Ара Мусаян
Плач Иеремии
О плаче. Недавно покинувший сцену театра жизни популярный французский философ Мишель Серр в беседе с ведущей музыкальной передачи о Leçons de ténèbres – «Темных утреней»[i] – Куперена, вспоминал «Плач Иеремии»:
«Плач – это когда иссяк потенциал ненависти, и остается лишь сокрушаться, что такое чувство вообще существует, но не сетовать, не восставать – мириться с его неискоренимостью в сердцах людей...» – цитирую по памяти...
* * *
Как и почему людям, даже образованным, воспитанным, «открытым», так трудно перебороть в себе отвращение к нищим, калекам, уродам? – Вспоминая поистине возмутительные скетчи дебютирующего Чаплина, совершенно неожиданные – у Боккаччо (которого, с опозданием, читаю...), совсем досадные – и плачевные – у Сэй-Сёнагон?..
Иные чуть ли не в обмороке от одного вида рыжеволосых, чернокожих; в Африке до смерти бьют альбиносов – и, куда ни глянь, люди сторонятся всего из ряда вон выходящего: одежда, запахи, иностранные (и не только) акценты... которые почему-то смешат, как оступившийся на ровном месте даже не человек – животное (популярные сценки с кошками и собаками в наших социальных сетях)...
Смеемся, правда, беззлобно, и уже готовы протянуть руку.
* * *
Нетерпимость (презрение, ненависть, непримиримость...) – не главнейшая ли черта в человеке, в его с грехом пополам мирном сосуществовании с себе подобными – с людьми?
* * *
Злободневная тема французских СМИ – идентичность, по-русски – принадлежность: кто мы, французы, – европейцы, христиане, дети Вольтера, Руссо, или, в перспективе, – африканцы, арабы... короче: за или против ношения мусульманского платка мамами-сопроводительницами на школьных экскурсиях?
Три полных страницы (из 12, чуть ли не в ½ м2.) в «Мире книг» – литературном дополнении газеты «Монд»: «Отстаивать идентичность – чтобы что?» – «Идентичность как аутентичность» – «Называть ближ- него – это заключать его в карцер слов»... Точки зрения – разносторонние и разноречивые, среди которых не хотелось бы обойти вниманием «По ту сторону идентичностей – отстаивать достоинство Я»...
В соседней рубрике – о Жераре Женетте (Gérard Genette), лингвисте, а на самом деле, вижу, скорее критике и искусствоведе... «Фигуры» – сборник из восемнадцати этюдов, написанных в 60-е годы:
1 – Реверсивный мир
2 – Комплекс Нарцисса
3 – Золото сдает перед железом
4 – Палимпсест Пруста и др.
Первые три отправляются от малоисследованного барокко во французской поэзии (Сент-Аман, Вио...), итальянской архитектуры и скульптуры (Бернини) – чем, без сомнения, заслуживают интерес такого неофита, как автор сиих строк. Но причем тут, скажут, «идентичность»?..
Во 2-м этюде, посвященном фигуре Нарцисса, узнаем, что дело тут вовсе не в самовлюбленности, а в поиске собственного, устойчивого в отражении, – бытия, т.е. той самой «идентичности» (дословно: равенства с самим собой), за которую хотят сегодня зацепиться, как за щепку, французы, всматриваясь в себя в обманчивом зеркале истории.
Неуловимая идентичность, или – невозможная неизменчивость. И понятен смысл 11-го этюда, где Женетт вспоминает Бергсона, у которого, как у Гераклита (и в гораздо менее престижном диалектическом материализме), всё сводится к движению, изменчивости, непостоянству – во времени и пространстве.
Удивляюсь, но и понимаю, что Женетта нет в русском переводе: с одной стороны, слишком французский автор (у французов есть меткое выражение «франко-французский»), с другой – сквозь толщу сугубо литературоведческого материала, к тому же, не первостепенной важности, просвечивают, однако, такие пронзительные – спекулятивные (от лат. speculo, зеркало) – наблюдения.
* * *
Рус. злободневность... Неплохо подмечено – на повестке дня наших жизней – злоба дня... Русский язык обнаруживает обратную сторону всякой новости – злобу дня. Что вовсе отсутствует во французском аctualité и в английском news.
* * *
В философии, математике последствия вытекают, в поэзии, искусстве, науках – к ним восходят.
* * *
Фр. acier – сталь; лат. aciarium – острие; арм. асех – игла... Что отменяет вопрос о том, как произносилось латинское с: как русское или как устоялось у немцев – ц, или как у итальянцев (непосредственных преемников римлян) – ч.
Что лучше звучит – эксе омо или эчче – Пилат, представляющий Христа толпе словами Ecce homo – «Се человек»?
* * *
Когда-то – еще до изобретения письменности и ее далеких от повседневных забот применений в поэзии – такое обыденное явление, как восход солнца, одновременно воспринималось поэтически, благоговейно – О, Заратустра! – ни в коем случае не как следствие некоего «закона природы»...
Отсутствовала успевшая восторжествовать с тех давних пор уверенность в завтрашнем дне, породившая рутину – руину души...
Русский научный лексикон слегка скрадывает эффект «железности» пресловутого, введя в обиход более вместительное и менее категоричное понятие закономерности.
* * *
«Практичность философии» – померещился такой, иные скажут – оксюморон... А ведь что, как не философия, упорядочивает мироздание и нашу мирскую и духовную жизнь, благодаря аристотелевским и кантовским категориям!.. Вооружившись оными, отмуштровав мысль розгами этих четких словесных разграничений, мы со временем узнаем, что куда отнести, на какой полке расположить – тем самым упраздняя смертельный эффект неожиданности, на каждом шагу нас подстерегающей...
* * *
Спекулятивная – поистине философская – глубина рус. причина, в сравнении с лат. сausa – простым в своем построении (в отличие от сложного – русского), со временем сгустившимся в непроницаемый мысленный сгусток, в итоге ввергший всю европейскую философию в бездушие схоластики – с ее «формальными», «материальными», «конечными» и бог весть еще какими причинами, – пока в дело не вмешался холодный ум Юма, проникшегося, видимо, той же, что древний росс, интуицией: нет «чина», «почина», «зачина» вещам, нет демиурга, который бы их лепил нам из глины, а лишь обстоятельства при их возникновении в нашем сознании.
То же самое – с гениальным рус. зарядка, подразумевающим, что мы повышаем в нас уровень энергии – заряжаем батареи, когда лат. гимнастика совершенно ничего никому не говорит (этимологически – «раздевание»... Правда, от одного раздевания иной раз может резко повыситься тонус...)
* * *
Истина – этимологически (слышал от медийного философа – того же, что выше) – это а-летея, или то, что «не подлежит забвению». А сегодня я бы хотел добавить – старению, имея в виду непреходящую новизну бессмертных достижений Искусства...
Чтобы вещь была истинной – носительницей истины и бессмертной, в ней должен быть заложен зародыш Смерти, как в изначальных – Илиаде, античных греческих и более современных – шекспировских – трагедиях, Страстях Христовых...
* * *
Окольный, несколько скабрезный вопрос: какая из восьми «страстей» определила смерть Распятого?..
И – не забыли ли отцы Церкви об еще одной – девятой – страсти истины?
* * *
«Что есть истина?» (мимоходом отметим созвучие глагола «есть» – й-эсть, и существительного «истина» – исть-ина). Пилат был, очевидно, не чужд витиеватостей философии, софистики, умел расставлять ловушки – здесь: Иисусу Христу.
Истина, или – «естина»: не предмет, в своем форменном костюме, а слово, являющее его истину, – что она есть, стоит перед нами, как Христос – на своем...
* * *
На фронтоне иерусалимской мечети новые власти вывесили, в адрес христианского населения: Да, Иисус был посланником Бога, но раз и навсегда – забудьте вашу Троицу...
* * *
Египет, Карнак...
Из телепередачи об этом святилище Древнего Египта, узнаем:
1. Упадок режима фараонов и, заодно, «египетской цивилизации» как таковой, начался с момента, когда в государстве возрос до критического удельный вес жречества (от которого фараоны держали свою правомочность перед народом, как, позже, европейские государи – от Папы Римского), на содержание и торжества которого уходило всё больше государственных средств, что вылилось в откровенную узурпацию власти около 1000 года до н.э., а через без малого тысячелетие Египет был завоеван Антонием;
2. Все эти храмы, обелиски, скульптуры, фрески, надписи (а в древнем царстве – пирамиды) строились, создавались не столько во славу богов, сколько фараона, власть которого ежегодно должна была подтверждаться верховным жречеством (как Перикл ежегодно баллотировался в демократической Греции – кажется, 15 раз подряд), особенно, когда отсутствие войн могло поставить под вопрос целесообразность центральной власти.
Мир – обессиливает, физически и морально. Нужна духовная подпорка: курения, фокусы, фейерверки; нужны пирамиды, обелиски; нужен Карнак – не только для внушения народу божественной природы государя, но и – подсознательно – самому фараону и придворным (архитекторам, художникам, поэтам, за единственным возможным исключением самих духовников, знающих, что всё это – собственных рук дело; и, конечно, – за исключением грабителей гробниц).
Отсюда – что и заинтересовало в этой на редкость поучительной телепрограмме – раскрытие подлинной роли творческого человека: своей наукой, искусством, фокусами впечатлять рядового египтянина, но и, как сама политическая верхушка (не исключая полностью духовенство, часть которого кончала тем, что верила в свои же выдумки), – уповать на собственное бессмертие.
Сами же скипетродержцы – зачастую лишь делавшие вид, что верят во все эти загробные жизни, молебны, заклинания, – со временем решили отменить разорительную традицию возведения пирамид, отныне память о себе оставляя выгравированными на поверхностях стен и обелисков – словами.
* * *
В «Каплях на стекле» я связывал имя Иисус с авестийским «хизу», арм. «лезу», рус. «язык» – что прямо отсылало к фигуре Христа-Логоса. А сегодня – документальный фильм о культе Исиды (широко распространенном по всей Римской империи в период около первого года н.э.), наводит на мысль о родственности имен – Исида (с символом престола на голове) и Иисус (некоронованный царь иудейский), и недаром в корпусе Евангелий содержится по сей день малоосмысленный эпизод бегства в Египет – в страну фараонов (от которых не так давно Моисей сам спасал народ) – и волхвов, у которых и была заимствована, по всей вероятности, дотоле отсутствовавшая в Палестине – вера в загробную жизнь.
* * *
«Не ищи бессмертия, а нежно люби жену» и – «гляди, как дитя за твою руку держится»...
Удивительная эволюция – со времен эпопеи Гильгамеша до эпохи христианского Средневековья (читая жизнеописание Абеляра и его переписку с Элоизой)...
Наперекор морали шумерской эпопеи – Элоиза, пренебрегая родительским чувством, отвергает предложение Абеляра (от которого у нее уже ребенок) – из чистой заботы о научной карьере возлюбленного: «...не подобает ученому быть обремененным попечительством о семье, воспитании детей»...
Бессмертие – после самопожертвования Христа на кресте – отныне не в продлении рода, как внушала герою две тысячи лет до этого бактрийская жрица, а уже в более утонченных, рассчитанных на грамотную публику, делах, проповедях, философских трактатах и историографических трудах, что дало толчок к небывалому, в итоге, взлету наук и искусств – о, Гегель! – в нашу эру.
Поистине феноменальное развитие... Тем более, что вскоре Руссо обременится-таки всеми этими «семейными радостями», нисколько не подорвав свое литературное и философское призвание, – наоборот, существенно обогатив себя жизненным опытом; а в наш век и вовсе произошел возврат к первозданным временам Гильгамеша, когда поэты экономили писчим на глине – слова, и творчество вновь допытывается истины бытия, требующей самоотверженности, пусть – о, Кафка! – ценой канцелярской каторги.
* * *
Работа (заработок, добыча средств на жизнь) – конкретная мистика, «метафизика жизни»... Ничего не познал из жизни тот (та), кто не работал (не рожал) – ставя не на жизнь, а на смерть...
* * *
Если память не изменяет, был философ, из немецких, всю свою теорию выстроивший вокруг (выдвинутого им же?) – понятия прекраснодушия, в каком-то смысле, антитезы «ненависти», в котором он винил их как в смертельном грехе подвижничества, – неминуемо приведшем его к подножью Креста, а сегодня, можно сказать, и всё человечество – к краю пропасти...
Прекрасная душа – Я: после меня – потоп.
Этот же Светило – которого современники величали «Новым Аристотелем» (как в свое время Христа – «новым Адамом»), вполне логично – автор «Науки логики»! – видел в войне не столько погоню за наживой, сколько борьбу за самоутверждение – борьбу, как между гладиаторами, – не на жизнь, а на смерть, где невозможно без горючего ненависти и где нет места сосуществованию на одном миллиметре земли.
* * *
Упрекать Верди в «оперности» его «Реквиема» (сто лет как слышу: «опера в сутане» и др. более или менее остроумные высказывания, а ведь снискавшего самого радушного приема от кого-кого, как от Брамса – «Только гений мог сочинить такое!»), – слегка, я бы сказал, несерьёзно, если иметь в виду, что эти же «пуристы» пропустили два-три такта откровенно – увы! – опереточных, – в самом пике злобы Судного дня, вкрапившихся Бог весть какими неисповедимыми путями (то ли к рукописи кто-то посторонний руку приложил, как в случае моцартовского, – но Верди жил еще годы после первых исполнений, в Милане в 1875 и далее по всей Европе) – но это единственные «уступки светскости», которые мне послышались в этом абсолютном произведении Искусства – не более и не менее «духовном», чем те же баховские Страсти.
То же самое мог бы сказать о Монтеверди, внедрившем в церковную музыку ритмы светских танцев и проложившем, тем самым, путь к созданию жанра – оперы.
...как если бы сама идея театральности была чужда религиям, их церемониям, обрядам, торжествам!..
* * *
Что есть художество, искусство?
Политики завоевывают нам всё новые «жизненные пространства», приковывая к земле, – искусство возносит в небеса.
Странно, как это первохристиане Христа уподобили рыбе – хладнокровному животному, – всю жизнь проповедовавшего лишь тепло и любовь среди людей.
* * *
Каждое утро (еще темно) раздвигаю настежь балконные окна – глотнуть свежего (зимнего) воздуха и насладиться, в «прямом эфире», начинающимся концертом моих ранних шарманщиков – скворцов.
Холодно. Закрываю окна, включаю радио, и попадаю – везет! – на один из шести последних квартетов Бетховена, где тоже каждый исполняет свою партию в контрапункте с соседними...
А сегодня – 31 декабря – что-то нелегки на подъем мои «ранние»: 8.30 – и едва слышатся первые трели...
* * *
Несколько иное восприятие, мимоходом отмеченное между «без четверти три» на стрелочном циферблате в передней, и «14.46» на цифровом – в гостиной.
Разница в приблизительности первого, излишней точности – второго.
* * *
До последней минуты будем удивляться происходящему – пока «происходящее» не унесет нас с собой целиком, упразднив последние миллиметры дистанции между ним и нами.
* * *
Бедняжка, вся сгрудившаяся у подножья стены, с отвернутым от прохожих, законопленным ветошью лицом, – и я, идущий мимо, со списком рождественских покупок в кармане.
* * *
Не знаю, к какому «светлому» будущему движется/катится человечество, но в ушах вдруг послышалось: «Бог не решает без нас».
* * *
Травинки принимаются в промежутках между булыжниками мостовой, в щелях стенных, – наперед не беспокоясь о будущем.
* * *
Когда мы идем навстречу ближнему с уже готовой улыбкой на лице, то наверняка считаем, что и у него все поводы улыбаться жизни.
На деле, едва процент-другой довольных своей долей людей – в этой поистине «юдоли слез»...
* * *
Как в моей ежедневных прогулок двухметровой ширины «зеленой аллее» – пожилая чета с маячащими у мужчины за спиной длиннющими руками, которую не удалось, не прибавив шагу, «ни догнать, ни перегнать», – так и Америка вот уже сто лет маячит, словно привидение, перед Россией.
* * *
Пока книга пишется – дело жизни – жизнь продолжается. Но по мере приближения к заветной цели, физически приближается и срок освобождения от всех прочих наших интересов и целей в жизни; и каждый новый шаг (а чем ближе финишная линия, тем они неуверенней и шатче) грозит оказаться последним.
* * *
Пароксизм внутренней раздвоенности – Целан, пишущий на немецком и могущий только на языке страны, допустившей невообразимое: измену избранницы сердца, с ее пантеоном великих мыслителей, поэтов, которой он чаял без остатка посвятить остаток своих дней...
Прошли годы после Второй мировой, увенчавшейся воскресением всего еврейского народа, – и поэт бросается в Сену – с аполлинеровского моста Мирабо, окончательно порывая с хмуроглазым богом предков, в пользу радужного языческого – бога Поэзии.
* * *
Чего «бежал» Бах в своих фугах?.. Боясь застрять на одной ноте, одной теме, при той массе вариаций, которые ему в них открывались – не дожидаясь коды, тему еще только начав, приступает уже к вариации – одной, другой; каждая дает повод к новому от нее – превратившейся в «тему» – отступлению, так что всё искусство фуги композитора сводится, в моих глазах, к искусству дигрессии (перед глазами, на экране – Мария Чех), и, наконец, доходят слова Стравинского о том, что со временем ему стало невозможно слушать музыку, не видя игру исполнителей, а в моем случае – пальцев пианистки, бегущих по клавишам, – периодически исчезающих с поля охвата камеры – и тогда лицо артистки, на которое устремляется ее внимание, может напоминать встреченную утром на улице – цветочницу, тоже, по-видимому, из восточных рубежей Европы – хотя ни слова от нее не слышал, кроме цены за букет подснежников, жонкили или сирени, низводя нас с небесных высот музыки – в самую что ни на есть земную прозу жизни – пока вновь на экране не возникнут колдовские персты ворожеи...
* * *
Ведущий музыкальной передачи, запрограммировавший The unanswered question Чарльза Айвза, задается вопросом – и слушателя хочет заинтриговать: что же это был за «вопрос, оставшийся без ответа»? Из года в год он регулярно прослушивает эту семиминутную вещь, а всё не может вообразить...
Сам я впервые слышу, вслушиваюсь (в машине, с гулом мотора в фоне) и – недоумеваю: как можно недоумевать от такой ясной, как день, музыки – паскалевское «вечное безмолвие бесконечных пространств».
Вещь длится семь минут – как неделя Элогима?
* * *
В «Монде»: «На днях выходит том с совместным новым французским и нидерландским переводами ‘Этики’ Спинозы, сделанными с рукописи, недавно обнаруженной» – где же это? – в подвалах Ватикана!..
Интерес мероприятия в том, что рукописные материалы первого издания (1677), согласно тогдашним издательским нормам были уничтожены, к латинскому тексту Спинозы был приурочен нидерландский перевод, и до последнего времени специалисты сталкивались с серьезными расхождениями между этими двумя первоисточниками, пока в 2010 году чудом обнаружился полный рукописный вариант, с тех пор проливший немало света на эти сомнительные моменты и значительно ожививший стиль (не всегда удачно «подправленный» досточтимыми докторами Церкви)... Так, «невозможно, не руководствуясь умом, вести жизнь, достойную жизни» – в рукописи «vita vitalis» достопочтенные прелаты решили заменить на «vita rationalis» – «жизнь разумную», видимо, во избежание мнимого повтора...
Удаляясь от сугубо журналистского интереса публикации: да, «жизнь, достойная быть прожитой» – это, отныне, не жизнь «праведная», согласно давно потерявшим силу религиозным предписаниям, а та, которая каждое утро нас чему-то учит, требуя от нас не столько послушания, сколько тонкости слуха (по-фр. «способность слышать» равноценно «способности разуметь»).
Неизвестна дата поступления уникума в архивы Ватикана, но сам факт интереса католической иерархии к сохранению документа мог предвещать то, что свершилось триста лет спустя, на Втором Ватиканском соборе, где был положен конец тысячелетнему противостоянию христиан и иудеев – под эгидой, стало быть, амстердамского философа-пантеиста...
Париж, декабрь 2024 – апрель 2025
i. Жанр во французской сакральной музыке, приуроченный к трем последним дням Страстной недели.↩
