, Фрунзе... наконец, после войны, периферийный Ульяновск, в котором он чувствовал себя вполне комфортно, не тяготился отрывом от больших библиотек и музеев, а недостаток личного общения с коллегами и единомышленниками, разбросанными по разным городам, восполнял интенсивной перепиской.

Так случилось, что послевоенный Ульяновск оказался городом, в котором сошлись судьбы нескольких выдающихся деятелей нашей культуры ХХ века. Он стал одним из пунктов долгого земного странствия Надежды Мандельштам, второй длительной остановкой в ее послевоенных перемещениях: Ташкент – Ульяновск – Чита – Чебоксары – Таруса – Псков – Москва. География эта определялась в основном наличием вакантных мест на вузовских кафедрах иностранного языка (обычно это были педагогические институты). С 1949-го по 1953 гг. она преподает в Ульяновске, где работал и Александр Любищев⁷. Еще одним незаурядным человеком, оказавшимся в Ульяновском пединституте не по своей воле, был Иосиф Давидович Амусин (1910–1984) – историк, гебраист, папиролог; в будущем – доктор исторических наук, сотрудник академического Института востоковедения.

Знакомство Александра Любищева и Надежды Мандельштам произошло, впрочем, случайно. Об этом Любищев сообщил еще одному своему частому корреспонденту – Борису Сергеевичу Кузину (1903–1973), такому же энтомологу, идеалисту и антидарвинисту, как и он сам. Конечно, Александр Александрович хорошо знал, что Кузин в 1930 г. познакомился в Армении с четой Мандельштам и что со вдовой поэта его связывали многолетние и очень непростые отношения. Из письма Б.С. Кузину (14 апреля 1951 г.): «Кроме этих трех деловых пунктов, коснусь еще одного, крайне интересного для меня и Ольги Петровны и очень загадочного. Случайно Ольга Петровна должна была здесь стенографировать занятия Надежды Яковлевны Мандельштам, и тогда выяснилось, что это та самая Мандельштам, вдова поэта Мандельштама, о которой мы с Вами беседовали в Алмаата. Она у нас была, мы довольно много говорили между прочим (вернее, главным образом) о Вас...»⁸ Ольга Петровна Орлицкая – жена Любищева, с которой Надежда Яковлевна скоро заведет короткое знакомство.

После того, как обстоятельства вынудили Н. Мандельштам покинуть Ульяновск и перебраться далеко на восток, в сибирскую Читу⁹, ее общение с четой Любищевых продолжилось путем переписки. Темы этих писем чрезвычайно многообразны. Это вопросы классификации языков и живых организмов, проблемы педагогики и эстетики, текущий литературный процесс. В них нашли отражение такие события, как посмертная выставка художника Фалька в московском Манеже (конец 1962 г.) и ленинградский «процесс Бродского» (март 1965 г.). Много, разумеется, и бытовых подробностей, некоторые из них уже почти невозможно расшифровать. Есть автохарактеристики («Я именно учитель»), биографические детали, важные для понимания личности Н.Я. Мандельштам («Мне старая школа дала только латынь…»).

По оценке О.П. Орлицкой, данной в ее неопубликованных воспоминаниях «О дружбе, друзьях живых и друзьях, ушедших от нас навсегда», Надежда Мандельштам «…достойный оппонент во всякого рода спорах с А.А. [Любищевым]. Она образованная женщина, филолог. Я с ней очень подружилась, и мне сейчас очень жаль, что ее нет здесь [в Ульяновске]»¹⁰.

Письма Надежды Мандельштам А.А. Любищеву и О.П. Орлицкой относятся к части ее корреспонденции, что остается практически неопубликованной. Ольга Петровна была, по выражению самого Любищева, «равномерным другом»¹¹ его и Н.Я. Мандельштам, поэтому помещение писем к ней представляется вполне уместным.

Ниже мы приводим комментированные тексты писем Н.Я. Мандельштам, оригиналы которых хранятся в Санкт-Петербургском филиале Архива Российской Академии наук¹². Ранее в печати появлялись лишь сравнительно небольшие отрывки из этой корреспонденции¹³. Первый из них (без упоминания имени Н. Мандельштам) был опубликован Д. Граниным в повести «Эта странная жизнь» в 1974 году¹⁴. Мы даем более полную цитату из данного письма, сохранившуюся в бумагах О.П. Орлицкой. В 1991 г. несколько писем Н.Я. Мандельштам, датируемые 1957 г., были в извлечениях опубликованы в сборнике публицистики Любищева «В защиту науки»¹⁵. В фондах СПбФ АРАН подлинники этих писем не обнаружены и в нашу публикацию они не включены. 

Два ранних по времени письма А. Любищеву известны в машинописных копиях (сделанных, возможно, О.П. Орлицкой) и дошли до нас не целиком. Остальные представляют собой рукописные оригиналы. Большая часть писем не датирована или же отправителем указано только число, но без года. Однако даты написания многих писем можно точно или предположительно установить, опираясь на упоминаемые в них события жизни самой Надежды Яковлевны (получение ею собственной квартиры в Москве, болезнь брата и пр.) или другие подробности (смерть Ахматовой, ссылка Бродского, похороны Эренбурга).

Письма публикуются в хронологическом порядке. Те из них, которые нам не удалось датировать даже предположительно, приводятся в том порядке, в каком они сохранились в архивном деле (этот порядок не обязательно соответствует хронологическому). Пунктуация и орфография приведены к современным нормам правописания, исправленные опечатки в эго-документах в публикации не отмечены.

 

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

1. Любищев, А.А. О монополии Т.Д. Лысенко в биологии. М.: Памятники исторической мысли, 2006.

2. Колчинский, Э.И. «‘В бой идут одни старики’, или О перспективах возрождения лысенкоизма в России». «Вопросы истории естествознания и техники». 2017. Т. 38, № 2. С. 365-384.

3. Берг, Р.Л. Почему курица не ревнует? Эволюция и жизнь. СПб.: Алетейя, 2013. С. 170.

4. Ср. «В СССР, конечно, построен фундамент социализма, но на этом фундаменте выросли такие образования, которые ничего общего с социализмом не имеют – это уродливые образования <…> дикое мясо социализма» (Любищев, А.А. О монополии… С. 407).

5. Любищев, А.А. О монополии… С. 414.

6. Там же. С. 464.

7. Ульяновский период жизни Н. Мандельштам известен из ряда мемуарных свидетельств и исследований. Например, Кривошеина, Н. «Неожиданные встречи в Ульяновске (о А.А. Любищеве и Н.Я. Мандельштам)» «Звезда». 1999. № 10. С. 117-123); Рассадин, А. «Надежда Мандельштам в Ульяновске». В «Посмотрим, кто кого переупрямит...»: Надежда Яковлевна Мандельштам в письмах, воспоминаниях, свидетельствах. М.: АСТ, 2015. С. 164-181; Мурина, Е. «О том, что я помню про Н.Я. Мандельштам». Там же. С. 348-393.

8. Санкт-Петербургский филиал Архива РАН (СПбФ АРАН). Ф. 1033. Оп. 3. Д. 517. Л. 141.

9. О.П. Орлицкая писала Б.С. Кузину летом 1953 г.: «Хочу Вам сообщить, что Н.Я. от нас уехала в начале апреля. У нее всё это время были очень печальные дела, только в конце августа она (во многом благодаря заявлению А.А. в министерство) уехала в Читу. Не знаю, как ее встретят там, но она добилась того, что она переведена. Это ей стоило много нервов и здоровья, и мы очень за нее боялись. Еще письма с нового места я от нее не имею» (СПбФ АРАН. Ф. 1033. Оп. 2. Д. 500. Л. 227).

10. СПбФ АРАН. Ф. 1033. Оп. 2. Д. 114. Л. 13.

11. Письмо А.А. Любищева Б.С. Кузину. 20.05.1961 г. СПбФ АРАН. Ф. 1033. Оп. 2. Д. 521. Л. 60.

12. Письма Н.Я. Мандельштам А.А. Любищеву. СПбФ АРАН. Ф. 1033. Оп. 3. Д. 299. Письма Н.Я. Мандельштам О.П. Орлицкой. СПбФ АРАН. Ф. 1033. Оп. 3. Д. 544.

13. «Вестник РХД» (Париж, 1981. № 133. С. 177-185); Любищев, А.А. В защиту науки. Л.: Наука, 1991. С. 205-207; «Природа» (2006. № 6. С. 69-77).

14. Гранин, Д. Эта странная жизнь. М.: Советская Россия, 1974. С. 71.

15. Любищев, А.А. В защиту науки. С. 205-207.