Лариса Вульфина

«И нет ничего приятнее, как спать под открытым Небом...»

Письма Юрия Бобрицкого к Федору Рожанковскому

Настоящая статья продолжает исследование сохранившегося эпистолярного наследия художника Ф. С. Рожанковского (1891– 1970)*. Внимательное изучение этого интереснейшего архива чужих судеб позволяет заглянуть в переписку художника как с известными изгнанниками (Н. Д. Татищев, Г. П. Федотов, М. В. Добужинский, А. М. Ремизов, В. Б. Сосинский, М. Л. Слоним, С. М. Зернова), так и с эмигрантами, чьи имена сегодня забыты или только открывают (В. С. Иванов, Валентин ле Кампион (В. И. Битт), А. Т. Худяков, К.И. Аладжалов, Ф. В. Чайко). Вынесенная в заголовок статьи строка принадлежит одному из таких недостаточно оцененных пока художников – Юрию Бобрицкому (1917–1998), живописцу, графику, скульптору, мастеру пейзажной фотографии, с которым Федора Рожанковского связывали дружеские и профессиональные отношения, хотя были они из разных поколений, разница в возрасте – почти тридцать лет. Рожанковский родился в Российской империи, Бобрицкий был ровесником революции, он родился в 1917 году в поселке Знаменка Харьковской области в семье инженера-путейца. Через несколько лет семья переехала в Люботин, пригород Харькова. До начала войны Юрий закончил в Харькове Художественную школу. В 1941 году, когда Люботин был оккупирован немецкими войсками, он был депортирован в трудовой лагерь в Германию. После окончания войны он четыре года жил в лагере для перемещенных лиц Парш под Зальцбургом, там же женился на австрийской девушке. Ильза Штраубенгер (так звали его избранницу), рожденная и выросшая в обеспеченной семье, была вынуждена покинуть родовое имение из-за протестов родителей, не одобривших ее выбор, и добровольно поселилась в лагере, как только они поженились в январе 1948. В Парше в ноябре того же года родилась их дочь Аленушка.

Летом 1949 года им удалось выехать в США, и зимой того же года Бобрицкий устроился печатником в нью-йоркскую мастерскую шелкографии. (В мастерской «Хильда Ньюман Студио» работал и Сергей Голлербах, который почти одновременно оказался в США, находясь до 1949 года в баварском лагере для перемещенных лиц недалеко от Мюнхена. В той же мастерской среди многих русских трудился и Всеволод Добужинский, младший сын М. В. Добужинского.)

Семьи Рожанковских и Бобрицких были знакомы с 1950-х годов. Бобрицкие жили в Йонкерсе (Yonkers, близкий пригород Нью-Йорка) в многоквартирном доме на последнем этаже, с прекрасным видом на Гудзон. Рожанковские – в Бронксвилле (небольшом городке тоже в окрестностях Нью-Йорка). Позднее обе семьи станут жить по соседству в Бронксвилле на одной улице (Cassilis Avenue); дома их стояли напротив и часто собирали под своими крышами общих друзей. В доме Рожанковских весело проводили время и отмечали праздники Марк и Татьяна Слонимы, семья Лодыженских (Екатерина Ивановна и ее родители), Владимир и Ариадна Сосинские, Вадим Андреев (сын писателя Леонида Андреева) и его дочь Ольга Андреева-Карлайл, художники Андрей Худяков, Владимир Иванов, Фриц Эйхенберг). Одним из «культурных центров» старого, уже ушедшего русского Нью-Йорка называл в своих воспоминаниях художник С. Голлербах и гостеприимный дом Бобрицких**.

Голлербах дружил с Бобрицким еще со времен работы в «Хильда Ньюман Студио», их обоих сближало и то, что оба они были представителями поколения «ди-пи», вместе занимались в Нью-Йорке в Лиге студентов-художников (Arts Students League). В их доме бывали художники Владимир Шаталов, Анатолий Гороховец, Николай Николенко, Вячеслав Иляхинский, Кирилл Буллитис с супругой Тамарой, скульпторы Сергей Корольков и Андрей Дараган, поэты Иван Елагин и Вячеслав Завалишин и, конечно же, Рожанковские. Не раз доводилось гостям присутствовать во время ссор убежденного антикоммуниста Бобрицкого и искренне верящего в светлое будущее Советской России Рожанковского. Бобрицкий всегда с волнением следил за событиями, происходящими в стране Советов, но в отличие от некоторых русских друзей, у него никогда не было желания посетить Россию или Украину. «Память отца не сохранила четкие воспоминания детства, проведенного там, он не рассказывал о своих родителях и о своей юности. Так, как будто он закрыл дверь в ту часть своей жизни, которая причиняла ему боль...» – рассказывает дочь художника Елена Бобрицкая-Мьюлз. По устным воспоминаниям Голлербаха, Рожанковский же частенько «коммунячил» и подначивал своего вспыльчивого и прямолинейного приятеля, тогда как украинцу Бобрицкому, живому свидетелю голодомора, было невыносимо слушать доводы о необходимости сталинской коллективизации или разделять ликование по поводу строительства Беломорканала***.

К счастью, политические разногласия не повлияли на многолетнюю дружбу двух художников. Их объединяло и мирило искусство. Это подтверждают и письма. В предлагаемой публикации их всего лишь пять, хронологически они относятся к шестидесятым годам минувшего столетия (первое письмо датируется 1962 годом, последнее отправлено в июне 1970-го, за три с половиной месяца до кончины Ф. С. Рожанковского). Возможно, существовала и корреспонденция более раннего периода, но она могла быть безвозвратно утрачена в наводнении, случившемся в Бронксвилле в начале 1960-х во время отсутствия Рожанковских в США. Более поздняя переписка (1970–1980), которую продолжал вести Бобрицкий с семьей Рожанковских после смерти Федора Степановича, адресована вдове художника Нине Георгиевне и дочери Татьяне и носит бытовой характер; часто это короткие поздравительные видовые открытки с «приветом из чудесных мест, где пахнет океаном и лесом...» К сожалению, переписка эта односторонняя, ответных писем Рожанковского не найдено, но сохранилось письмо Федора Степановича, отправленное в 1963 году из Франции (Ла-Фавьер) к его другу В. Сосинскому: «Сегодня из Парижа получил пересланную пневматичку от Ю. Бобрицкого (Письмо или телеграмма, отправленные пневматической почтой. – Л. В.). Это талантливый художник, которого заработок в USA не испортил. Он каждый год, заработав писанием декораций для театров, приезжает в Европу...» Одержимый страстью к путешествиям и получивший за это прозвище «моряк-скиталец», Бобрицкий долгие годы в летнее время отправлялся «бродяжничать». География путешествий была широкой – Мексика, северные штаты Америки, Европа. Даже через океан он переплывал со своим «домом-улиткой» – собственным мини-автобусом «Фольксваген», который художник оборудовал как передвижную студию. Результатом этих поездок были серии натурных пейзажей – южных (итальянских, греческих) и северных – схваченные зорким глазом и переданные точной линией графические зарисовки леса в штате Мен, строгие очертания исландских и ирландских озер, фьордов, айсбергов, скал, валунов. За время странствий накапливалось и множество фотослайдов, для их демонстрации в доме Бобрицких устраивались специальные вечера-лектории. По воспоминаниям друзей фотообъективом художник пользовался, «как живописец кистью»****.

Любовь к художественной фотографии передал ему его учитель – Ясуо Куниеси*****. Ю. Бобрицкий работал художником-оформителем для множествах студий, которые занимались созданием театральных декораций для бродвейских постановок Радио-Сити Мюзик-холла, Метрополитен Опера, кино и телевидения. В конце 1950-х, после вступления в профсоюз работников сцены (United Scenic Artists of America), стало легче получать заказы. Талантливый и физически выносливый Бобрицкий (был он высокого роста и атлетического сложения) всегда был востребован и никогда не испытывал нужды в заказах. Его направляли в разные студии в Манхэттене, Квинсе, Бронксе и Бруклине. Справляясь с самой тяжелой работой, он понимал, что занятия эти не имеют никакого отношения к искусству. Художника это угнетало, но приходилось терпеть заказы из-за хорошей оплаты и длинного отпуска. Театральный «мертвый сезон» позволял надолго удрать из Нью-Йорка и творить, бросив скучный «малярский» труд на три, а иногда даже и на шесть месяцев. Во время таких «каникул» Юрий Бобрицкий и писал Федору Рожанковскому из-за океана.

Письма для исследователя – благодарный материал, даже несколько таких человеческих документов могут немало поведать об их авторе и служить самым лучшим его автопортретом. Вряд ли художник думал, что когда-нибудь его послания станут читательским достоянием, и поэтому они особенно ценны, в них всё настоящее – размышления, настроения, добрая ирония. И как тут не согласиться с Сергеем Голлербахом, сказавшем о своем друге: «Без всякого сомнения, он (Ю. Бобрицкий. – Л. В.) был абсолютно чистым человеком, любящим искусство в себе, а не себя в Искусстве».

_____________________________

* Подробнее о Ф. Рожанковском, его семейном архиве и эпистолярном диалоге с друзьями см.: Вульфина Л. Ф. С. Рожанковский и В. Б. Сосинский. Переписка 1957–1967 гг. – «Новый Журнал». 2019, № 294. Автор выражает глубокую благодарность всем, кто помогал в работе над материалом, – Елене и Ильзе Бобрицким, Татьяне Рожанковской, Сергею Голлербаху, Елене Дубровиной.

** Голлербах С. Памяти двух друзей. – «Новый Журнал». 2017, №. 287. Сс. 309-315. 

*** В книге С. Голлербаха «Нью-Йоркский блокнот» горячим идейным стычкам двух «антагонистов» посвящена отдельная глава. См.: Голлербах С. Нью-Йоркский блокнот. Книга воспоминаний. – Нью-Йорк: The New Review Publishing. 2013.

**** Завалишин В. К. Викинг линии и цвета // «Русская жизнь». 21 декабря, 1984. С. 5.

***** Yasuo Kuniyoshi (1893–1953), американский художник японского происхождения, преподававший в Лиге студентов-художников.

Письма Ю. В. Бобрицкого к Ф. С. Рожанковскому

6/III/62

201 North Broadway,

Yonkers, NY

(Письмо отправлено из Нью-Йорка в Париж. – Л. В.)

Дорогие Федор Степанович, Нина Георгиевна и дочурка.

Очень было радостно получить от Вас письмо, Вам вовсе не в чем извиняться – это мне следует.

Я восхищаюсь вашей энергией переживать все трудности, жить, работать, творить.

Жаль, что побаливаете, но кто не болеет? Мне мою аллергию удалось обмануть, уехав в Мексику; когда приехал, то для нее срок прошел, не укусишь. В ядовитую траву у меня уже не было времени лазить, так что тоже Бог миловал, но простуживались мы все. Вы пишите, что у Вас веселая квартира, – только? – по-моему, у вас там вообще очень «весело». И бомбочки рвутся, и стреляют друг в дружку, и демонстрируют1. У нас здесь всё спокойно, даже автобусы не ходят – забастовали, кто следующий? А пока всё чинно, и я туда же – идем на работу, что-то делаем, едим наш «lаnch», как он там пишется, до сих пор мой английский – беда2.

Всё, что собираюсь написать, можно заменить одной фразой – ничем не доволен! Нет, вру – Аленушка мне нравится, учится неплохо, учится играть на пианино, вместе мы с ней в воскресенье гуляем и говорим о наших проблемах. Это хорошо. Но я – вот проблема! Работа, не приносящая ничего, кроме долларов, Yonkers и снова работа. Поезд, затылки в шляпах и носы, обернутые в газеты, дальше подземка, здесь уже как муравьи. В мое время к 8.30-ти едут самые низшие «роботы» – «часы» – как бы не опоздать. Я прихожу в наше «ателье» (Мастерскую. – Л. В.) обычно последним. В раздевалке, заваленной грязной одеждой, оставленной другими раньше уволенными, накурено, сидят «роботы», умеющие делать мрамор, любые доски, шпаклевать, клеить, писать буквы3. Когда-то ведь тоже учились и когда-то, может, был у них свой идеал. Сегодня – доллар – всё!

Этот год для меня был не очень долларовым, хотел в Югославию, Грецию, но придется сократиться. Мысленно ставлю срок – до мая. Но может случиться, что и раньше. В нашей студии работу кончаем 15 марта. Хочется сесть на поезд и драпануть как можно дальше. Удалось мне выставить несколько рисунков, но это и всё. Боже, как мало!..

Если у Вас затруднения с «жилплощадью» будут здесь – милости просим. Всегда будем рады Вам. Всем от нас привет и лучшие пожелания – не болейте4.

Ваш Юрий Бобрицкий

_________________________________

1. Речь идет о парижских событиях осени 1961 года, когда происходили массовые беспорядки. В 1960-м году Рожанковские, продав дом под Нью-Йорком, переехали во Францию и поселились в Париже. До 1965 года семья снимала квартиру в 16-м округе по адресу 103 avenue de Versailles, а лето они проводили в собственном доме в Ла-Фавьер.

2. lunch (англ.)

3. До 1966 года Ю. Бобрицкий трудился в студии Владимира Одинокова в старом здании Метрополитен Опера, которое находилось на Бродвее (39-я улица). По воспоминаниям близких Бобрицкий был с Одиноковым в дружеских отношениях, тогда как на работе отношения с «боссом» иногда накалялись, но именно Одиноков, по словам Сергея Голлербаха, помог вступить Бобрицкому в профсоюз работников сцены (United Scenic Artists of America). Художник часто жаловался домашним на условия, в которых приходилось трудиться, – помещения были грязными, без вытяжки, проводить в них много времени было опасно для здоровья, в воздухе стоял густой запах химических веществ, используемых для производства декораций, никто тогда не использовал защитные маски и многие, с кем довелось работать художнику, скончались впоследствии от рака легких.

4. Поездка в Грецию и Югославию, видимо, всё-таки состоялась. В сентябре 1963 года Рожанковский пишет Сосинскому о Бобрицком: «Сейчас приехал (Ю. Бобрицкий. – Л. В.) из Греции и Югославии – звонил, но не дозвонился нам. В прошлом году (опять же без нас) приехал в La Faviere, его тут Володя принимал» (Соколенко Владимир Илларионович – друг юности Ф. Рожанковского, близкий друг семьи Рожанковских, смотритель их летнего дома в Ла-Фавьере. Скончался в 1963 году).

30 января 1965

201 North Brodway,

Yonkers, NY 

(Письмо отправлено из Нью-Йорка в Париж. – Л. В.)

Дорогой Федор Степанович!

Много хочется спросить, сказать. Что же первое?

Во-первых, я надеюсь, что у Вас уже всё в порядке с глазами и волнения остались позади1. Я помню, как в тот вечер, когда получил Ваше письмо, кто-то из друзей прислал Рождественскую карточку: зверюшки танцуют вокруг елки – Ваша, конечно. Как Вы их, зверят, хорошо чувствуете! Я их тоже люблю, но как возьмусь за рисование – ничего не выходит, а встречаться с ними люблю. У нас даже есть «знакомый» «вудчaк»2 в одном овраге; как прийду (sic!) туда, всегда он возле своей норки и семейство ракунов в одном camp (лагере). Зверюшки – прелесть, и мир был бы очень не весел без них. Мечтаю, даже больше – планирую путешествие по Европе. Вначале никак не мог решить, куда причалить, но в конечном счете решил – Неаполь. Я хотел в Палермо и, возможно, что еще и перенесу билет на другой пароход, а пока 16 апреля «Independence» на Неаполь. Он («Independence») мне понравился, что делает по берегу Средиземного моря несколько остановок, правда, кто-то из знакомых мой пыл немножко сгладил, сказав, что на берег не пустят. Это, конечно, не совсем хорошо, но даже и так приятно будет поглазеть на города, которые не видел. Я хочу на Сицилию, но пароходов прямо туда мало и на итальянских «не советуем – публика не тавос» – сказали мне в «tourist». Знаю, что врут, потому что то, что для них неприятно, – для меня как раз наоборот. А то, что называется «о’кей», то это ни дать ни взять – манекены с «Madison Ave» и бабушки, бабушки... половина парохода серебряных бабушек – «how nice!», «how beautiful!» – чтоб вы пропали! Но пока еще билет не переменил.

В июле приплывает Ильза с Аленушкой, и мы с ними собираемся покататься, пора их приобщать к «cаmрing», да и показать ведь есть что. В Зальцбурге, конечно, до сих пор нет ничего – когда мне устроят выставку моих рисунков. Тоже черти! И поэтому ничего нельзя заранее планировать – когда и сколько, но может так и лучше, потому что единственная точная дата: 10 сентября плывет из Le Havre французский на New York. Думаю с неделю быть в Париже. И если окажется, что Вы в это время там будете, то хотелось бы «пожать Ваши ручки».

Решил взять автомобиль – ведь это мой дом, и нет ничего приятнее, как спать под открытым Небом (у него раскрывается крыша), ну и на всякий случай хочу встать здесь, а не там, и не таскаться с багажом, так что буду, как улитка. Вам и Вашим привет от моих женщин – Аленки и Ильзы. Первая растет, и куда еe! Ну и подумывает об университете – хорошо учится.

Но, может, Вы слыхали: умер художник Иванов. На русской выставке еще мы разговаривали, а перед Новым годом читаю: уже нет, так-то3.

На днях должна открыться выставка – Климт и Шилле. Обоих когда-то любил и с ними была «большая дружба», интересно, как будут смотреться теперь?

Ну что же, до не скорого скорого. Желаю Вам всего наилучшего, не болеть ни Вам, ни семейcтву.

Ваш Юрий Бобрицкий

_______________________

1. В октябре 1964 года Ф. Рожанковскому была сделана первая операция по удалению катаракты.

2. woodchuck – сурок (англ.)

3. С Владимиром Степановичем Ивановым (близкие друзья звали его Вольдемаром) Ф. Рожанковский был знаком со студенческих лет. В. Иванов родился в Екатеринославе (Днепропетровск, ныне Днепр) в 1885 году в купеческой семье. По настоянию родителей поступил в Харьковский технологический институт. Желая получить художественное образование, покинул институт и решил продолжить обучение в Москве в частном училище Ф.Рерберга (Ф. Рожанковский в 1911 году, до поступления в МУЖВЗ, тоже обучался в студии Рерберга). После революции Иванов жил в Алуште, был учителем рисования в местной гимназии, в конце Гражданской войны эвакуировался из Крыма в Константинополь, где прожил около трех лет, был одним из организаторов товарищества «Союз русских художников в Константинополе» (Union des Artistes Russes) и избран его первым председателем (одним из членов Товарищества был художник Владимир Бобрицкий, псевдоним Бобри, двоюродный брат Юрия Бобрицкого). В 1923 году В.Иванов вместе с женой Ириной Папкевич переселяется в Нью-Йорк. В Америке он продолжал творческую деятельность, принимал участие в выставках, много работал с деревянной скульптурой, дружил с Сергеем и Маргаритой Коненковыми. В архиве сохранилась переписка с Ивановым с 1930-х годов, когда Рожанковский находился еще в парижской эмиграции. Сохранилось и последнее, предсмертное письмо В. Иванова, написанное им в госпитале Monte Fiori в Бронксе.

Без даты

(Рукотворная новогодняя открытка c рождественским рисунком Ю. Бобрицкого «Поклонение волхвов». – Л. В.)

 

Дорогие Рожанковские!

Поздравляем Вас с праздниками и желаем всего наилучшего в Новом Году!

Каждый раз, перелистывая адресную книжку и... DE 74485, рука не поднимается его вычеркнуть, хотя знаешь, что Вас там уже больше нет1. Было очень трогательно с Вашей стороны нас проводить. Это был бы лучший день нашего путешествия, если бы не пришлось расставаться. В общем, ведь вся жизнь на расставаниях. Приехав в Нью-Йорк, я несколько дней еще не находил мест, которые знал раньше, в студию пошел в противоположном направлении. Я запомнил почему-то одно из моих первых  впечатлений – войдя на почту, увидел «Wanted»2 и рожи в фас и в профиль. Сейчас я снова «делаю деньги», чтобы как можно скорей уехать. Привет от всех нас.

Бобрицкие

__________________________

1. DE 74485 – номер телефона Рожанковских в первом доме в Бронксвилле, который был продан в 1960 году, поэтому, вероятнее всего, открытка была отправлена из Нью-Йорка в Париж в начале 1960-х гг.

2. В данном случае – «разыскивается», «в розыске» (англ.).

22 августа 1965

(Отправлено из Зальцбурга в Париж. – Л. В.)1

Дорогие Федор Степанович и Нина Георгиевна!

Я долго откладывал, еще из Нью-Йорка, потом с 17 апреля пошла Сицилия, всё откладывал до удобного случая, до места, где как-то осяду и будет спокойней. Первое такое место было, пожалуй, в Сицилии в городе [нрзб], там я пять дней лежал в госпитале, чего-то подхватил, съел не то что надо, температура 40, но благодаря сицилийским докторам в пять дней был снова на колесах, но опять-таки ничего не написал, пошел кочевать дальше. Должен сказать, что в Сицилии я положительно мерз не меньше месяца, и снег был на горах, которые ниже 2 000 метров. Спал во всех своих свитерах и галстук еще в придачу. Сейчас вспоминаю с радостью всё и, в особенности, тех безграмотных пастухов, которые еще на рассвете приносили мне хлеб и молоко и не желавшие ничего за это, а ведь у них латка на латке.

Вспоминаю в Segesta2 греческий храм, мой первый camping на просторе и ни души вокруг, только два пса всю ночь чего-то тявкали, видно, честно исполняли свою службу, я им дал поесть, и до утра они не отходили от автомобиля, а утром исчезли и снова я был сам; случайные встречи, адреса – много хороших людей на свете.

Можно писать и писать. И греческий пароход «Anna Maria» – ведь тоже целая глава. Чертовы греки набрали пассажиров, а пароход был не готов и всё время от New York до Palermo были слышны молотки, запах краски, и я был приятно удивлен, когда в 6 часов утра сошел на берег и ждал – выгрузят мой автомобиль или нет. И вдруг вижу – он! Как спичечная коробка мелькнул в воздухе и стал передо мной (мой «Конек-горбунок»). А мне было жалко уезжать, уже за 10 дней вдруг сделались близкими люди, которых никогда не знал и которые теперь ехали дальше в Грецию. А я ведь Грецию люблю.

В 7 утра я видел последний раз «Анну Марию». Вместо нее причалил неожиданно «Иван Франко». С тех пор много утекло времени, много я видел, пережил, был в Швейцарии, посетил моего дядю (81!) Ух, какой чудесный старик. Мало того, что он мировая величина, профессор S. P. Timoshenko. Всякий инженер его знает. Но в прошлом году он, лазя по горам, сломал себе ногу. Три месяца пролежал в госпитале в Швейцарии. После чего полетел в Америку, продал свой дом и после 42 лет деятельности перекочевал к своей дочери в Германию. Говорит: «Я не чувствую ни малейшего сожаления, что оставил Америку». Это после 42 лет!3

Влюбился я в третий раз в Венецию. Мы были там с Ильзой и Аленушкой. Только 10 дней мы пробыли вместе, теперь я в Зальцбурге, студент снова, учусь литографии, жаль только, что эта Summer Akademy один месяц. Много интересных людей я встретил и многому научился. И снова люди, которых еще 20 дней назад не знал, стали друзьями. И снова через 6 дней они разбредутся.

Иногда мне приятно и даже иногда некоторая гордость идти вот так самому, мне даже кажется, самое идеальное – быть самому. Но для этого нужны силы, много ли их?!

Ваше письмо, написанное еще в New York в феврале, всё время лежало вблизи, и я его как-то боялся раскрыть снова, а когда прочитал еще раз, то оказалось, что Вы должны быть уже давно в New York(е) и пишу я наобум. Может, его перешлют. Через три дня открывается моя выставка. Уже всё сделано со стороны Salzburger Kunstlerhous4 «Plakat» я сделал, уже разосланы приглашения, а у меня куча рисунков и мне совсем еще не ясно – какие именно и достаточно ли они интересны. Но отступать некуда...5 

Желаю Вам всем на новом (старом) месте успеха. Я очень извинюсь, что сразу не ответил. Всё, как всегда, чего-то ждал...

Ваш Юрий Бобрицкий

Salzburg American Exp.

Mozart platz 5

_________________________________

1. Письмо сопровождается запиской от 23 августа 1965 года, адресованной Дагмаре и Борису Синицыным, парижским друзьям Ф. С. Рожанковского. В то лето Рожанковские, вернувшись из Франции в Америку, искали новое жилье и летом временно жили в доме Фрица и Маргарет Эйхенбергов недалеко от Нью-Йорка. В новый дом в Бронксвилле они въедут лишь в ноябре 1965 года. Видимо поэтому Бобрицкий, находясь в это время в Европе и не зная их точного адреса, обращается к Синицынам: «Многоуважаемые Господа Сини-цыны! Не откажите в любезности переслать это письмо Федору Степановичу! Он, по-видимому, в New York(е), но я не знаю его адрес. Мы ведь с Вами, по-моему, встречались пять лет назад, тогда я был с моим домом-улиткой, теперь я тоже так же шляюсь по свету. С приветом, Ваш Юрий Бобрицкий».

2. Сегеста – античный город на северо-западе Сицилии.

3. Ко времени переезда Ю. Бобрицкого в Нью-Йорк среди членов его семьи в Америке жили два его выдающихся родственника – двоюродный брат, художник и музыкант В. Бобрицкий (Бобри) и дядя, известный ученый в области прикладной механики С. Тимошенко. Владимир Васильевич Бобрицкий (1898–1986) жил в США с начала 1920-х годов и помимо художественных талантов театрального декоратора и книжного иллюстратора профессионально играл на гитаре, сочинял музыку и был создателем Общества классической гитары Америки. Степан Прокофьевич Тимошенко (1878–1972) находился в эмиграции с 1919 года. В 1920 году он был профессором Загребского политехнического института (кафедра сопротивления материалов), в 1922 году переселился в США (сначала в Филадельфию, а через год в Питтсбург, где работал в институте компании «Westinghouse»). В 1927-м по приглашению Мичиганского университета переехал с семьей в Энн-Арбор. С 1935 по 1964 гг. преподавал в Стэнфордском университете (Калифорния). Дважды посетил Советский Союз (1958 и 1967 гг.), побывал в городах Ромны, Киев, Львов, Москва, Ленинград. Последние годы жил в Вуппертале (Германия) у старшей дочери, выезжая летом на отдых в Швейцарию.

4. Зальцбургский выставочный центр современного международного и австрийского искусства.

5. Открытие персональной выставки Ю. Бобрицкого в Зальцбурге состоялось 25 августа 1965 года в галерее Residenzgalerie. Следующая выставка Ю.Бобрицкого состоялась через год в Германии (Park Pavillion, Frankfurt, 1966). Персональные выставки художника проходили в Музее Н. Рериха (Nicholas Roehrich Museum, New York, 1969), в Украинском клубе (Ukrainian Arts and Literary Club, New York, 1971; 1976), в Национальном клубе искусств (National Arts Club, New York, 1980), в Публичной библиотеке Нью-Рошелл (New Rochelle Public Library, New York, 1984), в Библиотеке Хэррисон (Harrison Public Library, Harrison, New York, 1987) и др.

27 июня 19701

(Отправлено из Британии в Нью-Йорк. – Л. В.)

Дорогие Федор Степанович и Нина Георгиевна!

Иной день столько новых впечатлений, что «вчера» кажется было Бог знает когда, поэтому и написать письмо в каком-то порядке для меня просто невозможно. Одно с уверенностью скажу – интересно стоять на площади и просто наблюдать жителей; через час ты уже кого-то знаешь, уже как бы начинаешь чувствовать – чем живет этот городок. Но чу! Надо купить хлеба, молока, кончились спички, пошел дождь, намокло белье, а еще хуже, если не можешь рисовать, разве что из окна. Дел мелких куча, а без них не обойтись. Едем, и надо всё время сверяться со справочником, чего-нибудь не пропустить, ибо даже в Ирландии много осталось стоящей внимания старины.

Нигде я не видел столько разнообразных оттенков серого, как здесь. В городах этот серый (камни) красят в пастельные тона и городки получаются очень живописными. Стоят здесь разбросанные по всей стране огромные кресты, с красивым орнаментом 8-9 столетия. Инте-ресно, что прошло 1000 лет, и люди ничего не смогли придумать лучше: ставят подобные кресты на могилах, только хуже и меньше. Остались башни. Высоченные, куда выше маяков, в которых когда-то прятались от набегов. Много я насмотрелся. В Англии какие храмы!!! И там, и здесь мне нравится народ, очень приветливый, услужливый. В Америке уже бы, наверняка, были бы какие-то неприятности, а здесь я уже шляюсь два месяца... тьфу-тьфу, чтобы не сглазить. Помню, как спросил у полицейского – где «camping»? Так он вместо разговора ехал впереди на мотоциклете, останавливал трафик и довез прямо до ворот!

Да, забыл совсем: я ведь наслаждаюсь вкусом хлеба, молока, помидоров – всё здесь и в Англии имеет свой вкус! Проходишь мимо пекарни, не можешь не купить хлеба, хотя он тебе и не нужен.

Сорок дней не было ни одного дождя. Наверное поэтому там на «верхотуре» решили «поправить» –идет через каждый час, а иногда моросит беспросветно. Парикмахер порадовал: «Так может продолжаться шесть месяцев» – типун ему на язык. Не знаю почему, но в путешествии я всегда «оглядываюсь назад», проходят картины далекого прошлого людей, мест, и видишь себя, чего-то жаль, чего-то нет, а «поезд всё мчится вдаль». Кстати, я ведь не помню точно, мне кажется, Федор Степанович собирался в июле в Россию? Надеюсь, что мое письмо застанет Вас всех еще дома. Я много исписал бумаги, а написал мало и не то; жизнь как-то другая, чем ее начинаешь описывать. Желаю Вам всем здоровья и приятного лета.

Ваш Юрий Бобрицкий

Да, рисунки Ваши я передал. Наверное, Вас известил адресат2.

Позвоните, пожалуйста, Ильзе. Я ей скоро напишу.

_________________________________

1. Это будет последнее лето Федора Рожанковского, скончавшегося 12 октября 1970 года в своем доме в Бронксвилле.

2. Предположительно, рисунки Рожанковского были переданы его британскому другу Лэсли Касдену (Leslie Cusden), с которым он познакомился еще в Париже в 1930-е годы.

Публикация – Лариса Вульфина, Филадельфия