Жорж Шерон
История одной антологии
Письма Издательства имени Чехова к В.Ф. Маркову[i]
В 1951 году благотворительный Фонд Форда основал Издательство имени Чехова. Целью этого русскоязычного издательства была публикация хороших, интересных и полезных книг, которые были недоступны новым беженцам из Советского Союза, так называемым Ди-Пи1. С 1952 года по 1956 год издательством было выпущено 178 книг 129 авторов, что сделало его самым успешным проектом такого рода во всей истории русской эмиграции2.
Поэзия стала одной из категорий текстов, которые издательство намеревалось издавать в первую очередь. В конце сентября 1951 года главный редактор издательства, Вера Александрова3, обратилась к молодому поэту и критику из второй волны эмиграции Владимиру Федоровичу Маркову4 c предложением заняться составлением антологии советской поэзии. Сборник должен был быть сосредоточен на произведениях тех советских поэтов, которые подвергались преследованиям со стороны власти. Несмотря на явный политический подтекст издания, Марков был готов принять предложение. В письме (27.X.1951) Глебу Струве5 он признался, что «работа приятная и не слишком трудная»6. А в другом письме (9.Х.1951) он пытается прояснить концепцию книги: «Я уже писал Александровой, что преследование – вещь весьма растяжимая, и очень трудно установить, кто и как преследовался. Нельзя было бы обойтись без Маяковского в таком сборнике – но разве он преследовался? Пастернака можно отнести к таковым, но тоже с трудом, т.к. в тюрьме он не сидел, его только критиковали в газетах, но ведь то же самое недавно делали и с К. Симоновым, которого уж никак не отнести к преследуемым». Со временем у Маркова выработался список поэтов, которых он намеревался включить в свою антологию. Собралось всего четырнадцать поэтов: Ахматова, Волошин, Сологуб, Мандельштам, Клюев, Есенин, Хлебников7, Маяковский, Пастернак, Багрицкий, Тихонов, Сельвинский, Васильев8, Заболоцкий9. Также он присоединил переводы Лозинского, Маршака и Пастернака10. Но собирание самих текстов оказалось не такой легкой и простой работой, как представлялось. Проблема состояла в том, что многие необходимые книги и журналы были труднодоступны в Америке, тогда как в Советском Союзе они давно исчезли из библиотек и были изъяты из продажи. Выручила Маркова университетская библиотека в Беркли (University of California, Berkeley) с богатейшим русским книжным фондом. Также Струве и Александрова снабжали его книгами, списками отдельных стихотворений – и своими советами. Марков назвал книгу «Антология русской поэзии в советский период». В письме Струве (13.XI.1951) он разъяснил это: «Думаю назвать антологию ‘Антология русской поэзии в советский период’. Это оправдает многое – на вопрос ‘Почему помещен Сологуб?’ ответ – ‘Потому что – советский период’; ‘почему помещен ранний Тихонов?’ – ‘п.ч. это поэзия’; ‘почему не помещен Сурков?’ – ‘п.ч. это не поэзия’ и т.д.».
В конце февраля 1952 года рукопись антологии была готова и отослана в издательство. Рукопись приняли, но Издательский совет решил переменить название книги (на более вызывающее) – «Поэзия за железным занавесом (1917–1950)». Окончательным стало: «Приглушенные голоса – поэзия за железным занавесом». Марков пожаловался Струве (29.IV.1952): «Александрова писала мне, что на их издательской конференции было решено назвать мою антологию ‘Поэзия за железным занавесом’, чтобы избежать в прежнем названии прилагательного ‘советский’, которое будто бы отпугнет покупателя. Я ответил, что не хотел бы такого названия прежде всего потому, что оно совсем не подходит к книге: как раз на том времени, когда можно говорить о железном занавесе, я и кончаю антологию. И тогда уж совсем идиотским будет казаться мое включение некоторых дореволюционных стихотворений. Я просил, чтобы, если возможно, назвали ее ‘Поэты послереволюционной поры’ или в этом роде».
Антология Маркова вышла в августе 1952 года. Вдумчивое предисловие открывает сборник. В нем Марков объясняет свой подход к теме и оправдывает свой выбор поэтов и стихотворений: «За последнее время в зарубежной прессе не раз делались попытки составить мартиролог советской литературы. Почти всегда такие списки пестрели спорными именами, но в их основе лежит большая и скорбная правда: список лучших имен советской литературы в самом деле читается как мартиролог, как перечисление жертв величайшей в мире расправы над культурой. Неудивительно поэтому, что и оглавление нашей антологии выглядит таким списком. Может быть, не все из них подходят под термин ‘жертва’, но границу часто бывает трудно провести. Творческое самоубийство, даже не вполне осознанное автором, иногда тяжелее физического»11. Струве написал Маркову (29.VIII.1952) о своих первых впечатлениях от антологии: «Мария Семеновна (жена Струве. – Ж.Ш.) читает сейчас Вашу антологию. Я почти всю уже прочитал. С Вашим выбором далеко не всегда согласен, но это неизбежно во всех антологиях. И у Есенина, и у Багрицкого я бы выбрал многое другое, а кой-чего не давал бы (например, ‘персидских’ стихов Есенина). Не совсем согласен я и с выбором из Мандельштама. Очень хорошо представлен у Вас Тихонов – очень ‘выигрышно’, я бы сказал. Из Пастернака у Вас отсутствуют некоторые из моих самых любимых стихотворений – и из ранних, и из ‘Второго рождения’». В своем ответе (5.IX.1952) Марков признался: «Вы правы, выбор в антологии все-таки оказался субъективным, несмотря на все мои стремления к обратному (я много поместил такого, что лично не люблю)».
Получив авторский экземпляр антологии, Марков пришел в ужас от печатных погрешностей издательства, как он выразился в письме Струве (18.X.1952): «Боюсь, что мне во всех рецензиях припишут теперь промахи издательства: опечатки, название и фамилию на обложке – и совершенно испортят репутацию». Всё получилось так, как он и предсказал. Струве письменно (8.XI.1952) передал возражения эмигрантского поэта Дмитрия Кленовского относительно Антологии: «Ругает Вас в письме мне и Кленовский, и в одном отношении совершенно, насколько я понимаю, незаслуженно, о чем я хочу ему написать. Вот что он пишет: ‘Друзья прислали мне антологию, составленную В.Марковым, но я ею не удовлетворен. Принцип построения антологии лишь на стихах перворазрядных поэтов я считаю неправильным, где же иначе познакомиться с “второразрядными”, у которых встречаются отличные стихи? В отборе Маркова вообще много несообразностей. Почему, например, Мандельштам представлен стихами дореволюционными? И если вообще представлен Сологуб, оформившийся как поэт еще до революции <…> Что меня удивило, так это великая редакторская нескромность Маркова. До сих пор в таких антологиях лишь скромно отмечалось петитом, кем они редактированы, а Марковская антология подана внешне так, будто Марков – автор всех 416 страниц! Это производит совершенно недостойное впечатление. Не говоря уже о том, что Заболоцкого я не принимаю никак, шок не переходит у меня в восторг!’» Струве в том же письме комментирует: «Я согласен с Кленовским насчет Сологуба и Мандельштама, о неправильности и непоследовательности Вашего выбора и говорил Вам и раньше. Насчет же ‘редакторской нескромности’, то, как я понимаю, Вы тут, как и в названии, не при чем. Со стороны издательства было неправильно давать Вашу фамилию как автора. Надо было после заглавия и подзаголовка поставить: ‘Под редакцией и с вступительной статьей В.Маркова»’». Марков ответил Струве (18.XI.1952): «Относительно Кленовского всё иначе. Его возражения или основаны на недоразумении или являются его личными воззрениями, с которыми я не согласен. Я ведь с самых первых строк начинаю в предисловии защищать качественный отбор в противоположность репрезентативному, и с этой точки зрения, по-моему, как-то оправдывается и включение стихов ранних. Я должен сказать, что я прекрасно сознавал всю ‘ненаучность’ подобного действия, но я просто физически не мог делить Мандельштама и Хлебникова пополам, потому что они для меня живые люди, а не арифметическая сумма ‘периодов’. Мне больно было это делать. Да в конце концов и задание издательства было на антологию для читателей, а не для научной работы (для последнего, конечно, надо было бы включить и второстепенных поэтов, как хочет Кленовский), а читатель так мало знает Мандельштама, что было бы с моей стороны жестокостью лишить его возможностии знакомства со всем Мандельштамом (один поздний Мандельштам еще отпугнул бы читателя). <…> Я понимаю, что наш читатель ленив, и если план антологии хоть немного отличается от обычного снотворно-хрестоматийного, то он сразу предполагает недоработанность или анархичность. <…> А что касается моей фамилии на обложке, то, конечно, я не знал об этом до получения ее. И меня это резануло, когда увидел. Но я быстрее с этим примирился, чем с названием. Может быть, в русской литературе это не принято, но в американской, по-моему, это сплошь и рядом. <…> Относительно Заболоцкого вполне понимаю, что многие не смогут его принять, а Кленовский особенно. Хотелось бы лично написать ему и поговорить по душам. Я с ним не знаком. Не могли бы Вы дать мне его адрес.» Получив адрес, Марков написал Кленовскому и всё объяснил. Кленовский быстро откликнулся: «Рад был получить Ваши разъяснения, полностью Вас ‘реабилитировавшие’. И Вы были правы, их прислав, ибо неверные суждения рассеивать нужно! Надеюсь, Вы не в обиде на меня за то, что, не будучи в курсе дела, я превратно кое-что себе объяснил?»12.
В письме Струве (18.XI.1952) Марков всё еще не смог успокоиться: « Кровь мне всё это действительно немного портит. Я никак не предполагал, что кто-нибудь обратит внимание на эту несчастную антологию, кроме двух-трех равнодушных рецензентов. Я даже выбросил большинство черновиков и считал, что ‘подписано и с плеч долой’. Кроме того, в Чеховском были и совсем скверные книги. А теперь оказывется, что самая-то скверная моя». Зря Марков так сетовал на промахи издательства – в общем, рецензии на антологию были благожелательными. Глеб Струве начал свою рецензию с перечисления недостатков книги (название сборника, имя Маркова на обложке и титульном листе как автора самой книги, ошибки в датировке нескольких стихотворений), но потом он заговорил о достоинствах антологии (обстоятельное предисловие и тщательный отбор поэтов и стихотворений). Струве подчеркнул, что «чувствуется и любовь к поэзии, и тонкое ее понимание». Также он отметил: «Все эти замечания не умаляют ценности и интереса этой антологии, дающей возможность зарубежному читателю познакомиться в полном и хорошем отборе с наиболее выдающимися русскими поэтами советского периода»13. И. Тартак в своей рецензии для газеты «Новое русское слово» (1953, 13 сентября) похвалил Маркова за то, что он «выполнил свою задачу со вкусом и поэтическим чутьем. Его статья и примечания дадут много читателю его антологии». Другому рецензенту, Юрию Иваску, понравился отбор стихотворений и поэтов. Он особенно выделил присутствие большого количества стихов Мандельштама и Клюева. Иваск вопринимал сборник Маркова как встречу двух эмиграций: Марков – бывший советский человек и читатели «в рассеянии». Антология подчеркивает тот факт, что «советский или подсоветский опыт составителя реализовался на Западе как опыт верно понятой и верно оцененной свободы»14. Борис Филиппов раскритиковал неподходящее название книги. Он указал на некоторую непоследовательность в подборке стихов, но в то же самое время обратил внимание на присутствие стихотворений Мандельштама, Клюева, Павла Васильева и Заболоцкого. Несмотря на некоторые ошибки в датировках нескольких стихов, Филиппов пришел к заключению, что антология «полезная»15. Главный редактор журнала «Грани» Е. Романов-Островский охарактеризовал сборник как «ценный опыт». Он особенно подметил важность предисловия, где всё объясняется – и подбор, и состав книги. Рецензия заканчивается на положительной ноте: « Исключительная ценность его труда – пионерского и потому особенно важного для Зарубежья, где советскую поэзию знают мало, иногда и упорствуют в незнании, со всеми вытекающими отсюда последствиями, – несомненна»16.
Струве в предновогоднем письме (31.XII.1952) посоветовал Маркову не задерживаться на всех «придирках» критиков; также он похвалил книгу как образцовую: «...хотя у Вас нет ни степени, ни академического положения, у Вас есть задатки литературоведа, а Ваша антология с ее предисловием – более серьезный вклад в литературоведение, чем некоторые труды здешних литературоведов, которых, во всяком случае, раз-два и обчелся». Эмигрантский критик Эммануил Райс тоже очень высоко ставил сборник Маркова: «Ваша книга ‘Приглушенные голоса’ была для меня большой радостью. Наконец-то появился в эмиграции человек, глядящий на поэзию более широко и открыто, чем все, свободный от тиранически господствующего близорукого и провинциального литературно-критического трафарета всех остальных наших критиков»17. Не осознанное это современниками тогда, марковская антология внесла значительный вклад в русскую культурную жизнь. Она открыла целый пласт поэзии, который в то время оставался неизвестным для большинства почитателей русской поэзии за границей. А когда стало возможным и сборник проник за железный занавес, тогда уже советский читатель стал знакомиться с забытыми произведениями преследуемых и уничтоженных режимом поэтов советской эпохи.
Письма Издательства им. Чехова, от В. Александровой и Т. Терентьевой, к В. Маркову особенно ценны, так как они являются единственным источником, рассказывающим о процессе создания марковской антологии советской поэзии. В Колумбийском университете, где в основном сохранился архива издательства, нет никаких материалов, относящихся к сборнику (см. Bakhmeteff Archive of Russian and East European History and Culture, Columbia University, Chekhov Publishing House papers, boxes 1-3). Также нет ничего в той части архива, которая попала в Израиль (благодарю проф. Вл. Хазана за информацию). Письма печатаются по оригиналам, хранящимся в Российском Государственном архиве литературы и искусства в Москве (фонд 1348: Собрание писем писателей, ученых, общественных деятелей). В данном материале не комментируются общеизвестные факты, которые каждый любитель русской поэзии должен был бы знать.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. DP, Displaced Persons – перемещенные лица (анг.)
2. Базанов, П. «Издательство имени Чехова» // Новый Журнал. 2014. Кн. 276 (сентябрь). С. 276-287.
3. Вера Александрова – псевдоним Веры Александровны Шварц (урожденной Мордвиновой, 1895–1966). В молодости она писала стихи, переписывалась с философом и критиком В. Розановым. Много места уделяется этой переписке в недавней публикации: Хазан, В. «... У меня страшное чутье на то, что художественно» («От корреспондента В.В. Розанова до главного редактора Издательства им. Чехова: Материалы к биографии В.А. Александровой-Шварц». Русская история и культура в архивах Израиля. Под редакцией Вл. Хазана. Кн. 3. Jerusalem, 2023. С. 363-409). В 1922 году Александрова была выслана из Советского Союза со своим мужем С.М. Шварцем (1885–1973), видным меньшевиком. Очень скоро в эмиграции главной специальностью Александровой стала история советской литературы. Ее современник отметил: «Уже тогда господствовало почти всеобщее убеждение, что в лице Веры Александровой мы имеем не только неутомимого труженика по изучению советской литературы, но, может быть, лучшего знатока её» (Аронсон, Г. «Памяти В.А.Александровой: в годовщину со дня смерти». Новое русское слово. 1967. № 19928 (1 октября). С. 3). Она публиковала свои статьи о советской литературе не только в журнале «Социалистический Вестник» в течение почти сорока лет, но и в других эмигрантских изданиях: «Новый Журнал», «Новое русское слово» (ее обзоры советской литературы появлялись в воскресных номерах газеты), журнал «Новоселье», альманахи – «Мосты» и «Воздушные пути». Публицистическая деятельность Александ-ровой распространялась и на видные англоязычные журналы – The Saturday Review и The New Leader. Она даже выпустила книгу на английском языке, которая пользовалась популярностью: Vera Alexandrova. A History of Soviet Literature, 1917–1964. From Gorky to Solzhenitsyn. Translated by Mirra Ginsburg. New York: Anchor Books, 1964. За весь срок существования Издательства им.Чехова Александрова занимала пост главного редактора. В издательстве вышли два сборника о советской и эмигрантской прозе, составленные ею: «Пестрые рассказы» (1953) и «Опальные повести» (1955).
4. Владимир Федорович Марков (1920–2013) – поэт, критик, литературовед. Выпускник Ленинградского государственного университета, попал во время войны в плен и оказался в Германии. Переехал в Америку в 1949 году. Шесть лет (1950–1956) работал преподавателем русского языка в Военном институте иностранных языков (Defense Language Institute) в городе Монтерей (Калифорния). Защитив докторскую диссертацию по Хлебникову, получил место профессора русской литературы в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе (UCLA), где проработал до выхода на пенсию (1957–1990). Академическая карьера Маркова была блестящей. Он написал первые истории русского футуризма и имажинизма, выпустил собрание сочинений Кузмина и Бальмонта, что способствовало переоценке этих двух поэтов. Его перу принадлежит приблизительно сто публикаций преимущественно по русской поэзии. (Шерон, Ж. «В.Ф.Марков». Энциклопедия русского авангарда. М., 2013. Т. 2. С. 108-109) Выбор Маркова как редактора намеченной антологии советской поэзии кажется не таким уж и неожиданным, если принять во внимание наблюдения главного редактора газеты «Новое русское слово»: «Когда было основано Чеховское издательство, В.А. Александрова заняла в нем пост главного редактора. Задача была не из легких и не всегда ей удавалось отстоять тех авторов, которых она считала достойными издания. Особым ее покровительством пользовались писатели молодые, появившиеся из Сов. Союза после Второй мировой войны, первые их рукописи прочла, отредактировала и выпускала в свет Вера Александрова» (Седых, А. «Памяти В.А. Александровой». Новое русское слово. 1966. № 19566 (4 октября). С. 2).
5. Глеб Петрович Струве (1898–1985) – профессор русской литературы в Калифорнийском университете в Беркли. Очень способствовал продвижению Маркова в академический мир Америки. См.: «Встреча двух эмиграций. Переписка В. Маркова и М. Карповича». Публ. Ж. Шерон. Новый Журнал. 2017. Кн. 389 (декабрь). С. 134.
6. Здесь и далее цитируются выдержки из обширной переписки между Марковым и Струве по оригиналам из следующих архивов: письма Маркова – Hoover Institution Archives, Stanford University, Gleb Struve Papers; письма Струве – Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский Дом) Российской Академии наук; личный архив В.Ф. Маркова (фонд 920). В тексте настоящей публикации указана только дата письма. Письма Струве Маркову были выборочно опубликованы. См. «‘Ваш Глеб Струве’. Письма Г.П. Струве к В.Ф. Маркову». Публ. Ж. Шерон. Новое литературное обозрение. 1995. № 12. С. 118-152.
7. Примечательно, что Марков впервые познакомился с поэзией Хлебникова при составлении своей антологии, как он признался поэту Ю.Терапиано: «На Хлебникова я натолкнулся случайно, в связи с Антологией». «‘...В памяти эта эпоха запечатлелась навсегда’. Письма Ю.К.Терапиано к В.Ф.Маркову (1953–1966)». Публикация О.Коростелева и Ж.Шерона. «Минувшее: исторический альманах». СПб., 1998. № 24. С. 244. Через шесть лет после выхода антологии Марков защитил докторскую диссертацию по большим поэмам Хлебникова («The Longer Poems of Velimir Khlebnikov»).
8. Для современного читателя имя «новокрестьянского» поэта Павла Васильева (1909–1937) мало что говорит, но в свое время он имел круг почитателей. Васильев был арестован и расстрелян в годы Большого террора.
9. Марков открыл для себя поэзию Николая Заболоцкого (1903–1958) будучи студентом Ленинградского университета, где в его студенческом кругу царил «культ» Заболоцкого. См. Марков, В. «Et ego in Arcadia». «Новый журнал», 1955. Кн. 42 (сентябрь). С. 174. В письме Струве (15.Х.1951) Марков оправдывал свой выбор: «Не совсем согласен только с вами насчет Заболоцкого, которого я воспринимаю как нечто редкое и своеобразное, его гротеск близок к ‘поэзии нонсенса’ и, по-моему, является предельной формой ухода от действительности. Так воспринимали его многие в СССР. Кроме того, в нем есть какая-то необычная сатира».
10. В свою антологию Марков добавил выдержки из переводов Лозинского («Божественная комедия» Данте), Маршака (сонеты Шекспира) и Пастернака (Шекспир и из мировой поэзии), как он объяснил Струве (9.Х.1951): «Я также стою за включение нескольких переводов Лозинского, Маршака и Пастернака, во-первых, потому что уход в перевод – значительный факт советской поэзии, часто связанный с ‘преследованием’, а во-вторых, по-моему, в переводе советская поэзия достигла очень больших высот, обойти это трудно, и в России он (перевод) занимает не менее почетное место, чем оригинальная поэзия».
11. Марков, Владимир [Составитель]. Приглушённые голоса: поэзия за железным занавесом. Издательство им. Чехова. Нью-Йорк, 1952. С. 6.
12. «‘...Я молчал 20 лет, но это отразилось на мне скорее благоприятно’: Письма Д.И. Кленовского В.Ф. Маркову (1952–1962)» Публ. О. Коростелева и Ж. Шерона. Диаспора: новые материалы. II. СПб, 2001. С. 588.
13. Струве, Г. «Дневник читателя. О двух антологиях русской поэзии. 2. Поэзия советских лет». Русская мысль. 1953, 4 марта, № 533.
14. Иваск, Ю. [Рецензия] Опыты. 1953. Кн. 1. С. 199-201.
15. Филиппов, Б. [Рецензия] Новый Журнал. 1952. Кн. 31. С. 324-326.
16. Романов-Островский, Е. [Рецензия] Грани, 1952. № 16. С. 181.
17. Коростелев, О. «Если чудо вообще возможно за границей...»: Эпоха 1950-х гг. в переписке русских литераторов-эмигрантов. М., 2008. С. 558.
i. Тексты писем Издательства имени Чехова к В.М. Маркову можно прочитать в №319 номере НЖ.↩
