Евгений Сливкин

СОЛНЕЧНАЯ УЛИЦА

Мои сметливые, не слишком
богобоязненные предки
в латгальском жили городишке
на железнодорожной ветке.

Промешкав, немцы упустили
возможность их пустить в распыл –
в отместку улицу мостили
надгробиями с их могил.

Но повезло не в малой мере
тем коммерсантам по призванью,
что воздалось им не по вере,
а по ее исповеданью.

И потому, ступая смело
по мостовой в бетонных швах,
никто по Саулас иела
не ходит в черных башмаках.

СЕМЕЙНОЕ ДЕРЕВО

Раскинувшись вправо и влево,
бесплодный стыдя сухостой,
мое родословное древо
шумело несметной листвой.

И множились ветви на древе,
стремясь к небесам, что есть сил,
как праотец Лейба издревле
потомству предопределил.

Но в пику велению предка
нарушив старинный зарок,
одна непокорная ветка
несла одинокий листок.

И надо ж такому случиться,
что, славя – фью-ить! – бытиё,
веселая певчая птица
вспорхнула как раз на нее!

* * *

Жили-были, всё казалось мало,
уходили в землю – не в астрал!
Мама, мама, как ты умирала?
Папа, папа, как ты умирал?

Я ведь ваша вечная забота.
Расскажите, как приходит час.
Я хочу хоть что-то… ну, хоть что-то
в этой жизни сделать лучше вас!

ЗВЕЗДОПАД

Нашатырным спиртом пахнет воздух,
потому что временем ночным
в обморок шарахаются звезды
от пророчеств, сделанных по ним.

Нервные светила, что ж до срока
вам срываться в темный окоем!
Вы взгляните сверху на пророка:
может, он в отечестве своем.

ЧУВСТВО ЛОКТЯ

Нет, он не изводил учителей,
но в классе по особому заказу
любому мог отвесить кренделей, –
со мной курил и в глаз не дал ни разу.

Однажды мы поспорили с ним про
не помню что, и фотку мне не портя,
меня он локтем двинул под ребро.
Что там Высоцкий пел про чувство локтя?!

Оно крепчало в годы перемен
и после разрослось в игре без правил
до чувства двух локтей и двух колен,
когда на них тот шкет страну поставил.

* * *

Пускай стихи останутся несбытым
товаром и отправятся под нож:
поэт имеет право быть забытым –
так захотел – и что с него возьмешь?

Исчезнуть, затаиться, отсидеться,
да хоть бы и в потусторонней тьме!..
Ведь если он себе не на уме,
то кто поймет, что у него на сердце?

* * *

Из ваших жизней, взмыв на гребне
любви и нежности земной,
я исчезаю, как волшебник –
не знаю, добрый или злой.

В полете не нагонит стаю
от остальных отставший гусь…
Я так надолго исчезаю,
что никогда не появлюсь.

Простите все, кому для братства
я вдруг понадоблюсь опять:
я научился исчезать,
но не умею появляться.